– Нет, я был далеко.
– Хотя да, если бы ты там был… Тебе что-то вообще удавалось?
– Не думаю. Не уверен.
– Ты не хочешь говорить, да?
Молчание было ответом.
– Конечно, если тебе удавалось кого-то спасти, то спасённые так и не узнали, что им угрожало. Погоди, но ведь ты тоже должен был бы погибнуть?
– Примерно так, – еле слышно откликнулся Гений.
– Но ты здесь. Значит, ты никого не спас.
Что-то неразборчивое прошелестело в углу.
– Что ты сказал? Меньше? – переспросил Дядя Свист. – Ты становился меньше?
Гений не отвечал.
– Мы зеркала, – произнесло Псише как заклинание. – Мы отражаем, и мы ничего не пропускаем внутрь. Мы ни на что не реагируем.
Прошёл бездомный старик с большими сумками. Он еле волок свои истощённые ноги. Зеркала подробно его проводили к ближайшей помойке и отпустили с миром.
– Маленькое трусливенькое, – сказал Дядя Свист неизвестно кому.
Вскоре началось представление под названием «Восход солнца», и вся сияющая компания за стеклом витрины дружно отпраздновала это событие, чтобы затем провести сеанс под названием «Утро городской улицы».
– О, если бы мы могли записывать всё, что видим, – мечтательно произнесло Кривоватое зеркало, – а затем воспроизводить запись. Как это было бы полезно!
– Конечно! – встрял Дядя Свист. – У тебя все башни – пизанские! Все люди – косые инвалиды! Мастер кривых полурож!
– Это юмор или ты не соображаешь? – возразило Кривоватое. – Это мой тип отношения к жизни. Я всё вижу слегка не так. А вот большое зеркало – оно очерняет действительность. У него тёмные пятна! А Гений вообще ничтожество, у него и собственного взгляда нет.
И потекло обычное заседание Отражателей Реальности: перекрёстные обвинения, слово для защиты, попытка примирить стороны. Но внешне всё выглядело очень достойно – зеркальный блеск, движение улицы, повторенное до тридцати раз, никому нет отказа, каждый прохожий имеет право видеть себя, а для цветовых эффектов мимо проезжают разнообразно окрашенные машины.
И вдруг всё прекратилось. Зеркала временно ослепли, изображения на них смазались, стёрлись, превратились в ничто. Никто этого не заметил, кроме самих зеркал.
Псише сказало:
– Оно ищет.
Кривоватое з., оскорблённое всем предыдущим разговором, ляпнуло:
– Оно ищет, наверное, Рыжую Крошку.
– Ты! – прикрикнул на него Дядя Свист, но было уже поздно.
Невидимое придвинулось. Снова будто вазелином мазнули по стеклу. Потом всё восстановилось. То невидимое, что уничтожало изображение в зеркалах, оно не могло, как видно, долго стоять на месте.
Стало быть, начались новые времена.
В округе шныряло голодное Одиночество, и нельзя было вслух произносить имени Рыжей.
Все обрушились на Кривоватое зеркало, которое от обиды хихикало и притворялось дураком.
– А пчу? А пчему нельзя её называть? А если я хочу? У нас свобода слова! Террористы вы!
Пока наконец Дядя Свист не сказал:
– Оставьте его в покое. Кривое не такое дурное, как кажется.
– Прям, – на последнем взлёте гордости возразило Кривое, однако замолкло наглухо.
– Оно караулит, оно караулит, – всё равно шелестели ему зеркала. – Не надо, не надо было произносить.
Кривое наконец запотело и потекло слезами.
И тут в самый разгар трагедии из дверей магазина выскочила Рыжая Крошка, тряся своими тёмными кудрями.
На ней была клетчатая школьная юбка, короткий пиджачок и новые огромные ботинки, которые делали её похожей на длинноногую муху.
Псише с удовольствием повторило этот незабываемый образ в полный рост (Рыжая Крошка всегда охотно ему позировала), а остальной зеркальный хор подхватил сюжет, и его участники воспели кто что мог – кто подошвы, кто пиджак, кто скрипку, разложив её на десять граней.
Гению обычно доставалось откликнуться на нижнюю часть папки для нот, но на сей раз только край юбочки трепыхнулся в нём и исчез.
Крошка помахала деду сквозь витрину (целые россыпи розовых вееров отразились в зеркалах) и помчалась со своей скрипкой в школу.
От волнения зеркала немного дрожали (или это прогрохотал мимо очередной мусороуборочный танк).
И тут опять наступила слепота, которая длилась мгновение.
Это Одиночество просквозило мимо в своих жадных поисках.
Оно имело возможность найти жертву в любом месте, в том числе и здесь, – и витрина ничего не смогла бы с этим поделать, однако зеркала трепетали. Кривое з. плакало уже откровенно (жалело себя).
И в этот момент прозвучало:
– Рыжая Крошка прекрасней всего, что есть на свете!
Они едва не раскололись от ужаса.
– Кто? Что? Зачем? – зазвенели стёкла.
– Дурак! Гений – идиот! – рявкнул Дядя Свист.
– Ни Венеция, ни Венера, ни Нефертити, ни все красавицы мира, ничто не сравнится с Рыжей Крошкой!
Это вещал Гений. Это говорил он, тихоня, вечный молчальник.
– Зачем? – тоскливо забормотали зеркала. – Не надо, не надо произносить!
– Она скоро появится здесь, потому что, по-моему, она забыла ноты! – продолжал Гений своим громким глуховатым басом.
– О, о… Зачем?.. Предатель… Молчи, дурак, убьём… Что ты делаешь?.. Вот вам и Гений… А вы валили на меня… А я всегда знал, что он такой… Он сошёл с ума! – звенело в витрине.
– Она скоро вернётся! – трубил Гений.
Дважды промелькнуло взбудораженное Одиночество, дважды всё погружалось в мгновенный сон.
– Вот она идёт, я сейчас её отражу! – из последних сил крикнул Гений. Он весь дрожал. Стекло витрины звенело.
– Гений, это злодейство, – перебил его Дядя Свист. – Это предательство!
– Вот она! Смотрите! Вот! Тут! – хрипел Гений.
В этот момент Одиночество всей своей безымянной массой встало в зеркалах витрины и даже как бы нагнулось всмотреться, откуда идёт этот голос, – и жизнь ушла, как бы выпитая со стеклянных поверхностей. Не было ничего.
Однако прошло время – и зеркала стали оживать. В них снова заиграл свет, снова отразились машины, люди, облака.
Крошки не было. Она исчезла.
Зеркала всё поняли.
Они запотели, по их стёклам, драгоценным, старинным, поплыли дорожки слёз. Жизнь затуманилась, перестала двигаться и сверкать. Порча надвигалась на хрусталь, на деревянные резные рамы. Старые зеркала источали влагу.
В витрину изнутри заглянула встревоженная Кувшиня, позвала хозяина. Они вдвоём стали вносить зеркала в дом, потом пытались заделывать какие-то подозрительные щели в оконном стекле.
Зеркала неудержимо плакали. Кувшиня протирала их, выжимала тряпочку и снова протирала – и всё без толку.
Пока вдруг у витрины на улице не остановился хрупкий силуэт, осенённый кучей тёмно-красных кудрей, и пять длинных пальцев не выбили на стекле лёгкую дробь!
– Деда! Привет! Чё случилось? Кувшиня, что с тобой?
– Не Кувшиня, а Графиня, – привычно поправил её дед.
Зеркала тут же быстро просохли, опомнились, у них закружились от счастья отражения – вот потолок магазина, вот стены, битком забитые шкафчиками и полками со всякой ерундой, вот дорогая Графиня, вот любимый хозяин, который радостно машет в сторону двери, вот принцесса Рыжая Крошка, которая ворвалась в магазин со своей скрипкой и завопила:
– А я ноты дома забыла! Играла по памяти!
Графиня ахнула:
– На экзамен без нот??? Сумасшедшая!
– Три с плюсом! Вот! Закончила, всё! Ур-ра!
– Жива, жива, – пели зеркала.
Все, кроме одного.
Гений остался лежать в своём углу кучкой пепла с крошечным кристалликом внутри.
Вскоре переселенцев протёрли насухо и повесили по местам.
Там-то всё и обнаружилось.
Большое Псише сказало, как отрубило:
– Гений не выдержал своего предательства.
– Да, да, – откликнулись, сверкая от счастья, остальные.
Ведь произошло чудо: о них позаботились, их приглашали в гости в дом – целое приключение!
А Дядя Свист после долгого молчания вдруг сказал:
– Ну нет. Ну уж нет.
– Почему нет? Да и да! – решительно ответило Псише.
– Я говорю нет, не предательство.
– Докажи! – вякнуло Кривое з. У него снова появилось право голоса. Рыжая Крошка спаслась!
– Гений остановил его. И погиб. Уменьшился до точки.
– Остановил кого? – спросило Кривое з. недоверчиво. – Мы, зеркала, вообще можем останавливать всех прохожих.
– Он остановил того, у кого много имён, – отвечал Свист. – Поймал его на приманку. Заставил стоять и смотреть. Заставил отразиться в себе.
– Подумаешь! Все останавливаются и смотрят. Я тоже могу заставить любого! – не унималось Кривое з.
– Тот, у кого много имён, должен быть всё время в движении. Таков закон. Он налетает, как вихрь, и не останавливается.
– Гений был такой маленький, он бы не смог поймать Одиночество, – возразило Псише. – Даже я не в силах было бы его отразить полностью. Есть, конечно, очень большие зеркала. В Зимнем дворце. Да и то сомневаюсь.
Все уважительно закивали. Царские дела!
– Гений знал свою силу. Он уже не раз использовал её и потому стал таким маленьким. А тут он отразил того, у кого много имён, и совсем погиб, – продолжал Дядя Свист. – Помните, он сказал: «Я могу остановить»?
– Мало ли кто что говорит! – ядовито ответило Кривое з. – Я тоже много чего говорю, но это ведь ничего не значит! У меня, ребята, не было никакого желания предавать Рыжую Крошку! Так просто, на язык попало! Я и ляпнуло! А вот Гений – это да. Он специально!
– Он неоднократно спасал, я теперь понял. И теперь исчез, – настырно твердил Дядя Свист.
Все на всякий случай закивали, но они быстро должны были обо всём забыть. Зеркала, они такие!
А Гений, обратившийся в тусклый холмик стеклянной пыли, лежал в витрине.
Дядя Свист потом молчал целую неделю.
Что может зеркало? Поплакать, и всё.
Семь закатов, шесть рассветов встретили и проводили бедные зеркала и несчётное число машин и прохожих отразили.
Кучка пыли и есть кучка пыли.
Так всё и оставалось до первой уборки, и Кувшиня вымела непрошеный мусор веником на совок, удивившись при этом, как этот пепел попал в витрину, если здесь убирают каждую неделю.