И только после этого он перешел к сути дела.
— Боюсь, как бы мое отсутствие не повредило мне, ведь война и обязанности, которые я несу, вынуждают меня почти постоянно находиться вдали от двора. Тогда как мой брат король почти неразлучно находится при матушке, имея возможность ей льстить и во всем потакать. Боюсь, как бы постепенно там не созрело против меня какое-то недовольство и как бы мой брат король, повзрослев, не предал забвению свою любимую охоту и со свойственной ему отвагой, вдруг проснувшись для великих дел, не лишил меня обязанностей главнокомандующего, чтобы возложить их на себя. Для меня это было бы такой катастрофой и несчастьем, что я предпочел бы подобному унижению самую жестокую смерть.
Маргарита побледнела. Так чего же хочет ее брат? Он не замедлил с признанием:
— Я считаю необходимым, чтобы при матушке королеве находились несколько верных мне людей, которые оказывали бы мне поддержку. У меня нет по существу никого ближе вас, ведь вы в моих глазах мое второе я. Вы умны, рассудительны и преданны.
Так вот оно что! Маргарита должна безотлучно находиться при королеве: и утром, когда она поднимается с постели, и вечером, при отходе ко сну, — а днем навещать матушку в ее рабочем кабинете.
— Это выработает у нее привычку к общению с вами, — продолжал Генрих, — тем более что и я со своей стороны постараюсь убедить ее в том, что при ваших способностях это принесет ей много пользы и скрасит ее дни. Я попрошу ее больше не обходиться с вами как с ребенком. Пока меня нет, она может рассчитывать на вас, как на меня. Отвыкните робеть, разговаривайте уверенно, как вы разговариваете со мной. Вы будете стократ вознаграждены ее любовью. Вы сделаете очень много для себя и для меня. Один только Бог может больше сделать для меня.
Для юной Маргариты это были совершенно новые речи. До сего часа она не помышляла ни о чем, кроме танцев, любезничаний, сочинений «стансов», ухода за своим телом и охоты. Даже туалеты, которые могли бы сделать ее еще краше, не увлекали ее, ибо красотой ее одарила сама природа. Короче, пока еще у Маргариты не было никаких амбиций, так, по крайней мере, она думала. Она «выросла при королеве в атмосфере такой скованности», что не только сама не осмеливалась заговорить с ней, а «холодела» от страха, когда Екатерина обращалась к ней, опасаясь, не допустила ли какую-нибудь оплошность, которая могла разгневать мать.
Разговор, который только что состоялся у нее с братом, преобразил Маргариту: «Я в собственных глазах стала значить несколько больше, чем до сих пор, — признавалась она, — причем настолько больше, что у меня даже проснулась уверенность в себе».
— Брат, — ответила она Генриху, — если Господь даст мне отвагу и дар говорить с королевой, нашей матушкой, — а я приложу все усилия, чтобы исполнить ваше желание, — то не сомневайтесь, я буду вам полезна.
Она приободрилась:
— Ваше счастье я предпочту всем радостям мира. Вы вправе рассчитывать на меня, ибо никто в мире не почитает и не любит вас так сильно, как я. Я буду около матери тем, кем вы сами были бы около нее. Я буду там исключительно ради вас.
Спустя несколько дней после этих взаимных признаний королева мать позвала Маргариту в свои покои и объявила ей:
— Ваш брат передал мне состоявшийся у вас разговор, он больше не считает вас ребенком, знайте же, что и для меня станет большой радостью говорить с вами, как с вашим братом. Устраивайтесь около меня и не бойтесь обращаться ко мне совершенно свободно, ибо я так хочу.
«От этих слов, — пишет Маргарита, — всю мою душу затопила такая благодарность, какой она еще не ведала: столь безграничная благодарность, что если и приходилось когда-либо испытывать нечто подобное, то, конечно, это была лишь тень чувства, охватившего меня сейчас. Вдруг мне показались наивными все занятия моего детства: танцы, охота, компании сверстников. Я их презрела как нечто совершенно недостойное и лишенное всякого смысла. Я послушно исполняла данное мне поручение, каждое утро одной из первых оказываясь у моей матери и одной из последних покидая ее вечером. Несколько раз она удостаивала меня бесед, длившихся по два-три часа. Бог оказался милостив ко мне: она была настолько довольна, что не могла нахвалиться мною перед своими фрейлинами. Я постоянно говорила с матушкой о моем брате и с такой точностью передавала ему смысл этих бесед, что без этого, кажется, уже не смогла бы дышать».
Генрих мог уезжать спокойно. Маргарита будет поддерживать его с тем большим пылом, что — в этом почти нет сомнений — брат и сестра, помимо радостей политики, предавались и кое-каким другим радостям… Сама Маргарита однажды призналась, что герцог Анжуйский был ее первым любовником:
— Он был первый, кто задрал мне юбку.
Похоже, грешница не скрыла этого и от своего исповедника Бусико, епископа Грасса… который поспешил разгласить ее тайну. Хотя, дабы сохранить его честь, рискнем предположить, что тайна эта была доверена ему вне исповеди.
Ронсар, который хорошо знал и Генриха, и Маргариту, вложил в их уста такой диалог:
ПАСИФЕЯ (Маргарита)
Ксандрен, голубочек, гвоздика и роза моя,
Принадлежат лишь тебе стада мои и я!
КСАНДРЕН (Генрих)
Я недавно поймал на смолу коноплянку
И держу ее в клетке для тебя, Пасифея.
Забыв птичий щебет, она спозаранку
Поет одну песнь — о любви к моей фее.
После разговора с сестрой Генрих со спокойной душой уехал в Шательро, встав во главе войск, насчитывавших восемь тысяч французов, шесть тысяч швейцарцев, три тысячи итальянцев и две тысячи валлонцев. 7 сентября 1568 года адмирал Колиньи снял осаду Пуатье и выступил навстречу герцогу Анжуйскому. Две армии, обе состоящие отнюдь не только из французов, оказались в Порт-де-Пиле лицом к лицу. Однако было похоже, что Гаспар де Колиньи вознамерился пересечь Вьенну и, избегая сражения, двинуться к городу Тур. Будущий Генрих III немедленно снарядил к королю гонца.
В лагере Плесси воцарилась суматоха. Король решил сам стрелять по наступающим из пушки. Между тем всякий раз, когда Карл IX предпринимал то, что в его разумении было подвигом, он превращался в источник общественной опасности. В Сен-Жан-д'Анжели он поставил личный рекорд, убив восемь комиссаров[12] и двенадцать канониров… правда, не в неприятельских рядах, а в собственной армии. Тем не менее советники короля пришли в восторг от его воинственных намерений. К счастью, на рассвете выяснилось, что дальше Шательро гугеноты не двинулись, — угроза артиллерийской перестрелки между станом короля и ландскнехтами адмирала миновала.
Спустя несколько дней до Плесси дошла весть о победе герцога Анжуйского в Монконтуре, близ Ниора. Во всех церквах Тура хоры исполняли Te Deum.
А война все тянулась. Королевские войска осадили Сен-Жан-д'Анжели, но сломить сопротивление здешних гугенотов им удалось лишь к концу 1569 года. Все это время, находясь в Плесси, Маргарита не сводила глаз с Генриха де Гиза. Этот широкоплечий двадцатилетний князь, потомок Борджиа по материнской линии, будоражил се воображение. Она вполне разделяла мнение, однажды высказанное женой маршала Реца:
— У этих молодых лотарингских князей такие прекрасные лица, что после них все остальные кажутся мужланами.
Поймав на себе искрометные взгляды красивой девы, Генрих был польщен… а увидев, как она танцует со своим братом, королем Карлом, влюбился в нее:
Держа ее за руку, он делает па-де-па.
Но эта женщина не шагает, не ходит,
Она скользит, улетает, уводит
В возвышенный ритм своего божества.
Почему бы ему не жениться на ней? Дочь и внучка короля, сестра короля — прекрасная партия для лотарингского князя! Но плану этому еще надо было созреть. А пока герцог де Гиз стал любовником Маргариты, которая была от него без ума. Так открылась ей любовная страсть, которая отныне будет сжигать ее сердце. И с этой минуты она совершенно забыла о кровосмесительной связи с герцогом Анжуйским…
Пока голубки ворковали, на сцену выступила ревность в лице Луи де Беранже, фаворита герцога Анжуйского, сеньора дю Гаста. Марго в «Мемуарах» отзывается о нем так: это был «дурной человек, родившийся, чтобы причинять зло». И она права. Ее брат Генрих, по свидетельству Маргариты, все видел глазами только этого человека, обо всем судил только с его слов. Дю Гасту не стоило большого труда убедить герцога Анжуйского, что брачный союз его ветреной сестры с герцогом де Гизом чересчур возвысил бы амбициозный Лотарингский дом. Раньше он столь же строго осудил чувства, которые его господин питал к своей сестре. Но все это было уже в прошлом… Теперь Маргарита была политическим союзником брата короля. Значит, нужно пустить в ход все средства, лишь бы помешать герцогу де Гизу войти в королевскую семью.
И дю Гаст открыл глаза своему господину на любовь его сестры к де Гизу, пробудив в нем ревность: неужели сестра предпочла этого тщеславного лотарингца? Да еще наверняка в постели посвятила его в интриги королевы Екатерины и ее сына Анжу. Брат Марго встревожился. Не откладывая, он предупредил свою мать:
— Маргарита стала красавицей, и де Гиз ищет ее руки. Вам известны притязания этого дома! Не откровенничайте больше с вашей дочерью. И вообще нужно сделать все, чтобы их разъединить.
Екатерина согласилась с Анжу и зареклась впредь доверительно беседовать с дочерью. С этого момента она прекратила обсуждать с ней какие бы то ни было политические дела. Довольно тайн и пересудов. Пораженная столь внезапной переменой в поведении матери, Маргарита попросила объяснить, что произошло. Откуда вдруг такая скрытность и холодность, разве она дала для этого какой-нибудь повод? После долгих уговоров Екатерина наконец призналась, что роман дочери с герцогом де Гизом заставил ее быть с ней настороже.