— Март, — произнесла я сдавленно, — замолчи, а?
В глазах все расплывалось от обиды и злости, и я моргала, пытаясь уследить за дорогой. Рука на руле дрожала, и я замедлила ход — кто-то истошно засигналил мне сзади. Ну за что ты так со мной, Ангелина? За что?
— Тшшш, — сказал Март мне на ухо — как согрел, — Марина, тихо. Ты в машине? Припаркуйся сейчас же. И выйди на тротуар.
Я вывернула руль к обочине, остановилась. Посидела немного.
— Выйди, девочка, — говорил он спокойно, — выходи, ну?
Я щелкнула ручкой двери, оказалась на улице, сделала несколько шагов — и уткнулась лицом в его грудь, повернулась и прижалась щекой к колючему шерстяному свитеру. Люди вокруг неодобрительно озирались на нас, кто-то испуганно ругался. За Мартом медленно таяло Зеркало.
— Раз уж я нарушил из-за тебя все нормы безопасности при открытии проходов, — сказал он смешливо, — придется требовать компенсации. Ну что? — я подняла на него глаза, зажмурилась, прижалась теснее — было холодно. — Во дворец тебя? Или устроить реабилитацию с вином и битьем бутылок?
В руке снова зазвонил телефон. Я посмотрела — звонила Ангелина — и сбросила вызов.
«Какая же ты трусиха, Марина» — укоризненно пробурчал внутренний голос.
Я не трусиха. Я просто боюсь, что сейчас скажу что-то такое, чего мне не простят никогда.
— Куда-нибудь, — голос звучал жалко, — только не во дворец, Март. Пока не нужно. Куда-нибудь, где тепло и тихо.
— Ты же не была еще у меня в гостях? — спросил он серьезно. И поцеловал меня в макушку.
Дворецкий Марта при нашем появлении сделал совершенно квадратные глаза, выслушал пожелания хозяина и поспешно удалился. Дом у Мартина был такой… тяжеловесный. Почти средневековый. С маленькими окнами, толстыми стенами, высокими и тяжелыми дверями. И если бы не обилие светильников, казался бы почти мрачным.
— Тут в центре Рибенштадта все такие, — сказал он, посмеиваясь на мое выразительное ошеломление, — но я осовременил, как мог.
— Это что, бойница? — я недоверчиво ткнула пальцем в крохотное окошко, мимо которого мы проходили
— Что поделаешь, — блакориец усмехнулся, — мои соотечественники довольно буйный народ. А в гражданскую войну после падения трона Гёттенхольд, когда еще наивно надеялись, что кто-то из оставшихся дворян сможет принять корону, нападения на дворянские дома были нормой. Резня была жуткая, неудивительно, что часть уехала, и что остались единицы из старого дворянства. Так что наследие прошлого.
Во всех помещениях горели камины, и запах в доме стоял хороший, дровяной.
— Любишь огонь? — спросила я, усаживаясь на широкий диван в гостиной. В голове было пусто, и думать ни о чем не хотелось. Снова зазвонил телефон, и я отключила, не глядя.
— Это фобия, — сказал Мартин, располагаясь рядом. Обхватил меня за плечи, и я прижалась к нему, прикрыла глаза. — В детстве мы часто мерзли. Оно давно было, мое детство, — добавил он задумчиво. — Мать одна нас воспитывала, жили небогато, зимой все спали в одной кровати. Поместье было большое, а земли кот наплакал, вот и ютились все в одной комнате. За лето она не успевала дров заготовить, а мы малые были, какая там помощь? Двое братьев маленьких умерли от воспаления легких, а я, когда подрос, таскал из леса дрова, и они чадили черным дымом. Вот и зажигаю всю жизнь. Не могу без огня, хотя тут паровое отопление.
Маг потер мои ладони.
— Может, горячую ванну тебе? Совсем холодная.
— Никуда не пойду, — пробормотала я, чувствуя, как меня размаривает рядом с ним. В камине потрескивали дрова, за окном мела метель, Мартин был горячим и уютным, несмотря на колючий свитер.
— Тогда, — сказал он, — я тебя накормлю. И включу кино. Будем смотреть и молчать, угу?
— Угу, — буркнула я и обхватила его крепче, засунув ладони ему под мышку.
Слуги накрывали стол прямо перед нами, а я подтянула ноги на диван, и почти спала, сквозь ресницы наблюдая за ними. И обед был вкусным, и кино, кажется, веселым, и мы пили в темноте горячее вино с пряностями и смотрели на экран, и, как и планировалось, почти не разговаривали, а я все думала, успокаиваясь потихоньку — и снова вспыхивая злостью, и на сестру, и на Кембритча — и периодически отключала телефон, пока он не разрядился и не сел.
Фильм кончился, а с ним закончилась и моя уютная пауза. Нужно было возвращаться, и я лениво пошевелилась, потерла глаза.
Ну же. Не трусь, Марина. Ты же Рудлог.
— Во дворец? — спросил Мартин сонным голосом. Он, похоже, тоже задремал, а теперь потягивался, и под моей щекой играли мышцы.
— Во дворец, — кивнула я и с неохотой встала. — Я уже говорила тебе, что ты идеальный мужчина?
— Зачем повторять очевидное? — фыркнул он, тряхнул своей лохматой головой и широко, насмешливо улыбнулся.
Дома я первым делом нашла своих охранников, извинилась перед ними, делая умильные глаза — ребята смотрели сурово, неодобрительно — и попросила забрать свою машину. Потом покурила и, набравшись смелости, пошла к Ани в покои. Она сидела в гостиной, что-то писала, напряженная, сердитая — о, как я хорошо знала это выражение лица и эту напряженную спину. Перед ней стояла чашка с чаем, блюдце с печеньем, но непохоже, что к нему притрагивались. Сестра подняла на меня глаза, молча кивнула.
— Я неправа, да, — произнесла я сразу, как переступила порог. — Извини. Я просто дико разозлилась, Ани. Боялась, что наору на тебя или что скажу что-то гадкое.
— Где ты была, Марина? — спросила она устало. И чуть расслабилась, и лицо стало спокойнее. И снова я поняла, что она за меня переживала.
— С Мартином, — призналась я, бросая сумку в кресло и усаживаясь на подоконник — сестра подняла брови, но промолчала. — Почему ты ничего не сказала мне, Ани?
— Я бы сказала, — проворчала она, пододвигая к себе чашку с чаем, — если бы ты не сбежала с завтрака раньше, чем пришла я. И если бы ты брала трубку.
— Так… ты выйдешь за него?
Она покачала головой, и мне стало стыдно. И стыдно было, пока она пересказывала мне условия их договора, хоть и злилась я по-прежнему.
— Два месяца. И он согласился?
Как он мог на это согласиться? Как он, черт подери, мог отказаться от меня на такой срок?!
— У него не было выбора. Марин, — терпеливо объясняла мне Ангелина, — я постаралась здесь учесть интересы всех. Мы избегаем внимания журналистов, ухудшения отношений с Инляндией, умиротворяем Василину. Но прежде всего этого требуют приличия. Все должно быть красиво.
— Конечно, — пробормотала я и улыбнулась через силу. Подтянула ноги на холодный подоконник, обхватила их руками. — Я все понимаю, Ани.
Это же Ангелина. Она все делает как надо.
Я действительно все понимала. Но это не мешало мне испытывать какой-то невероятной силы ярость.
«У детки из-под носа опять увели игрушку?»
«Заткнись, а?»
— Не сердись, — попросила Ангелина мягко. Она аккуратно взяла чашку, сделала несколько глотков. — Два месяца для отношений — не срок.
— Да каких отношений, Ани? — не выдержала я. — У нас нет пока никаких отношений. А за это время всякое может случиться.
Ани опустила глаза и аккуратно откусила мягкое шоколадное печенье.
— Понятно, — сказала я чужим и бесцветным голосом. — Ты и это предусмотрела, да? Думаешь, уйдет дурь из горячей головы, и я успокоюсь? Перегорю? Так вот что главное?
Она совершенно прозрачным, уверенным взглядом посмотрела на меня.
— Я буду рада, если это будет не так, Мариш, — произнесла она очень внятно. Я со стоном обхватила голову руками и потрясла ею.
— Боги, Ани. Ты чудовищна. Это совершенно, абсолютно, просто невозможно выносить. Неудивительно, что драконы тебя вернули. Ты их всех построила, да?
Кажется, ее пальцы дрогнули — а мне было смешно и горько одновременно. И я почти не могла дышать — от обиды, совершенно детской обиды, хоть и обещала себе, что выслушаю ее спокойно. Поэтому сунула ладонь в карман, щелкнула нащупанной зажигалкой, протянула руку.
— Кинь мне сигареты, они в сумке. Я покурю, ладно?
Ангелина нахмурилась, но встала и подала мне пачку, и осталась стоять рядом, глядя в окно, упершись руками в подоконник у моих ног.
— Я тебя переиграю, — пообещала я сердито, сделав несколько затяжек. — Так нельзя, Ани. Я думала, ты на моей стороне.
— Когда ты перестанешь злиться, ты поймешь, что это так и есть, Мари, — сказала она с той же усталостью, что в самом начале, и я проглотила горький дым, глядя на нее — почему-то показалось, что вокруг Ангелины тысячи километров пустоты, и сестра была в этой пустоте совсем маленькой, одинокой. — Я сделала все, что могла, чтобы дать Кембритчу шанс реабилитироваться в глазах общественности и глазах главы нашего дома. И мне, а не тебе, объясняться с Василиной. И мне тратить время на него. Если ты думаешь, что я буду получать от этого удовольствие, ты очень ошибаешься.
К концу ее голос уже звенел от напряжения, и я протянула руку, тронула ее за плечо.
— Я же не могу без него, Ани, — призналась я тихо. — Какие два месяца?
— Какие, какие, — проворчала она уже спокойнее и накрыла мою руку своей. — Никакие. Я даю максимум неделю. Больше он не продержится. Так что, — сестричка глянула на меня, и я опустила глаза, — я рассчитываю на тебя, Марин. Ради семьи. Пожалуйста.
— Я постараюсь, — пообещала я, сама себе не веря. Ангелина, кажется, тоже не поверила. Но кивнула, погладила меня по коленке и отошла к своим бумагам, сгорбилась над ними на секунду — и снова выпрямила плечи. И в этот момент мне стало очень совестно — что я сижу тут и дымлю, что отвлекаю ее от работы, хотя сама бездельничала с утра. И за детскую выходку с отключением телефона стало стыдно.
— Что пишешь? — преувеличенно резво поинтересовалась я, оглядываясь — куда бы выбросить сигарету. Не нашла, приоткрыла форточку — сразу стало холодно — и выкинула окурок туда.
Уборщики меня наверняка ненавидят.
— Оставь открытой, — попросила сестричка. — Я завтра еду в Теранови, задержусь там немного. Буду организовывать посольство для Песков и планировать встречу Василины и Владыки Валлерудиана. Пока мы не можем оперативно работать с ними в Истаиле, попробуем так. Потом, когда наладим связь, перенесем посольство к ним….