Однако Кэрролл никак не мог понять, что представляют собой эти символы. Книга могла бы дать ключ к разгадке — в книгах часто есть картинки. По мотку проволоки ничего нельзя было понять.
Кэрролл задался вопросом, были ли катушки расположены в каком-то алфавитном порядке, в каком-то числовом порядке или в соответствии с каким-то семантическим планом, в котором сначала даются начальные символы, а затем выбирающий может двигаться дальше. Однако он знал, что если бы он руководил такой экспедицией, то не включил бы «Первую хрестоматию» МакГаффи[1] в коллекцию текстов. Его шансы выучить зачатки инопланетного языка были невелики.
Выбирая книгу, человек просматривает страницы. Выбирая катушку, нужно попробовать её.
Итак, сделав предположение, Джеймс Форрест Кэрролл наугад выбрал контейнер и, всё ещё удивляясь своей догадливости, поднёс его к машине, с помощью которой Кингаллис изучал его мозг.
Он щёлкнул переключателями, как это делал Кингаллис. Затем вставил кассету с катушками в гнездо и стал возиться с какими-то крошечными рычажками, пока катушка не начала проходить через устройство.
Затем Кэрролл быстро надел электроды на голову и откинулся на мягкую кушетку, чтобы погрузиться в поток знаний.
Пока машина работала, Кэрролл был в полном забвении и не мог контролировать свои действия. Машина работала без остановки, а разматывающаяся проволока передавала информацию в мозг Кэрролла. Наконец, всё закончилось, и Кэрролл сел.
За окном уже почти рассвело, и в этом слабом свете Кэрролл взглянул на часы и с удивлением обнаружил, что уже почти шесть часов утра. Он быстро поставил кассету на место и повернулся, чтобы вернуться в свою комнату.
— Довольны собой? — спросил тихий голос.
Кэрролл подпрыгнул на фут. Затем в тусклом свете он увидел фигуру полностью одетой женщины, сидевшей в мягком кресле недалеко от двери. К его полному удивлению, он не знал, что женщины носят такие наряды.
— Кто вы? — требовательно спросил он.
— Просите, а не требуйте, — сказала она. — Почему бы не проявить вежливость?
— Мадам, я здесь пленник. Вежливость как таковая не имеет никакого значения. У меня столько же прав бродить по дому и собирать всё, что смогу, сколько у вас — посадить меня в тюрьму.
— Хороший этический вопрос, но совершенно лишённый рационального ответа, — улыбнулась женщина.
В сгущающемся свете Джеймс Форрест Кэрролл увидел, что она довольно привлекательна, хотя, конечно, и не ослепительная красавица. Когда она заговорила, её белые зубы блеснули в тусклом свете.
— Однако, — сказала она, — я Райнегаллис, сестра Кингаллиса.
Затем она рассмеялась.
— И это, — сказала она, — единственное, что вы узнали за этот вечер!
— О, я бы так не сказал, — сказал Кэрролл.
— Тогда расскажите мне, — весело попросила она, — как вы оправдываете себя.
Кэрролл сделал паузу. Почему-то ему казалось естественным, что он не должен выглядеть слабым или беспомощным перед женщиной, даже перед инопланетянкой. Но правда заключалась в том, что Кэрролл был пленником и находился во власти этой компании.
Что бы он ни делал, он делал это с их молчаливого согласия. Он услышал тихие смешки, когда объяснял, что взял запись исключительно наугад, потому что другого выхода не было.
Он не получил ничего, кроме открытой насмешки, когда был вынужден признаться этой женщине, что он, Джеймс Форрест Кэрролл, считающийся одним из выдающихся физиков Солнечной системы, оказался в положении, которое редко, если вообще когда-либо, занимал человек.
Он знал, что он знает, но он не знал, что именно он знает!
Он беспомощно рассмеялся:
— Son lava tin quit norwham enectramic colvay si tin mer vo si…
— Очень доходчиво, — ответила она по-английски. — Итак, за этот вечер Джеймс Форрест Кэрролл прошёл полный курс нашей науки, нашего языка, нашего образа мышления. И, — она весело рассмеялась, — ни о чём из этого он не имеет ни малейшего представления.
Это была хорошая попытка, Кэрролл, но она ни к чему не привела. Однако я скажу вам вот что: то, что вы узнали этой ночью, пригодится вам не больше, чем полное знание археологии для решения вашей нынешней проблемы.
А за то, что вы так старались — это весьма похвально, и мы все вас похвалим — я буду вашим гостем за завтраком.
— Спасибо, — уклончиво произнёс Кэрролл. — Надеюсь, я вас развлёк.
Райнегаллис встала и повернулась к Кэрроллу.
— Вы настоящий мужчина, — искренне сказала она. — И хотя мы вынуждены использовать вас, мы всё равно восхищаемся вами.
— Можно восхищаться упорством и способностями домашней собаки, которая прокладывает себе путь по лабиринту к куску стейка, — тихо сказал он. — И всё же мы не считаем собаку равной себе.
Райнегаллис покачала головой.
— Вам было бы приятно узнать, что вы представляете для нас угрозу?
— Я это уже знаю, — быстро ответил он. — И собака тоже представляет угрозу для человека. Собаки могут убивать. Они этого не делают, потому что знают, что их жизнь зависит от того, станут ли они другом человека.
— А вы?
Он кисло улыбнулся.
— И снова вопрос этики, — сказал он. — Что бы я ни сказал, вы знаете, что я сделаю всё, что сочту необходимым, чтобы победить вас.
— Мы никогда не примем ваши слова на веру, — сказала она ему. — Если бы это был простой вопрос личной честности и чести, мы могли бы принять всё как есть и быть довольными. Но на карту поставлено слишком многое. Человек был бы полным дураком, если бы дал слово и сдержал его, когда его будущее висит на волоске.
— Я бы не дал его, — просто сказал он. А затем повернулся к ней с загадочной улыбкой. — Значит, моё будущее и будущее Солнечной системы действительно поставлено на карту?
— Да, — ответила она.
— Тогда вы тоже представляете угрозу.
Райнегаллис улыбнулась ему.
— Разве можно назвать угрозой то, что не позволяет ребёнку играть с огнём? — холодно спросила она.
— Позвольте мне заметить, что я не ребёнок, — сердито сказал он.
— Ros nile ver tan si vol klys, — сказала она на своём родном языке. — И если бы вы знали, что я сказала, вы бы знали, что изучали ночью.
— Когда ребёнка лишают спичек, ему объясняют почему — во многих случаях ему в мягкой форме показывают, что происходит. Так что давайте, Райнегаллис, отнеситесь ко мне как к ребёнку — и объясните мне, Райнегаллис, почему я не должен играть с излучением Лоусона.
— Это опасно, — ответила она.
— За свою жизнь, — сказал он, — я отвечал за воспитание многих детей. Я ещё ни разу не отказывал любопытному — по-настоящему любопытному — ребёнку. Человечество всегда любопытно — при условии, что мы знаем, почему.
— Это опасно, — повторила она.
— Опасно, — повторил он. — Опасно, Райнегаллис, для кого? Для вас?
— Мистер Кэрролл, — тихо спросила она, — вы думаете, что заманили меня в ловушку, вынудив признаться. Это не так. Скажите, вы искренне считаете, что можете требовать ответа?
— Я думаю, что да.
— Нет, не можете.
— Нет? — сказал он с горьким смешком. — Тогда, если у вашей расы нет злых намерений, она могла бы предотвратить множество неприятностей, подозрений и трудностей, направляя нас по правильному пути, а не препятствуя нашим усилиям. Добавьте к этому ваш собственный отказ сказать мне хоть что-то, что могло бы меня остановить. Я пришёл к довольно неутешительным выводам, Райнегаллис.
Девушка повернулась и ушла. Её предложение присоединиться к нему за завтраком было забыто. Кэрролл смотрел ей вслед, пока она шла по коридору, и считал, что ему повезло.
Даже учитывая, что их образ жизни был чужд земному мышлению, ни одна прогрессивная раса не смогла бы отказать себе в искреннем любопытстве, если бы у неё не было каких-то скрытых мотивов. Следовательно, они скрывали правду об излучении Лоусона, потому что боялись, что Терра найдёт ответ!
За своей спиной он услышал смешок Кингаллиса.
— Vai tas Winel yep frah?
Кэрролл сердито обернулся.
— Продайте это в «Тин Пан Аллее»[2], — рявкнул он. — Я слышал песни и похуже!
Он сердито ушёл в свою комнату.
Глава 6Доказательство
Оказавшись в своей комнате, Кэрролл погрузился в полный упадок сил, как душевных, так и физических. Он просто больше переживал, чем размышлял, о том, что одному человеку невозможно успешно бороться с целой враждебной культурой.
Чем больше он концентрировался на этом, тем больше чувствовал тщетность всего этого. Тот факт, что он единственный из всех бесчисленных миллиардов жителей Солнечной Системы, осознавал это, делало ситуацию ещё более безнадёжной.
Затем из этого последнего, единственного, безнадёжного факта Джеймс Форрест Кэрролл подчерпнул новую надежду.
Ибо от него, и только от него, зависело спасение человечества! Независимо от того, что мир мог подумать о нём, независимо от самой жизни, он должен был продолжать!
И когда он вернётся, чтобы встретиться лицом к лицу с доктором Поллардом, у него должны быть зримые доказательства!
День тянулся медленно. Как обычно, Кингаллис занялся изучением, но понял, что это безнадёжно из-за глубокого уныния Кэрролла. Кингаллис сдался и покинул Кэрролла, что было ещё лучше для Кэрролла, потому что у него оставались долгие часы, чтобы сидеть и размышлять.
Наступил вечер, и с ним пришла новая надежда.
Чему бы Кэрролл ни научился, оно осталось в его голове и засело там крепко. То ли полезное, то ли бесполезное. Казалось, оно было полезным, но он пока не мог этого определить.
Например, существовала концепция обруча из серебристой проволоки. Он был установлен на небольшом цилиндрическом металлическом стержне, который заключал в себе биморфный кристалл. На картинке были изображены контурные поверхности силы или энергии, которые слабели по мере удаления от проволочного кольца.