аясь дальнейшего ухудшения обстановки, призвал вандалов при благоприятных обстоятельствах вступить в Африку. В такой форме этот призыв является неисторичным [65]. В лучшем случае разжалованный полководец рассчитывал на сотрудничество с некоторыми отрядами вандалов, которых он собирался соответствующим образом отблагодарить. Решение, к которому он в конце концов пришел, выглядело совсем по-другому. Так как успехи вестготского войска под предводительством императорского полководца Сигисвульта, который и сам, несомненно, был готом (настроенным проариански), в борьбе с Бонифацием пришлись не по душе ортодоксальной церкви и другим верным империи силам, это стало причиной примирения Бонифация с правительством, последовавшим, самое позднее, в начале 429 года. Теперь Бонифация снова приветствуют как комита Африки. Однако восстановление порядка, естественно, было иллюзорным. Сама «гражданская война» принесла с собой много проблем, прежде всего подорвав еще не утраченное благосостояние Африки. Непокорные племена берберов проникли далеко в глубь римской территории и натолкнулись на рабов и колонов, которые в значительном количестве были готовы защищать существующий порядок. Однако нестабильная ситуация в этой римской провинции привлекла внимание вандалов (даже если предложение союза со стороны Бонифация является и неисторичным), которым казалось, что здесь они найдут много преимуществ по сравнению с Иберийским полуостровом. Поэтому в мае 429 г., спустя несколько месяцев после примирения Бонифация с правительством Западной Римской империи, началось вторжение вандалов в Северную Африку.
Глава V. Вторжение вандалов и королевство вандалов и аланов в Северной Африке
Римское и вандальское господство
Нам, разумеется, важно рассмотреть «фон», на котором совершилось вторжение вандалов в Африку, как бы мало о нем ни было известно самим завоевателям. Впрочем, было бы весьма интересно узнать, насколько хорошо Гейзерих был информирован о масштабах кризиса, разразившегося именно в римской Северной Африке. Точно определить это невозможно, так как мы не можем установить, действительно ли существовала связь между Бонифацием и Гейзерихом. Однако нет сомнения, что та или иная информация в распоряжении нового короля вандалов была, и необходимо признать, что к осуществлению далеко идущих планов его подтолкнуло имевшееся у него общее представление о положении, сложившемся в Африке в то время. Вместе с тем это значит, что он не хотел допускать крупных ошибок, которые могли бы причинить ему существенный урон как новому правителю на внутри- и внешнеполитической арене. Если говорить конкретно, то, вероятно, оккупация Африки представлялась Гейзериху более простым делом, чем длительная борьба за земли на Иберийском полуострове, на которые претендовали свевы, вестготы, а также римские войска. Надо полагать, что политическую, идеологическую и военную подготовку кампании в Северной Африке Гейзерих сосредоточил в основном в своих руках. На тот момент он, несомненно, уже пользовался большим моральным авторитетом среди соплеменников, а также родовой знати, но еще не обладал господствующим положением. У вандалов, как и у других племен, участвовавших в Великом переселении, плоды побед над Римом родовая знать и королевская власть сначала делили поровну. Быстрые и сравнительно многочисленные военные успехи частично гасили «конкурентную борьбу» между королевской властью и знатью. Правда, и у вандалов она разразилась в открытой форме восстания знати в 442 г., которое король смог подавить, только пролив немало крови [66]. Как бы он ни старался утвердить свою власть, примерно в 428-429 гг. его позиции ослабели. Поэтому африканскую кампанию нельзя было навязать влиятельным соплеменникам силой, и он скорее всего вынужден был воздействовать на знать с применением дипломатических средств. Несомненно, в соответствующих переговорах сыграли роль упоминания о богатстве Африки, о столь желанном роскошном образе жизни, а также политическом значении этой римской области. Влиятельные вандалы и аланы уже в Испании познакомились с удовольствиями более высокоразвитой цивилизации и, конечно, с радостью были готовы променять свое вполне приемлемое положение зажиточных землевладельцев, которым, правда, постоянно угрожали нападения нуждавшихся в земле варваров, вновь и вновь проникавших туда, на образ жизни африканских латифундистов.
Естественно, мы не можем ничего с уверенностью сказать о важности экономических мотивов и об их связи с соображениями политического характера. Сам Гейзерих, обладавший самой точной, насколько это возможно, информацией, строил далеко идущие планы. Когда Сальвиан, как и некоторые другие писатели, наряду с названными причинами африканской кампании указывает еще на ее религиозный и моральный аспекты, то мы получаем еще один «мотив» для завоевания этой части южного континента, находившейся во власти Рима. Сальвиан считает (на основании собственного понимания и мнения авторитетных источников), что вандалы были призваны к завоеванию Африки, так же как ранее Испании, самим Богом [67]. Они и сами открыто распространяли подобные мнения, и мы хотели бы отметить искренность веры варваров, но видим, что за всем этим стоит режиссура короля и его просвещенного окружения. Основной массе соплеменников, в отличие от знати, вряд ли были свойственны чисто экономические и политические рассуждения, и, вероятно, инстинктивно они не поддерживали эти столь тщательно и подробно разработанные планы, преследовавшие далеко идущие цели, которые Гейзерих уже собирался осуществить. Такого рода соображения, исходящие из государственных интересов, вряд ли могли оказать влияние на большую часть членов племени, сознание которых еще находилось на раннеисторической стадии развития, не говоря уже о том, чтобы увлечь их. Таким образом, необходимо было создать некую концепцию, которая бы на базе осознания антиортодоксальной миссии ариан указывала на то, что это «священная», а не захватническая или грабительская война, важность которой могла бы быть понятной большинству людей. Оставалось только подождать, пока они вскоре не научатся сочетать высокую честь участия в «священной войне» с личной выгодой, и это означало бы победу плана короля внутри своего собственного племени.
Здесь необходимо поставить вопрос о легитимности власти вандалов в Испании и Африке и прежде всего о законности королевства в Африке. Этот вопрос можно было бы решить положительно на основании определения, данного Р. Ферреро: «Правительство является легитимным, когда власть признается и осуществляется в соответствии с принципами и правилами, безоговорочно принятыми всеми, кто ей подчиняется» [68]. Не отрицая реалистичности циничной формулировки Ферреро, мы все же полагаем, что в этом вопросе следует разобраться глубже, тем более что данное определение оставляет в стороне собственно внешнеполитический аспект, а также слишком уж недвусмысленно основывается на предпосылках нового времени. Во всяком случае, Августина и некоторых из его современников гораздо больше занимал вопрос о возможной легитимности государств, образованных в результате Великого переселения, так как он был связан с проблемой падения Римской империи. Когда большинство современных Августину писателей признают законность Римской империи на основании рациональных, традиционных и харизматических соображений и отвергают законность государств, созданных Великим переселением, то это вполне понятно. Эти писатели по большей части стояли на простой позиции традиции и удобства и «обосновывали» ее подробным описанием черт характера своих соперников-варваров, подчеркивая их дикость, необузданность, примитивность, лживость и тому подобные проявления их нрава, бравшиеся часто из воздуха. В общем, как бы хлестко ни научились эти писатели критиковать римскую бюрократию и рабовладельческий порядок, для них античная культура, римская цивилизация и ставшее христианским государство значили все, а варварский мир – ничего. Как уже упоминалось, на вторгшиеся племена смотрели либо как на варваров-грабителей, либо как на бескультурных чужаков, которые могли претендовать в лучшем случае на определенный этнографический интерес. Рассчитывать на большее «уважение» им приходилось редко, разве что со стороны, например, Сальвиана из Массилии или автора сочинения под названием «De vocatione omnium gentium» (Об именовании всех народов) (вероятно, Проспера Тиро), которых, возможно, из-за этого считали апологетами Великого переселения [69]. Прежде всего, Сальвиан не только видит (даже слишком хорошо) недостатки римского общественного устройства с его фискальной системой, эксплуатацией и отсутствием гуманности, за что и последовало заслуженное наказание в виде Великого переселения, но и подчеркивает скромность, смирение и чистоту вандалов (опять же не без преувеличений) и выводит из этого положение о переходе власти от римлян к германцам. По поводу примечательных «причинных связей» с массалийским пресвитером здесь не поспоришь [70]. Важно, что он считал справедливым наказание жителей римской провинции, выразившееся в том числе и в покорении Африки вандалами; по его мнению, легитимность власти вандалов строится прежде всего на моральной (если хотите, даже религиозной) основе, так как варвары установили в известном своей порочностью Карфагене более нравственный порядок, чем это смог сделать Рим [71].
Готский писатель и историк Иордан также выражает мнение, что Гейзерих получил «санкцию» («auctoritas») от Бога, чем и обеспечивается легитимность власти вандалов [72]. Остальные писатели того времени разделяют мнение Сальвиана о том, что африканцы и другие провинциалы совершили много грехов и сами заслужили наказание в виде иностранного господства. Они придерживаются «аскетического» понимания переселения народов, считая его заслуженной карой, однако они почти никогда не доходят до апологетического подхода к образованию государств в результате Великого переселения. Прежде всего это касается Августина, который во время осады Гиппона Регия Гейзерихом остался в городе и, хотя и не участвовал в организации обороны