Короли в изгнании — страница 3 из 7

ЗА КРАЕМ НОЧИ

Мне снятся черти, призраки, война…

Дж. Байрон. Дон Жуан

Жди меня, и я вернусь.

Только очень жди,

Жди, когда наводят грусть

Желтые дожди,

Жди, когда снега метут,

Жди, когда жара,

Жди, когда других не ждут,

Позабыв вчера.

Константин Симонов

Глава 9ДУША В ПОТЕМКАХ

Лика проснулась в темноте. Она чувствовала себя маленькой и одинокой. И еще несчастной. Такой маленькой, одинокой и несчастной, такой беспомощной и потерянной во всех смыслах, но главное, затерянной и потерянной в этой необъятной овеществленной тьме, что хотелось плакать. Она хотела закричать, позвать на помощь, окликнуть кого-нибудь, кто возьмет ее за руку или на руки и скажет ей, где она находится и почему так темно вокруг, но поняла, что голоса у нее нет, и нет ничего вообще. Это открытие ужаснуло Лику, и чуть было не опрокинуло в бездну безвозвратного отчаяния, но ей удалось взять себя в руки, хотя это было не просто, ведь и рук своих она не ощущала тоже.

«Успокойся! – сказала она себе строго. – Дыши ровнее! (Интересно чем?) Обдумай, попробуй понять».

Но понимать, в сущности, было нечего. Что понимать, если не было ни прошлого, ни будущего, а имелось одно только настоящее – сейчас, – и в нем, в длящемся сейчас, во тьме и непостижимом, но, кажется, безмерном пространстве, заполненном плотной непроницаемой тьмой, существовала только она одна. Маленькая, несчастная Лика.

«Так не бывает! – сказал кто-то чужой и властный в ней самой. – Какие-то ощущения есть всегда. Ищи!»

И она стала искать. Честно, прилежно. И довольно быстро нашла, что окружающая ее тьма не однородна, а имеет какую-то не вполне понятную, но все же структуру. Структура эта обнаруживалась в разнице температур. Впрочем, даже найдя этот феномен, Лика не была до конца уверена, что правильно определила тот единственный качественный признак, который смогла «ощутить». Была ли это и в самом деле температура – измерение на шкале тепло/холодно – или это было что-то другое, что она лишь восприняла, возможно, по ошибке, как температуру? Ответа на этот вопрос у нее не было, но и вопрос, если подумать, был пока неактуален. Однако ухватив идею, Лика ее уже не отпустила.

«Прислушиваясь» к своим ощущениям, она вдруг поняла, что, сама того не замечая, уже построила для себя модель своего пространства и своего времени. Она интуитивно поместила себя в центре некоторой карты «мира во тьме», где соответственно возникли верх и низ, где Тьма разделилась на левую и правую части, а также на ту Тьму, что лежала перед Ликой, и ту Тьму, которая оставалась позади нее. И, как только она определилась в пространстве, она поняла, что задача эта заняла у нее очень много времени, но сколько именно, и чего – минут, дней или лет? – Лика сказать пока не могла. Зато она «учуяла» несколько самостоятельных источников тепла, которые и стали новыми ориентирами в исследуемом ею мире. Один из этих источников, находившийся впереди и слева от нее, был особенно силен. Он буквально «освещал» тьму своим теплом. И Лика потянулась к нему, интуитивно чувствуя, что все это неспроста. И сразу же оказалась рядом с источником, что, между прочим, указывало на то, что в этом мире возможно было и движение.

Пятно невероятного жара, заставившего корчиться от невыносимой боли ее несуществующее тело, неожиданно заняло все пространство перед Ликой. Ей было очень больно, но она заставила себя терпеть, потому что это было все-таки что-то, после того как не было ничего, и еще потому, что она поняла – а как и почему, она не знала, – что этот жар может быть важен для нее и в других – «знать бы еще каких» – отношениях.

Удивительно, но боль вернула Лике ее тело. Ненадолго, как выяснилось, но пока Лика приближалась к пышущей жаром стене – а как, кстати? Ведь она не шла и не ползла, – и потом, когда она «проходила» сквозь стену черного пламени, сквозь жар, подобный дыханию огнедышащей печи, захлебываясь немым воплем, она чувствовала свое страдающее тело.

Затем все кончилось. Исчезла боль. Исчезло ощущение тела, но зато пришел свет. Лика оказалась внутри наполненного жидким светом – квинтэссенцией света, если точнее, – подобия трубы или чего-то очень на трубу похожего. Свет подхватил Лику, невесомую, снова бестелесную, но тем не менее существующую, ощущающую себя, и понес вперед, туда, где…

Это была дверь. Обыкновенная оббитая черным дерматином дверь, каких было множество в Ленинграде ее детства.

«Как же я ее открою? – отстраненно подумала Лика, рассматривая (чем?) эту дверь. – Ведь у меня нет рук».

Но, как оказалось, она беспокоилась напрасно. Дверь открылась сама, и поток света, как морская волна, вынес Лику в новое неведомое пространство, которое, впрочем, трудно было рассмотреть, так как жидкий, овеществленный свет заполнял его полностью. Наличие какого-то объема лишь угадывалось где-то за пределом нестерпимого сияния. Но неожиданно волна света схлынула, и Лика осталась стоять в длинном плохо освещенном и сильно захламленном коридоре большой, и по всей видимости, коммунальной квартиры. По обе стороны коридора имелись двери, а свет теперь шел только от тусклого плафона под высоким потолком. Лика сделала осторожный шаг вперед и поняла, что у нее снова есть ноги. Она посмотрела на них, и вид своих собственных ног чрезвычайно ее удивил, хотя она и не могла бы с определенностью сказать, что именно она ожидала увидеть, и почему то, что она увидела, так ее удивило. А увидела она две тощие ножки в белых облупленных на носках детских туфельках, торчащие из-под голубого, в белый горошек, платьица до колен.

Пожав плечами, Лика подошла к первой из дверей – это была рассохшаяся щелястая дверь по левой стороне коридора – и потянула за ручку. Ручка двери – на самом деле это была простая железная скоба – находилась почти на уровне ее глаз, и, хотя дверь была не заперта. Лике пришлось приложить немалое усилие, чтобы ее открыть. За дверью открылась огромная комната, стены которой были сплошь покрыты телевизионными экранами, на каждом из которых отображалась своя картинка. Войдя в комнату и встав посередине, Лика с интересом стала рассматривать эти «телевизоры», пытаясь понять, что за фильмы по ним идут. Очень скоро она обнаружила, что когда сосредотачиваешься на каком-то из экранов, то не только что-то видишь, но и начинаешь слышать сопутствующие изображению звуки.

Посмотрев немного это странное кино, Лика поняла, что все без исключения экраны «передают изображение», поступающее в реальном времени с камер системы внутреннего контроля большого космического корабля, крейсера или даже линкора.

«Линейный крейсер класса «Атр»,[32] «Адмирал Иййш» – поняла Лика».

В ее памяти неведомо откуда всплыли чертежи-схемы «Атров», огромных боевых кораблей, составлявших ядро ударных сил флота империи.

«Какой империи?» – удивилась Лика, но ответа не было. Вернее, был, но такой ответ – все равно что его отсутствие.

«Аханской».

В рубке крейсера находилась только ночная вахта, потому что бортовое время было 00:12. В коридорах и отсеках было пусто, зато в каютах и кубриках было довольно много людей. Некоторые спали, другие еще нет. А в одной из кают третьей жилой палубы – «Помещение 3/18 А. И что это значит?» – на узкой койке неподвижно лежала женщина, которую звали королева Нор («Это такая сказка?»). Глаза женщины были открыты, но они ничего не видели и никуда не смотрели. Рядом с постелью на металлическом треножнике лежал каменный шар, а в кресле рядом с треножником сидел человек в военной форме и дремал.

«Капитан второго ранга, – поняла Лика. – Значит, флотский».

Все это что-то означало, было как-то связано именно с нею, но как, и почему, и в чем тут дело, Лике было совершенно непонятно. Она долго рассматривала королеву Нор, которая казалась мертвой, но мертвой, как решила Лика, все-таки не была. Она посмотрела на шар, вставленный в узкий стальной обруч, и на капитана второго ранга, спавшего, сидя в кресле, но так ничего и не поняла. Королева была красива и несчастна; шар был сделан из невзрачного серого камня. «Песчаник, как в Саблино, – подумала Лика. – А где это Саблино? Это где пещеры?». Офицер был уставший, небритый и потный. Это все, что она смогла понять. Подполковнику надо было бы принять душ и лечь в нормальную постель, а не сидеть здесь, в кресле; но, вероятно, у него были веские причины делать не то, что правильно, а то, что должно.

«Что значит должно?» – спросила она себя, но смысл этого слова так и остался для Лики неясным.

От этих мыслей ее отвлекло какое-то шевеление, возникшее на многих экранах сразу и, значит, в нескольких отсеках крейсера. Но Лику это не смутило, и она безошибочно выбрала экран, на который почему-то не обратила внимания раньше. За ним не было отсека, а как за окном в иной мир, сияли звездные узоры. Звезды… космос.

«Шестой сектор, – поняла Лика. – Крейсер совершил один среднедальний прыжок из системы Богомола и сейчас находится в окрестностях звезды Сайяс. Система необитаема».

Одна из звезд, не родная для узора местных созвездий, привлекла ее внимание.

«Тяжелый крейсер класса «Гепард» и два фрегата сопровождения», – узнала она.

– Вы знаете, чей это борт? – спросил на одном из экранов высокий черноволосый контр-адмирал у краснолицего капитана первого ранга.

– Знаю. И опасаюсь. Она может перехватить нас в разгонной фазе и…

– Может, – согласился контр-адмирал. – Если уже знает, но как раз в этом я не уверен.

– В чем именно вы не уверены, адмирал?

– В том, что она знает.

– Тогда…

– Тогда я могу попробовать переподчинить ее себе.

– Это ценный приз.

– Весьма. Завидуете?

– Не то чтобы да. Я ведь знаю свое место, но надеюсь, что и я не буду обделен при разделе имущества.

– Не волнуйтесь, капитан, – усмехнулся контр-адмирал. – Империя богата. На всех хватит.

Лика пожала плечами и отвернулась. Разговор двух военных был ей совершенно неинтересен. Она даже не поняла, о чем они говорят, и почему именно их разговор – один из многих, протекавших сейчас во множестве помещений крейсера, – привлек ее внимание.

«Я маленькая девочка, – сказала она себе. – Играю и пою».

Стишок показался ей смутно знакомым. Кто-то очень давно напевал его. Кто? Где? Когда?

«Там еще стреляли, мне кажется, – припомнила она. – Но кто этот Сталин, которого я не видела, но люблю?»

«У Феди странный юмор, – решила она и задумалась. – А кто такой Федя? И что такое…»

Лика вышла из зала с телевизорами, и дверь за ней захлопнулась. В коридоре ничего не изменилось. «А что должно было измениться?» Только жужжала где-то у пыльного потолочного плафона потерявшая свой путь муха. Лика по диагонали пересекла коридор, обойдя заодно какой-то темный тяжелый предмет, стоящий у стены, – «Комод? Это называется комод?» – и подошла ко второй двери.

Оббитая лопнувшим коричневым дерматином, с торчащей из прорех серой ватой, дверь легко подалась и распахнулась в открытый космос.

«А мама говорила, что здесь нельзя дышать, – удивилась Лика, вываливаясь в пронизанное светом звезд ничто. – Без-воз-душ-ное пространство».

Космос был неохватно огромен и сказочно красив. Он окружал Лику со всех сторон, бесконечный, равнодушный и невообразимо прекрасный. Звезды – холодные елочные игрушки всех цветов и всех размеров – образовывали фантастические узоры, в которых ищущий глаз мог найти все что угодно, любую фигуру и любой образ. Все, что могло подсказать человеку его воображение, уже существовало, спрятанное в Рисунках созвездий. Лика увидела кукол и зверей, людей и цветы, а еще она увидела маленькую далекую звездочку, пульсирующую, как доброе желтое сердечко, зовущую ее, приглашающую, ждущую.

Лика потянулась к звезде – «Это ведь солнышко, да?» – и сразу же оказалась рядом с ней. Ну почти рядом.

Там, где парила Лика, вполне ощущалось теплое живое дыхание огромного и неслыханно красивого огненного цветка. Но жарко не было. Лика осмотрелась, легко перемещаясь из стороны в сторону, и нашла, что все это похоже на картинку из книжки «Астрономия для детей», которую подарил ей папа. Ну, один из пап. Возможно, что даже настоящий.

«Солнце и планеты Солнечной системы». Так, по-моему».

Впрочем, приглядевшись внимательнее, она увидела, что здесь все это выглядело гораздо красивее. Просто дух захватывало от зрелища несущихся сквозь космос планет, освещенных мощным потоком света, изливающимся из пылающего косматого шара.

«Солнце!» – сказала она себе, и в голосе ее, если бы он у нее, конечно, был, звучало сейчас восхищение, граничащее с потрясением.

Но на восторги не оказалось времени, потому что она увидела кое-что еще. Что-то, чего не было в ее замечательной книжке с картинками. Оказывается, каждая из планет, вращающихся вокруг солнца, – они были похожи на шары, окрашенные в разные, но неяркие цвета, – существовала в нескольких экземплярах. «Так, кажется. Я правильно говорю? Экземплярах?» – Так, что Солнечная система предстала перед Ликой чем-то вроде прозрачной матрешки, все вставленные друг в друга части которой тоже имели разную окраску. Не то чтобы цвета голубой, фиолетовый, красный или зеленый были отчетливыми. Они были мягкими и даже как бы прозрачными, или, вернее, призрачными, но все равно их можно было уловить, а, уловив, и отделить с их помощью один «слой» от другого. Одну сферу от другой, в которую вставлена первая, и от еще другой, которая вставлена в нее. Примерно так. Но что это должно было означать, Лика не знала и не понимала. Она была восхищена и озадачена, но чувства ее были сейчас слабыми, мысли легкими и короткими, как у Буратино, и внимание Лики не могло ни на чем сосредоточиться на достаточно продолжительное время.

Ну что, в самом-то деле! Матрешка как матрешка. Что она, матрешек не видела? Видела. Просто эта была очень красивой и необычной. Но вокруг было множество других, не менее интересных вещей, и Лика уже переключилась на «тропинки». Она даже не задумалась о том, откуда взялось это странное слово, но слово пришло и встало на свое место. «Как влитое». Тропинки тянулись через весь невообразимо огромный, непостижимый и не поддающийся измерению космос. Они приходили откуда-то из полной неизвестности или, напротив, из каких-то вполне известных мест, со Сче например, – «Сче? Это где?» – или с Тхолана – «Что такое Черная Гора?» – и куда-то уходили, на Ча Ратай например.

«Ратай?» – воспоминание было легким, почти неощутимым, и не задержалось в ее сознании, только коснулось его, как перышком пощекотало, и исчезло. А Лика уже думала о другом. Снова возвратившись взглядом к размножившимся ни с того ни с сего планетам.

«А которая из них Земля?» – спросила она себя и поняла, что не помнит, третьей или четвертой стоит Земля после Солнца. Впрочем, кто-то, кто знал и понимал больше ее, хотя и находился внутри нее самой – ведь больше-то никого здесь не было, – сразу же указал ей на тот голубой шарик внутри розовой – пятой или шестой сферы сверху, – который, должно быть, и был Землей. Лике сразу же захотелось на Землю. «Домой!» И она уже привычно потянулась к облюбованному ею шарику. И шарик двинулся ей навстречу, вырастая в шар, стремительно превращающийся в планету, закрывающую собой наконец весь звездный простор. И несясь навстречу Земле, – или это Земля неслась навстречу Лике? – Лика отметила краем сознания, без осознания, впрочем, и без понимания, огромное множество разнообразных «вещей» и подробностей, которые появились или, может быть, проявились по пути и исчезли, канув в ее память, как в черный провал. Без следа. Но и это лежало уже вне ее интересов.

Удивление, испытанное Ликой по пути «домой», пошло ей на пользу. Настроение быстро улучшалось, а приключение становилось все более интересным, и Лика начала чувствовать себя Алисой, провалившейся в кроличью нору. С радостным визгом и замиранием сердца, как на американских горках, она ухнула вниз и понеслась сквозь «плотные слои атмосферы».

«А это что еще такое? – спросила она себя. – И почему они плотные?»

Она метеором пронеслась сквозь облака, и перед ней на мгновение открылся захватывающий вид сверху. Это мгновение, как и положено мгновению, было кратким мигом, но, с другой стороны, оно было Длинным Мгновением. Вид сверху, с высоты птичьего полета, был потрясающим, но имелось в нем нечто странное, на что, однако, Лика внимания не обратила. Вернее, она приняла это как нечто само собой разумеющееся. Ей и в голову не пришло, что видеть Землю, и, похоже, не одну Землю, а несколько Земель сразу со всех сторон невозможно. Но это были такие мелочи, которые ею совершенно игнорировались. Гораздо интереснее были яркие переливчатые звезды, пульсировавшие, как маленькие и большие сердца, в самых невероятных и неожиданных местах. «Живой» изумруд плоского неясных очертаний Камня сиял сквозь толщу земли и песка в лесу у Порога, и в его лучах нежился маленький причудливый замок Домика в Нигде.

«Макс… Макс? Макс!» – сознание Лики силилось прорваться сквозь затопившее его неведение, беспамятство, отрешенность от мира и себя. И сердце сжималось, рвалось подсказать, напомнить, удержать имя и все с ним связанное. Но скользнув взглядом, снова равнодушным, чужим, по знакомой лесной опушке, – кому знакомой? Откуда? – мазнув взглядом по лесной опушке и вееру Дверей, как игральные карты зажатых в «руке» Камня, Лика уже любовалась другим чудом. Огромный столб торжествующего сияния, пронзая сразу все слои призрачной матрешки, уходил в великий космос, освещая, как мощным прожектором, Тропинку, соединяющую древний город, представший перед ней сейчас в многообразии своих обличий и воплощений, и что-то до боли знакомое Лике, но никак ею не припоминаемое, узнанное, но не опознанное. Вероятно, так. Но и это чудо заняло ее внимание на краткое мгновение все еще длившегося мгновения длинного. И снова взгляд Лики метался по многообразному и сказочно прекрасному миру, от Камня – «Но что такое Камень и почему с большой буквы?» – к Камню, от одного чудесного видения к другому, пока и это не пресытило ее утомленного чудесами сознания.

И длинное мгновение завершилось, движение вернулось в Мир, и Лика птицей сапсаном ринулась к земле.

«Сапсан»?» – что-то опять шевельнулось в ее душе, слабое, как тень тени.

Стремительный полет сквозь прозрачный воздух; теплый воздух летнего дня, и морозный воздух северной зимы, прохладный, наполненный золотым сиянием воздух осени, и сладкий воздух весны. Она летела сквозь день и ночь, сквозь грозы и мелкий дождь, под ней и перед ней, как видения ночных грез, открывались понятные и непонятные картины жизни, прошлой и настоящей, и, возможно, предвосхищение будущего тоже имело место быть. Вот только для нее, маленькой девочки Лики, затерянной и потерянной в этом странном и страшно сложном мире-лабиринте, многое, если не все, было непонятно и вызывало интерес ровно на то время, пока ее неустойчивое внимание было направлено на объект интереса.

В конце концов затянувшаяся прогулка «нигде и везде» утомила ее, хотя слово «утомила» и не вполне верно отражало ее нынешнее состояние. Лика утолила свое любопытство, которое то вспыхивало ярко, освещая все вокруг ослепительным светом страстного желания знать, то угасало, как гаснут угли в печке, превращаясь в черные невзрачные камешки. Она пресытилась впечатлениями и захотела назад, туда, где у нее было тело и где ей еще предстояло что-то сделать. Что-то важное, обязательное, неотменимое. Она не знала, что именно, как не знала и того, откуда вообще взялась эта уверенность, но дело было сделано. Она захотела назад и, как по мановению волшебной палочки – как в сказке! Ну это ведь и была сказка, не правда ли? – снова оказалась в знакомом коридоре. Ощущение было такое, как будто она бежала изо всех сил куда-то или откуда-то, бежала, не замечая ничего вокруг, а потом вдруг взяла и остановилась. И, «здрасьте вам», оказывается, она уже стоит в том самом коридоре.

Лика остановилась и окинула коридор любопытствующим взглядом.

«Куда теперь?» – спросила она себя.

«Куда угодно», – ответила она себе.

А коридор… Коридор уходил вдаль. Было совершенно очевидно, что он невероятно длинный.

«Разве так может быть? – удивилась она, осознав этот факт. – Там же в конце должен быть туалет, мне кажется».

Но туалета на месте не оказалось. Не было в торце коридора белой с потрескавшейся краской двери, на которой была укреплена овальная «штучка» с золотым писающим мальчиком на черном фоне. Не было и самого торца. Но был коридор и двери по обеим его сторонам.

Теперь здесь было много дверей, много больше, чем раньше, – или она просто не замечала этого раньше, или коридор на самом деле изменился за время ее отсутствия.

«Нет, – решила Лика. – Тут что-то не так».

В этом коридоре не могло быть столько дверей, их просто не должно было быть так много, потому что у тети Люси не было столько соседей. Лика вспомнила их всех, но их никак не могло набраться достаточно, чтобы заселить все эти комнаты. И еще. Лика вдруг поняла, что двери были разными и по-разному себя «вели». Знакомые и незнакомые, никакие и отвратительно чужие, приглашающие и воспрещающие, даже отталкивающие – эти двери были чем-то большим, чем входом и выходом.

«Это все неспроста, – сказала она себе. – Дверь это же дверь и есть. И я ведь решила уже, что могу идти куда захочу. Зачем же они меня пугают?»

Лика топнула ножкой и сделала «назло».

«Назло маме отрежу уши», – орал в окно соседский мальчик Лева, ну вот и она сейчас «отрежет уши».

Лика быстро подошла к одной из дверей, как раз такой, которая пугала ее, кажется, больше других – дверь была обтянута красивой матовой кожей, – и с силой толкнула ее внутрь. Та легко поддалась, и напрягшаяся Лика одним махом влетела вслед за открывающейся дверью в какое-то наполненное ярким солнечным светом пространство, сделала по инерции несколько быстрых шагов, споткнулась обо что-то и с воплем рухнула лицом вниз. Хорошо еще, что она успела выставить вперед руки, а то разбила бы нос, а так ничего, только ее ладони больно ударились об пол, а, кроме того, здесь было грязно, и она угодила руками во что-то липкое.

«Что такое не везет, и как с ним бороться», – расстроенно подумала Лика и начала вставать с пола. В ликующем солнечном свете, изливавшемся откуда-то справа, по-видимому, из больших окон («Ну, они должны быть очень большими, я думаю»), она увидела прямо перед собой пол, небольшие плитки черного и алого мрамора, выложенные в шахматном порядке, и то, во что угодили ее ладони. Плиты пола были залиты какой-то густой бурой жидкостью, а еще в поле ее зрения попала чья-то рука, сжимавшая длинное черное древко. Еще не осознавшая увиденного, но уже ошеломленная, Лика проследила древко до конца. Там был очень странный наконечник, выкованный из черного железа: длинное и тонкое острие, похожее на иглу, и широкий полумесяц, обращенный рогами вверх, у его основания.

«Похоже на бургундский корсек, – подумала Лика. – А что такое корсек? Или правильнее корсеск?»

Лика недоуменно посмотрела дальше. Копье («Ну да! Корсек это ведь род копья!») сжимала мертвая рука, принадлежащая лежавшему навзничь человеку в каком-то пестром и сложном наряде. Лике пришлось приподняться, чтобы увидеть, что череп его развален пополам и по ту сторону тела натекла уже большая лужа вроде той, в которую вляпалась она. Только там были еще какие-то белые ошметки… «Мозговая ткань?»

«Ну ничего себе! – удивилась Лика. – Это кино для взрослых!»

Это и в самом деле было кино для взрослых. Когда Лика встала на ноги, перед ней открылась страшная картина. Широкий и длинный коридор, по одну сторону которого шли высокие и достаточно широкие стрельчатые окна, а по другую стояли беломраморные статуи и висели гобелены, был усеян мертвыми телами. Почему-то Лика ни на секунду не усомнилась в том, что все эти люди мертвы.

«Я сейчас заору», – отстраненно подумала она, но не закричала и даже не заплакала. Секунду она стояла на месте, рассматривая коридор. Сам по себе он был очень красивый («Как в сказке»), высокий и длинный, залитый ярким светом, в котором замечательно смотрелись все его чудеса: и статуи, и картины, и высокие бронзовые подставки для канделябров, и многое другое, что создавало атмосферу настоящего королевского дворца.

«Ну где-то так».

Но весь ужас заключался в том, что нигде – ни рядом с Ликой, ни вдалеке от нее – не наблюдалось никакого движения, ни единого признака жизни. Приглядевшись, она увидела, что многие мужчины облачены в кольчуги или кирасы и вооружены, но и они и те, кто вооружен не был, женщины например, все они были убиты. Зарублены, заколоты, зарезаны…

«Максимум час назад, – решила Лика. – Хотя если учитывать время свертываемости крови…»

«О чем это я?» – удивилась она и, выбросив из головы не поддающиеся пониманию мысли, отправилась искать кого-нибудь живого. Но живых, как она сразу поняла, здесь не было.

Она шла по коридору («Кажется, это называется лоджии, как в Эрмитаже, только здесь просторнее») и с любопытством рассматривала все вокруг. Вокруг нее действительно было много интересного, любопытного и поучительного.

«Здесь был бой, и, кажется, нападающие застали этих несчастных со спущенными штанами», – холодно отметил кто-то опытный и циничный в ее сознании.

Между тем это было верное замечание. Многие погибшие были одеты весьма своеобразно. Вот этот рыцарь, например, которому разбили голову чем-то тяжелым («Скорее всего, чем-нибудь вроде гупилона[33]»), он был в кольчуге на голое тело, в подштанниках и босиком. В руке он все еще сжимал длинный полутораручный меч. Лика присела около него на корточки – «Зачем?» – и пару секунд рассматривала клинок. Клинок был выкован из отличной стали с фиолетовым отливом. – «Зазар?[34]» – удивилась она. Но дело было не в этом, а в том, что сталь была покрыта пятнами подсохшей крови.

«Кому-то не повезло, и я даже знаю кому», – зло усмехнулась Лика.

Мертвый воин в полном доспехе, лежащий метрах в трех, в стороне, у самого окна, имел как раз такие повреждения левого плеча и груди, какие мог нанести тяжелый и длинный меч в сильных и умелых руках. Удар пришелся между наручем и подбородником, так, что клинок рассек буф[35] и разрубил плечо и грудь воина, попутно разрезав прочную сталь панциря вместе с вытравленным на нем гербом. Вставший на дыбы лев – с булавой в левой лапе и мечом в правой – лишился своих задних лап.

«Маяна? – удивился кто-то в душе Лики, которая уже отвлеклась от убитого и теперь с воодушевлением рассматривала даму в парадном платье, изображенную на гобелене. – Маяна? Но их же упразднили черт знает когда! Их же еще Первый император всех выслал, или нет?»

Сразу за гобеленом с дамой в стене обнаружились высокие двери. Створки, сделанные из позолоченного резного дерева, были распахнуты, в проеме дверей, прямо на пороге лежала лицом вниз золотоволосая женщина. Она была совершенно раздета и мертва. Стрела с темно-серым оперением пробила ей основание черепа.

«Но она же не солдат! – возмутилась Лика. – Почему же ее убили?»

Ответа не было, но и эмоции Лики были слабы. Ее хватило только на легкий всплеск возмущения, и в следующую секунду, отвернувшись от мертвой женщины, Лика уже шла дальше, с любопытством рассматривая то златотканый гобелен (золото на темно-синем фоне), то изящное серебряное литье дверных ручек или тонкую гравировку на пробитой копьем кирасе. В конце концов прямой, как стрела, коридор, усеянный телами погибших в скоротечной жестокой схватке («Резне!» – уточнил кто-то, кто все понимал правильно) и обломками мебели, вывел ее к широко распахнутым парадным дверям. Высокие и широкие, едва ли не во всю ширину коридора, двери эти впечатляли и размером, и виртуозной резьбой по золотисто-коричневому дереву, покрытому прозрачным, как бы светящимся лаком. За дверями находилась небольшая, но высокая, с купольным беломраморным потолком круглая комната, в которой тоже обнаружилось несколько убитых. А прямо напротив первых дверей находились другие, не менее роскошные. Они тоже были раскрыты, и там, в створе этих величественных, инкрустированных серебром и опалами дверей-врат, перед Ликой открылся огромный зал, залитый мягким многоцветным сиянием. Это волшебное сияние порождал солнечный свет позднего утра, проходящий сквозь огромные витражные окна.

«Это ведь тронный зал Йёйж!» – потрясенно поняла Лика.

Он был совсем таким, как на старинных гравюрах, хранившихся в Сияющем Чертоге большого императорского дворца в Тхолане, но он был и другим, потому что сейчас перед Ликой предстало не черно-белое изображение на выцветших от времени гравюрах, а зал, каким он был на самом деле, в ликующей роскоши своего исторического существования. Декор этого прославленного в веках архитектурного чуда был богат и изыскан. Современники не напрасно восторгались как роскошью отделки тронного зала, так и талантом архитекторов («Их было, кажется, трое?»), сумевших создать для аханских королей впечатляющий и при этом сугубо материальный символ величия и богатства. Мрамор – двадцати трех цветов и оттенков, черный базальт, граниты семи цветов и розовый туф, золоченая бронза, драгоценные и полудрагоценные камни, янтарь и нефрит, малахит и горный хрусталь, и все это не считая широко использованных в отделке резных кости и дерева, литого и чеканенного серебра и золота.

Лика замерла на месте, потрясенная открывшимся перед ней сказочным, не иначе, как из сказки пришедшим, видением. Это было как сон, как греза, как овеществленная детская мечта, и Лика утонула, растворилась в этом невероятном великолепии. Она была настолько увлечена бесчисленными чудесами, привлекавшими внимание каждое в отдельности и все вместе, что долго не замечала того, что в буквальном смысле лежало прямо перед ней. Вернее, под ее ногами. Лика стояла метра на два выше уровня тронного зала. Только сам королевский трон – изящное сооружение из слоновой кости, золота и топазов, вознесенный на пятиметровый ступенчатый постамент из пурпурного камня и находившийся на противоположном полюсе огромного вытянутого в длину овального зала, возвышался и над ней и над многоцветными мозаиками пола. От порога, где стояла Лика, вниз вела широкая пологая лестница из голубого мрамора, и там, у основания лестницы, как и в коридоре, по которому она прошла прежде, лежали тела. В сущности, весь зал был буквально завален трупами и залит кровью. Это она сейчас внезапно почувствовала запах крови, хотя прежде его совершенно не замечала. Он был густым и тяжелым, и воздух над лужами еще не высохшей крови, казалось, дрожал, как дрожит летом, в жаркий солнечный день, воздух над разогретым асфальтом. У Лики мороз по коже прошел, когда она увидела, наконец, весь этот ужас. Моментальное ощущение потрясения, страха, омерзения оказалось очень сильным. Возможно, потому что здесь, в тронном зале аханских королей, все закончилось совсем недавно. Может быть, всего несколько минут назад. И еще потому, что здесь все выглядело совсем иначе, чем в лоджиях, оставшихся за спиной Лики. Это и в самом деле была резня. Жуткое и жестокое истребление беззащитных людей. Здесь, в зале, почти не было вооруженных рыцарей, и вообще было очень мало мужчин. Большинство убитых составляли полуодетые или вовсе нагие женщины, и у Лики создалось стойкое впечатление, что всех их сначала согнали сюда со всего дворца и лишь затем убили.

Прямо около нижней ступени лицом вверх лежала женщина с необычными пепельного цвета волосами. Она была обнажена, прекрасное некогда тело покрывали резаные и колотые раны, лицо было искажено маской смертельного ужаса и непомерного страдания. Впрочем, увидеть это было не просто, потому что и лицо женщины было сплошь изрезано.

«У кого я видела такие волосы? – подумала ошеломленная Лика. – Дама Виктория… Кто такая дама Виктория?»

«Они мертвые, – констатировала она. – Они все умерли, то есть их убили».

«Наверное, это сделали фашисты», – решила она затем, вспомнив непонятные, но интересные взрослые фильмы, в которых мужчины в красивой черной форме – фашисты – убивали всех хороших людей.

Лика медленно и неуверенно спустилась по лестнице. Переступила сначала через одну, а потом и через другую ногу мертвой женщины – та лежала, почему-то широко раздвинув изрезанные ноги. Обогнула одного из немногих вооруженных мужчин – в руке тот сжимал меч наподобие коры[36] или турецкого ятагана, а из груди его торчал толстый веритон,[37] и пошла дальше в глубь зала, лавируя среди тел и стараясь не ступать в кровь.

Смотреть на мертвых оказалось страшно, хотя прежде, в лоджии, она на это внимания не обратила. Но с другой стороны, лежащие вокруг тела притягивали ее взгляд, и Лика смотрела. Она даже специально рассматривала какие-то детали, которые почему-либо привлекали ее внимание, и все шла и шла между разбросанными как попало телами вперед. Куда? Зачем? Об этом она не думала.

В голове было пусто, только мелькали, по временам, какие-то непонятные ей самой слова, типа «барбилон»[38] или «скорпион»,[39] да звучавшие наподобие птичьего языка обрывки медицинских диагнозов по поводу полученных этими несчастными травм и увечий.

Незаметно для себя Лика дошла почти до самого трона и здесь впервые увидела живых людей. Первым оказался человек в черной кольчуге и железном островерхом шлеме. «Шишак, как у русских богатырей», – привычно отметил кто-то спокойный, рассудительный и все знающий внутри нее. Воин сидел прямо на верхней ступени тронного возвышения и держал на коленях небольшой каменный шар. «Где-то я его уже видела», – отстраненно подумала она, рассматривая серый, будто из песчаника выточенный шар. Мужчина был неподвижен, его голые ладони лежали на шаре, на шар смотрели его опущенные вниз глаза. Лика сначала даже подумала, что это статуя, но по лицу мужчины стекали крупные капли пота.

На Лику он внимания не обратил, хотя она давно уже торчала в зале и долго шла через него, пробираясь к трону. Однако воин на Лику не смотрел.

«И не посмотрит, – поняла она. – Меня здесь нет».

Она подошла ближе и увидела наконец еще одного живого человека. У основания трона, прямо под ногами сидящего, сгорбился стоящий на четвереньках седой человек. Вернее, он не стоял, а что-то непонятное там делал, но Лика не могла рассмотреть что. Сверху до пояса он был облачен в рыцарский доспех – Лика видела спинные пластины стального панциря, наплечники, буфы и наручи, налокотники и другие железки, скрепленные кожаными ремешками, но ниже пояса рыцарь был голым. Его длинные седые волосы белой волной лежали на отполированной до зеркального блеска броне, и Лика была удивлена и даже поражена тем, что такой «солидный мужчина», рыцарь, как Айвенго или король Артур, появился на людях «с голой попой» и еще дурачится самым неумным образом и тоже на глазах у посторонних. Во всем этом было что-то стыдное и нехорошее, такое, на что Лике, наверное, смотреть не следовало, и, постояв секунду в нерешительности, она отвернулась. Однако отвернувшись от седого рыцаря, она снова увидела весь тронный зал и поняла, что и сюда смотреть она не хочет тоже. Но куда-то же смотреть она была должна? Еще хуже было то, что Лика вдруг услышала множество разнообразных звуков, которые почему-то не слышала раньше и которые неожиданно ворвались ей в уши с невероятной силой. «Как будто включили звук». И среди этих звуков оказались два, от которых ее сразу затошнило. Она услышала остервенелое жирное жужжание множества мух («Навозные мухи!») и сразу же живо представила себе, как рои толстых отвратительных насекомых вьются над лужами теплой крови. А еще она услышала хриплое дыхание старого рыцаря, частое, с низким, похожим на львиное рычанием, рвущимся из его горла, и подумала, что он животное.

«Животное и есть!» – решила она, продолжая отчаянно бороться с подступившей к горлу тошнотой.

«Только моей блевотины здесь и не хватает, – сказала она себе грустно. – Все остальное уже есть».

И в этот самый момент старик за ее спиной коротко взревел. Это был какой-то ужасный звук, и не только потому, что был похож на рычание медведя или льва. Это был нехороший, противный звук, и Лика вздрогнула даже от неожиданности, а потом ее передернуло от отвращения. А старик выплюнул какое-то короткое слово, которое Лика услышала, но не поняла, вернее, не разобрала, и наступила тишина. Ну почти тишина, и Лике ужасно захотелось повернуться и посмотреть, что там, за ее спиной, происходит, но повернулась она не сразу – ей было страшно и противно, – а только тогда, когда рыцарь заговорил.

– Надеюсь, тебе это понравилось, дорогая, – произнес прямо над ухом Лики сильный низкий голос.

Лика снова вздрогнула и оглянулась. Рыцарь уже поднялся на ноги и стоял совсем близко к ней, но смотрел не на Лику и говорил не с ней. Теперь Лика смогла его наконец рассмотреть. Он был высок и широк в плечах, если, конечно, наплечники и буфы не слишком приукрашивали его истинное телосложение. У него оказалось властное и жестокое лицо, и он был совсем не так стар, как подумалось ей вначале. Но все это Лика увидела лишь мельком и отметила лишь краем сознания, потому что все ее внимание практически сразу сосредоточилось на той, к кому рыцарь обращался. Оказалось, что здесь есть еще один человек, женщина, присутствия которой Лика прежде не заметила, наверное, потому, что рыцарь закрывал ее своим телом. Женщина лежала на мозаичном полу у самого основания трона. Она казалась мертвой, как и другие женщины в зале, не шевелилась и если и дышала, то так тихо, что Лика этого не видела и не слышала. Но глаза ее были открыты, и они смотрели на Лику. И Лика утонула в этих полных боли, муки и безысходности глазах. Все остальное перестало ее интересовать, перестало что-либо значить, и, кажется, рухни тут все с грохотом, она все равно не обратила бы на это внимания. Она смотрела в глаза женщины, она…

«Кто ты?» – спросили глаза.

«Я…» – Лика запнулась, пытаясь понять, кто же она такая, потому что этот простой вопрос застал ее врасплох. Как оказалось, она не знала на него ответа.

«Я королева Нор», – сказала она, наконец, недоумевая, откуда взялись эти странные слова и что они должны означать.

«Смотри и слушай, королева Нор, – сказали глаза. – Запоминай!»

– Мне понравилось, – сказал над Ликиным ухом рыцарь. – А тебе? Молчишь? И правильно. Теперь твой удел – молчать.

Он коротко хохотнул и заорал во всю мощь своего голоса:

– Тза, сукин сын! Где ты прячешься, подлая тварь?!

– Я здесь, ваша милость! – раздался откуда-то из-за трона робкий голос, и из-за угла тронного возвышения показался здоровый парень, одетый в черную кольчугу наподобие хаумбергона[40] и кольчужные же штаны до колен. Из-за его левого плеча торчала рукоять меча.

– Найди мою одежду и принеси наверх, – приказал рыцарь. – Я буду в Бирюзовых покоях.

– Шаш, – сказал он, обращаясь к воину с шаром, – держи ее в сознании! Сможешь?

– Смогу, ваша милость, – напряженным голосом ответил сверху человек, которого, по-видимому, и звали Шаш.

– Вот видишь, принцесса, – сказал тогда рыцарь, переводя взгляд на женщину. – Мой колдун не хуже твоего грязного црой. Кстати, о нем.

Рыцарь зло усмехнулся прямо в глаза беспомощной женщине.

– Я прикажу перерезать ему глотку на твоих глазах, милая. – Рыцарь осклабился, показав крупные желтые зубы. – Он посмотрит на то, чем стала ты, а ты увидишь, чем станет он. Конечно, ты уже видела сегодня и не такое, но пусть это будет последним ударом колокола.

Он повернулся и пошел прочь, переступая через мертвые тела. Было очевидно, что трупы его нисколько не волнуют. Уже отдалившись метров на десять, рыцарь остановился и оглянулся через плечо.

– Тебе лучше было оставаться калекой, принцесса, – сказал он громко. – Не правда ли? Но твой отец захотел невозможного. Игры с колдунами – опасные игры. Теперь ты знаешь.

Вероятно, после этих слов старого рыцаря («Это был Седой Лев, ведь так?») Лика впала в ступор. Иначе как объяснить, что какой-то отрезок времени – судя по солнцу, часа два, не меньше – просто выпал из ее сознания, и в памяти не осталось ровным счетом ничего из того, что происходило в это время в зале. Получалось так, что вот Седой Лев говорит свои жестокие злые слова, смысла которых Лика так и не поняла, и вот уже она снова стоит рядом с нагой женщиной, распростертой у подножия трона, а солнце уже перевалило за полдень и феерическое сияние, наполняющее зал, утратило часть своей силы.

За спиной раздались голоса. Послышались брань и смех, и Лика оглянулась. По направлению к ней неспешно шагали несколько солдат в кожаных панцирях, вооруженные алебардами и копьями, а между ними шел высокий старый негр с руками, связанными за спиной. Это был первый негр, увиденный Ликой здесь, и она искренне удивилась, потому что подсознательно считала, что в этой сказке негров нет. Оказалось, есть. Кожа у старика была совершенно черная («Как эбеновое дерево»), а длинные седые волосы были заплетены в две толстые косы, спускавшиеся вдоль висков по обеим сторонам лица. Впрочем, сейчас они почта расплелись, одежда на нем – лиловые штаны и туника – была разорвана, а на лице были видны следы побоев. Но шел старик, горделиво выпрямившись во весь свой немалый рост, и смотрел прямо перед собой, игнорируя как своих сторожей, так и ужасные картины резни, учиненной захватчиками в тронном зале.

Они подошли вплотную к Лике, так что и женщина, лежавшая по-прежнему без движения, могла их видеть, и один солдат – на плече у него была синяя с красным повязка десятника – громко сказал, обращаясь к старому негру:

– Ну что, колдун? Что скажешь?

«Колдун? Ах да, колдун. Лев сказал… црой? Црой?» – удивилась Лика, и откуда-то из далекого далека, из неведомой другой жизни пришел тихий ровный голос.

«Црой, – сказал кто-то. – Были врагами аханков тогда, когда мы еще не встретили вас, гегх. Црой были полностью истреблены, их культ уничтожен и предан забвению вместе с памятью о црой. Но слово «Цшайя» еще какое-то время использовалось».

Лика вздрогнула.

«Гегх? Цшайя?»

В голове зашумело, как будто и там завозились жирно жужжащие мухи, сдавило грудь.

Что-то нарастало в ней, или вырастало, или правильнее, быть может, возвращалось? Но только она чувствовала, что в ней происходит нечто очень серьезное. Однако и события вокруг нее на месте не стояли.

Колдун молчал. Его глаза ничего не выражали. Ровным счетом ничего.

– А ты, принцесса, тоже ничего не хочешь сказать? – спросил десятник, ухмыляясь. – А! Я и забыл. Ты же не можешь!

И он радостно засмеялся. Остальные солдаты тоже заржали, хотя, по мнению Лики, ничего смешного сказано не было.

– Ну ладно, – отсмеявшись, сказал десятник. – Поговорили и будет. Тебя как, црой, проткнуть или зарубить? Я добрый сегодня, выбирай!

– Я хотел бы сделать это сам. – Голос у старика был неожиданно высокий, почти тенор.

– Сам? – удивился десятник. – Это как?

– Развяжите меня и дайте нож. Я перережу себе горло. – Старик говорил ровным, ничего не выражающим голосом.

– А что! – обрадовался десятник. – Тоже хорошая идея. Только смотри, без шуток! Мы за тобой будем следить.

– Следите, – согласился старик, а десятник кивнул одному из солдат, и тот, проворно выхватив из-за пояса кинжал с широким выпуклым лезвием – «бычий язык, кажется», – рассек узлы связывавших пленника веревок и с опаской передал тому кинжал.

Солдаты поспешно разошлись в стороны и изготовили оружие: приподняли алебарды, готовясь нанести рубящие удары, и опустили копья, направляя их на старика. Тот постоял секунду, рассматривая кинжал в своей руке, потом посмотрел на принцессу и громко произнес:

– Это последнее, что я могу для тебя сделать, Цшайя! И да свершится правосудие.

Лика как зачарованная смотрела на то, как старик поднимает руку и коротким точным движением рассекает свое собственное горло. Кровь из ужасной раны хлынула почти мгновенно, но за миг до этого старик неожиданно бросил свое тело вперед. Никто не успел среагировать на его движение, так что он оказался около принцессы, распростертой на мозаичном полу, раньше, чем кто-нибудь из солдат успел нанести ему удар или помешать каким-либо другим способом. Струя крови окатила лежащую без движения женщину, ее глаза отразили рвущийся наружу из темницы тела и не находящий выхода ужас, а старик уже зашатался, извергая из разверстой раны все новые и новые потоки крови, и наконец рухнул лицом вниз, погребая под собой тело принцессы.

Обескураженные солдаты застыли в тех же позах, в которых находились в момент броска колдуна, они только повернули головы и теперь с удивлением смотрели на тело старика црой, лежащее поверх облитой его кровью женщины.

– Чего это он? – протяжно выдохнул десятник, делая шаг к принцессе.

Другие солдаты тоже зашевелились, издавая какие-то нечленораздельные звуки, шумно вздыхая, лупая глазами, удивленно покачивая головами. А Лика, напротив, замерла, потому что отчетливо поняла – что-то случится! Колдун ничего этого не сделал бы, если бы в этом не было смысла.

«Но что?» – спросила она себя.

И ответ пришел.

Солдаты успели сделать всего, быть может, шаг-два, когда тело коддуна-црой отлетело в сторону, как тряпичная кукла, и им навстречу метнулась с пола залитая кровью женская фигура. Прыжок был выполнен из абсолютно невозможного положения и с силой, которую едва ли можно было предполагать. В следующее мгновение время для Лики остановилось, и внутри этого замершего и бесконечно длящегося мгновения двигалась только неожиданно ожившая принцесса. О! Она была великолепна в своей смертоносной ярости, ее движения были грациозны и естественны, и каждое ее движение несло смерть. Лика увидела, как принцесса изогнулась в запредельно сложном и упоительно прекрасном па, как будто принадлежавшем изысканному ритуальному танцу, и как походя, без усилия и напряжения, пальцы ее левой руки пробили висок одного солдата, а правая рука перебила горло другому, тогда как левая нога женщины ударила в грудь третьего. От удара солдат улетел метров на десять – его полет был долгим, завязшим в сгустившемся времени, – и упал замертво.

Колдовское мгновение завершилось, и время вернуло себе власть над восприятием. Мертвые солдаты лежали среди убитых ими людей, и страшно кричал десятник, корчась в луже собственной и чужой крови. Принцесса вырвала ему живот, предварительно разорвав голыми руками панцирь из толстой кожи с нашитыми на нем стальными бляшками.

«Вот, королева», – сказала принцесса Сцлафш, не раскрывая рта. Она стояла рядом с воином, державшим шар. Сейчас одна ее рука сжимала горло воина, а другая лежала на сером каменном шаре.

«Вот, – сказала она. – Этот Камень называют «Пленителем Душ».

Она резко сжала пальцы правой руки и легко перехватила шар, выпавший из мертвых рук.

«Цшайя может творить с ним чудеса, королева, но сама беззащитна перед его властью».

«Кровь, королева! – сказала принцесса. – Запомните, ваше величество, кровь!»

И в этот момент с оглушительным грохотом лопнули великолепные витражи тронного зала аханских королей. Град битого цветного стекла и обломков свинцовых переплетов обрушился на выложенные бесценным мрамором полы, и порыв сильного ветра, ворвавшегося в открывшиеся проемы окон, донес до Лики тошнотворный запах гари. И сразу же, как будто они только того и дожидались, за окнами взметнулись высокие языки пламени.

«Это горит Тхолан. – Принцесса подняла с пола чей-то оброненный плащ и накинула себе на плечи. – Тхолан большой город, королева, он будет гореть долго».

Принцесса отвернулась от Лики и сделала шаг по направлению к выходу. А Лика замешкалась, соображая, что же ей теперь, собственно, делать, и, как сразу же выяснилось, опоздала с решением, потому что эта история уже завершилась. Закончилась для нее.

Заваленный трупами зал и пламя горящего города за проемами разбитых окон, все это потускнело вдруг, выцвело, потеряв убедительность существующего на самом деле, и стало стремительно терять материальность, присущую даже бездарным декорациям. Мир вокруг Лики стал неверной фата-морганой, а сквозь него уже прорастала новая реальность, сначала едва различимая, как бы просвечивавшая через теряющий вещность мир, а затем набравшая силу и заместившая прежний мир с решительностью Имеющего Право. И Лика оказалась в горном лесу. О том, что исполинские деревья, среди которых она теперь стояла, принадлежат лесу и что лес этот покрывает бесконечным ковром невысокие горные цепи Западного Ахана, никто Лике не сказал, но она об этом откуда-то знала. Просто знала, и все.

Она стояла у подножия одного из великанов Черного Леса, потерявшись между его огромными корнями, и рассматривала сквозь зеленую полумглу титанические стволы – она и видела-то, самое большее, три дерева, – кустарник подлеска, мхи, усыпанные опавшей хвоей, и ни о чем не думала. Ее охватило чувство полного и окончательного покоя. К ней нежданно пришло понимание вечности, с которым ей совершенно нечего было делать. «Вечность, это как?» – спросила она себя, но вопрос был неважный, заданный по привычке, и отсутствие ответа Лику не смутило. А между тем она узнала вдруг, что такое Медленное Время. И как только ощущение этого неспешного плавного потока, устремленного из ниоткуда в никуда, пришло к ней; как только Лика осознала себя внутри Великой Реки, себя, двигающуюся с этой рекой, в ней и сквозь нее; как только знание это переполнило Лику настолько, что, казалось, еще чуть-чуть и непостижимо огромное знание просто разорвет маленькую несчастную девочку Лику – она увидела. Нет, не так. Сказать увидела, значит, ничего не сказать.

Перед ее глазами возник вдруг калейдоскоп видений, настолько стремительных, что она не всегда успевала их рассмотреть, или осознать увиденное, или его запомнить, и настолько отрывочных, казалось, совершенно не связанных между собой, что Лика зачастую просто не понимала, что же такое она видит. А может быть, дело было в том, что в силу ограниченности своего знания Лика просто не все из увиденного могла понять. И все же некоторые из мгновенных образов пробуждали в ней непосредственный отклик. Не разум, оглушенный водопадом впечатлений, но ее душа откликалась на что-то, что не успевало войти в ее сознание, закрепиться там, остаться, чтобы быть осмыслено и понято. Отдельные видения вызывали в ней чувство протеста, другие будили неясные воспоминания, принадлежащие ей и не принадлежавшие ей, заставляли ее гневаться и ликовать, сжимали сердце в тисках тоски или погружали его в негу чистой радости, в счастье, в сияние.

…Закат, отразившийся в клинке меча. Боль. Потеря. Тоска. Горящий лес. «Павшие не возвращаются, королева, но живые…» Весна. Счастье в крови и в пузырьках светлого пенного вина, и в веселой песне ручья, и в ликующей синеве небес… Война, огонь, и сталь, и кровь, заливающая глаза, и агония умирающих легких, не способных сделать еще одно, пусть последнее, усилие… Боль… Снова боль, когда болит душа, умирающая в продолжающем жить теле. Сплетенные в яростном порыве тела. Не борьба, но… Любовь? Макс? Макс, сердце мое! Печаль. Смерть, и кровь, и новая боль. И лица, тысячи лиц, миллионы жизней, бесконечная череда людей и не людей, и… Тишина. Великая Тишина.

Глава 10СМЕРТНЫЕ ПОЛЯ

Лика снова стояла в коридоре. Как она сюда попала, она не помнила, но, видимо, это было неважно, и Лика об этом даже не задумалась. Просто промелькнула где-то по краю сознания какая-то необязательная мысль и растаяла, как снежинка на ладони. Нет, не так. От снежинки остается мокрое пятнышко, а от этой мысли вскоре не осталось ничего. Была и нет.

Она пересекла коридор по диагонали и толкнула следующую дверь, дощатую, окрашенную охрой. Внутреннее ощущение было такое, что идти следует именно сюда. Шаг, еще один, и Лика оказалась внутри большого шатра. Снаружи, за стенками из толстой грубой ткани, по-видимому, была ночь, но здесь в высоких бронзовых подсвечниках горели несколько свечей, и малиновое сияние стояло над углями, рдевшими в железной жаровне.

Лика огляделась. В деревянном походном кресле, стоявшем у центрального столба, дремал человек, одетый в богато изукрашенные доспехи. Конический шлем с поднятым золотым забралом в виде улыбающегося лица, стоял на раздвижном столике рядом со спящим. У мужчины были короткие седые волосы, ничем не примечательное мягкое лицо, струйка слюны, тянущаяся из полуоткрытого рта по нижней оттопыренной толстой губе и стекающая на раззолоченный панцирь. Больше здесь никого не было. Лика уже собиралась выйти из шатра, чтобы посмотреть на других людей, чье присутствие угадывалось по разнообразным приглушенным шумам, доносящимся снаружи, но как раз в этот момент полог над входом качнулся вбок, и в шатер вошел высокий – ему пришлось пригнуться – грузный мужчина в меховом плаще, под которым виднелась стальная кираса. На голове у него был красный шерстяной берет с белым пером, пристегнутым заколкой с изумрудами.

– Ваше величество! – сказал человек хриплым простуженным голосом. – Ваше величество!

Мужчина в кресле что-то буркнул со сна, от чего на губах его запузырилась слюна, и открыл глаза. Он посмотрел на вошедшего мутным взглядом и хотел что-то сказать, но голос изменил ему, и из горла раздалось только какое-то шипение. Тогда он откашлялся, одновременно удобнее устраиваясь в кресле, и зло посмотрев на вошедшего, по-прежнему стоявшего перед ним сгорбившись, чтобы не задевать головой полотняный потолок, спросил:

– Что вам угодно, граф?

Теперь выяснилось, что голос у него высокий и тонкий, и раздражение, отчетливо слышавшееся в этом голосе, звучало несколько комично, как у смешных королей в мультиках. Настолько комично, что Лика хихикнула и тут же испуганно прикрыла рот ладошкой. Но внимания на нее никто не обратил.

– Ваше величество, – хрипло сказал граф. – Пришли кагой – вожди Круга воев. Они хотят с вами говорить.

– Что?! – возмущенно воскликнул король. («Ведь он король, раз ему говорят ваше величество», – подумала Лика.) – В такое время? Который час?

– Два часа после полуночи, – ответил граф. – Сожалею, ваше величество, но вам необходимо с ними говорить. Это Старшие кагой.[41]

– Да? – Король провел ладонью правой руки по лицу, как бы стирая сон. – Ну тогда… Ладно, пусть войдут.

В голосе его по-прежнему слышались раздражение и недовольство, но теперь к ним добавилась еще и капля смирения. Согласия с необходимостью, так, наверное.

Грузный мужчина кивнул, коротко поклонился и исчез за входным клапаном.

Король хлопнул в ладоши, и из-за тканого занавеса, делившего шатер надвое, поспешно появился молодой мужчина в цветастой одежде – что-то сложное, желтое с зеленым и красным, – держащий в одной руке серебряный тазик, а в другой золотой кубок. Через руку, держащую тазик, был перекинут платок из тонкого полотна. Слуга («а кем бы ему еще быть?») подскочил к королю. Тот, поморщившись, взял из тазика мокрую тряпицу и отер лицо и руки. Бросив тряпицу обратно в тазик, король взял с протянутой к нему руки платок и вытер лицо и руки уже насухо. Наконец слуга подал ему кубок, и именно в этот момент чей-то сильный молодой голос возгласил за пологом:

– Кагой Круга воев к его королевскому величеству!

Снова сдвинулся полог, и в шатер один за другим вошли пятеро мужчин, снаряженных к бою, – они были в кольчугах и панцирях, но без оружия. Четверо остановились у самого входа, лишь разойдясь в стороны, чтобы не тесниться, а пятый шагнул вперед и, быстро преклонив колено перед королем, выпрямился во весь рост.

Мужчина был невысок, но в нем чувствовалась огромная физическая сила. В рыжих вьющихся волосах пробивалась седина, а лицо, казалось, было вырублено грубо, но добротно из твердой светлой древесины; его серые глаза смотрели спокойно и уверенно. Как и другие кагой, он был одет для битвы, и Лика отметила для себя, что кем бы он ни являлся в обычной жизни, но его светлые доспехи, украшенные чернью, должны были стоить целого состояния. Впрочем, на его широкие плечи был наброшен простой коричневый плащ из плотной шерстяной ткани, служивший контрастом богатому снаряжению.

– Я кагой Иэр Коон, – сказал мужчина со сдержанным поклоном.

Голос у него был низкий и звучный, и от него исходила аура силы и власти.

– Король, я пришел к тебе говорить от имени Великого Круга. Мои уста – уста Совета.

– Говори! – приказал король. В его голосе не чувствовалось уверенности.

– Так случилось, – медленно сказал мужчина, глядя прямо в глаза королю, – что король гегх заболел.

При этих словах король вздрогнул и непроизвольно подался вперед.

– Сейчас, – продолжал Коон, – он лежит в горячке. Такая беда.

Он помолчал секунду, давая королю возможность осмыслить сказанное.

– Поэтому, – мужчина чуть усилил свой мощный бас, отмечая произнесенное им слово, – в своей милости и заботе о народе гегх король приказал, чтобы на рассвете гегх пошли в бой под водительством князя Вера – Ойна Великого Круга.

Он закончил, и в шатре наступила тишина. Слышалось только частое дыхание короля. Пауза длилась долго – пожалуй, слишком долго.

– Да будет так, – сказал наконец король устало, откидываясь на спинку кресла. – Идите.

Кагой поклонились и один за другим покинули шатер. Последним вышел Коон.

Подчиняясь мгновенному порыву, следом за ними вышла и Лика, оставив короля дремать в своем совсем не королевском шатре. Снаружи было темно и знобко. Вокруг, в неверном свете лун и всполохах многочисленных костров, скорее угадывался, чем виделся, огромный военный лагерь: шатры и палатки, воины, сидящие и лежащие у костров или идущие из неизвестных Лике мест в другие неизвестные ей места, по своим непонятным делам. Где-то справа, судя по всхрапыванию лошадей, находились коновязи, и именно туда шли сейчас пятеро кагой. Пошла за ними и Лика.

В полном молчании кагой дошли до коновязи, она действительно находилась недалеко, и слуги сразу же подвели им оседланных лошадей. По-прежнему не произнеся ни одного слова, кагой поднялись в седла и тронулись на запад, если судить по положению лун. Лика не знала, что ей теперь делать: ведь пешком она верховых догнать не могла ни за что, какой бы тихой рысцой ни бежали их кони. Но, кажется, кто-то решал за нее такие вопросы с необыкновенной и внушающей страх легкостью. Только что Лика стояла у коновязи, провожая взглядом растворяющихся во мгле всадников, и вот она уже стоит на просторной лесной поляне, среди догорающих костров, образующих правильный круг, и слышит приближающийся, но еще далекий стук копыт по подмерзшей земле.

Вокруг стояла холодная осенняя ночь – Лика откуда-то точно знала, что теперь осень, – и в прозрачном морозном воздухе хорошо видны были бесчисленные звезды Западного Тхолана. Одета она была легко, и, по идее, ей должно было быть холодно, но от холода она не страдала, хотя и ощущала знобкое дыхание ночи. Впрочем, она ведь побывала уже и в открытом космосе – хотя и бестелесная, но все же, – так что удивляться своему новому состоянию Лика не стала. Приняла как должное. «То ли еще будет!» – радостно пропел в душе чей-то звонкий голос, и Лика, пожав плечами, вернулась к «злобе дня».

«Почему злобе?» – подумала она, привычно уже отмечая всплывающие в голове обрывки каких-то не ее слов.

Оглядевшись вокруг, Лика поняла, что где-то когда-то она уже видела нечто похожее: поляна в лесу, костры, большой камень посередине с приличных размеров деревянной чашей, установленной на нем. Казалось, она даже знает, что все это значит, но окончательно вспомнить у нее никак не получалось.

– Кто ты? – раздался голос за ее спиной, и Лика резко обернулась, наверное, от испуга.

Перед ней стоял высокий статный мужчина. Несмотря на холод, он был голым до пояса – темные узкие штаны обтягивали его длинные сильные ноги, – и лунный свет превратил его мускулистое тело в подобие скульптуры.

– Кто ты, красавица? – спросил мужчина.

«Это я красавица?» – удивилась Лика и ответила так, как ответила недавно на вопрос принцессы Сцлафш:

– Я королева Нор.

– Мое почтение, ваше величество! – кажется, совершенно не удивившись, произнес мужчина и отвесил приличествующий случаю поклон. Как в кино. – Но я чувствую в вас сестру, как это возможно?

«Сестра? – еще больше удивилась Лика и вдруг поняла: – Ну да, сестра. Ведь он же Ойн».

То, что никак не припоминалось еще минуту назад, теперь проявилось, как фотография в проявителе.

– Ты Вер, Зовущий Зарю, – сказала она. – А я Нор, Зовущая Зарю.

– Но, – возразил он, пристально вглядываясь в Лику – она видела темные провалы его глаз, устремленных на нее, – по обычаю, короли не могут быть Ойн.

– Обычай соблюден, – сухо ответила она. – Сначала меня избрал Круг воев, и только потом я стала королевой.

– Значит, страхи королей Фар были не напрасны, – задумчиво произнес князь Вер, все так же глядя на нее. – Однажды это случилось.

И добавил секунду погодя, не дав Лике возразить и объяснить, что династия Фар пресеклась за много столетий до того, как император короновал ее во время Праздника Вод:

– Ты красива. Ты удивительно красива, королева Нор. И ты… – он усмехнулся, и в его голосе зазвучала печаль, – ты как две капли воды похожа на графиню Ай Гель Нор. Ты знаешь, я… Она трижды отвергла предложение стать моей женой. Не судьба.

– Где она теперь? – неожиданно для себя спросила Лика.

– Где-то там. – Он махнул рукой на север. – На рассвете она поведет в бой рейтаров своего графства. Она отчаянная женщина, ты знаешь? Как и ты.

– У вас есть шанс? – спросила она.

– Ты должна знать это лучше меня, – возразил он. – Ведь так?

– Но ведь ничего еще не случилось, – сказала Лика.

– Да, для меня, – согласился он. – А для тебя?

Она хотела ответить, но, видимо, тот, кто распоряжался ею в этом странном квесте, решил иначе.

Солнце еще не встало, но серый призрачный свет уже освещал неровное обширное пространство между лесами Королевской Десятины и цепью холмов, отмечавших начало подъема к западноаханскому нагорью. Легатовы поля были затянуты низовым туманом, но с Плавника Большой Рыбы – скалы, торчащей из быстрых вод Ледяной ближе к правому ее берегу, на котором и должно было произойти решающее сражение, – уже можно было рассмотреть обе армии, начавшие свое неторопливое движение к смерти. Лика стояла на скале. Здесь было ветрено и сыро, но она по-прежнему была невосприимчива к крайностям местного климата. Скала – вернее, один из ее «горбов» – вздымалась на добрые двадцать метров, так что перед Ликой открывался захватывающий вид во всех направлениях, но видела она не только далеко, но и отчетливо, как в стереотрубу или на проекции.

Она хорошо видела левый фланг аханской армии и, приглядевшись, могла во всех деталях рассмотреть выдвигавшуюся вдоль берега реки легкую иссинскую кавалерию. Глубже к югу медленно шли пикинеры, и лес длинных тонких пик, казалось, качался на ветру. За ними двигались отряды лучников и арбалетчиков, отряды иррегулярной пехоты и роты пехоты регулярной, что-то вроде немецких ландскнехтов или ордонансных рот французского короля. Впрочем, все это было до крайности условно, и наконечники копий лишь отдаленно напоминали игловидные острия копий викингов или длинные лезвия японских нагинат, и флейты в музыкантских командах были длиннее и толще их земных аналогов, но Лика воспринимала то, что видит, именно так.

Она хотела, посмотреть на гегх, чтобы увидеть наконец своих собственных людей – вернее, их предков, готовящихся к самому драматическому сражению в их истории. Но опять произошел странный провал во времени, как будто незримый монтажер вырезал кусок фильма, и она, перескочив через него, оказалась сразу в центре совершенно другого действия. На самом деле у нее украли не только начальную фазу боя, но и здоровый кусок в его продолжении. Солнце стояло теперь высоко, едва ли не в зените. Туман рассеялся, и прохладный воздух стал кристально прозрачен. Сражение уже вызрело и вовсю кипело по всему пространству Легатовых полей.

Все дрались со всеми, все больше перемешиваясь и, ломая и без того уже искореженные линии. Дрались в основном пешие воины. В той тесной свалке, в которую выродилось сражение, не было места ни кавалерии, ни длинным пикам и лукам пехотинцев. Лика увидела, как далеко, почти на другом конце поля, гегхские алебардщики добивают жалкую кучку тяжеловооруженных аханских рыцарей, потерявших уже или бросивших свои длинные копья и дерущихся мечами и боевыми цепами. Аханки и гегх дрались с жестоким упорством, не знающим жалости и пощады, не ведающим страха перед смертью. Людей охватило боевое безумие, и решительная воля одних встречала отпор непоколебимой стойкости других. Мелькало оружие, падали и вставали люди, лилась кровь, и над всем этим воплощенным ужасом смерти и разрушения стоял глухой мощный гул, в который сливались отдельные вопли, стоны, брань, выкрики и проклятия, и слитный звон стали, ударяющейся о сталь.

Теперь Лика вспомнила, что и сама она немало сражалась, что и ей приходилось лить кровь и превращать живых людей в мертвые тела, и все-таки ТАКОГО ей видеть еще не приходилось. Казалось, она наяву видит демонов войны, кружащихся над Смертным полем, казалось…

«А пожалуй что и так», – с ужасом и удивлением сказала она себе, не увидев, но ощутив мощные силы, столкнувшиеся над головами сражающихся людей, в своей собственной, такой же, как и внизу, бескомпромиссной схватке. Лика почти улавливала конфигурацию напряжений, едва ли не физически ощущала поединок Воль, противоборствующих в наполненном прозрачным светом осени небе над полем битвы. Лика напряглась, отыскивая источники Силы, и почти сразу увидела два полюса ужасной борьбы, вскипавшей сейчас на ее глазах кровью и ужасом.

Почти в центре сражения, словно Вестник Смерти, двигался князь Вер. Он был вооружен двумя мечами и буквально выкашивал ими всех, кто пытался заступить ему путь. За его спиной, разойдясь широкой выгнутой вперед дугой, шагали несколько мастеров меча и алебардщиков, чьи длинные клинки беспощадно крушили врагов, защищая спину Ойна.

Лику поразило, что гегх дрались молча. Откуда-то она доподлинно знала, что ни звука не вылетает из их плотно сжатых ртов, кроме, может быть, тяжелого дыхания. Все остальные воины-гегх, оказавшиеся рядом, казалось, втягивались в это упорное безостановочное движение – вперед! – присоединялись к князю и, выстраиваясь в стихийно формирующийся треугольник с Ойном на острие, шли вместе с ним, так же молча, как и их вождь. Лика проследила траекторию их движения и не удивилась, увидев там, в тылу аханской армии, другую впечатляющую группу, медленно двигающуюся навстречу гегх. Восемь крепких воинов несли на плечах носилки, на которых стояло кресло. В кресле сидел человек, облаченный в черные одежды, и держал на коленях небольшой каменный шар. Человек был всецело сосредоточен на шаре и не обращал внимания ни на что, кроме него. С двух сторон от носилок шли люди в таких же черных одеждах, похожие на монахов, и, как монахи, тянувшие какой-то заунывный, дерущий за сердце напев, как будто молились или читали псалмы. Всю группу окружали рыцари на мощных боевых конях, вооруженные мечами и боевыми молотами. Медленно двигались носилки, не отставая и не обгоняя их, шли «песнопевцы», медленно переступали ноги лошадей.

Но взгляд Лики метнулся дальше. Дальше. Туда, где ожидали своего часа резервы – мелькнули в стороне оранжевые с черным флажки Тхоланского Городского Ополчения и голубые вымпелы Гарретских Стрелков – туда, где приводила себя в порядок обескровленная в утренних атаках кавалерия, и еще дальше. Здесь, на склоне Заячьего Лба, за железной стеной рыцарей эскорта, располагалась ставка аханского короля. Король Ийаара, будущий Первый император, стоял в окружении свиты и наблюдал за ходом сражения. Поднявшийся ветер играл его лиловым плащом, а солнечные лучи высекали искры из золотой насечки драгоценных доспехов. Он был высок и необычайно похож на Седого Льва, только моложе.

«Сколько ему сейчас?» – задумалась Лика. «Сцлафш правила восемнадцать лет, а сражение на Смертных полях произошло во вторую декаду его царствования, значит, где-то около тридцати».

Но выглядел король максимум на двадцать.

«И в чем тут цимес?» – спросила себя Лика.

«О чем ты спрашиваешь?» – пришел вопрос, и Лика сразу же увидела вопрошающего.

«Интересно», – мимолетно удивилась она, рассматривая женщину, сидевшую в роскошном походном кресле под навесом из толстой, шитой золотом и серебром алой ткани. Навес был укреплен на четырех золоченых витых столбах. У каждого из столбов с обнаженным шиисом[42] в одной руке и ромбовидным щитом юкой – в другой стояли телохранители в золоченых кольчугах. За спиной женщины толпились слуги и рабы, а по обеим сторонам кресла застыли две примечательные фигуры. Справа стояла невысокая смуглая женщина в малиновой хламиде. Даже если бы цвет и покрой ее одеяния и изменился за следующие три тысячи лет, стальной обруч, надетый на ее голову, недвусмысленно указывал на главную жрицу культа Айна-Ши-На. А слева, вероятно, стоял настоятель Черной Горы. Эти давно уже перестали носить черные одежды, но тогда, вернее теперь, они их все еще носили. Однако главное заключалось в другом, в том, что они стояли! Даже наделенный полубожественной властью император Ахана не позволял себе держать высших иерархов национальных культов на ногах, если сидел сам.

Сцлафш почти не изменилась и уж точно не постарела. Во всяком случае, ее лицо по-прежнему оставалось выразительным и даже красивым, особой, исполненной огромной внутренней силы красотой. Она не была похожа на свои изваяния, она была другой, менее соблазнительной, если объективно, но более интересной. Несмотря на окружающую ее роскошь, сама она была закована в простые черные доспехи без каких-либо украшений. Только голова ее была обнажена, и ветер играл длинными прядями черных шелковистых волос.

«О чем ты спрашиваешь?» – спросила Сцлафш.

«Я удивилась тому, что твой сын выглядит таким молодым», – объяснила Лика, вглядываясь в принцессу.

«Сын?» – удивилась та.

«А разве король не твой сын?» – в свою очередь удивилась Лика.

«Ах, вот ты о чем! – На лице принцессы не дрогнул ни один мускул, она даже не смотрела в сторону Лики, кажется, всецело поглощенная бушующим под холмом сражением. – Это мой внук Йаар. Он правит меньше трех лет».

«Но как же?..» – Лика не знала даже, что спросить. То, что сказала принцесса, шло вразрез со всей писаной историей Ахана.

«С нашей встречи… – принцесса замолчала на секунду, вероятно, вспоминая события того уже далекого времени. – С нашей встречи прошло шестьдесят четыре года».

«Шестьдесят четыре года? – не поверила своим ушам Лика. – А впрочем, что странного? У нее же Маска!»

«И ты…» – начала было Лика.

«И я это я, кто бы ни сидел на троне», – жестко ответила принцесса и добавила после еще одной секундной паузы: «Если гегх победят, на этот трон уже не воссядет ни один аханк».

– Ваше высочество! – К принцессе бежал какой-то воин. Слуги уводили брошенного им ниже по склону коня. – Ваше высочество!

И тут Лика поняла, что как бы мало они друг другу ни сказали, их «разговор» занял гораздо больше времени, чем она предполагала. Солнце, еще недавно едва перевалившее через полуденный час, клонилось к закату. Оно уже скрылось, заслоненное вершиной Заячьего Лба, хотя света пока еще хватало.

– Ваше высочество! – Свита короля и сам король обернулись и смотрели на гонца, бегущего к принцессе. – Они оправились и контратакуют! Жемчужный господин Ю просил передать, что Сила ломит, но не ломает.

– Ломит, но не ломает, – задумчиво повторила за ним Сцлафш. – Ломит… Да, этого следовало ожидать.

Она говорила не с гонцом, а сама с собой:

– Он в Серебре, а не в Золоте, это очевидно. И потом, вокруг него слишком много крови.

– Ваше величество! – обернулась она к королю. – Прикажите бросить в бой подкрепления. Сегодня нам остается только держаться. Если продержимся, то возможно, завтра…

Она не договорила, целиком уйдя в свои мысли.

– Князь! – сказал король, вероятно, знавший за своей бабкой такую манеру разговора и ничему не удивлявшийся: – Будьте любезны вывести резервную дивизию.

– Благодарю за честь, ваше величество! – поклонился королю рыцарь в доспехах, украшенных красной эмалью и золотом…

Ночь наступила только через два часа, и все эти два часа две армии продолжали истекать кровью, упорно не желая сдать Легатовы поля противнику. Гремела битва, военачальники волна за волной слали в бой подкрепления, таяли резервы, склоняя военное счастье то в одну, то в другую сторону, но решительного перевеса никому добиться не удавалось. Волны атак накатывались и отступали, оставляя за собой горы трупов и кровавую пену, пока тьма, упавшая на землю, не поставила точку в людском безумии.

Наступила ночь. Она была черна как могила. Плотные тучи обложили небо, и лунный свет не достигал земли. Ветер стих, но стало заметно холоднее, и мелкий ледяной дождь то и дело падал с мертвых небес на костры бивуаков и на измученных людей, пытавшихся согреться их теплом. В переполненных лазаретах кричали и стонали раненые, для них сражение продолжалось. Теперь это было сражение за жизнь, но очень многим из них не было суждено пережить эту холодную ночь. В аханском лагере, на Заячьем Лбу, военачальники, собравшиеся в обтянутом шелками и завешанном коврами королевском шатре, держали совет. Молодой король был мрачен, военачальники нервничали. А метрах в двадцати от них, в другом, еще более роскошном шатре, лежала на брошенных на ворсистый ковер подушках принцесса Сцлафш. Лицо ее было холодно и не выражало никаких эмоций, но Лику это обмануть не могло. Она знала, что такое быть Цшайя, потому что и сама была ею. Лика не могла знать, о чем думает принцесса – они больше не вели свой молчаливый диалог, но она понимала, что Сцлафш одолевают сейчас тяжелые мысли и душа ее болит, как открытая рана.

А в нескольких километрах от Заячьего Лба, по другую сторону Легатовых полей, за жидкими цепями передового охранения, за огромным военным лагерем спал в своей палатке князь Вер. Он бился весь день с максимальным напряжением сил, и это было непросто даже для него. Даже волшебное Серебро не делает человека богом, как не делает его богом и волшебное Золото.

Лика по-прежнему стояла на высокой скале, торчащей из стылых вод Ледяной. Она не устала и не ощущала ни холода, ни неудобства, как не ощущала и голода и самого хода времени, лишь отмечая его равнодушным сознанием. Здесь, на скале, она провела почти весь прошедший день и всю ночь, встретив мрачный туманный рассвет. Перед ней на равнине медленно и тяжело просыпались обе измученные и обескровленные армии. Солдаты совершали свои обычные, необходимые в этот ранний час дела: умывались (те, кто умывался), облегчались (практически все), что-то ели (кто жадно, а кто нехотя) и что-то пили, поправляли снаряжение, проверяли оружие. Но, в конце концов, подчиняясь неумолимой воле рока («Ветры Шацсайи[43] дули им в спину»), все равно двигались к полю смерти (они уже начали называть Легатовы поля Смертными), чтобы продолжить сегодня то, что не завершили вчера. Начинался второй день великой битвы аханков и гегх.

Солнце едва показалось над верхушками деревьев Королевской Десятины, и сизый туман еще стелился над стылой землей Легатовых полей, когда аханки атаковали, бросив в бой всех еще остававшихся в строю рыцарей. Ощетинившийся опущенными копьями рыцарский бивень был направлен прямо в сердце гегхского построения. За ним, оставаясь до времени позади, но все больше смещаясь вправо по мере приближения к гегх, двигалась легкая кавалерия – восемнадцать регулярных сабельных рот, не участвовавших в сражении, бушевавшем накануне. Замысел пославшего их в бой был очевиден. Таранный удар рыцарей должен был опрокинуть гегхское каре, а легкая кавалерия – атаковать гегх во фланг. Ответ Круга воев был прямолинейно прост и вполне ожидаем, если учитывать их традиции. Они встретили аханков в плотном строю, твердо стоя на занятой позиции.

Расстояние между армиями было значительным, а поле боя за вечер и ночь освободилось трудами похоронных и лекарских команд от убитых и раненых накануне, так что аханки успели набрать скорость и сомкнуть строй. Неумолимое и все более ускоряющееся движение бивня, идущего в атаку навстречу встающему над гегхским каре солнцу, было исполнено грозной мощи и мрачного величия. Казалось, ничто не способно остановить этот железный поток, но вои гегх, не дрогнув, приняли удар тяжелой кавалерии на длинные пики. Три залпа вейгов[44] – кое-кто из лучников успел послать даже четыре стрелы – и длинные (до пяти метров) пики ополченцев Северного Ожерелья[45] сломали острие бивня, однако не смогли полностью остановить набравшую скорость бронированную лавину.

Рыцарские кулаки[46] вломились в центр гегхского фронта и увязли в нем, прорезав его почти до середины. Теперь тяжелые прямые мечи, булавы и выставившие наружу стальные острия скорпионы бросивших копья рыцарей противостояли алебардам, глефам[47] и пружинным вилам горожан и рыбаков с океанского побережья.

Начался яростный и кровавый поединок всадников и пеших воинов. Здесь не было и не могло быть жалости и пощады, и древние правила войны уступили место жестокой необходимости и вызревшей до конца ненависти. Пленных не брали. Одни, потому что не могли сделать этого в принципе, даже если бы захотели, другие – потому что изначально не имели такого намерения. Рыцари отчаянно рубили гегх, раздавая смертельные удары во все стороны, давя воев массой своих могучих боевых коней, но и ополченцы, имевшие численное превосходство, не оставались в долгу, медленно, но неумолимо обтекая рыцарский строй и как бы втягивая его в себя, переваривая по одному – по два.

Между тем, пока гегхские пехотинцы вырезали цвет аханского рыцарства, сабельные роты вышли им во фланг, готовые поставить печать на смертном приговоре, вынесенном богами гегхскому королевству. Но, как оказалось, гегх были к этому готовы. И к этому тоже. В самый решительный момент, когда аханская кавалерия, совершив перестроение, уже изготовилась нанести последний удар, который должен был стать отнюдь не ударом милосердия, хотя и с тем же результатом, жестокая рука войны бросила на чашу весов рейтаров графства Нор. Вороные кони вынесли облаченных в светлые кирасы рейтаров из-за спины дерущегося не на жизнь, а на смерть и утратившего уже форму гегхского каре, и отчаянные всадники с ходу ударили по идущим в атаку аханским регулярам. Как рубанок, срезающий слой дерева с заготовки, они прошли вдоль развернувшегося фронта аханской лавы, ряд за рядом вскидывая левую, удлиненную пистолетом руку, как будто в дружеском приветствии. Но это было приветствие, шлющее смерть. Гром слитных залпов заглушил на время тяжелый гул боя, и облака порохового дыма скрыли от Лики продолжение этого страшного и красивого действа. Впрочем, она знала, что происходит сейчас под пологом белого с серыми пятнами облака, накрывшего столкнувшихся противников. Выстрелив, рейтары, не имевшие времени, чтобы перезарядить свое смертоносное оружие, брались за прямые обоюдоострые мечи и бросались на аханков. Сабельная атака на гегхское каре захлебнулась, и вместо этого рядом с первым возник второй очаг жестокой резни.

И снова, как уже случалось с ней накануне, Лика нечувствительно перешла из одного мгновения далекого прошлого в другое, потеряв по пути почти семь часов быстротекущего времени. На Легатовых полях снова бушевало яростное сражение. Массы пеших воинов двух противоборствующих армий опять сражались без планов и сколько-нибудь эффективного руководства, повинуясь чувствам, если не инстинктам, более, чем разуму или воле своих командиров. Кое-где были видны отдельные схватки, в которых участвовали всадники, но в целом, если отвлечься от подробностей, если не видеть отдельных страдающих, сражающихся и умирающих людей, впечатление было такое, как будто в огромном котле перекипает какое-то жуткое ведьмовское варево.

Но время пришло. Взгляд Лики безошибочно выделил главное. В куче изрубленных тел лежали сломанные носилки, и человек в черных изодранных одеждах тянул мертвую руку к откатившемуся в сторону серому невзрачному шару. А вокруг лежали вповалку, там, где их настигла остроклювая с алым оперением смерть, рыцари эскорта и «монахи». Но зато в бой вступила сама принцесса Сцлафш.

Рыцари конвойной сотни сомкнули строй и врезались в гущу сражающихся. Они не разбирали своих и чужих, они рвались вперед. Их движение, как это виделось Лике с ее скалы, было похоже на полет золотой пули в густом, как патока, воздухе. Медленно, но неумолимо «пуля» малого бивня прожимала себя сквозь кипящий вокруг нее яростный бой. Присмотревшись, Лика увидела, как сражаются рыцари в золотых кольчугах. Они бились каждый сам по себе и все вместе, поддерживая один другого и защищая идущую вместе с ними Сцлафш. Они были великолепны. Сильные и зрелые бойцы, они яростно рвались к единственной цели, к идущему им навстречу Ойну Круга воев.

В центре конвойного бивня, положив на плечо тяжелый полутораручный меч, легко шагала принцесса Сцлафш. Она по-прежнему была в своей простой черной броне, голова ее была обнажена, а шла она так, как если бы вокруг нее не происходило ничего, заслуживающего внимания. И от нее веяло таким запредельным холодом, что Лику, впервые за все это время, пробрал самый настоящий озноб.

Потеряв по пути всего несколько бойцов, бивень продвинулся уже на треть расстояния, которое ему предстояло пройти. Однако теперь отряд Сцлафш атаковали многочисленные и сильные враги. Полурота гвардейцев гегхского короля, вооруженных мечами и боевыми топорами, набросилась на конвой принцессы, и бой между ними быстро превратился в кровавую свалку.

Лика метнула быстрый взгляд на князя Вера. Он приближался с другой стороны. Его путь был усеян телами мертвых и умирающих. Создавалось впечатление, что тяжелый крестьянский плуг прошел через размокшее после обильных дождей поле. Сражающиеся люди медленно и как бы нехотя занимали образовавшуюся борозду – след движения Ойна. Как и накануне, он двигался на острие атаки, и мечей в его руках не было видно, как не видно крыльев мельницы, раскрученных ураганным ветром. Мечи его были великолепно стремительны и ужасающе смертоносны. За плечами Вера шли мечники и алебардщики. Кровь лилась рекой, куски тел и ошметки стальной брони разлетались вокруг.

Сейчас Ойн и его люди ударили в заслонивших им путь Гарретских Стрелков. Стрелки, обескровленные еще в утренние часы, выставили перед собой копья и, встав плечом к плечу, – их оставалось уже совсем немного, – бестрепетно встретили гегхский удар. Сражение на Легатовых полях достигло кульминации. Взаимная ненависть и жажда убийства были столь высоки, что, если бы не смертельная усталость измотанных многочасовым боем людей, все могло бы закончиться в считаные секунды. Но в том-то и дело, что обе армии были истощены и обескровлены, солдаты едва имели силы, чтобы поднимать свое оружие, рубить, колоть, наносить удары и удерживать шиты в ослабевших руках. Считаные бойцы сохранили еще силы для чего-то большего, чем безнадежное «бодание» на истоптанной, раскисшей от крови, заваленной телами и оружием земле. Вот они-то, сильные и выносливые воины, и должны были решить исход сражения.

Гарретские Стрелки были вырезаны все до единого, хотя это и стоило отряду Вера половины бойцов. И бивень конвойной сотни – от сотни осталась в строю едва ли треть рыцарей – прошел наконец сквозь гегхских гвардейцев. Сцлафш теперь уже не скрывалась за спинами своих телохранителей, а шла впереди, и ее меч был быстр, как молния, и страшен, как удар грома.

«Ну вот и все, – поняла Лика. – Теперь все! Эти двое решат все между собой».

По-видимому, все обстояло именно так. Не случайно Сцлафш и Вер вступили в бой в этот час, не просто так рвались навстречу друг другу сквозь ад кровавого сражения. Они назначили друг другу рандеву, и их встреча уже не могла не состояться. Сама смерть опасалась приблизиться к ним, понимая, очевидно, что их время еще не пришло.

Сцлафш, стремительная и грациозная Сцлафш, похожая на черную пантеру в своих вороненых доспехах и как будто не чувствующая их на своих плечах, шла вперед быстрым легким шагом, и меч в ее руках, казалось, жил своею собственной жизнью. Она теряла своих людей – бивень уже распался и ее сопровождали последние выжившие рыцари, – но по-прежнему целеустремленно двигалась вперед, сметая все и вся со своего пути. Остановить ее, кажется, не мог никто.

И так же стремился на встречу с ней Ойн Вер. Его бойцы гибли и падали в кровавую грязь за спиной князя, но Вер все еще был невредим, и мечи в его руках, как и прежде, собирали страшную жатву с неумолимостью серпа Цаай.[48]

Время привычно замедлило свой ход, и огромное пространство, охваченное сражением, сузилось в глазах Лики до крошечного пятачка, на котором она видела теперь только двоих, Сцлафш и Вера, стремящихся друг к другу с неистовством любовников, опьяненных сладким вином Йцзо-Шцай. И вот последние препятствия были сметены, и час настал. Они встретились в самом центре Легатовых полей, посреди кровавого хаоса величайшей битвы в истории двух народов. Они встретились, сойдясь наконец лицом к лицу, и время остановилось окончательно.

Мгновение они стояли, оставшись один на один, в мертвой тишине и неподвижности безвременья их личного поединка. И Лика знала, что сейчас Вер посмотрел в глаза Сцлафш и увидел в них свою смерть. Он улыбнулся печально, выпрямился во весь рост и расправил плечи, принимая из рук Всеблагих свою Долю и Участь, но сохраняя за собой право умереть в бою. И принцесса посмотрела в глаза князя и узнала свою судьбу. Но и для нее, как и для него, существовали в жизни вещи более важные, чем их собственная жизнь. И она тоже улыбнулась судьбе.

Два бестрепетных сердца бились ровно и мощно, выводя торжественный ритм мужества и чести. Он улыбнулся ей, и она вернула ему чарующую улыбку самой желанной женщины поколения. Все было решено. Он был в Серебре, она – в волшебном Золоте. Его шансы были ничтожны, но для того чтобы убить Ойна Круга воев, принцесса должна была сделать мощное усилие, и она его сделала. Ее тяжелый меч буквально исчез из пространства и времени, и все-таки Вер отреагировал на удар. Он не мог парировать его, но он заставил Сцлафш сосредоточиться на этом последнем ударе чуть больше, чем она могла себе позволить. Ее меч обрушился на князя, и три мастера меча – последние из людей Ойна – атаковали ее с трех сторон. У нее хватило времени, чтобы убить двоих, но с третьим она не успевала никак. Он тоже умер, пронзенный ее мечом насквозь вместе с кольчугой и нагрудником, но это случилось уже тогда, когда его набравший скорость меч коснулся ее шеи. Голова принцессы Сцлафш упала в кровавую грязь под ногами дерущихся воинов, и время вернуло себе свою суть. Лика оглохла от ворвавшегося в ее уши грома сражения, ее чувства напряглись до предела и…

Воспоминания обрушились на нее, как удар грома, как мощный речной поток, прорвавший плотину и с ревом и нетерпением заполняющий высохшую низину ее памяти. Сразу и вдруг вошло в Лику настолько сильное многогранное и болезненное знание многого о многом, что она содрогнулась под его неистовым напором, и ее проснувшееся окончательно сознание едва устояло под этим тяжким бременем.

Картина мира приобрела наконец четкость и ясность, барьеры рухнули, исчезли недоговоренности, и все, что дремало до времени в темных глубинах ее памяти, стало вдруг понятно и доступно. К Лике вернулись ее собственная сущность и суть, и значит, пришло время увидеть то, что она должна была увидеть, и узнать то, что она всем сердцем хотела знать.

И она увидела… В металкерамитовом контейнере, который несли шесть адмиралов, находилось то, что осталось от императора. За ними старшие офицеры флота и морской пехоты – все не ниже капитана первого ранга – несли контейнеры с останками членов императорской фамилии. Процессия растянулась едва ли не на полмили, от руин замка Тсач, по разбитой и наскоро приведенной в порядок дороге, мимо руин храма Айна-Ши-На до чудом уцелевшего некрополя. Было солнечно и тепло. Воздух был прозрачен, но вместо запаха кедровой хвои и аромата множества дивных цветов, еще недавно украшавших клумбы храмового комплекса, он был наполнен запахом гари. Лица присутствующих были сумрачны, они выражали не столько уместную в данном случае печаль, сколько потрясение, общее в эти дни для всех граждан империи. Ну почти для всех.

Звучали имперские гимны, наспех собранные откуда только возможно плакальщицы разрывали на себе синие траурные одежды, гремел салют.

Всеми забытый Камень, вмурованный по прихоти Первого императора в надгробие его бабки, обеспечивал Лике потрясающую яркость восприятия, можно было бы сказать, эффект присутствия, если бы ее видение не было чем-то гораздо большим. Лика могла даже заглянуть внутрь герметически закрытого контейнера – «на вечные времена, пока боги не укажут срок и причину», – но делать этого не стала, потому что Камень дал ей Знание. Она знала, что найдет, что увидит, что может увидеть в контейнере. Это уже не было Вашумом. Это были всего лишь спекшиеся от страшного жара биологические ткани, которые еще недавно являлись живой плотью императора. Нет, Лика не стала заглядывать туда. Вместо этого она обратила время вспять. Шифровальный Камень, маленький, как бы оплывший кубик из ноздреватого коричневого минерала, находился при императоре все время. Он был с ним до конца.

– У нас есть шансы? – спросил Вашум своим неизменно тихим ровным голосом. Гул боя почти заглушал его слова, но граф Зъя, командир конвойной роты, его услышал и понял.

– Нет, ваше величество. – Зъя не стал ничего добавлять, он всегда говорил императору только правду. «Правду, правду, и ничего, кроме правды». Впрочем, Вашум и сам все знал. Его вопрос был продиктован скорее психологией и традицией, чем практической необходимостью.

– Благодарю вас, граф. – Вашум отвернулся и посмотрел в пространство. Броневая стена бункера и сотня метров дикого камня преградой для него не были, как не стали преградой несчетные звездные мили и само всесильное время. Нет, не сейчас.

Их глаза встретились. Через пространство и время, через уже случившуюся смерть, его глаза сказали ей последнее, что хотел и мог сказать Вашум тогда и там, когда и где он находился:

«Я люблю вас, моя королева».

«Я…» – Лика ничего не успела ответить. Сжало сердце, и кровь ударила в виски, и из глубины души пришли слова, но было уже поздно. Магическая связь истаяла, и нить, соединяющая их, разорвалась. Навсегда.

Через наблюдательный контур линейного крейсера «Йяфт», зависшего на геостационарной орбите Тхолана, Лика увидела столицу. Над развалинами дивного города, о котором еще недавно говорили, что он рожден грезами богов, западный ветер гнал тучи пыли и пепла. Что-то там внизу продолжало еще гореть и чадить, и дымы тянулись из разверстых клоак взорванных подземных сооружений. Взгляд Лики почти равнодушно скользнул по пепелищу, не задерживаясь, миновал сожженные леса за Серебряной и выжженное Плоскогорье Исполинов, заваленное остовами разбитой техники, и остановился на миг в отрогах северного хребта. Линия невысоких гор, составлявшая Малую Волну, была разрезана широким и длинным языком безжизненных каменных осыпей. Разбитый в мелкую щебенку белый камень – все что осталось от Белой Горы. Здесь она стояла. Здесь на руинах империи Тех, кто был раньше, начиналась Аханская империя. Здесь… Но взгляд Лики уже метнулся дальше к востоку, туда, где в тысяче километров от россыпей белых камней по-прежнему непоколебимо стояла Черная Гора.

«Бог с ней, – мелькнула быстрая мысль. – Не сейчас».

Не сейчас.

Лика увидела систему Тхолана, звезду и планеты, спутники, астероиды, кометы и сотни военных и гражданских кораблей, лежащих в дрейфе, идущих откуда-то и куда-то, входящих в прыжок и выходящих из него. Неказистый купец завершал последнюю эволюцию перед прыжком. Никому не было до него дела, кроме, быть может, автоматических станций контроля движения, но и они, вполне удовлетворенные полученными от него кодами и пропусками, лишь равнодушно отслеживали его движение, ожидая, когда он покинет систему, чтобы освободить мощности для других субъектов космического трафика.

Три Камня на его борту звучали сейчас в унисон с бесчисленными Камнями, затерянными во вселенной. И Лика провожала корабль в недолгий путь до убежища «Шаиса» и в долгую дорогу до скрытой в неведомых далях Земли, но все, что она могла, это обласкать взглядом Вику и Ё, и девочек, и…попрощаться? Скорее всего, да. Беззвучное прощание, о котором они не узнают никогда.

Корабль ушел в прыжок, и у Лики осталось последнее в этом мире дело. Она еще не попрощалась с Ним. Ну что ж, вот и этому, последнему, делу настал черед.

Два человека шли сквозь зловоние канализационного коллектора на север.

– А представляешь, твоя светлость, если без маски? – спросил один. Голос его глухо звучал из-под опущенного забрала боевого шлема. Коммуникатор был отключен.

– Представляю, – ответил второй, гораздо более крупный мужчина. – Я через варшавский коллектор ходил пару раз.

– А! – сказал первый. – Тогда да.

Они говорили на Ахан-Гал-ши, и слово «варшавский» прозвучало у Макса, как «въяаршсийк», но Лика его поняла.

«Макс! Макс! Мой Макс… И Федя с тобой…»

Она потянулась к Максу, отчаянно, безнадежно, стремясь достичь, обнять, прижаться к нему, чтобы почувствовать хотя бы на краткий миг, пусть в последний раз его тепло, его любовь… Ей почти удалось совершить невероятное. Или удалось?

Макс вздрогнул. На секунду, на мгновение, более краткое, чем один удар сердца, на исчезающе малый отрезок времени, два сознания соприкоснулись, и Лика задохнулась от счастья и поняла, что она сделает все, пройдет через все, но победит, потому что…

Она стояла на холодной скале, возвышающейся над ледяными водами реки. На Смертных полях вершился последний акт трагедии, которую навсегда запомнят оба народа. Нет, не акт. Пьеса уже закончилась. И это был всего лишь эпилог. Но кровь по-прежнему лилась на холодную землю. Лика стояла на скале, и три сердца бились в унисон. Большое задавало ритм и два маленьких старательно выводили ритм жизни и любви.

«И ведь есть ради чего!» – сказала она себе жестко.

«Ради кого», – поправилась она, продолжая между тем смотреть на сражающихся людей.

«Пора, – решила она наконец. – Чего тянуть? И ведь шанс есть?»

Глава 11ФУРИЯ

В маленькой каюте, на койке, скованная ручными и ножными кандалами, лежала бледная и гневная Йфф. Мундир на ней был разорван, губы разбиты, а левый глаз заплыл. Напротив Йфф, у люка в металкерамитовой переборке стоял отдаленно знакомый Лике контр-адмирал и пытался изображать из себя крутого парня. Это Лика так поняла, что он изображает, и она знала наверняка, что это так и есть, потому что на самом деле контр-адмирал ничего особенного собой не представлял. Обычный мужик. Средний. Посредственный.

– Злитесь, княгиня, – сказал он, окидывая Йфф демонстративно ироничным взглядом. – Злитесь. Это единственное, что вам остается.

«Он хочет произвести впечатление, – поняла Лика. – И… Нет, он не ироничен, он полон страха и похоти».

– Пшел прочь, мерзавец! – процедила сквозь зубы Йфф, очень похоже сымитировав холодную брезгливость аназдара Варабы.

– Зря вы так, княгиня, – усмехнулся контр-адмирал, а глаза его, полные бешеного желания, уперлись между тем в бедра лежащей перед ним женщины, как если бы он уже раздвигал ее ноги, обтянутые сейчас черными форменными бриджами.

«Сейчас слюну пустит», – констатировала наблюдавшая совершенно непонятную ей сцену Лика.

– Зря, – сказал контр-адмирал. – Я же предложил вам злиться, а не портить отношения со своим будущим мужем.

«Даже так?» – удивилась Лика.

– Ты шэйпс,[49] дерьмо! – ответила Йфф, голубые глаза которой были полны холодного бешенства. – Ты смеешь говорить это мне, смерд?

Было видно, каких усилий ей стоит взять себя в руки, но Йфф была сделана из замечательно прочного материала, – красивого и прочного, как оружейная сталь. Ей удалось.

– Ты знаешь, во что ты ввязался, маленький человек? – спросила она ставшим вдруг спокойным голосом. – Я убью тебя, маленький человек, но, если даже мне не удастся этого сделать, тебя убьет князь. Ты просто не можешь представить, с кем ты связался. Бедный.

Произнеся последнее слово, она улыбнулась и закрыла глаза.

«Аудиенция закончена», – усмехнулась Лика.

Контр-адмирал тоже понял, что разговор окончен, и больше он ничего от княгини не добьется. Во всяком случае, сейчас. Он был взбешен и растерян и, судя по всему, совершенно не знал, что ему теперь делать. Контр-адмирал потоптался на месте, злобно глядя на Йфф, – похоть из его взгляда пропала вместе с уверенностью, потом сплюнул, повернулся и вышел, закрыв за собой люк. Йфф осталась одна.

«И что это должно означать? – спросила себя Лика. – Что-то же все это означает? Ведь так?»

«Ну ничего, – сказала она себе затем. – Скоро я все узнаю… Или не узнаю».

Лика не была уверена в том, что возникшая у нее идея адекватна, но не испытав ее, как узнаешь – правильна она или нет? Следовало попробовать. И она, не раздумывая, метнула свое тело в экран монитора. Мгновенный прыжок из одного состояния в другое, и вместе со звуком лопнувшего под колесом грузовика мяча пришла обжигающая боль. Лика стремительно неслась вперед в потоке жидкого пламени, горя вместе с потоком, закручиваясь вместе с ним в изгибах и петлях запутанного лабиринта, умирая в пламени и живя в нем. Затем она достигла пункта назначения. Никто ей этого, конечно, не сказал и сказать не мог, но так она это поняла. Поток вынес ее в холодную тьму, подобную той, в которой она когда-то – когда? – очнулась в первый раз. С той разницей, однако, что здесь было очень холодно, и структура тьмы, которая сразу же – привычно уже – начала проявляться в пространстве вокруг Лики, была градуирована на другой части температурной шкалы. Здесь царствовала стужа, а не жар.

«И что теперь?» – спросила она себя, устраиваясь в новом мире.

Ответа не было. Впрочем, она его и не ждала. Если в ее идее жил хотя бы отблеск истины, ответ ей предстояло обнаружить самой.

Исследование холодного мира заняло у нее много времени – или это ей только показалось? – но в конце концов она нашла что-то, что могло оказаться именно тем, что она искала, хотя могло и не оказаться. Это было похоже на гул, если, конечно, предположить, что в этом мире Лика могла слышать. Лика потянулась туда, откуда, как ей представлялось, исходил гул, и оказалась около огромного пятна лютого холода – местного аналога тех пятен испепеляющего жара, через которые она уже проходила. Здесь гул воспринимался, как рев водопада, но «прислушавшись», она поняла, что за слитным шумом угадывается какой-то вполне определенный ритм. И, как только она осознала это, ритм стал реальностью, и ей оставалось только понять, что это такое.

«Если это похоже на пульс, – сказала она себе, – почему бы этому пульсом и не быть?»

«Допустим, – согласилась Лика со своим предположением. – Но тогда… Тогда, – решила она, – я должна попробовать».

И она потянулась в глубь ледяного ада. Это тоже была боль, только теперь ее плоть не сжигало пламя, а рвали стальные пальцы холода. Ледяной поток принял ее и закрутил в своем вихре. Стремительное движение, сопровождаемое ужасной болью, прерывалось только на краткие мгновения, когда поток, беснующийся в замкнутом пространстве своего собственного лабиринта, ударял ее о стены узилища, за которыми настойчиво гремел ритм чужого сердца.

«Флотский семафор», – решила Лика, и огромным усилием – чего? – оседлала – как? – несущий ее поток.

«Ну, с Богом!» Она заставила поток с грохотом обрушить свое тело на ближайшую из стен. Казалось, что боли сильнее той, что она испытывала до сих пор, быть не может. Она ошибалась. Могла быть такая боль. Такая! Боль!

Она закричала, вернее, закричало все ее несчастное страдающее тело, но, не давая себе пощады и отдыха, она снова бросила свое тело на преграду. И еще раз. И еще. Еще!

– [ВНИМАНИЕ] [!]– просигналила она. – [ТРЕВОГА] [СЛУШАТЬ ВСЕМ]

Ответом ей был удар цунами. Хаотично идущие волны огромной разрушительной силы, сломав ровный ритм пульса, обрушивались одна за другой на стену, о которую билась Лика. С другой стороны.

– П-У-Л-Ь-С[!]

Хаос. Удары все более сильные и такие же бессмысленные.

– П-У-Л-Ь-С[!]

Пауза. Сбой.

– П [!]

Пауза. Удар, удар, пауза, сбой, пауза…

«Ну же! Давай! Мне же больно!»

Пауза, удар, удар, удар… Пауза, короткий удар, длящийся удар, еще один и еще… «Молодец! Ну же!»

– [КТО] [?]

– Н-О-Р

– Т – Ы [?]

– [ОТСТАВИТЬ]

– [КАК] [?]

– [ОТСТАВИТЬ]

– [ЕСТЬ]

– [СЛУШАЙ МОЮ КОМАНДУ] [!]

– [ЕСТЬ]

– П – О – М [3] [Дробь] [18] [А]

– К – А – Ю – Т – A [N] – [3] – [Дробь] [18] [А] [?]

– [ПОДТВЕРЖДЕНИЕ]

– [КАК] [?] [Я]

– [ИЗВЕСТНО] [ПОСЛЕ] [ОХРАНЯЕМЫЙ ОБЪЕКТ] [ОДИН] [ЛИКВИДИРОВАТЬ]

– [ПОДТВЕРЖДЕНИЕ]

«Она может не понять!»

– [ЛИКВИДИРОВАТЬ] [ОДИН] У – Б – И – Т – Ь

– [ПОДТВЕРЖДЕНИЕ] [ЛИКВИДИРОВАТЬ] У – Б

– [ПОДТВЕРЖДЕНИЕ] [НУЖДАЮСЬ В] К – Р – О – В – Ь

– [РАНЕН] [ПОМОЩЬ] [?]

– [РАНЕН] [ОТРИЦАНИЕ] [НУЖДАЮСЬ В] [ПОМОЩЬ] [НУЖДАЮСЬ В] К – Р – О – В – Ь [МНОГО] [НУЖДАЮСЬ В] [ВЫСШИЙ ПРИОРИТЕТ] [МНОГО] Л – И – Т – Ь – Н – А [Я]

– [ПОДТВЕРЖДЕНИЕ] [ГОТОВ] [КАК] [?]

– [ЖДАТЬ] [ГОТОВНОСТЬ 0] [СРАЗУ ВСЕ] [!]

Она напряглась, совершая что-то, что и сама представляла себе скорее как смутное намерение, потребность, вдохновение и усилие, чем как план и поступок. Но ее интуиция творила чудеса, или это Маска вмешалась, внедрив в нее, Лику, тайное знание? Тайное от нее самой. Так или иначе, мир вокруг нее взорвался, и она поняла, что должна вернуться.

Обратная дорога почти не запомнилась. Ее вел инстинкт. Ничего больше от человека, которого звали Лика, уже не оставалось. Все сожгла боль. И все-таки она добралась. Она снова стояла в зале с мониторами, и перед ней был тот же самый экран, который она как будто бы разрушила некоторое время назад. Или нет?

Сейчас все виделось, как в тумане, как сквозь слезы или как через запотевшее стекло. И мысли были медленными и вязкими, как смола, текущая по коре раненого дерева. Лика напряглась, пытаясь рассмотреть то, что происходило по ту сторону экрана, но скорее угадывала, чем видела, как раскрываются электронные замки кандалов и Йфф вскакивает с койки и бросается к люку, замок которого раскрылся с легким щелчком секунду назад вместе с замками кандалов. Йфф сдвинула плиту люка, выглянула в коридор и, вероятно, не обнаружив там никакой опасности, исчезла за ним.

Лика качнулась в сторону, безошибочно, хотя и по наитию, почти вслепую, отыскивая следующий монитор, и следующий, и другой… Она угадывала путь Йфф по отсекам и переходам крейсера, но у нее уже не было сил вмешаться, и возможности такой не было, как не было уже почти ничего. Даже воля ее ослабела, и замутненный взгляд становился все более равнодушным, пока интерес к путешествию какой-то женщины – смутной, плохо различимой фигуры – по лабиринту огромного боевого корабля не пропал вовсе и Лика не ушла обратно в сон без сновидений, в вечное спокойствие, лежащее по ту сторону Ночи…

Внезапно железная тяжесть навалилась на нее, сковывая тело, как если бы оно оказалось вдруг сделано из быстро застывающей раскаленной стали. Последним – инстинктивным – движением Лика вскинула голову, взгляд ее охватил кипящий вокруг нее бой, и… все кончилось. В ее сознание вошла великая Ночь.

Из небытия ее вырвал яркий свет и грохот, подобный тому, что порождает обрушивающаяся на берег штормовая волна. Девятый вал какой-нибудь. И как волна, исполненная грозной мощи, смывает с берега все, что оказывается на ее пути, камни и песок, деревья и людей, так и эта волна, волна чистого ликующего света, обрушилась на Лику и унеслась прочь, забрав с собой тьму и боль, слабость и беспомощность. Вот только одиночество осталось с ней, остались печаль и гнев, но это, как тут же поняла Лика, было то, с чем ей теперь предстояло жить. Но все-таки жить. Вот в чем дело.

Лика очнулась сразу и вдруг, ощущая себя во времени и месте, в цельности своего бытия: Нападение, Бой, Небытие, исполненное странных снов, Жизнь женщины, которую зовут Лика и которую зовут королева Нор. Жизнь вернулась к ней, или это она вернулась к жизни, вынырнув из темных вод Забвения. Какая разница! Жизнь ворвалась в нее стремительно и беспощадно, словно ураган, заставив отозваться на властный призыв каждую клеточку ее вновь обретенного тела. Она проснулась. Родилась. Воскресла. Она возвратилась оттуда, куда заказана дорога прочим смертным, откуда нет возврата. Она вернулась из-за Края Ночи.

И хотя она знала, что прежней Лики уже не будет, – жалей не жалей, а случившегося не изменить, но и такое с ней уже было. Ничто не ново под луной, не так ли? Она менялась уже, и не раз. И раз навсегда решила – давным-давно, ночью на лесной поляне, став Зовущей Зарю, – что бы ни было и как бы ни было, но она – Лика. А остальное… остальное.

Силы вернулись к ней так, как если бы и не оставляли ее. Вернулась жизнь, и Лика ощутила себя сразу всю, во всем множестве простых и сложных ощущений и чувств, в полноте знания и осознания себя и мира вокруг. Она лежала на койке в помещении 3/18А на линейном крейсере «Адмирал Иййш» – бортовые символы Волна/Кулак Ж785. Она была по-прежнему одета в охотничий костюм из тонкой замши, в котором 43 часа назад приняла бой в Рудных горах на планете Ойг. Сейчас ее штаны и куртка были мокрыми от крови. Кровь заливала лицо, и шею, и кисти рук, вызывая не отвращение и брезгливость, как можно было бы ожидать, но наполняя ее всю легким и пряным ощущением ликующего всевластия, ощущением, знакомым ей по той давней уже ночи, ночи Кровавого Обета. Только вместо боли, которую все еще помнило ее тело, в Лике бурлила сейчас светлая и пьянящая сила, рвущаяся наружу, требующая немедленного действия, обещающая победу во всем, чего бы ни пожелало ее сердце, бьющееся ровно и мощно, как пульс вселенной. Но Лика не спешила. Она укротила рвущуюся наружу мощь и «прислушалась» к МИРУ ВОКРУГ. В каюте она была не одна. У выходного люка, прислонившись спиной к переборке, стояла женщина, казалось, находившаяся на пределе нервного напряжения. Знакомая Лике женщина. Женщина, на которую она могла положиться. Друг. Вот именно, друг.

А на полу, рядом с койкой, на которой все еще лежала без движения и видимых признаков жизни Лика, валялись… валялось… «Как об этом сказать?» Уже не жизнь, а последние капли биологической энергии, отличающей живое от неживого, покидали то, что еще несколько минут назад было флотским офицером. Капитаном второго ранга.

«Ну что ж, приятель, – мелькнула холодная мысль. – Ты сам выбрал свой путь».

«Пора», – решила она, выждав еще одно томительное мгновение, и сразу ожила, перетекая из положения лежа навстречу терпеливо ожидающей обещанного чуда подруге.

– Здравствуй, Йфф, – сказала она, улыбнувшись, и увидела свое отражение в голубых глазах княгини Яагш. – Спасибо.

Йфф была бледна, и белизна ее кожи находилась в резком контрасте с угольной чернотой ее разорванного в нескольких местах мундира. «Ты дралась, княгиня. Ты отчаянно дралась». Лика знала, что пришлось пережить жене Виктора. Она могла представить себе, как убивала та голыми руками дежурившего у «Пленителя Душ» офицера, как рвала его плоть, чтобы пролить на Лику спасительный поток крови, и Лика чувствовала, что, хотя княгиня и измучена выпавшими на ее долю испытаниями, хотя нервы ее и напряжены до последнего предела, силы не оставили Йфф. Более того, Лика узнала сейчас, что несколько дней назад с Йфф случилось что-то настолько ужасное, что-то, выходящее за пределы человеческих возможностей, что-то такое, от чего железная Йфф, которую она знала прежде, исчезла навсегда, став совсем другим человеком – стальной Йфф. «Такая процедура или убивает, или закаляет. Этот меч…»

«Мы все меняемся», – философски подумала она, вспомнив, что и сама вернулась из своего Квеста другой.

– Ты как, красавица? – спросила Лика, имитируя свой прежний стиль.

– Я в норме, – спокойно ответила Йфф.

– Это хорошо, – кивнула Лика, стараясь не обращать внимания на лютую стужу, поселившуюся в глубине глаз капитана. – Скажи, ты сможешь пилотировать крейсер в одиночку?

– Смотря что ты имеешь в виду, – рассудительно ответила женщина.

– Вернуться на Ойг.

– Ойг?

– Крейсер два дня назад стартовал с Ойг, – объяснила Лика. – Сейчас мы в шестом секторе.

– Если «Иййш» стартовал с Ойг, значит, весь маршрут находится в памяти вычислителя. Смогу.

– Это хорошо, – улыбнувшись, повторила Лика, которой на самом деле улыбаться не хотелось. – Потому что сейчас я буду их убивать. Мне не хотелось бы сдерживаться…

Она посмотрела на Йфф и получила наконец ответную улыбку. Бледную тень солнечной улыбки графини Йффай.

– Не могу гарантировать, что нужные для пилотирования люди переживут ближайшие полчаса, но если тебе кто-нибудь нужен…

– Мне никто не нужен, – ответила Йфф, нагибаясь и подбирая с пола разрядник убитого капитана второго ранга.

– Тем лучше, – усмехнулась Лика, направляясь к люку. – Держись за моей спиной…

Упавшую на Дворцовую площадь тишину разорвал сухой речитатив барабанной дроби. Звуки, рождаемые узкими и длинными гегхскими барабанами, напоминавшие треск ломаемых сучьев, резко и нервно звучали в сухом морозном воздухе. Через секунду к барабанам присоединились флейты, и Лика почувствовала, как шевельнулась в ней Маска, вознося ее ввысь, в мир резких и точных деталей, холодного расчета и одиночества. Здесь, на уровне сухой бухгалтерской прозы существования, Лика остановила свое нервное Золото властным усилием воли, как будто взяла под уздцы норовистую пугливую кобылу. Безумная поэзия нечеловеческих скоростей и грозной боевой мощи манила, звала ее вверх, но Лика чувствовала, что сейчас не время для сказки. Суд, тем более такой суд, не приемлет эмоций.

Между тем, ритм гремящих барабанов ускорился, взвизгнули догоняющие их флейты, и гвардейское каре – сомкнутый строй, окрашенный в синее с золотом, выстроившийся вдоль восточной колоннады, совершил перестроение. Слаженным движением шестнадцать рядов гвардейцев сделали по три шага влево или вправо от центральной линии. Каре раскололось надвое, и в нем открылся узкий проход, «последняя дорога» для тех, кому барабаны и флейты выпевали сейчас «Проклятие в спину» – древний приговорный марш, не звучавший под аханскими небесами уже много веков, с тех давних пор, когда в крови и огне исчезло королевство Гегх.

Первым в проход вступил королевский нотариус виконт Шиэр. Он был одет в черный муаровый плащ, олицетворявший истину. В руках он нес свернутый в трубочку пергаментный свиток с прикрепленным к нему на алом шнуре блоком-накопителем. На пергаменте коротко, а в памяти накопителя длинно и подробно, со всеми возможными деталями, были изложены свидетельские показания и личные признания преступников, выбитые из них за короткие два дня костоломами графа Саара. Впрочем, преступникам, вины которых изобличали эти документы, прошедшие 46 часов короткими показаться не могли.

За Шиэром медленно двигался одетый во все белое глава королевского трибунала. В левой руке старый барон Цэй нес приговор. Этот свиток отличался от уголовного дела только цветом шнура, по традиции, темно-желтого. В правой руке судьи лежало «Милосердие короля» – длинный трехгранный кинжал, дарующий осужденному легкую смерть. Следом за Шиэром и Цэем плечом к плечу вышагивали два меча королевы, за спинами которых тащился первый из преступников – контр-адмирал Сурайша. Выглядел Сурайша неважно, но упасть или сгорбиться ему не давал натянутый стальной поводок, захлестнувший шею и заставлявший тянуть голову вверх, к плывущей над ним гравитационной платформе.

За Сурайшей шли остальные, длинная цепь виновных – 47 офицеров и 132 нижних чина, – приговоры которых заканчивались словом «смерть». При появлении каждого из них на площади публика, стоявшая на временных трибунах, установленных вдоль западной колоннады, испускала гневный выдох, звучавший, как грозный неясный гул, сливавшийся с боем барабанов и высокими голосами флейт.

Лика слышала приговорный марш и гневное дыхание толпы, смотрела на осужденных, выходивших на середину Дворцовой площади, но думала не о них. Медленно поглаживая ладонью правой руки серый шар, лежащий в ее левой руке, и ощущая иглистое морозное покалывание, идущее к ней от «Пленителя Душ», слушая и не слыша, видя и не различая деталей, она думала сейчас о другом. В сущности, это была даже не мысль, а сожаление. Она обвела взглядом широкую торжественную площадь, зажатую между дворцом – великолепной фантазией на тему гегхских крепостей, – двумя сдвоенными колоннадами и набережной, и окончательно поняла, вернее, приняла то, что, возможно, и даже скорее всего, видит все это в последний раз. До этого момента ей было как-то недосуг ни подумать о жестоких последствиях войны и предательства, ни попечалиться о потерях, случившихся и предстоящих. Не до того было, довлела над ней и ее поступками постылая злоба дня. Но теперь, когда в окружении свиты Лика стояла на балконе своего дворца, законченного постройкой всего лишь четыре года назад, она наконец нашла время и место, чтобы посмотреть на события последних дней как бы со стороны. Увы, ничего нового она не увидела – как, впрочем, и следовало ожидать, – но зато оценила случившееся с той степенью определенности, которую за годы жизни в империи не только научилась видеть за внешними фактами, но и привыкла ценить и искать. Потому что вино отдельно, и вода отдельно. Желаемое и действительное зачастую не одно и то же, и тот, кто их путает, обычно долго не живет или недалеко уходит.

Барабаны и флейты смолкли, и над площадью снова повисла тишина, нарушаемая только плеском невысоких пологих волн, накатывающихся на гранитные плиты набережной, да криками чаек. В этой тишине нотариус и глава трибунала с торжественной медлительностью подошли к подножию балкона и, поклонившись королеве, поочередно передали свитки, которые принесли с собой, двум лейтенантам гвардии, ожидавшим их внизу. Мечи низко поклонились, приняли свитки и, не мешкая, скрылись за маленькой золоченой дверцей, врезанной в стену дворца прямо под балконом. Быстро поднявшись по внутренней винтовой лестнице, они появились за спиной Лики и, обойдя свиту по кругу, подошли к ней сбоку. Секунду помедлив, Лика передала шар стоявшей слева от нее Цо Йёю и повернулась лицом к гвардейцам. Последовали ритуальные салюты, после чего Лика приняла из рук своих флигель-адъютантов два свитка с висящими на них блоками-накопителями и передала их королевскому секретарю.

– Читайте, – приказала она, и секретарь, задействовав коммуникатор, начал читать обвинительное заключение и приговор верховного суда. Его голос, усиленный динамиками, во множестве размещенными вокруг, заполнил площадь.

– По слову королевы, по неотъемлемому праву правой руки Блистающего… – Преамбула будет звучать полторы минуты, затем последует перечисление проступков, преступлений и непрощаемых грехов. Тяжких грехов, страшных преступлений, закованных в сталь имперских законодательных форм. Пройдет не менее получаса, прежде чем секретарь дойдет до приговоров, которые она же сама и продиктовала прошедшей ночью, ознакомившись с «допросными листами».

«Мало не покажется», – подумала она, равнодушно рассматривая преступников, сгрудившихся на середине мощенной гранитом площади. Их было много, преступников. Много больше, чем полагала она тогда, когда очнулась на борту крейсера от «очарованного сна». При воспоминании об этом, снова напряглись мускулы и Маска начала взлет, но Лика ее остановила.

«Расслабься, милая, все позади», – сказала Лика то ли себе, то ли Маске, то ли обеим всеете, и Маска подчинилась, сбрасывая напряжение.

Естественно, Лика погорячилась, когда сказала Йфф, что той придется вести крейсер в одиночку. Вернее, когда сказала, что не собирается брать пленных. Ею управляли эмоции, что было понятно, хотя и непростительно. «Головой думать надо, – не уставал говорить Федя. – Головой!» А она чем думала, если думала вообще?

Ей потребовалось 12 секунд – спасибо, хватило ума отдышаться, остановившись перед броском, – чтобы понять, не все так просто. Ведь как бы много ни узнала она в своем путешествии в Зазеркалье, истинное положение дел в империи оставалось для нее неясным. А значит, нужны были пленные, и прежде всего, конечно, старшие офицеры крейсера, которые должны были, просто обязаны были знать, что, черт возьми, происходит на самом деле. И пусть даже эти офицеры знали немного, но этого немногого должно было хватить, чтобы ответить на самые простые, насущные вопросы, типа, кто, что и почему? Ведь неспроста они охотились за ней, как за дичью, и не убили ее не просто так, из жалости или по случаю, и «Пленитель Душ» оказался в их руках не случайно. А вот печати на их памяти не могли быть такими уж серьезными, чтобы ее, Лики, дознаватели не смогли их взломать. Не те это были люди, и возможности их были наверняка скромнее, чем у императорской гвардии или у Легиона. А если и этого мало, то и другие резоны имелись, чтобы не рубить сплеча. Она могла, конечно, захватить рубку. О да! Она могла. И вряд ли нашлась бы сейчас на крейсере сила, способная остановить ее кровавый рейд. Но захват рубки не гарантировал Лике того, что экипаж «Адмирала Иййша» будет выполнять распоряжения, оттуда приходящие, но ведь и она не могла одновременно находиться во многих местах, а потенциально опасных для их с Йфф плана мест было на крейсере хоть отбавляй. В конце концов, прижатые к стенке путчисты могли и покончить с собой от отчаяния и ужаса, прихватив и весь корабль с находящимися на борту правыми и виноватыми. Но с другой стороны, пораскинув мозгами, Лика пришла к выводу, что сделать все можно гораздо лучше. И она это сделала.

«Отдышавшись», Лика подумала немного, прокрутила проблему так и эдак, перебрав за считаные секунды сотни, если не тысячи, вариантов, и начала действовать. Первым делом она соорудила из ошметок форменных брюк убитого нечто вроде рюкзачка или сидора, в который и запихала серый каменный шар, оказавшийся на поверку гораздо более легким, чем должен был быть шар такого объема, сделанный из камня. Из любого настоящего камня. Закрепив добычу на спине, чтобы и при ней была, и рук не связывала, Лика взялась за терминал вычислителя. В корабельной инфосети секретов и преград для нее теперь не было. Побывав частью этой системы, прожив в ней целую жизнь, Лика знала теперь эту сеть даже лучше, чем те, кто ее разрабатывал, настраивал и использовал. Через ничтожно малый отрезок времени она узнала все, что ей следовало знать: сколько людей входит в первую ночную вахту и на каких постах они находятся, скорость и курс крейсера и время, оставшееся до следующего запланированного контр-адмиралом прыжка. Узнала она и то, что сам Сурайша отдыхает сейчас в своей каюте, вернее спит, точно так же, как и командир крейсера, капитан Сшаарачан. И это было немало, потому что позволяло ей спланировать свои действия применительно к ситуации и времени, отпущенному ей обстоятельствами. Но кроме того, смутное знание, оставшееся у Лики от времени, когда она бесплотным духом блуждала по корабельной сети, получило подтверждение. Кроме них с Йфф на борту крейсера находились и другие пленные: пять офицеров и три нижних чина, прибывшие на крейсер вместе с княгиней, и сорок три человека с Ойг. Эти последние были ее собственными людьми – чиновники, свитские офицеры, гвардейцы и военные, захваченными мятежниками в ходе налета на планету. Все они были преданы ей лично, преданы своему королевству и империи. Большинство из них вполне сносно владело оружием, а некоторые, как, например, королевские гвардейцы, были настоящими профессионалами. И значит, в предстоящей операции она не должна действовать в одиночку. Лика могла рассчитывать на помощь умелых, но, главное, верных людей. Это меняло планы, делая их намного более реалистичными, хотя и менее кровавыми. Теперь Лика видела, что, как и в какой последовательности она должна была сделать, чтобы захватить крейсер и целым привести домой, что имело свои преимущества и свою отдельную ценность. Ведь на Ойг не было сейчас ни одного боевого корабля, а корабль, как она уже поняла, ей еще понадобится. И весьма скоро. И в этом смысле линейный крейсер был просто подарком судьбы. А экипаж… Что же, поблизости все еще дрейфовал израненный крейсер Йфф, на борту которого тоже оставались преданные люди, и два фрегата могли пригодиться. Пусть не ей самой, но ее людям, которые останутся хранить ее королевство.

Теперь она знала, что сможет провести захват крейсера без кровопролития. Для этого и стараться-то особенно нужды не было. Надо было только отключить систему слежения и выпустить из заточения своих людей. С ними был обеспечен не только захват ключевых постов крейсера, но и дальнейший их контроль. А вот после этого можно было уже вызывать сюда уцелевших членов экипажа с крейсера Йфф и идти на Ойг.

Так все и произошло, и теперь…

– Контр-адмирал Сурайша, – объявил секретарь.

Секретарь трибунала сделал шаг по направлению к одиноко стоящему контр-адмиралу и поднял над головой «Милосердие короля». Полированная сталь клинка отразила луч по-зимнему неяркого солнца.

– Виновен, – тихо сказала Лика, не отрывая взгляда от трехгранного клинка. – Да свершится правосудие.

Ее голос услышали все, и секретарь опустил кинжал. Милосердного удара в сердце не будет.

В полной тишине, печатая шаг, к осужденному уже шел палач – доброволец из ее личной сотни. Глядя на этого стройного темно-русого парня, приближающегося к замершему на ветру контр-адмиралу, Лика невольно сжала ладонями «Пленителя Душ». Да, этот Камень в ее руках мог творить чудеса. Страшные чудеса…

Ничего чудесного, впрочем, в «Пленителе Душ» не было. Это был Камень. И все. Всего лишь Камень. Ни больше и не меньше. Что чудесного в двигателе внутреннего сгорания или в компьютере? Для нас ничего. Для наших предков и некоторых современников – много, но от этого ни мотор, ни комп не стали чем-то вроде магического амулета или волшебной палочки. И Камень не стал. Лика все это прекрасно понимала, но, пережив то, что ей пришлось пережить, в частности, и из-за этого проклятого «Пленителя», она вынуждена была себе это все время напоминать. Иначе впору было впасть в самое что ни на есть дремучее мракобесие. Ее путешествие на Ту Сторону Ночи такое к себе отношение вполне позволяло, если, конечно, не думать. А если подумать, то в том, что с ней произошло, не было никакой мистики, ничего такого, что было бы невозможно понять и принять, оставаясь в рамках рационального мышления. И ведь Камни дали ей возможность узнать все, что было необходимо для правильного понимания ее, Лики, фантастического Квеста. Да, конечно, все это было запредельно странно, временами страшно, «готично», как любил выражаться Веня Куприянов – ординатор неврологической клиники, где Лика проходила практику в давние уже времена. И все же, несмотря на все изыски и навороты сюжета, случившееся было не только сложно, но и просто. Как посмотришь, так и будет, но в любом случае не сказка, а быль. Не происки богов и чародеев, а эманация разума, пусть и не человеческого, вот и все.

По-видимому, Черные Камни являлись не просто инструментами, созданными когда-то где-то некими разумными существами для своих не вполне понятных или вовсе не понятных целей. Кто бы ни были эти Древние, что бы с ними не произошло четверть миллиона лет назад, они были великими мастерами. Им было доступно многое из того, что кажется невероятным даже для современной, сильно продвинутой науки Аханской империи. Как действуют Камни, что они делают на самом деле и почему? На большинство этих и подобных им вопросов ответов не было до сих пор. Никто не смог выяснить даже того, откуда они черпают энергию. Камни и теперь, через три тысячи лет после основания империи, оставались такими же таинственными артефактами, какими, очевидно, представлялись первым аханкам и црой на заре цивилизации. Однако никакой магии, никакого колдовства в них не было, а то, что было, являлось лишь технологиями другого уровня. Из всего этого, однако, не следовало, что рационально мыслящий человек должен был при встрече с этим чудом развести руками и сказать – не понимаю.

«Понимаю. Ну как умею, так и понимаю, но ведь понимаю!»

Лика не сомневалась, что ее понимание произошедшего достаточно примитивно, но тем не менее даже оставаясь в границах простой «бытовой» логики и оперируя теми фактами, которые имелись в ее распоряжении, она могла объяснить все – ну почти все – чудеса своего Квеста. И объяснение это не казалось ей противоречивым.

Камни создавали, создали, свою собственную вселенную, встроенную в объективно существующую вселенную. Создатели Камней знали о Мире много больше, чем знали аханки, люди или црой, чем знали вуспсу, достигшие своего расцвета пять тысяч лет назад. Более того, возможно, Древние немало поработали в свое время, изменяя вселенную, обустраивая ее, приспосабливая к своим нуждам. Была ли множественность реальностей чем-то изначально присущим космосу, или это был результат деятельности Древних? Точного ответа у Лики, конечно, не было, но она вынесла из своего путешествия стойкое впечатление, что здесь без промысла Древних не обошлось. Но в любом случае очевидно, что именно Камни объединяли все эти реальности в одно целое, точно так же, как соединяли «тропинками» внепространственных переходов объекты, находящиеся на огромных расстояниях один от другого.

Камни существовали долго. Тысячи, десятки, а возможно, и сотни тысяч лет они поддерживали созданную когда-то систему. И все, что находилось внутри системы, все, что являлось ее частью, было доступно воздействию и контролю Камней. Само время становилось частью этой вселенной внутри вселенной и, значит, было открыто для манипуляций Камней. Кто знает, было ли то, что видела Лика, просто «записью» событий, или Камни были способны разрывать не только Пространство, но и Время, открывая двери в прошлое так же легко, как и в иные Реальности? И то и другое могло оказаться правдой, но при этом оба объяснения были вполне «научны», хотя аханская наука на такое способна и не была.

Не наделенные собственным разумом, не обладая свободой воли, не преследуя собственных целей, Камни тем не менее жили своей псевдожизнью. Они, конечно же, не были разумны, но обладали неким подобием искусственного интеллекта. Они были нейтральны, как и положено машине, но человек, находящийся с ними в связи, вероятно, мог получить от них помощь, не универсальную, возможно, даже не эффективную, но помощь. Чего Лика не знала, так это того, как она сама вступила в этот странный союз. Почему Камни ее приняли? Единственное разумное объяснение, которое у нее имелось, связывало этот факт с Золотой Маской и тем, что произошло с Ликой в Саркофаге. Это звучало логично, ведь и принцесса Сцлафш, судя по всему, прошла тот же путь. Однако был еще Вер, который являлся обычным человеком и лишь надевал на себя Серебро, точно так же, как делала это Вика.

Вообще, у Лики было немало вопросов, на которые пока не было ответов, но ни один из них не носил принципиального характера. Во всяком случае, к мистике это не имело отношения. Может быть, к эзотерике, но не к мистике. Ей интересно было бы узнать, в какой мере ее путешествие было создано ее собственной психикой, боровшейся с воздействием «Пленителя Душ», а в какой реальностью мира Камней? Действительно ли она говорила с принцессой и Ойном, и если да, то, как это возможно? С кем на самом деле она говорила? С Вером? Со своим воображением? Или с образом Вера, запечатленным и сохраненным на века в «памяти» Камней? Внутреннее ощущение было такое, что все – правда, хотя и воображение ее, судя по всему, поучаствовало в творении реальности сна тоже. И все-таки Лика чувствовала, все это происходило на самом деле, и, значит, вошедший во вселенную Камней продолжает в ней пребывать даже после того, как закончил свое физическое существование? Но если подумать, был ли этот вопрос более актуален и фантастичен, чем-то, что в ней самой проросла и стала ее неотъемлемой частью настоящая графиня Ай Гель Нор? Ведь, если верить Феде, которого она не раз расспрашивала о графине и ее памяти, матрица не содержала ничего личного. Только факты жизни, знания, но не эмоции. Но именно эмоции женщины-барса, едва ли не оборотня, так уютно устроились в Ликиной душе. И чьи же это были эмоции? Довольно заурядной, как выяснила Лика, «больной на голову» графини или ее собственными? Если кто-то и обладал таким характером, то уж скорее та, давно погибшая на Легатовых полях фурия, а не эта бледная немочь. Но тогда откуда это в Лике? Откуда?

«Узнается, – думала она. – Когда-нибудь узнается. Или нет».

Палач приблизился к контр-адмиралу на два шага, и тишина стала мертвой. Кажется, даже ветер утих, и морские волны затаились, боясь потревожить торжественную и страшную тишину. Прошелестел меч, вырванный уверенной рукой из ножен, и палач ударил. Казнимый был флотским офицером, он мужественно встретил первый удар и сдерживал себя, свою рвущуюся наружу суть, свое страдающее Я, сколько мог – три удара. Много больше, чем мог выдержать обычный человек. Но потом человеческая природа взяла свое, и он закричал. Контр-адмирал Сурайша кричал долго – пятьдесят один удар ритуальной казни – и умирал долго, платя за свое предательство всю цену сполна.

Собравшихся на площади людей его смерть ввергла в ужас. Даже ее гвардейцы побледнели – Лика отчетливо видела их лица – даже циничная, многое в жизни повидавшая Цо закусила губу, но ей самой все это уже было неинтересно. Вот сразу после воскрешения… Тогда да. Тогда она была готова сама рвать предателей на части, на мелкие куски. Своими руками. А теперь… Теперь все это было лишь формальностью, данью закону и политикой. Суд состоялся, приговор вынесен, преступники понесли наказание. Закон суров? Да, он суров. Древние традиции жестоки? О, они не просто жестоки, это просто варварство какое-то, а не традиции культурной нации. Но зато память о Королевском Суде останется жить. Ей предстоит долго тревожить сон ее подданных и ее врагов. И это правильно, потому что если она собирается вернуться – а она непременно вернется! – то свое возвращение следует готовить загодя. Политика – она и в Ахане политика. В Ахане даже, может быть, больше, чем в иных местах.

– Вероятно, ты знаешь, что делаешь, – сказала Йфф.

За окнами дворца стояла глухая ночь. Даже звезд не было видно на закрытом тяжелыми снежными тучами небе, и лишь далекое зарево ярких огней столицы чуть подсвечивало оцепеневший в зимней спячке парк и нижние кромки облаков. Ночное освещение было выключено. Лика любила смотреть на темные деревья. Раньше любила, а теперь… Она только что вернулась с короткого совещания с остающимися, с теми, кто будет хранить королевство в ее отсутствие. Конкретно она говорила с нелегалами. Им предстояло уйти в Тень, и то, что она говорила Фате и ее мужу, Саару и другим кагой, не предназначалось ни для чьих ушей, кроме их собственных. Другие, те, кто будет работать в королевстве легально, даже не будут знать о том, что эти люди остаются. Официально все они улетали вместе с королевой. Впрочем, у Фаты оставались два фрегата и королевская яхта «Чуу» и маршрут, защищенный невскрываемым кодом, ключи от которого хранились у Фаты и ее мужа под очень серьезными печатями. Если возникнет необходимость…

– Куда мы направляемся? – спросила Йффай, не дождавшись отклика на свое первое замечание.

Куда? И в самом деле, откладывать этот разговор и дальше было нельзя. Еще сутки, максимум двое, и они должны были покинуть Ойг и империю. Если не произойдет ничего экстраординарного, то через двое суток. Если произойдет – сразу же, как только возникнет необходимость. Но в любом случае Йфф должна знать. И не просто знать, ей предстоит понять и принять такое, что, несомненно, многое изменит в ней и для нее. Но и начать разговор было не просто, потому, вероятно, и тянула Лика до последнего. Гораздо легче было бы воспользоваться «Пленителем Душ», вот только не могла Лика этого сделать. Не с Йфф. С кем угодно, даже с Фатой – встань так вопрос, – но с Йфф нет. И теперь…

– Йфф, – сказала она как можно более мягко. – Мы не можем лететь в Тхолан. Молчи! – остановила она подругу, хотевшую что-то сказать, может быть, и возразить. – Я знаю Йфф! Я все знаю и все понимаю. Ё… Мой Ё тоже там.

Она осеклась, и впервые за долгие годы на ее глаза навернулись слезы. Один мертв, а другой… Она вспомнила двух мужчин, идущих через канализационный тоннель и последнее объятие.

– Они прорвутся! – решительно сказала она и ударила кулаком по столу. – Прорвутся!

И остановилась, удивленно глядя на осколки закаленного стекла, из которого был сделан стол.

«Я что, разбила его кулаком? – Она недоверчиво посмотрела на свои длинные изящные пальцы, все еще сжатые в кулак. – Это я так психую? Великие боги!»

Но додумать мысль она не успела; вскочившая из своего кресла Йфф сжала ее в объятиях и начала целовать, приговаривая таким голосом, каким, верно, говорила со своей дочерью:

– Не плачь! Не надо! Ты же сильная! Я с тобой… До конца… Я…

И Лика тоже обняла Йфф. Так они и стояли минуту или две, ничего не говоря, но сказав друг другу все, что нужно и можно сказать. Все, да не все, и невысказанное все равно предстояло сказать.

– Йфф, – Лика сказала это, не разжимая объятий, – есть одно место, о нем никто ничего не знает, и мы сможем там…

– Ты говоришь о земле Абеля? – тихо спросила Йфф.

– Что? – Лика не могла поверить в то, что услышала, но интуиция, ее интуиция, которая была уже сродни ведовству, сказала ей: «Да. Да, Йфф знает, как бы странно это ни было».

«А впрочем, что здесь странного? – спросила она себя, и сама же ответила. – Вполне нормальный ход с его стороны».

– Ты знаешь, – признала она.

– Знаю, – подтвердила Йфф, отстраняясь и глядя Лике в глаза.

– Давно?

– Десять лет. – И добавила, предупреждая вопрос Лики: – Старшая Э поставила мне печати.

Вот так просто. Проще некуда. Вика поставила печати, как поставила их когда-то и ей самой. Мог бы и Меш, но в данном случае Вика была лучшим кандидатом в восприемники. И в самом деле, кто же еще, если не самый близкий человек? И Федя ей все рассказал. Ну пусть не все, но основное наверняка. Федя благородный, знал, на что идет, чем рискует, но все равно рассказал. Не захотел жить во лжи. Ай да Федя, ай да сукин сын! А она? Йфф девочка не простая. Это выглядит она, как какая-нибудь Дюймовочка – куколка бриллиантовая – но на самом-то деле она настоящая, без дураков и наигрыша, аханская аристократка. Княгиня, графиня, баронесса… Что еще требуется? Так она еще и флотский офицер, а это, как ни крути, традиция. Нет, не так. Традиция с большой буквы. И все-таки Йфф приняла и прожила с этим десять лет, родила Феде дочь, и ни словом, ни взглядом – даже ей, Лике! – не показала, что знает. Чудны дела твои Господи! Воистину чудны!

– Ну, так, значит, так, – сказала Лика, автоматически повторив любимую присказку Феди. – Значит, на Землю…

Глава 12МЕТЕЛЬ

За Перекатом тракт сначала вильнул вправо, обтекая поросшее могучими дубами подножие Бобра, и две или три мили тянулся почти по самому берегу Норовы между окрашенной уже в цвета осени рощей и быстрой холодной водой, шумевшей на острых камнях. Но затем дорога решительно свернула к западу и начала подниматься на высоты Первой Гряды. Шум речного потока остался позади. Воздух стал суше, а солнце поднялось выше и светило теперь из-за спины, бросая их длинные тени под копыта неторопливо идущих в гору лошадей.

Эта часть пути оказалась не трудной и даже приятной. Сделав в начале подъема один лишь краткий привал, за час до полудня они ехали уже через редколесье гребня гряды. Из-за частых в этих местах свирепых северных ветров деревья по обеим сторонам тракта росли с наклоном к югу. К тому же по этой или иной неизвестной Мешу причине деревья настолько далеко отстояли одно от другого, что лес казался прозрачным и на самом деле просматривался на многие десятки метров во все стороны. Сияющее золото осени наполняло его, как светлое вайярское вино хрустальную чашу, и зрелище это нравилось Мешу не только потому, что было божественно красиво, но и потому, что устроить в таком лесу засаду было не просто. Впрочем, как не уставал повторять Виктор-Ворон,[50] засаду можно устроить везде, хоть в чистом поле – было бы желание, время и умение. А опасность, ждущую их впереди, Меш чувствовал с раннего утра, с того самого момента, когда в предрассветных сумерках они, он и Сиан, выехали с постоялого двора в Птичьем Бору и начали свой дневной переход, который, если планы Меша осуществятся, должен был завершиться уже в вечерних сумерках в Горянке – крошечном городке, приютившемся на восточном склоне Второй Гряды. Третья Гряда, которую чаше называли Железной Стеной, была их целью, но до столицы Сиршей было еще как минимум три дня пути. А вот цитадель Сиршей находилась намного ближе, но дело было в том, что там их никто пока не ждал. К сожалению.

«Подумаешь о дурном, оно и случится». – Ощутив укол внезапной тревоги, Меш бросил взгляд на север.

О погоде он вроде бы и не думал, но «дурное дурному сродственно», как говорят в Вайяре. Думал об одном, случилось другое. Стужок, легонько поддувавший по временам с самого утра, явно усиливался. Холодный северный ветер, застигший путника в пути, да еще и на высотах, и сам по себе неприятность не из последних, но дела, судя по тому, что видел, а главное, чувствовал сейчас Меш, обстояли значительно хуже. Их ожидала метель. Первана – первая в году, обычно короткая, но зато яростная зимняя буря.

С холодного севера, с вершин Ледяного хребта на крыльях стремительно набиравшего силу стужка приближался грозовой фронт. Тяжелая масса иссиня-черных чреватых снегом туч наползала на все еще пронизанное солнечным светом безмятежно-голубое, но быстро темнеющее небо над их головами. Меш по-волчьи втянул носом воздух и покачал головой. Сомнений не было, он знал, пройдет не более получаса, и начнется снегопад, который ближе к вечеру выродится в метель. Но метель, как тут же понял Меш, была только метелью. А вот запах опасности, который он только что почувствовал, был недвусмысленным напоминанием о том, что они находятся на чужой земле, где нет друзей, и помощи ожидать не от кого.

Чужой, опасный и нетерпеливый интерес, заставлявший шевелиться волосы на его загривке, был уже привычен, и Меш не склонен был уделять ему больше внимания, чем он того заслуживал. Хотя за последние несколько часов враги – а то, что это были враги, он знал наверняка – явно сократили дистанцию. Однако теперь Меш уловил чужое дыхание и где-то впереди, не очень близко, но вряд ли по-настоящему далеко. Он оглянулся через плечо на едущую в нескольких шагах позади него Сиан и встретил ясный взгляд и чарующую улыбку, расцветшую на ее дивных губах. Секунда, краткий миг, вместивший тем не менее много больше, чем мог бы содержать даже долгий и откровенный разговор, и женщина, глаза которой только что заглянули ему прямо в душу, чуть приподняла уголки губ. На мгновение под верхней изящно очерченной губой мелькнули белоснежные клыки, и Меш задохнулся от любви и нежности. Горячая волна обдала его с головы до ног, прогнав тревогу, победив холод.

Такую улыбку – «дивный привет» – мечтает получить от любимой дамы любой кавалер. По обычаю, такая улыбка находилась за гранью приличия, потому что означала недвусмысленное приглашение и даже поощрение, если не приказ, быть решительнее. Однако н'Сиан, родившая ему троих детей, могла позволить себе и не такое, не уронив чести и не умалив достоинства. Вот только «дивный привет» был послан Мешу тогда и там, где и когда ни о каком «сладком» продолжении, во всяком случае, в ближайшие часы, и мечтать не приходилось. Но сердце дрогнуло, и душа запела, и, значит, Сиан опять угадала верно, и сделала то, что должно. Потому что «с поющей душой», как верно заметил старый пьянчуга С'Тияш, «кавалер может станцевать менуэт даже с Бледной Девой».

И ведь так уже было. Так. Почти так. Иначе. Но юная красавица, голубые глаза которой были темны от непролитых слез, робко приподняла уголки губ, и сердце Меша дрогнуло, пропустив такт.

Это случилось много лет назад. Меш шел в Железную Башню, и чутье подсказывало ему, что обратной дороги не будет. Но его дорога была «тропою Чести и Долга», и он не мог свернуть, остановиться или повернуть назад, потому что на этом пути компромиссы невозможны. И так все сложилось тогда, так мучительно и так безнадежно неправильно, что он едва не поддался искушению протянуть руку Тени. Болела душа, сердце сжимала жалость, не к себе, но к ней, оставшейся стоять у циклопической лапы Мертвого Льва, глядящей вслед уходящему навсегда Мешу. Весь долгий путь, триста метров по диагонали через мощенную старым булыжником Львиную площадь, он чувствовал спиною ее взгляд, но не посмел обернуться. Оборачиваться с Пути и так плохая примета, но посмотреть на Сиан – пусть и в последний раз – было выше его сил, тяжелее Долга, страшнее смерти.

И все-таки он оглянулся тогда. Уже на ступенях старинного дома, облицованного снежно-белым мрамором, за три шага до плиты матово-алого стекла, прикрывающей вход в штаб-квартиру тайной политической полиции империи, Меш задержал свой шаг и посмотрел через плечо назад. И он увидел одинокую фигурку, застывшую между лапами огромного базальтового зверя. Увидел ее божественно прекрасное лицо, печаль, и страх, и невыплаканные слезы в ее волшебных глазах и уже было пожалел о том, что сделал, но вдруг… Как она поняла, что триста метров для него не расстояние? Откуда узнала, что Меш видит ее так же ясно, как если бы она стояла в двух шагах от него? Что вообще, во имя Бородача,[51] творилось тогда в ее душе?

Но вдруг робко дрогнули и стыдливо приподнялись уголки ее губ, и два белоснежных клыка на краткое мгновение показались из-под верхней губы. И сердце Меша дрогнуло, сбивая ритм, и он почувствовал, как наполняется его душа суровой силой, способной противостоять всему, что могут предложить ему, принцу Меш-са-ойру, люди и боги. Он улыбнулся Сиан, не зная, способна ли она увидеть его улыбку, и отвернувшись, бестрепетно вошел в Башню, чтобы выполнить взятые на себя обязательства. Вот как случилось, что, выйдя из Башни через восемь дней, обласканный нежданной щедростью императора, превратившись из беглеца и изгоя в князя, он более не мучил себя сомнениями и, увидев Сиан снова, не откладывая и не стесняясь присутствия посторонних, сразу же объявил ее своей женой.

Они поженились десять лет назад, и все эти годы Меш не переставал удивляться истинному чуду их невероятной встречи и тому, что все эти годы ее Любовь и Преданность звучали в унисон его собственной Любви и Служению. Меш знал доподлинно и помнил во всех деталях, когда и как огонь любви, вспыхнувший в его гневливом сердце, победил черное пламя ужаса и вины, в которых корчилась его душа, обреченная платить цену свободы. Он полюбил Сиан, еще не зная, какая светлая и стойкая суть заключена в образе девушки-мечты, пришедшей, как ему показалось вначале, не иначе как из Мира Грез; какое мужественное и веселое сердце бьется, скрытое за дивными холмами ее грудей. Воплощение любви земной поразило Меша и зажгло его кровь, но дальнейшие события показали, что дар богов был недостаточно им оценен и понят был поверхностно, если не сказать, примитивно. Боги, в своем щедром величии, не просто спасли н'Сиан через него, Меша, и не только вернули к жизни самого Меша, используя ее, как причину и инструмент. Всеблагие даровали Мешу нечто неизмеримо большее. Они позволили ему узнать счастье истинного Подвига Любви, притом Любви Разделенной между ним, князем Мешем принцем Сиршем, и ею, княжной Сиан принцессой Вейж. За что он удостоился величайшей награды, о которой только может мечтать истинный кавалер, или, по-другому, в чем заключался промысел Вечносущих, Меш не знал. Он подозревал, однако, что такие вещи не зря случаются и неспроста остаются непостижимыми. Не дано человеку постичь такое, и правильно, что не дано. Но с тем большей жадностью пил Меш нежданное счастье любви, тем яростнее готов был защищать бесценный дар богов. «Одни боги знают, что и почему они совершают, – сказал поэт. – Люди же обязаны понимать, когда оказываются частью божественного Деяния».

– Сударыня, – мягко сказал Меш, обращаясь к Сиан. – Нам предстоит уйти с проторенных путей. С севера идет буря.

– А с востока враги, – закончила за него Сиан. Голос ее был нежен, и его можно было пить, как сладкое черное вино, пьянея, но не пресыщаясь.

– Вы тоже почувствовали? – спросил Меш, скрывая за вопросом правду об истинном положении дел.

– Да, – серьезно ответила ему Сиан. – Скоро час, как я чувствую их дыхание.

Она робко улыбнулась, как бы извиняясь за слабость своего Дара, но стесняться ей, в сущности, было нечего. Даже такой слабый Дар, каким обладала Сиан, был большой редкостью. В аристократических семьях Вайяра колдовские способности практически не встречались. Даже у женщин. Меш полагал, однако, что именно он разбудил дремавший до времени Дар Сиан. Это предположение, отнюдь не казавшееся ему беспочвенным, навело Меша на мысль, что, возможно, проблема заключалась не в абсолютном отсутствии у большинства людей способностей определенного рода, а в том, что большинству из них было не дано самостоятельно разбудить свой собственный, присущий им от рождения Дар.

Меш еще секунду смотрел на Сиан, потом улыбнулся ей и, отвернувшись, направил своего коня прямиком в лес.

Идея уйти с тракта была не бесспорна. С одной стороны, по прямой до Туманного лога здесь было всего ничего, не более восьми миль, а там, в деревне, и корчма имелась, и проходила Гуртовая тропа, выводящая прямо к Малому Седлу – перевалу на Второй Гряде, где тропа сливалась с Торным трактом, по которому они до сих пор, собственно, и двигались. Выгоды здесь были просты и очевидны. Пойдя по прямой, они получали шанс, сократив время в пути, быстрее выйти из-под снегопада и одновременно уйти от преследователей, которые, судя по всему, были местными разбойниками и от намеченных в жертву путешественников такого шага никак ожидать не могли. Но, с другой стороны, путь в горах по бездорожью легким быть не обещал, иначе все срезали бы здесь дорогу, но поступали так немногие. И ведь часть этого пути им все равно предстояло пройти во тьме сквозь пургу, если, вообще не через бурю. Но вот какое странное дело, чувство Удачи подсказывало Мешу, что его решение правильное, а почему так, узнать им предстояло позже. И чтобы узнать это, сначала следовало пуститься по неверному пути и пройти его, а там как Бородач рассудит, так и случится.

За следующий час-полтора, пользуясь все еще хорошей видимостью и относительной защитой от крепнущего стужка – редкие деревья все же гасили силу ветра, – они довольно споро пересекли гребень горы и спустились по пологому западному склону к Низовой Бегунье. Но уже когда они переходили мелкую речку вброд, ясный прозрачный свет сменился сиреневыми сумерками, а стужок набрал нешуточную силу. Сразу стало холодно, и предприятие перестало казаться приятной прогулкой в горах. Впрочем, ничего неожиданного в этом для Меша не было, и для Сиан тоже. Они ведь с самого начала знали, что легко не будет.

Первые хлопья снега, мелкие и колючие, принесенные порывами холодного ветра, застали их пробирающимися по заваленному крупными валунами берегу обмелевшей после летней жары реки. Здесь они уже шли пешком, ведя лошадей в поводу, медленно (навстречу ветру), зигзагами (обходя камни), и Меш не столько зрением – вокруг стремительно темнело, и черные тени искажали вид, – сколько чутьем, упорно искал вход в Ворота Ночи. Если верить карте, а карта, которой пользовался Меш, была составлена еще картографической службой Легиона и доверять ей можно было вполне; так вот, если верить этой совершенной карте, вход в ущелье должен был находиться почти прямо перед ними, но, видимо, спускаясь с горы, они взяли несколько больше к югу, чем предполагал Меш в начале. На практике это означало, что теперь они должны были идти на север, двигаясь против ветра, который сбивал дыхание и леденил кровь. Лошади страдали тоже, но все-таки шли вперед, подчиняясь непреклонной воле людей. «Держать» лошадей было не просто, и пожалуй Меш не справился бы один, но Дара Сиан вполне хватало на то, чтобы помочь ему в этом. Так они и тащились сквозь снегопад, быть может, считаные часы, а может быть, и сутки напролет, хотя Меш доподлинно знал, что прошло не более двадцати минут до того момента, когда в полого уходящей вверх каменной щеке горы открылась наконец темная трещина разрыва. Ворота Ночи приглашали их с Сиан войти в затопивший узкое ущелье мрак беспросветной ночи.

Они постояли немного на «пороге», прислушиваясь к себе и к набиравшей силу метели, и, если Сиан, по-видимому, не смогла почувствовать ровным счетом ничего, Меш узнал все, что им нужно было знать. Он «услышал» в ущелье лишь мертвую тишину и холод совершенно пустого пространства, и это было лучшее из того, на что они с Сиан могли теперь рассчитывать. Путь был открыт, и это на самом деле была кратчайшая дорога к Туманному логу.

В ущелье оказалось гораздо лучше, чем в низине у подножия гряды. Здесь почти не было ветра, и на пути лежало не слишком много больших камней. Поэтому даже в темноте через ущелье можно было идти достаточно уверенно, а значит, быстро, правда только пешком и имея способности Меша. Чутье не обмануло его ни разу, и, сохранив в целости свои и лошадиные ноги, они уже через три часа вышли из ущелья и увидели сквозь летящий снег слабые огни находившейся значительно выше них деревни. Редкие огоньки мелькнули и исчезли за черно-белым крылом метели, но дело было сделано, и Меш и Сиан и даже их лошади успели уловить направление. Близость человеческого жилья, казалось, прибавила сил и людям и животным, но хотя идти теперь было совсем уже недалеко, на самом деле это был самый трудный участок пути.

Они поднимались по неровному склону горы, достаточно пологой в этом месте, чтобы по ней вообще можно было подняться. Но все равно временами уклон достигал градусов сорока, и штурмовать его в лоб, особенно имея в поводу больших лошадей той'йтши, было нельзя. Идти было трудно. Давала о себе знать усталость, скрюченные деревья, скальные выступы и каменные осыпи мешали им, а сильный холодный ветер швырял в них сухой колючий снег. Даже для Меша подъем оказался нелегким испытанием, но о себе он не подумал ни разу, беспокоясь в основном за Сиан и немного – за утомленных тяжелым переходом лошадей. Однако Сиан была бестрепетно спокойна и упорна. Как всегда, без жалоб переносила она тяготы пути, и человек, не знавший ее так, как знал ее Меш, был бы поражен, увидев ее сейчас на горном склоне, погруженном во тьму и снежную бурю. Действительно, глядя на княгиню Нош, находящуюся в привычной для нее и уместной в ее положении обстановке, например в княжеском дворце на Золотом плато или в Собрании Старейшин в недавно отстроенной столице Ношей, трудно было представить себе, что княгиня обладает силой и мужеством настоящего бойца. Даже Меш, казалось бы, знавший свою Сиан лучше кого-либо другого, временами впадал в заблуждение, полагая ее слабой и изнеженной. Впрочем, в жизни нет абсолютных истин, и все познается в сравнении. По сравнению с самим Мешем не только дама Нош, но и многие кавалеры его собственной свиты могли показаться оранжерейными цветами. Вот «только точка отсчета в этом случае изначально лежала далеко в области экстремальных значений».

«О да! – усмехнулся в душе Меш, вспомнив брошенное Максом как-то между делом определение. – Дракон умеет выражаться так, что дух захватывает даже у тех, кто, как я, знает все эти мудреные книжные слова».

Чувство времени говорило Мешу, что сейчас едва ли больше пяти часов после полудня, но все остальные чувства дружно кричали о том, что полночь давно уже осталась за спиной медленно и трудно поднимающихся в гору людей. Казалось, что они идут так сквозь ночь и пургу, долгие часы; что путь их бесконечен и цель недостижима; что предел их сил уже почти достигнут, и недалек тот момент, когда обессилевшие люди смирятся с неизбежным, остановятся, отпустят лошадей и опустятся на холодные камни, чтобы больше с них не встать. И все-таки они шли, упорно передвигая ноги, преодолевая усталость и преграды, воздвигнутые на их пути, случаем и природой, богами или демонами, и они дошли. Порыв ветра раздернул на секунду смертельную завесу пурги, и перед ними совсем близко, в каких-то считаных метрах впереди, открылась сложенная из дикого камня стена дома с окном, закрытым деревянными ставнями. В ставнях было прорезано крошечное оконце в форме замочной скважины, и сквозь него, как улыбка жизни, мелькнул свет, рожденный живым огнем.

Через несколько минут они уже входили во двор корчмы, и ежащийся от холода парень в овчинном тулупе принимал у них поводья измученных лошадей, и что-то глухо мыча, он был то ли немым, то ли безъязыким, указывал на дверь большого каменного дома. И вот уже открылась тяжелая деревянная дверь, пахнуло навстречу жильем, теплом и жарящимся на огне мясом, и они вошли в общий зал корчмы. Вначале свет, заливавший помещение, показался Мешу слишком ярким, но он быстро справился с резкостью перехода от тьмы к свету и увидел, что на самом деле освещена корчма не слишком хорошо. Свет приходил от двух очагов, расположенных по обе стороны зала, вернее от горящих в них дров и от немногочисленных масляных ламп, стоявших на стойке и на столах.

Общий зал оказался довольно просторным, но низким, прижатым к земле тяжелым бревенчатым потолком. Земляной пол был присыпан опилками, и на пространстве между двумя открытыми очагами, а также входной дверью и стойкой помещались три больших длинных стола и несколько столов поменьше. На левом очаге жарился барашек, и около него суетился мальчишка, который, по всей видимости, должен был крутить вертел, но сейчас поливал мясо растопленным жиром, который зачерпывал большой ложкой на длинной деревянной ручке из укрепленного под тушей противня. За стойкой никого не было, но за столами сидели немногочисленные гости: трое немолодых мужчин, скорее всего гуртовщики, – за длинным столом справа; дородный мужчина средних лет и юноша за столом у самой стоики – по виду это был проезжий купец со своим помощником, и молодые мужчина и женщина, от которых пахло страстью. Эти последние сидели в левом дальнем углу, за очагом, где тени были особенно густы, и их лиц Меш рассмотреть не смог.

Меш выбрал стол, стоявший слева от входа, между стеной и очагом, и как бы отдельно от других, свалил под стену седельные сумки и дорожные мешки, помог Сиан сесть за стол и наконец уселся сам, предварительно сняв с пояса длинный кавалерский меч в простых кожаных ножнах и поставив его рядом с собой. Со своего места он мог видеть весь зал и всех в нем присутствующих, не теряя при этом свободы маневра и имея за спиной каменную стену, а Сиан сидела в углу, защищенная стенами, столом и самим Мешем. Они только успели устроиться, как из низкой двери за стойкой выкатился маленький круглый и совершенно лысый корчмарь, сопровождаемый крупной высокой девушкой, держащей в руках большой деревянный поднос с «первым голодом», предназначенный для них с Сиан.

– Водки! – сказал Меш подошедшему к ним корчмарю, пока девушка – служанка за все и вдобавок наложница старого мерзавца, как тут же понял Меш, расставляла перед ними глиняные тарелки и деревянные кружки. – И похлебку. – Меш с первой секунды почувствовал острый запах разваренной фасоли. – И, конечно, мясо и черное вино.

– Хорошее вино! – добавил он, отодвигая от себя кружку.

– Вино? – переспросил корчмарь и, подняв кружку, предназначенную Мешу, понюхал ее содержимое, смешно морща свой широкий поросший седыми волосами нос.

– И правда, – согласился он спустя мгновение. – Ваша правда, мой господин! Паршивое вино! Вайям! Как ты, дура деревенская, могла налить господам такое подлое пойло?! Это же ужас какой-то, а не вино! Заменить!

Девушка покраснела и, не сказав ни слова в свое оправдание, опрометью бросилась выполнять приказание, унося с собой обе кружки с вином, которое сам же хозяин в них и налил.

«Без обмана даже дети не родятся», – не без иронии вспомнил Меш бытовавшую в этих именно местах поговорку.

А корчмарь между тем продолжал извергать проклятия, направленные против тупых деревенских шлюх, не способных отличить знатного путешественника от пропахшего хлевом селянина, извиняться и объяснять, как он расстроен и как потрясен случившимся недоразумением. При этом он ни секунды не стоял на месте, приплясывал и облизывал клыки, которые то и дело бесстыдно обнажал, и успевал как бы между делом вставлять в ту околесицу, которую нес с подлинным артистизмом, свои отнюдь не праздные вопросы к Мешу.

На вопросы Меш отвечал односложно и уклончиво, клоунаду хитрого корчмаря рассматривал с умеренным интересом и терпеливо ждал горячую еду, водку и вино. Ждать, впрочем, пришлось недолго. Вайям вернулась быстро, все с тем же подносом в руках, но теперь на подносе стояли уже не только кружки с вином, но и серебряные чарки с водкой, и глубокие глиняные миски с похлебкой. Над похлебкой поднимался густой ароматный пар, что свидетельствовало не столько о том, что варево было только что с огня, сколько о том, что в корчме было, мягко говоря, не жарко. Просто Меш и Сиан, пришедшие с настоящего холода, без подсказки пара заметить этого не могли.

Крепкая настоянная на орехах и горных травах водка обожгла горло, струей пламени прошла насквозь через пищевод в пустой желудок и уже оттуда дохнула живительным теплом, жаром заключенного в ней огня, растеклась по уставшему телу, согревая, снимая усталость, пробуждая здоровый аппетит. Меш довольно хмыкнул и принялся за похлебку. Она оказалась вкусной – или он просто проголодался? – густой и острой. Он ел быстро, но аккуратно, не теряя достоинства. Он достаточно долго жил как животное, чтобы позволить себе теперь хотя бы на секунду перестать быть человеком. Меш ел, изредка обмениваясь короткими вежливыми репликами с женой, и незаметно для окружающих изучал их с любопытством путешественника, интересом естествоиспытателя, вниманием разведчика. К тому времени, когда в глубоких глиняных мисках закончилась похлебка и молчаливая служанка Вайям подала на деревянном блюде жареное мясо, нарезанное крупными ломтями, то есть очень быстро, Меш узнал достаточно, чтобы не испытывать никаких опасений по поводу находившихся в корчме людей. Но и интереса, как выяснилось, они не представляли тоже. Впрочем, не совсем так. Любовники, сидевшие в темном углу, были ему, несомненно, чем-то интересны, вот только он никак не мог понять чем?

Было в этой паре что-то такое, что привлекало к ним внимание Меша, однако след был слабый, и сказать по их поводу что-нибудь определенное он не мог. Пока не мог.

Запах жареного мяса заставил его оживиться и отвлечься от размышлений о непознанном. Улыбнувшись Сиан, он спросил, не желает ли она отведать мяса, и в этот момент дверь справа от него распахнулась, и вьюжная ночь – хотя невидимое сейчас солнце едва ли перевалило за седьмую линию – ворвалась в уют общего зала порывом холодного ветра, несущего с собой снежный заряд. Непогода сыграла с Мешем плохую шутку. Он забыл, что снег и ветер не только застилают зрение, они способны замутить и Видение. Меш не учуял врагов в хаосе бури, не увидел их и не услышал, пока они сами не пришли к нему. Он снова коротко взглянул на Сиан, глаза их встретились на миг («Они здесь», – сказали его глаза. «Я готова», – ответили ее глаза), и Меш встал навстречу вошедшим с холода.

Их было пятеро, крепких мужчин-той'йтши, одетых в овчинные полушубки, меховые шапки и сапоги из толстой воловьей кожи. Все они были вооружены и опасны каждый порознь, но все вместе они были опасны вдвойне. Примерно так, как это происходит с волками, сбившимися в стаю. Волки. И их вожак, как и подобает вожаку, вошел первым и, сразу пройдя на середину зала, стоял теперь там, настороженно осматриваясь. Он был высок и коренаст. Меш почувствовал его нешуточную силу и уверенность в себе, порождаемую опытом бурной и полной опасностей жизни и оружием, которое конечно, было скрыто сейчас под одеждой и которым вожак, несомненно, умел пользоваться.

Их взгляды встретились, и мужчина хищно осклабился, бесцеремонно показывая нижние и верхние клыки одновременно.

– Ничего личного, мой господин, – сказал он глухим лающим голосом. – Вы любите сладкое, а я люблю деньги. Вы взяли без спроса женщину, ее братья заплатили мне за вашу голову. Таков закон.

«О чем он? – удивился Меш. – Ах, вот оно что!»

Пока главарь говорил, его люди споро и почти бесшумно распределились так, чтобы охватывать стол Меша со всех сторон. И то, как быстро они «прочли» ситуацию, как слаженно споро, но без суеты действовали, как двигались и как были вооружены, многое сказало Мешу о них и об их вожаке. Сомнений быть не могло, это были люди из Ночного братства – лучшие наемные убийцы и телохранители Западного Вайяра. Ну что ж, они были достойными противниками, но их преимущество перед Мешем было мнимым, хотя они об этом, естественно, еще не знали.

Вожак закончил говорить, и на общий зал упала мертвая тишина, потому что и корчмарь и гости не то что говорить или двигаться, даже дышать, похоже, перестали, впав во вполне оправданное оцепенение. Нет, не все. Слева за спиной шагнувшего навстречу убийцам Меша встал из-за стола «любовник». Меш услышал, как тот встает, делает шаг из-за стола и обнажает длинный, если судить по звуку, кавалерский меч.

«Вполне сносно, – оценил Меш. – И вдобавок благородно».

«У него есть честь», – отметил Меш.

Двое наемников тут же развернулись к непрошеному, впрочем, как посмотреть, союзнику Меша, еще раз продемонстрировав отличную выучку и хорошее понимание ситуации. Теперь обнажили оружие и они. Наемники были вооружены короткими, но широкими и тяжелыми солдатскими мечами, а вот их вожак не тронул такой же, как у них, меч, висящий на его широком кожаном поясе, а достал из-за спины длинный кавалерский. И снова осклабился, показывая желтые прокуренные клыки.

Меш усмехнулся в ответ и левой рукой вынул из ножен, зажатых в правой, свой меч. На самом деле в этом не было никакой необходимости. Все уже было решено, и стоящие перед ним люди людьми по большому счету уже не были, а были тенями, еще не ведающими, что их физическое существование под Алмазным Куполом закончено. Однако порядок должен был быть соблюден, и Меш обнажил меч, которым он конечно же мог их всех убить, но смерть к наемникам пришла не от него. За спиной Меша плавно и бесшумно встала Сиан, и Меш увидел, как расширяются зрачки убийц. Это было все, на что они были способны. Сиан просто не оставила им времени на что-нибудь еще. Меш не видел ее сейчас, но он знал, что видят наемники в свой последний миг.

Сиан стояла, обратив к ним застывшее в ничего не выражающей маске лицо и вытянув вперед руки, посылающие им смерть. Она уже успела один раз резко встряхнуть кистями своих изящных рук, как будто стряхивала с них капли воды. Прием так и назывался – «капли упали». Капли упали. Пара феам – узких метательных ножей без рукояти – уже летела к наемникам, неся им смерть, и другая пара легла в пальцы Сиан, чтобы тотчас уйти в полет, а на освободившееся место готовы были выскользнуть из вшитых в рукава ее платья обойм еще два ножа. Один лишний.

В отличие от Вайяра, где о таком, может быть, только слышали, но никогда не видели, на северо-востоке Той'йта феам были самым обычным делом. Но даже там редко встречались настолько искусные мастера феам-ашрай, каковой являлась княгиня Нош. Сиан обладала редким природным даром, учили ее великолепные мастера – братья Д'Реш и С'Коеш, служившие в егерском полку специального назначения князя Ноша, – а лоск наводил сам Ворон, техника метания которого относилась уже к разряду высших искусств.

Пять ножей убили пять человек, разбив трем из них кадыки и поразив еще одного в висок, а последнего – в сердце. Но и шестой нож не пропал зря, он перебил запястье на руке вожака, держащей меч, одновременно с тем как пятый пробивал кольчугу над его сердцем, открывшимся на мгновение в распахнувшемся от резкого движения полушубке. Все закончилось, едва успев начаться, и пять мертвых тел упали там, где еще секунду назад стояли живые люди.

– Поразительно! – нарушил тишину «любовник», медленно – он, по-видимому, знал, что в таких случаях не стоит делать резких движений, подходя к Мешу. Его голос был полон откровенного восхищения: – Я восхищен, сударыня.

Он был высок и строен, и его лицо, открывшееся наконец Мешу, разом разъяснило все его недоумения. Ньюш повзрослел, конечно, но лицо его за прошедшие годы изменилось не слишком сильно.

– Ньюш из дома Сирш к вашим услугам, господа, – сказал Ньюш, склоняя голову в учтивом поклоне. – Возможно, вы не знаете, но вы спасли жизнь мне и моей даме.

Ньюш снова склонил голову, признавая себя должником. Впрочем, он не замедлил озвучить это обстоятельство, как того и требовал этикет, не допускающий неопределенности и недомолвок в вопросах чести.

– Я ваш должник, кавалерственная дама. И ваш, кавалер.

– Сударыня, разрешите представить вам кавалера Ньюша из дома Сиршей, – серьезно сказал Меш, обращаясь к Сиан.

– Принца, – нехотя поправил его Ньюш.

– Вот как, – поднял бровь Меш. – Прошу прощения. Об этом я просто не знал.

– Сударыня, – он снова повернулся к Сиан, – князь Ньюш принц Сирш.

– Принц, – теперь Меш снова смотрел на Ньюша, – моя жена, дама н'Сиан Нош. Соответственно я кавалер Ф'Меаш Нош. К вашим услугам.

Меш склонился в приличествующем случаю поклоне, не роняющем достоинство, но подчеркивающем особое уважение к собеседнику. Когда он поднял взгляд, то смог рассмотреть и даму принца, которая тоже выбралась из тени и подошла к ним. Она была не высока, но хорошо сложена, блестящие черные глаза с восхищением и ужасом смотрели на Сиан из-под низкой челки. Волосы у дамы были великолепны. Шелковистые, как бы светящиеся, рыжевато-каштановые волны волос ниспадали на ее покатые плечи.

– Дорогая, – улыбнулся Ньюш. – Разреши представить тебе даму и кавалера Нош. Господа, моя возлюбленная, дама м'Раен Гаош.

Таким образом, ритуал знакомства был соблюден, и можно было переходить к менее кодифицированным, но более насущным вопросам.

– Уберите падаль, – распорядился Ньюш, даже не взглянув на корчмаря. – И накройте стол для меня и моих гостей.

– Надеюсь, господа, вы примете мое приглашение? – добавил он, обращаясь уже к Мешу и Сиан, и добавил, уловив вопрос во взгляде Меша: – После того как я представился во весь голос, таиться уже не имеет смысла, а граница княжества Сирш находится отсюда всего в половине дневного перехода.

– Мы принимаем ваше приглашение, принц, – серьезно кивнул Меш, с интересом рассматривавший своего сводного брата. Ньюш начинал ему нравиться.

– Как я понимаю, злодеи приняли нас за вас, – сказал Меш, когда они расселись за столом и пригубили вино.

– Увы! – ответил Ньюш с виноватой улыбкой. – Честно говоря, я уже решил вмешаться и устранить недоразумение, но дама н'Сиан не оставила мне ни единого шанса, чтобы продемонстрировать доблесть, – он иронично улыбнулся, скосив глаза на свою женщину, – и постоять за честь дома Сиршей.

– Полно, принц, – улыбнулась в ответ Сиан. – Случай и мой супруг предоставили мне возможность опробовать на практике то искусство, которому я обучалась с детских лет. Неужели вы думаете, что кавалер Нош не справился бы с этими мужланами? А вдвоем вы изрубили бы их раньше, чем мы с дамой м'Раен успели бы понять, что здесь происходит на самом деле.

Судя по выражению лица Ньюша, он отнюдь не был уверен, что сказанное Сиан соответствует истине. И он был прав. Для обычного, пусть даже хорошего бойца, эти пятеро могли стать серьезной проблемой. Вполне возможно, даже нерешаемой проблемой. Нужно было быть Мешем, чтобы сразиться с ними на равных, имея шанс уложить их всех и остаться живым. Наемники были не из последних.

Но как упали кости!

Меш мысленно усмехнулся и отпил немного вина из своей кружки. На этот раз вино было по-настоящему хорошим. Отменное вино из великолепного винограда, выращенного на склонах Первой Гряды. Меш пил его маленькими глотками, задерживая каждый из них во рту на краткий миг дольше, чем при обычном питье. Он смаковал напиток и думал о том, как порой щедр бывает Бородач и какие хитросплетения жизненных путей готов создать изобретательный Случай, отпущенный в свободный полет по его воле. Чувство удачи, возникшее у него несколько часов назад на Торном тракте, в минуту, когда ни о какой удаче, казалось бы, и речи не шло, не обмануло Меша. Все случилось как случилось, но лучше этого быть, очевидно, ничего просто не могло.

Итак, ночные охотники искали Ньюша. По-видимому, тот, кто их послал, вернее, оплатил их рвение, не объяснил им в деталях, кого следует искать. И был прав, если подумать. С чего бы ему было проявлять излишнюю дотошность? Надо было иметь совершенно извращенное или, напротив, изощренное донельзя воображение, чтобы предположить, что в это время года и в этих местах могут появиться другие двое – дама и кавалер, путешествующие без свиты в сторону владений Сиршей. Что учудил Ньюш, можно было догадаться и без объяснений, которых от него все равно не дождешься. Честь дамы и прочая ерунда в том же роде. Но не суть важно, как изволит выражаться Ворон в подобных случаях. Важно другое. Дороги их сошлись в этой корчме тогда и так, что никаких особых ухищрений, чтобы попасть в цитадель Сиршей, Мешу теперь не требовалось. Он попадет туда легко и просто, как друг и гость принца Ньюша, как спаситель монаршей чести и головы. А значит, не зря ушли они с Сиан с Торного тракта. Не просто так шли сквозь горы и снежную бурю. Они шли и пришли ровно тогда, когда должны были оказаться в этой богами забытой корчме. И что на это скажут наши атеисты? Семьдесят лет назад, когда в этих краях бушевала гражданская война, вернее война всех против всех, Ф'Чаеш, поэт и воин, прославивший свое имя множеством побед и чудных стихов о любви, но более своими философскими трактатами, сказал: «Всему есть причина, и смысл содержится в любом человеческом поступке, хотя временами смысл этот отнюдь не очевиден». Аминь!

Глава 13В ЦИТАДЕЛИ

Что должен чувствовать человек, возвращаясь после долгих лет разлуки домой? А если это было изгнание? Если ты возвращаешься с чужим лицом и чужим именем, став и на самом деле другим человеком? И все-таки подразумевается, что возвращение домой это не просто возвращение в утраченное прошлое. Дом остается Домом, и время не властно над этим чувством, потому что оно есть не что иное, как чувство обретения, а не сожаления об утраченном. Однако после десяти лет жизни «после жизни», сделавших Меша тем, чем он являлся теперь, Меш возвратился в то единственное место во вселенной, которое он мог, хотя бы и формально, назвать родным домом. Однако замок Сиршей являлся также именно тем местом, где Меш много и долго страдал и где он совершил Непрощаемое, затмевающее все прочие жестокие вещи, содеянные им в тот злосчастный день, в тот страшный день, который и стал для него последним в цитадели князей Сирш.

И вот Меш снова шел по коридорам и галереям замка, узнавая даже мельчайшие детали, улавливая знакомые запахи и впитывая ставшую частью его собственного Я ауру родового гнезда князей Сирш. Меш не опасался того, что будет узнан, слишком многое изменилось в нем и слишком грубый, гротескный, а значит, неверный образ Меша мог сохраниться в памяти тех, кто еще мог его помнить. Меш-идиот, Меш-животное, чудовище Меш. За этими словами, как за пеленой тумана, скрывалось то, что могли вспомнить о нем обитатели замка, а значит, Мешу не следовало беспокоиться о таких вещах, но приходилось тревожиться о своей собственной душе, которая снова страдала, переживая мгновения прошлого с остротой только что случившегося. Время оказалось бессильно перед магией места. Прошлое не исчезло, и Меш вынужден был согласиться, что идея посетить это место наверняка была внушена ему кем-то из Демонов Воздаяния. Однако так или иначе, но существовал ведь и Долг. А Долг сильнее смерти и тяжелее жизни, как говорили в Вайяре еще во времена дедов его дедов.

Галерея кавалеров, украшенная доспехами славных предков, вывела их в огромную и мрачную Судебную Палату, где на возвышении из черного базальта стоял княжеский трон. Однако Меш лишь мельком взглянул на массивное кресло, целиком вырезанное из ствола каменного дуба, и проследовал дальше, туда, куда увлекал его и Сиан спешащий на встречу с отцом взволнованный и нетерпеливый Ньюш. Через мгновение вслед за быстро идущим принцем они вошли в предупредительно распахнувшиеся перед ними высокие двери справа от трона, прошли по короткому и узкому коридору до других дверей, которые охраняли два кавалера из княжеской Ближней сотни, и, миновав их, попали наконец в святая святых цитадели – приватный кабинет старого князя.

Княжеский кабинет был просторен, но в нем очевидным образом не хватало света, впрочем, как и везде в замке. Узкие стрельчатые окна, которые, как знал Меш, находились прямо напротив входа, были сейчас скрыты за тяжелыми портьерами, имитирующими гобелен. Свет приходил от горящих в камине дров и от ароматических свечей, зажженных в нескольких семисвечниках. Освещено более или менее было только пространство, в котором находился сам князь. Все остальное терялось в полумгле.

Старый Сирш – а теперь он был уже, несомненно, старым – сидел в кресле справа от камина. Прошедшие годы выбелили его по-прежнему длинные волосы. Глубокие, как овраги предгорий, морщины избороздили некогда красивое и властное лицо. Глаза потускнели, и многочисленные недуги превратили кожу князя в подобие старого бурого пергамента. Исчезла и горделивая осанка, князь сидел в глубоком кресле ссутулившись, и немощь его сильного в прошлом тела была откровенна, как последнее прости. Однако при их появлении Сирш оживился и даже улыбнулся, но тем более жалким и старым показался он Мешу, не ожидавшему, несмотря на умение здраво оценивать факты жизни, что его отец так же подвластен времени и судьбе, как и любой другой смертный. Впрочем, кавалер Нош не мог, что естественно, испытывать при виде князя никаких иных чувств, кроме почтения к старости и уважения к титулу принявшего их старика. Поэтому Меш постарался спрятать свое удивление или, вернее, потрясение так глубоко внутри себя, чтобы быть уверенным – посторонний взгляд не сможет проникнуть туда и увидеть не подлежащее рассмотрению.

– Отец! – воскликнул Ньюш, быстро подходя к князю и опускаясь перед ним на колени. – Прошу вас, ваша светлость, не гневайтесь!

Он протянул к старику руки, и князь Сирш принял их в свои.

– Кавалер Байш имел законное право на твою голову, – сказал князь медленно, и Меш вздрогнул, потому что голос был единственным, что осталось неизменным в его отце.

– Вы правы, отец, – согласился Ньюш. – Но я жив, и я дома. А кавалеру Байшу остается лишь топтать свою тень. Таков закон.

– Ты прав, Ньюш, – усмехнулся князь. – Добравшись до Цитадели живым, ты закрыл счет. Скажи, она хотя бы того стоит?

– О да! – с юношеской горячностью воскликнул Ньюш. – Она стоит звездного неба и солнечного света!

– Очень поэтично, – снова усмехнулся князь, переводя взгляд на Меша и встречаясь с ним взглядом. – Но, по мне, несколько излишне.

Последние слова были обращены именно к Мешу.

– Если позволите, ваша светлость, – негромко сказал Меш, выказывая достаточное, но не чрезмерное уважение к коронованному собеседнику, и склонил голову в полупоклоне. – Без поэзии жизнь пресна, особенно в юности. О чем мы будем вспоминать в старости, если в молодости не совершим ничего такого, о чем стоило бы вспомнить, когда зима выстудит нашу кровь?

– Хорошо сказано, – улыбнулся князь. – И сделано тоже, – добавил он после короткой паузы. – Как мне сообщили, Ньюш обязан вам жизнью.

– Пустое, милорд, – отклонил высказанную в вопросе благодарность Меш. – Мы полагали, что разбойники пришли, чтобы взять нашу жизнь.

– Тем не менее, – возразил было князь, но, вероятно, в этот момент вспомнил, что гости до сих пор ему не представлены. – Ньюш!

Но и Ньюш сообразил уже, насколько грубо нарушены традиции и этикет, и, вскочив с колен, быстро произнес:

– Прошу прошения, господа, я был невежлив.

– Ваша светлость, – сказал он торжественно, глядя на отца, – разрешите представить вам кавалера Ф'Ноша и его супругу, кавалерственную даму н'Сиан.

Он поклонился князю и, повернувшись к Мешу и Сиан вполоборота, сделал приглашающий жест.

– Ваша светлость, – склонил голову в поклоне Меш. – Разрешите засвидетельствовать глубокое почтение и радость от встречи со столь прославленным монархом. Кавалер Ф'Нош к вашим услугам, ваша светлость. – Он поднял взгляд на князя и, снова поклонившись, указал рукой на Сиан: – Моя супруга, дама н'Сиан.

– Рад вас видеть, – улыбнулся князь и продолжил, указывая на стоящие перед его креслом стулья с высокими спинками: – Прошу вас, садитесь, господа, и расскажите, что привело вас в наши края. Ведь вы не из Вайяра, не так ли?

Князь внимательно рассматривал Сиан, легко поклонившуюся ему и уже присевшую на стул. В этом взгляде не было ничего обидного, оскорбительного или необычного. Во всяком случае, вначале. Но по мере того, как взгляд старого князя путешествовал по лицу Сиан, эмоции Сирша становились все более и более сильными и наконец достигли максимума, когда в его глазах отразился едва ли не испуг от нежданного узнавания. Его взгляд дрогнул и стремительно сместился на Меша. Их глаза встретились, и Меш понял, что в своих расчетах он допустил обычную, но непростительную для разведчика ошибку. Он недооценил противника.

Но слова произнесены не были, и, следовательно, представление продолжалось, вне зависимости от того, что думали о его содержании автор и зрители.

– Вы правы, ваша светлость, – вежливо улыбнулся Меш. – Мы прибыли издалека. Нош – имя моего владения в Архипелаге, точнее на его западной дуге.

– Нош, – повторил за ним князь. – Нош. Я мало что знаю об Архипелаге, кавалер. Ваши люди редкие гости в Вайяре, а наши купцы вообще побаиваются путешествий по Бурным водам, но это имя пробуждает во мне какое-то смутное беспокойство, как будто я прежде уже слышал его. Вот только никак не могу припомнить, где и когда.

– Тогда, возможно, наша встреча с вашим сыном, – Меш намеренно акцентировал последние два слова, – была неспроста, кто бы ни вмешался в дела людей, Бросающая кости или Держащий меч. Ведь мы потому и прибыли в Вайяр, что по обстоятельствам, о которых мне не хотелось бы сейчас упоминать, я принял обет найти корни своей семьи, которая согласно преданию переселилась на Архипелаг три-четыре века назад именно из Вайяра.

Меш знал, о чем говорил. Он-то как раз хорошо знал происхождение имени Нош, которое десять лет назад выбрал в качестве своего нового имени и которым назвал свое княжество. Меш читал старые хроники семьи Сирш и знал историю о родном брате своего давнего предка – дело происходило 387 лет назад, если быть точным, который, как не раз случалось в истории Вайяра, не смирился с ролью второго и, собрав приверженцев, ушел из княжества на юг, к Бурным водам. Ушел в никуда, без следа и памяти, как многие до и после него.

– Вот как… – задумчиво произнес старик, в душе которого бушевал ураган сильнейших и чрезвычайно противоречивых чувств. – Значит, вы ищете свои корни, кавалер?

– Воистину так, ваша светлость, – чуть склонил голову Меш.

– Не сочтете ли вы грубостью, если я попрошу вас показать мне свой меч? – неожиданно спросил князь, испытующе глядя на Меша.

– Отнюдь, – улыбнулся Меш, отстегивая свой меч от пояса и передавая старику. – Почту за честь. Слава оружия прирастает славою рук, его держащих.

Князь принял меч, подержал его секунду на весу, как бы взвешивая в ладонях – а пожалуй что и взвешивая, – и наконец обнажил клинок, внимательно рассматривая сталь.

Меш знал, что опытный и многознающий в военном деле князь не мог не обратить внимания ни на ненормальную тяжесть клинка, ни на сизый отлив стали, выдающий ее истинное качество, так же как и цену. Не считая драгоценных камней, украшавших рукоять меча и скрытых сейчас под грубой кожаной оплеткой, клинок стоил целого состояния и был не по карману заурядному кавалеру.

Между тем пальцы старого князя пробежали по клинку, украшенному сложной вязью священного наречия, и остановились на рукояти.

– Сколько стоят эти камни? – спросил он, не поднимая взгляда на Меша.

– Достаточно, чтобы вооружить две сотни дружинников, – спокойно ответил Меш, видя, как расширяются глаза Ньюша.

– И если снять оплетку, – тихо продолжил князь, – не окажется ли так, что рукоять меча украшает княжеская булава?

– Окажется, князь, – согласился Меш, смирившийся с тем, что случившегося не изменишь.

– Итак, вы князь Нош, то есть владение, о котором вы рассказали нам прежде, является княжеством? – Князь наконец снова посмотрел на Меша:

– Вы правы, – согласился Меш, гадая, куда заведут его отца эмоции.

– Ну что ж, – кивнул князь. – Когда восстают из мертвых отпрыски двух самых знатных родов Вайяра, у меня имеется только один, но очень серьезный вопрос, от которого зависит все последующее.

«Вот человек, умеющий видеть суть вещей, – с одобрением отметил Меш. – Он выделил главное».

Князь замолчал, но Меш уже знал вопрос и понимал причины, которые заставляли князя буквально изнемогать под бременем неизвестности.

– Никаких династических претензий, князь, – сказал он твердо. – Абсолютно никаких.

Он увидел облегчение, проступившее на лице князя, и выражение растущего недоумения на лице Ньюша.

– Я сказал правду, – добавил он. – Все что мне нужно, это поработать в вашем хранилище книг. Это возможно?

– Разумеется, – поспешно заверил его князь, и Меш понял, насколько постарел его отец.

– Могу я узнать, что здесь происходит? – спросил наконец все еще ничего не понимающий Ньюш.

– Как вы полагаете, князь? – спросил старый Сирш.

– На ваше усмотрение, князь, – ровным голосом ответил Меш.

– И ведь я твой должник, – сказал князь Сирш, глядя Мешу в глаза. Глаза самого Сирша стали вдруг не просто старыми, они стали глазами больного животного, страдающего животного, не способного никому объяснить, как велико на самом деле его страдание.

– О чем вы, милорд? – поднял перед собой руки Меш. – Вы говорите это мне? После всего?

– Она знает? – неожиданно спросил Сирш и перевел взгляд на Сиан.

– Да, милорд, – с холодным достоинством ответила н'Сиан, понявшая, что именно имеет в виду князь Сирш. – Я знаю.

Ее голос был полон лютой стужи, какая бывает, кажется, только в Восточном Каэре.

– Вот видишь, – печально усмехнулся Сирш. – Она любит тебя, и ей абсолютно понятно, что и как случилось тогда.

Старик снова усмехнулся. В его усмешке, впрочем, было слишком много горечи, чтобы считать ее вполне тем, чем она должна была быть.

– Спроси ее, – предложил он. – Я почти уверен, что виновным она назовет меня.

Меш посмотрел на Сиан и кивнул. Но кивал он не словам отца, вернее не совсем им. Он кивнул своей собственной мысли. А мысль между тем была убийственно проста.

«Ты в самом деле идиот, Меш, – сказал он себе. – Старик разобрался в этом деле за считаные минуты, а ты десять лет терпел муки совести и…

О да! – признался он себе. – Я боялся даже думать о том, что Сиан должна чувствовать после того, что я ей о себе рассказал».

– Господа! – взмолился Ньюш. – Отец! Вы можете мне хоть что-нибудь объяснить? Или я так и буду сидеть здесь, как деревенский олух, и «слушать речи небожителей».

– Когда ты в последний раз был в Отцовской галерее, Ньюш? – вместо ответа спросил старый князь. На Ньюша он между тем не смотрел. Он смотрел на Меша, рассматривая его с жадным любопытством, с тоской в глазах, с болью, пришедшей из сердца. – Эти люди умеют творить чудеса, не так ли, князь?

– Отцовская галерея? – удивился Ньюш. – При чем здесь Отцовская галерея?

– Да, эти люди способны творить чудеса, – согласился Меш, и в этот момент глубоко в его ухе ожил коммуникатор.

«Надеюсь, вы меня слышите, князь, – предположил полковник В’Туеж. – Хотя я предпочел бы что-нибудь более существенное, чем надежда».

В его голосе чувствовалось напряжение.

– Да, – повторил Меш теперь уже для Сохатого, на мгновение включая коммуникатор на передачу. – Они умеют творить чудеса. – А это уже было снова сказано отцу.

– Ты не ответил на мой вопрос? – Князь все-таки повернулся к Ньюшу и теперь смотрел на него, ожидая ответа.

«Ну слава Бородачу, его жене и детям! – Интонация В'Туежа не оставляла сомнения в том, что ему хотелось сказать на самом деле. – Князь, мы на орбите. Вам надо срочно возвращаться. Мы вас ждем!»

Меш смотрел на отца и брата, но думал совсем о другом. Несомненно, о том же думала сейчас и Сиан, которая не могла не слышать слов полковника.

«Что, во имя Матери,[52] могло такого произойти, чтобы В'Туеж нарушил его однозначный приказ?»

И в самом деле, они с Сиан находились «на вакациях», что подразумевало, что они путешествуют как хотят. Не то чтобы это могло понравиться придворным Меша или его гвардейцам, но князь Нош никогда не повторял своих приказов дважды. Единственной уступкой профессиональной паранойе В'Туежа было то, что в семистах километрах отсюда, на Змеином плато, сидели во временном лагере две полудюжины телохранителей – его и Сиан личных бодигардов, как называет их Дракон, – и ждали тревожного вызова. На этот случай у них имелся транспортный шатл. Впрочем, использовать их Меш не предполагал. И корабль он отослал тоже, ведь путешествие должно было быть долгим.

– Месяц, – сказал он своим людям, отправляясь в путь. – Сорок два дня я принадлежу самому себе, и я не рекомендовал бы кому-либо из вас проявлять излишнюю инициативу.

Говоря это, он знал цену слов, и его люди тоже знали, чего стоят слова Меша. Двадцать дней («Нет, теперь уже двадцать один») правила игры соблюдались неукоснительно. Обеими сторонами. И вот теперь к нему обращается сам Сохатый, и это означает, кроме всего прочего, что они пригнали сюда корабль.

«Так что же могло случиться? Какая причина оказалась сильнее его приказа?»

По-видимому, В'Туеж тоже понял, что без объяснений его поспешное вмешательство в дела князя может быть истолковано превратно.

«Война, – сказал он. – Ратай атаковали империю. Это раз».

«Вполне достаточно», – грустно подумал Меш, вполне отчетливо представлявший, что стоит за словами полковника.

– Ну, – между тем растерянно протянул Ньюш, глядя на старого князя, – думаю, что около месяца назад я там был.

– Похвально. – В голосе князя звучали ирония и горечь. – А когда ты в последний раз вглядывался в лица Отцов и Матерей?

«Переворот, – с отчетливым гневом в голосе сказал полковник. – Мятеж Позвонков! Это два».

«Да, – решил Меш. – Он прав. Такие события отменяют любые приказы».

– О! – радостно воскликнул Ньюш. Ему явно было, что ответить на этот раз. – Как раз месяц назад я это и делал! Жрецы наложили на меня епитимью, – сообщил он нехотя. – Пришлось проторчать в галерее почти целый день.

«Они покушались на королеву! – Гнев в голосе полковника звучал, как набатный колокол. – Они напали на жену Ворона!»

«Что?!» – Меш чуть не закричал. Даже его стойкость могла дать сбой при таких известиях.

«Не беспокойтесь, ваша светлость! – поспешил успокоить его В’Туеж, понимавший, что Меш молчит неспроста. – Они целы и невредимы, но нам пришлось отступить. Теперь мы на орбите».

«Да, это серьезно», – решил Меш.

– Ну и что же ты там видел, принц? – спросил князь.

– Портреты, – растерянно сообщил Ньюш.

«Вы не можете говорить, – подытожил В'Туеж. – Мы ждем вас. Нам надо спешить. Сообщите о вашем решении, как только сможете».

– Посмотри на них, – устало сказал князь, указывая на Меша и Сиан. – Их ты там случайно не видел?

Удивленный Ньюш повернулся к Мешу и Сиан, вгляделся в их лица и начал стремительно бледнеть.

– Не молчи! – приказал князь. – Ну!

– Этого не может быть! – неожиданно воскликнул Ньюш, вскакивая со стула. – Этого просто не может быть!

– Так что же ты увидел? – настаивал князь.

– Н'Сейра Вейж, – потрясенно сообщил Ньюш. – Княгиня Нош похожа на мою прабабку, н'Сейру Вейж, старшую дочь князя Вейжа.

– Да, похожа, – согласился князь. – А еще?

– И на с'Зеан Вейж… – У Ньюша, казалось, уже не было сил говорить.

– Верно, – подтвердил князь. – А знал бы ты, как она похожа на тетку нынешнего князя Вейжа, когда та была молодой! Одно лицо, Ньюш, одно и то же лицо.

Князь покачал головой, отгоняя воспоминания.

– Но ее ты не видел. Однако родовые черты налицо, не правда ли?

– Да, – признал тихим голосом Ньюш, который теперь, не отрываясь, смотрел на Меша. – Да, – повторил он чуть слышно. – Но мне никогда не пришло бы в голову сопоставить.

– Не расстраивайся, – утешил его старик. – И никому бы не пришло. Ведь так? Ты на это и рассчитывал?

Он снова смотрел на Меша.

– Так, – согласился Меш.

– Надо быть стариком, – объяснил князь Ньюшу, – таким, как я, чтобы глаза твои были устремлены в прошлое больше, чем в настоящее. Тогда ты увидел бы все это сам.

Ньюш по-прежнему, не отрываясь, смотрел на Меша.

– Знаешь, Меш, – сказал он наконец. – Ты действительно очень похож на дедушку, но ты другой. Если бы не отец, я бы тебя никогда не узнал. Хотя я и не понимаю, как это возможно, но ты – Меш.

– Ты прав, – спокойно ответил Меш и активировал коммуникатор. – Сутки, – сказал он. – Мне нужны одни сутки. Один день в хранилище книг, и мы уйдем, чтобы больше не приходить.

Собеседники Меша, однако, его жеста не оценили.

– Ты ничего не понял, – печально покачал головой старый князь.

«С вашего позволения, это очень рискованно. – В голосе полковника не слышалось энтузиазма. – Королева будет недовольна, я думаю».

– «Подождите секунду», – попросил Меш.

– Я все правильно понял, – объяснил он обоим. – Во всяком случае, я думаю, что понял главное.

Он посмотрел на старого князя, потом перевел взгляд на Ньюша:

– Я хотел бы остаться, но не могу. Я должен был бы уйти прямо сейчас – таковы обстоятельства, но и этого я сделать не могу. Есть нечто в старых книгах, что я должен найти. Это важно для меня. – Меш надеялся, что королева с ним согласится: ведь то, что искал он, было важно и для нее. – Один день. Это все, что я могу позволить себе, и о чем могу просить вас.

– Я прикажу, чтобы хранитель книг тебе не мешал, – кивнул князь.

«Ваша воля, княжеская воля», – вынужденно отступил полковник.

– Благодарю вас, князь, – поклонился Меш, встав. – Дорогая, надеюсь, вы составите мне компанию?

Меш протянул Сиан руку, и она тоже встала со стула.

– Непременно. – Ее улыбка была как дуновение весеннего ветра.

Старый князь посмотрел на них долгим взглядом, но ничего к сказанному ранее не добавил. Затем он обернулся к Ньюшу и сказал ему устало:

– Ньюш, проводи, пожалуйста, наших гостей в библиотеку и проследи, чтобы им не было отказа ни в чем. Идите, – сказал он после этого, ни к кому конкретно не обращаясь. – И да пребудут с вами Добрые Духи.

Глава 14ЛАБИРИНТ

Поднявшись по узкой винтовой лестнице, Меш вошел в основание Кривой башни. Главный зал хранилища книг открылся перед ним, и Меш в очередной раз удивился тому, как медленно течет время даже там, где, как в Вайяре, люди живут мало и быстро. Секунду он постоял на пороге, а затем медленно пошел к высокому узкому пюпитру, рядом с которым много лет назад нашли мертвого В'Спаша. Сиан шла за Мешем, неслышно ступая по каменным плитам, и молчала.

Они подошли к пюпитру. Запах пролитой крови давно исчез, а вот раскрытая книга, лежавшая на пюпитре – собрание карт Н'Рима, – была той же самой, что и десять лет назад, и открыта она была на той же самой странице. Меш мельком взглянул на кроки Северного Вайяра, прорисованные побуревшей за долгие годы тушью, и перевел взгляд на жену. Сиан вернула ему взгляд и, по аханской привычке, чуть приподняла левую бровь, как бы говоря: «Здесь решаешь ты».

Меш поклонился Сиан и снова оглядел помещение. Первое впечатление оказалось правильным, главный зал библиотеки за прошедшие годы не изменился. Впрочем, когда Меш был здесь в последний раз, в библиотеке царила ночь, а сейчас слуги внесли в хранилище не менее двух дюжин подсвечников с горящими свечами и разожгли огонь в большом камине. Стало светло. Конечно, все относительно, но для Меша этого было вполне достаточно.

Освободив один из столов от лежащих на нем книг и альбомов, слуги быстро расставили на нем кувшины с вином и блюда с сыром, лепешками и сухими фруктами. Затем все они так же поспешно покинули библиотеку, оставляя Меша и Сиан одних. Последним собрался уходить Ньюш. Однако уходить он, по-видимому, не хотел и в конце концов не ушел. Он остановился около дверей, явно колеблясь и не решаясь что-то сказать или сделать. Впрочем, его колебания продолжались недолго. Решившись, так это, во всяком случае, выглядело или, вернее, должно было выглядеть, он вернулся к столу и встал напротив Меша.

– Прости! – сказал он тихо, но с чувством. Почти прошептал. – Если можешь, прости меня, Меш.

«Хороший ход, – отметил Меш с одобрением. – Правильный. Но не сейчас, не здесь».

– Мне не за что прощать тебя, брат, потому что не за что винить, – в тон Ньюшу ответил Меш, с интересом ожидая продолжения.

– Я… – голос Ньюша дрогнул, – я помню, как мы «охотились» на тебя.

«Я тоже помню».

– Пустое, – возразил Меш. – Ты был ребенок.

– Есть вещи, которые не следует делать никогда, – твердо сказал Ньюш.

– Ну если ты так полагаешь, – ответил Меш, – то пусть так и будет.

Он усмехнулся, не очень-то и пытаясь скрыть усмешку, потому что сцены из рыцарского романа не будет. Просто не получится. Это он уже понял. Понял минуту назад, «почувствовав» сводного брата, как удавалось Мешу иногда чувствовать других людей.

«Но с другой стороны, – подумал он. – Лучше уж так, чем как-нибудь еще. Истории о разлученных братьях хорошо рассказывать вечером, сидя у огня, с кубком черного вайярского в руке и трубкой в зубах».

– Перейдем к делу, – сказал он вслух, прерывая молчание.

Ньюш вздрогнул и удивленно посмотрел на Меша, но Меш был невозмутим.

– Откуда ты?.. – начал было обескураженный таким поворотом разговора Ньюш, но Меш остановил его:

– Оставь это и переходи к сути, – сказал он сухо. – Если ты хочешь иметь со мной дело, научись быть прямым, как стрела. Я слушаю тебя, Ньюш.

– Я… – Было видно, что Ньюшу очень непросто взять себя в руки, но все-таки он справился с потрясением быстрее, чем можно было ожидать, и это говорило в его пользу. – Князь постарел, – сказал наконец Ньюш. – Он стар и болен. А я… Я молод, и не все готовы идти за мной, как шли раньше за ним.

Он помолчал секунду, как будто пытался сформулировать главное.

– Волки собираются в стаю. – Ньюш смотрел Мешу прямо в глаза. – Они разорвут княжество, как барана. Я буду только маленькой косточкой на их пиру.

– Вейжи? – спросил Меш и почувствовал, как напряглась Сиан.

– Да, и Вейжи тоже, – кивнул Ньюш. – Но не только. Звери везде, Меш! И в цитадели тоже.

– Ты просишь о помощи?

– Да.

– А что же отец? – Меш впервые назвал старого Сирша отцом. Вслух.

– Отец? – переспросил Ньюш, не обративший на это слово никакого особого внимания. – Он не попросит тебя. Сегодня я все понял. Тебя он попросить не сможет.

Ньюш покачал головой и объяснил, поскольку Меш продолжал молчать:

– Я думаю, все дело в твоей матери, Меш, и в моей.

– Что тебе об этом известно? – спросил Меш.

– Не много, но достаточно, чтобы понять – твою мать он любил, а мою ненавидит.

Меш не стал больше спрашивать. Ему не хотелось снова погружаться в эти грязные воды. Что было, то случилось. Что есть, то и есть, а что случится затем, не ведомо никому из смертных. Но в немногих словах Ньюша содержалось немало такого, о чем следовало подумать. Что-то можно было отложить на потом, но кое-что требовало быстрой реакции.

Молчание снова затянулось, и Меш, у которого не было на все это времени, решил, что разговор надо завершать.

– Что ты предполагал предложить мне взамен? – спросил он.

– Ты будешь старшим братом князя, – быстро ответил Ньюш, который, по-видимому, все это уже обдумал заранее. – Восточное крыло замка и все что пожелаешь вне его.

– Дела настолько плохи? – усмехнулся Меш.

– Думаю, что да, – признался Ньюш тихо.

– Ты знаешь, что у меня уже есть свое княжество?

– Да, я понял это, но ты ведь Сирш!

– Я Сирш, – согласился Меш. – А кто ты?

– Я тоже Сирш, – невесело усмехнулся Ньюш. – Все думают, что я… Ты знаешь песенку про вино в крови?

– Знаю, – кивнул Меш.

– Вот такой я в их глазах, – объяснил Ньюш.

– Но они ошибаются, – уточнил Меш.

– Да.

Ньюш вдруг ухмыльнулся вполне весело. Почти было засмеялся даже, но остановился на ухмылке.

– Ты поверишь, если я скажу тебе, что именно ты научил меня тому, что маска «урода» может быть хорошим решением в трудные времена?

– Вот как? – Меш не удивился. Все это он уже знал.

– Да, – подтвердил Ньюш.

«Да, – подумал Меш. – Ты не зря мне понравился. В тебе действительно что-то есть, и, возможно, из тебя еще получится славный князь».

– Хорошо, – сказал он вслух. – Я подумаю, как вам помочь, но об этом мы поговорим утром. Приходи сюда на рассвете.

Меш улыбнулся Ньюшу и протянул ему руку:

– А сейчас иди, мне еще предстоит много чего сделать.

Ньюш пожал протянутую руку, кивнул в знак согласия и ушел, ни разу не оглянувшись по пути.

Когда дверь за ним закрылась, Меш запер ее на тяжелый стальной засов, которым, по-видимому, давно никто не пользовался – настолько трудно было его сдвинуть, и вернулся к Сиан. Она по-прежнему стояла у стола, осторожно, чтобы не распустились волосы, вытягивая из своей прически длинную и тонкую золотую иглу с крупным рубином на конце. Справившись с непростой задачей, Сиан воткнула иглу в одну из лепешек и повернула рубин против часовой стрелки. Неожиданно камень засветился. Свет, исходивший из камня, был слабым, чуть пульсирующим, но вполне заметным даже в хорошо освещенном помещении. Теперь, когда заработал этот крохотный прибор, никто уже не сможет ни услышать, ни увидеть того, что будет происходить в библиотеке.

– За дело, – кивнул Меш, и легко коснувшись пальцами щеки Сиан, пошел к статуе Души Взыскующей, все так же, как и многие годы до этого, стоявшей возле глухой стены.

Найдя углубления на висках чудной головки девушки-души, Меш привел в действие скрытый в ней механизм и открыл вход в лабиринт. Как и следовало ожидать, в лабиринте было темно. Здесь царила вечная ночь, в которой Меш, однако, мог двигаться так, как если бы тайные тропы замка Сиршей были освещены полуденным солнцем. Но сегодня он был не один, да и причин скрываться во тьме у него теперь не было. Меш активировал прибор скрадывания, вмонтированный в его широкий кожаный пояс, и, достав из кармана затейливую серебряную вещицу, в которой любой вайярский кавалер без труда узнал бы флакон для благовоний, включил фонарь. Узкий луч света разрезал тьму, осветив узкий коридор с кирпичными стенами и потолком.

– Иди за мной, – сказал он Сиан и шагнул в лабиринт. Через мгновение к его лучу присоединился луч фонаря Сиан, а еще через пару секунд и несколько неспешных шагов в глубь коридора он услышал щелчок закрывшейся двери. Теперь не видимые и не слышимые никем, даже если бы кто-нибудь кроме них двоих и находился сейчас на тайных тропах, они пошли быстрее. Для начала, им предстояло проверить две гипотезы Меша, которые возникли у него после долгих бесед с Драконом, Вороном, Тигрицей и королевой Нор. И с Сиан, конечно. И с Сиан…

Так уж повелось в их маленькой компании, что тайны Легиона обсуждались едва ли не при каждой встрече, и каждая новая деталь, которую можно было вставить в сложную головоломку, построенную много лет назад многими ныне давно мертвыми людьми, порождала очередной раунд дискуссий. Меш принимал в этих разговорах посильное участие с тех самых пор, как дама Йя поставила на его память печати легионерского типа. И прошло не так уж много времени, прежде чем Меш понял, что Четырехглазый, которого звали Карл, и В'Спаш – хранитель книг во дворце Сиршей – это один и тот же человек. Осознав этот факт, Меш понял, почему хранитель книг имел два лица. На самом деле В'Спаш имел три лица. Он был землянином, он был легионером, и он стал той'йтши. Тайна его смерти тайной более не являлась, хотя причины, заставившие другого легионера-землянина на это пойти, так и остались неизвестны. Королева с самого начала – с их первой, почти случайной, встречи – почувствовала, что Ярш не в восторге от того, что в Тхолан вернулись люди Легиона. Но разговорить человека, прошедшего специальную подготовку и носящего неснимаемые печати, не просто. К тому же смутные ощущения еще не повод для недоверия. Потребовалось время – годы, чтобы однажды Дракон смог сформулировать свой вопрос так, что рыжий Ярш вынужден был на него ответить. Он просто не смог не ответить на этот вопрос. И Ярш ответил. И вынужден был после этого ответить на многие другие вопросы, но даже власти Дракона – его ключей – не хватило на то, чтобы заставить ресторатора рассказать все. Оказалось, что у предателя стояли такие печати, которые не во власти Макса было отменить и не в силах сломать. Так что Ярш умер, унеся с собой больше тайн, чем раскрыл. Жаль, конечно, что там не было Меша. Возможно, он сам по себе или с одним из Камней Легиона – и сумел бы пройти эти барьеры, но ни Дракон, ни Ворон о такой возможности не подумали. Типичная ошибка людей, привыкших во всем полагаться только на себя. Впрочем, сделанного не воротишь. Ярш умер. А до этого умер Карл. И сожаления о смерти хранителя книг вызвали к жизни воспоминание, которое, казалось, было глубоко похоронено в бездонной памяти Меша. Стерто. Навсегда. Оказалось, что не навсегда. Не стерто. Не забыто. И неожиданно для самого себя Меш вспомнил, как он сам случайно обнаружил вход в лабиринт. За давностью лет и за неактуальностью история эта почти забылась. Тема эта никогда не была для Меша предметом обдумывания, и потому он, не намеренно, конечно, упростил историю, полагая, что открыл вход на тайные тропы сам, воспользовавшись своим даром. Теперь же события того далекого уже времени всплыли в его памяти с яркостью недавно случившегося. Естественно, не без причины. Его память была подстегнута рассказами других.

А ведь все случилось тогда совсем не так, как он предпочитал думать. Все было намного проще. Меш просто подсмотрел однажды, как хранитель входит в лабиринт. Остальное Меш действительно сделал сам. Первое воспоминание проложило тропу в самый темный и дальний угол его памяти, и там нашлось кое-что еще. В лабиринте было одно место, где следы В'Спаша были особенно многочисленны и «запах» его ауры особенно силен. Не надо было быть большим умником, чтобы понять – В'Спаш бывал здесь часто, и это было неспроста. Но тогда возникал другой вопрос. Почему Меш, который изучил тайные пути так, как он их изучил, не исследовал одно-единственное место в лабиринте, именно то, которое было связано с хранителем? И Меш, напрягший свою память до предела, буквально вывернувший ее наизнанку, вспомнил наконец, что остановило его любопытство и, более того, заставило обходить это конкретное место в лабиринте стороной, а затем и вовсе забыть и о нем и обо всем, что с ним связано. Конечно, здесь сыграло свою роль и естественное благородство истинного кавалера, как это представлял себе Меш. В'Спаш был его единственным другом, и тайны В'Спаша были его тайнами, к которым Меш не смел приближаться, сначала из чувства благодарности и уважения к библиотекарю, а затем и из чувства чести, которое развил в себе. Однако и это было не все. Не вся правда, а только часть ее. Имелось кое-что другое, объяснявшее, между прочим, и странную забывчивость Меша. Оказавшись в первый – и последний – раз в непосредственной близости от Тайны хранителя книг, Меш почувствовал непередаваемый ужас, пришедший к нему неведомо откуда и по какой причине. Иррациональный страх обрушился на него тогда с такой силой, что Меш бежал из этого покинутого Добрыми Духами места без оглядки и с тех пор старательно избегал его, предпочитая думать о нем как можно меньше. Так было. И в дальнейшем, замечая следы В'Спаша, ведущие в это ужасное место, Меш их просто игнорировал.

А вот теперь, когда изменился мир и изменился Меш, настало время проверить, что же это за место такое, и не там ли прятал Карл свой архив и свои вещи, которые так и не были найдены, если верить словам ресторатора Ярша, ни самим Яршем, ни комиссией Легиона, расследовавшей убийство своего сотрудника. Кстати, Ярш подтвердил и предположения Дракона и Ворона по поводу результатов этого расследования. Следственная комиссия пришла к тому же выводу, что и они: Карла убил кто-то из своих. Следствие, однако, было прервано переворотом, и, по-видимому, тайна смерти Карла так и осталась бы нераскрытой, если бы не случай. Возвращение тех, кто был по-прежнему заинтересован в расследовании, погубило предателя, хотя и не объяснило преступления, совершенного им. Ясно было только одно – это не было сведением счетов между двумя наемниками. За всем этим скрывалось что-то гораздо более серьезное. Но что, так и осталось невыясненным. Зато в «рассказах» Ярша всплыло одно крайне, интересное обстоятельство. Как и предполагали друзья Меша, со временем Легион все больше и больше стал заниматься своими собственными играми. К чему готовился Легион, какие преследовал цели, какое варево готовилось в его штабной кухне, теперь можно было только гадать. Но факт, что Легиону стало мало того, что он смог внедрить своих людей – преимущественно землян – в аханское общество. Легион стал создавать собственный клон внутри Аханской империи, и организация эта была практически полностью автономна. Во всяком случае, такой она должна была стать со временем. Они просто не успели. Сеть, в которую входили Ярш и Цо и которую Ярш, как ни изворачивался, вынужден был отдать Дракону, была уже практически не связана с Легионом. Поэтому она – восемнадцать человек и некоторая инфраструктура, которую успели построить, – и уцелела во время переворота. Вся связь этой автономной группы с Легионом проходила только через трех человек: Карла, отца Сиан, формально тоже находившегося в отставке, и одного действующего генерала – главы собственной разведки Легиона, который в момент переворота находился на Курорте. Все это кое-что объясняло, но всех недоумений не снимало, так как Ярш всего, по-видимому, не знал и сам, а то, что и знал, унес с собой в могилу.

Впрочем, случай торит дорогу случаю, как говаривают в Вайяре в сходных обстоятельствах. Не успели разойтись круги над головой случайно утонувшего ресторатора, как Меш обнаружил, что кое-что интересное к истории тайной деятельности Легиона накануне переворота может добавить его собственная жена. Сиан ведь неспроста пришла тогда к Яршу. Ярш был другом ее отца, и он был единственным человеком в столице, к которому Сиан могла обратиться за помощью. Более того, к нему она и должна была прийти.

История Сиан была тоже частью старой тайны. Оказалось, что Вейж был человеком предусмотрительным и умным, хотя и он не смог предусмотреть всего. У отца Сиан, по-видимому, появились какие-то опасения, и за год-два до переворота он положил в несколько банков крупные суммы денег на анонимные счета. А за месяц до событий отослал Сиан к двоюродному брату своей жены, который входил в собственную организацию Вейжа, никак не связанную с Легионом и ничего о Легионе не знавшую. Когда все рухнуло, умный и, как выяснилось, совершенно не брезгливый родственник, догадывавшийся, что у Вейжа должны быть немалые деньги, сумел разговорить наивную и доверчивую Сиан и узнать у нее пароли и коды доступа к счетам. Остальное было делом техники, но жадный мерзавец совершил две ошибки. Во-первых, он не убил Сиан, а продал ее в рабство, то ли потому, что не хотел брать грех убийства на свою грязную душу, то ли потому, что решил заработать еще. Это была роковая ошибка. Услышав от Сиан ее историю, Меш навестил предателя, и, надо сказать, тот умер по законам Той'йт, то есть смерть его была долгой и мучительной. А второй ошибкой покойного родственника Сиан было то, что он поспешил и не расспросил девушку до конца. Один счет, надо сказать, не самый большой из всех доверенных ей, но зато такой, который, по неизвестной ей самой причине, отец просил беречь пуще всего и тайну которого она могла доверить только одному-единственному человеку, старому другу Вейжа – Яршу – этот счет Сиан все-таки сохранила в тайне. В результате счет этот они открыли вместе с Мешем и, к своему удивлению, нашли на нем не только деньги, но и коды доступа к чему-то, о чем не знали ни Сиан, ни сам Ярш. Однако Ярш высказал предположение, что это коды доступа к архиву сети, о местонахождении которого он не имел никакого представления.

Вот это и было второй гипотезой Меша. Вернее, мысль о том, что архив автономной сети Легиона хранился у Карла, одновременно высказали Меш и Дракон. Теперь Меш мог проверить оба предположения, и ждать этого момента оставалось недолго.

Они уже спустились ниже уровня подземного озера. Пути здесь были очень старыми и мрачными. Не имея какой-либо ценности в глазах державных Сиршей, тоннели и колодцы Западного Плеча, соединявшие между собой цепь естественных пещер, выглядели давно заброшенными, какими на самом деле и были. Стены штолен покрывала плесень, в коридорах стояла вода, с потолков капало, а кучки камней, часто попадавшиеся им на пути, указывали на то, что с потолков падали не только капли ледяной воды.

Винтовая лестница, сложенная из внушительного размера каменных блоков, вывела Меша и Сиан в узкую прямую штольню, вырубленную в твердом камне горы. Вода здесь доходила им до щиколоток, а камень стен и свода давил так, как если бы и в самом деле лежал на их плечах и сжимал тела. Но это было не главное. Почувствовавший еще во время спуска приближение знакомого ему по детству ужаса, Меш вполне ощущал теперь давление чужой мертвой воли, стремившейся, как он понимал, изгнать их из запретных пределов. Чувствовал Меш и Сиан, содрогавшуюся под волнами иррационального кошмара, буквально затопившего все пространство вокруг. Конечно, он рассказывал ей об этом, и она была готова к встрече с «ужасом подземелий», но одно дело услышать об этом, и совсем другое – пережить этот ужас наяву. Не оглядываясь, Меш протянул руку назад и встретил ответное движение руки Сиан.

– Не бойтесь, моя госпожа, – сказал Меш твердо, стараясь передать Сиан голосом малую толику силы и уверенности. – Здесь нет тигра, он лишь приснился нам на этих темных путях.

– Я понимаю и верю вам, князь, – тихо ответила она. Ее голос передавал напряженную борьбу, которую Сиан вела сейчас сама с собой.

Так они шли еще несколько времени, борясь с собственными инстинктами, которые требовали повернуть, уйти, бежать без оглядки от темной силы, таящейся впереди. Это было похоже на греблю против течения или на их недавний путь сквозь снежную бурю. Последние метры пути Меш, и сам с огромным трудом преодолевавший собственный страх, уже просто тащил Сиан силой, крепко держа за холодную, как лед, руку.

А потом все кончилось. Коридор сделал резкий поворот и дуновение ужаса внезапно оборвалось, как будто закрылась дверь, оставившая штормовой ветер снаружи. Все кончилось, и только в душе остался какой-то мутный осадок, как после долгого тяжелого боя, внезапно завершившегося тогда, когда ты был еще весь охвачен боевым безумием.

Еще несколько шагов, несколько выщербленных ступеней короткого подъема, и они оказались в сухой узкой штольне, запертой впереди глухой каменной стеной. Даже воздух здесь неожиданно стал другим. Он стал сухим и чистым, как будто и не были заполнены лежащие позади пути мертвым и стылым воздухом древних подземелий, запахами плесени и гнилой воды.

Меш отпустил руку Сиан и один подошел к преградившей им путь стене. Интуиция не обманула его. Даже одного взгляда на преграду было достаточно, чтобы увидеть – это не скала. Перед ним был Камень. Не дикий камень горы, давно окружавший их с Сиан со всех сторон, а Камень, и это означало, что Меш не ошибся. Он не зря затеял это путешествие, не напрасно рисковал своей душой, не по глупости тащился через Вайяр, заставляя свою любимую испытывать трудности и лишения, а то и подвергаться риску. Все было сделано правильно. Они нашли то, что искали. Во всяком случае, они нашли нечто, что стоило всех их трудов, если здесь находился Черный Камень. Меш коснулся рукой Камня и почувствовал знакомые вибрации, хорошо известное ему по прежним встречам биение неживой жизни. Это было похоже на встречу со старым другом, с которым, однако, ты не встречался долгие годы. Встреча. Узнавание. Вопросы и Ответы. Принятие.

За годы после изгнания Меш успел познакомиться с двумя десятками Камней, а однажды он пережил самое глубокое погружение в мир Камня, какое только было известно из писаной истории империи. Из неписаной, насколько он мог судить, тоже. Ведь и рассказ королевы Нор слышали не многие, но он был среди тех, кто знал ее историю из первых уст. Все это давало основание думать, что Камни уже не могут удивить его по-настоящему. Теперь, однако, он понял, что снова встретился с чем-то совершенно для него новым. Хотя и в этой новизне присутствовало нечто, о чем он знал, о чем слышал от других прежде, но что никак не связывал с Камнями. И не только он, если вспомнить.

Меш увидел вдруг другую стену, призрачную стену, которую он видел не глазами, а внутренним взором. Стена, воспринимавшаяся им, как ровная чуть колеблющаяся поверхность, уходила в бесконечность. Она простиралась во все стороны, влево и вправо, вверх и вниз, пронизывая плоть скалы, а прямо перед ним находился проход, некая «дверь», надежно закрытая на что-то, что он ощущал как замки.

«Означает ли это, что тайник Карла находится в другом мире? – спросил себя Меш, изучая стену в стене. – Или это что-то другое?»

– Сударыня, – сказал он вслух. – Ваша очередь.

Он не пояснил, что надо делать, Сиан поняла его и так, хотя сама, по-видимому, призрачную стену видеть не могла. Тем не менее она знала, что формулу доступа, к чему бы та ни относилась, прочтет она. Это было ее наследие, последний дар ее отца, и Меш, который мог сделать это и сам, настоял на ее праве и привилегии воспользоваться ключами и кодами, которые хранились в сопроводительном файле последнего оставшегося у нее секретного счета.

– Продумывайте каждый символ так тщательно, как сможете, – сказал Меш, отодвигаясь в сторону и позволяя Сиан подойти ближе к стене. – Не торопитесь и не останавливайтесь.

– Спасибо, сударь, – ответила она тихо. – Я готова.

– Тогда начнем, – сказал он, не отнимая рук от поверхности Камня. Все это время он продолжал чувствовать кончиками пальцев тихое, но внятное бурление «темной жизни» внутри Камня.

Наступило молчание. Меш не мог слышать, что и в каком темпе артикулирует Сиан, хотя и знал текст формулы наизусть. Он не слышал, но зато сразу почувствовал действие, которое оказывают «произносимые» Сиан ключи на Камень. Это было похоже на глухой гул, приходящий из глубины гор и предвещающий землетрясение или извержение вулкана. Гул нарастал с каждой секундой, так что вскоре Меш уже не должен был касаться стены, чтобы почувствовать внутренние вибрации Камня.

Менялась и призрачная стена, которую он «видел» все более и более отчетливо, пока наконец она не стала для него такой же реальной, как и сам Камень. В то же мгновение произошло несколько событий, каждое из которых было важно и само по себе и все вместе. Вскрикнула Сиан, которая, по-видимому, теперь тоже увидела стену и «дверь». Упали запоры, и Меш ощутил, что Проход открыт. И в этот момент он снова узнал нечто новое о Камне и о взаимоотношениях Камней и людей. Он понял, что коды доступа имперского образца являются чем-то совершенно необязательным, лишним, и даже чуждым по отношению к стене и Проходу, которые суть эффекты Камня, седая древность которого не предполагала никакой естественной связи ни с империей аханков, ни с Легионом.

И ведь все это лежало на поверхности. И Макс с Виктором говорили как-то, что Порог на их Земле не мог быть создан Легионом, но был, по всей видимости, лишь обнаружен и использован разведчиками Легиона. Они не знали только, что Порог есть результат активности Камня, о чем узнал теперь Меш; не знали, не искали и не нашли там Камня, который – в этом Меш теперь не сомневался – обязан был там быть. А коды доступа… Что ж, Меш был почти уверен теперь, что наложение Замков было всего лишь возможностью, заложенной в самой природе Камня. Возможностью, задуманной его создателями, или случайным следствием других возможностей Камня. Скорее всего, когда-то Проход был открыт перед любым, кто мог преодолеть ужас подземелий. Да и подземелий этих, лабиринта, который привел сюда Меша и Сиан, не было в те времена, когда создавался Камень или когда его поместили в недра горы. Но тот, кто пришел сюда первым, или, быть может, кто-то, кто пришел к Камню после, и был тем человеком, который поставил на Проход свои печати. Остальное было не суть важно. Нашел ли Карл – когда? где? как? – чужие ключи к чужим замкам, которые затем заменил своими собственными, или он и был тем самым первым, кто до этого додумался, дела не меняло. Сейчас свои запоры на «дверь» мог поставить любой, кто знал, как это сделать, и Меш в том числе. И Меш тоже. Только зачем? Его занимало другое, и это другое заставляло его сердце биться сильнее, чем он хотел бы себе позволить. Его открытие имело простой практический смысл. Если Порог на Земле Дракона и Ворона никого не отпугивал, значит, на то не было нужды. И второе, если хранитель книг счел нужным поставить свои замки, значит, ему было что скрывать. Все это означало, что, возможно, и даже скорее всего, Меш и Сиан нашли то, что искали, и даже более того. Оставалось лишь войти и проверить, что из этого правда, а что игра воображения. И Меш вошел. Он протянул руку Сиан, крепко сжал ее ладонь в своей и шагнул вперед. Сделать это было не просто. Чувства, особенно зрение, утверждали, что перед ними глухая каменная стена, и только внутреннее видение указывало им дорогу вперед.

Шаг, потребовавший от него неимоверного напряжения, и еще один, который дался ему уже гораздо легче, но зато ставший для Сиан истинным мерилом ее воли и доверия, и они оказались внутри прохладного неярко освещенного пространства. Секунда, краткий миг, пока чувства, взбаламученные усилием подвига, приходили в нормальное состояние, и Меш увидел, что они стоят в пещере – нет, пожалуй, пещерой это назвать было нельзя! – в помещении, зале, имевшем форму полусферы и залитом ровным чуть голубоватым светом, исходящим из искривленных стен, ровного пола и сферического купола, служившего залу потолком. Почти посередине зала стояли металлический складной стол, на котором располагался мобильный вычислитель, и такой же стул. А в нескольких метрах от этого импровизированного кабинета находился небольшой склад совершенно чуждых этому месту вещей. Там были небольшой холодильник и портативный генератор, лежали несколько десантных укладок и футляров со спецоборудованием (Меш выделил взглядом аптечку и оружейный бокс) и – главное! – семь узких (максимум пятнадцать сантиметров в диаметре), но длинных (не меньше метра) цилиндров, сделанных из керамита. Это были стандартные архивные контейнеры, и, значит, они таки нашли архив тайной сети Легиона, потому что такой объем информации, какой могли содержать контейнеры, не мог быть личным архивом Карла. Не могло быть у одного человека столько знания, чтобы ему понадобились целых семь контейнеров. И одного было бы много.

Они постояли секунду у стены, вернее у отчетливо ощущаемого ими прохода, оставшегося за спиной, и молча подошли к столу. За одиннадцать лет, прошедших со времени гибели хранителя книг, ничто не изменилось в пещере. Это Меш почувствовал сразу и настолько отчетливо, что и намерения проверять этот факт у него не возникло. Ни одна пылинка не опустилась на футляр вычислителя. Никто чужой не потревожил мертвого покоя зала внутри Камня – это был, вероятно, самый большой Камень из всех известных в пределах империи, – никто не прикоснулся к тайнам Карла.

Меш огляделся, прислушиваясь к своему чутью больше, чем полагаясь на зрение или нюх. Его связь с Камнем не прервалась, и это помогло ему увидеть второй Проход в искривленной стене зала. Важность этого открытия была велика, и, обдумав ситуацию, Меш принял решение.

– Сударыня, – сказал он, поворачиваясь к Сиан, – у нас мало времени. Сейчас час ночи, а в шесть я буду говорить с братом.

Сиан внимательно посмотрела на него и молча кивнула. По-видимому, она обратила внимание на то, что Меш назвал Ньюша братом, но спрашивать ни о чем не стала. Меш все объяснил ей сам:

– Этот союз может оказаться не только полезным. Мы им поможем. Я думаю, – добавил он, секунду помолчав, – что дюжины опытных людей Ньюшу хватит. И немного золота, в котором ему не придется отчитываться перед отцом.

Сиан улыбнулась. Ошибки быть не могло. Меш не из тех людей, у которых случаются оговорки. У его слов имеется самостоятельная ценность, и Сиан должна была это знать. Он сказал – отец, и этим объяснил ей свое решение.

– Тут есть еще один Проход, – сказал он, любуясь ее глазами. – Это не тайна Карла, а что-то гораздо более древнее.

– Мы вернемся сюда не скоро, – чуть улыбнулась ему Сиан, принимая и это его решение.

– Да, вероятно, – подтвердил ее догадку Меш. – Займитесь вычислителем и контейнерами. В пять прибудут наши люди… А я посмотрю, какие еще тайны хранит замковая гора.

Глава 15ПО ТУ СТОРОНУ ГОРЫ

Переход оказался таким же никаким, как и тогда, на Земле, когда они шли в Домик в Нигде и обратно. Просто шаг вперед, и ты попадаешь из одного мира в другой.

Здесь было темно, и воздух был тяжелый, затхлый. Контактные линзы штурмового комплекса, которые Виктор надел еще две недели назад, в самом начале войны, позволили ему, впрочем, пусть и смутно, рассмотреть помещение, в которое они с Максом попали прямо из недр Черной горы. Собственно, помещением это не было, а было пещерой, но эта новая пещера сильно отличалась от той, из которой они сюда шагнули. Там было светло, здесь – темно. Там воздух был чист и прохладен, здесь пахло веками, прошедшими с тех пор, как человеческое существо в последний раз ступало ногами по неровному каменному полу этой обширной пещеры, низкие своды которой поддерживали грубо высеченные колонны. Виктор подошел к ближайшей из колонн и проверил свое первое впечатление. Он не ошибся, камень на ощупь был обработан очень грубо, если не сказать примитивно. Виктор достал из кармана УРИ[53] и, переключив его на малую интенсивность и постоянное действие, включил. И теоретически и практически УРИ, работающий в этом по всем меркам не самом эффективном для него режиме, превращался, однако, во вполне сносный ручной фонарь. Разве что луч был узковат и слишком интенсивен, особенно на малой дистанции, да фиолетовая окраска луча была неприятна для глаз, но со всем этим можно было мириться в отсутствие настоящих фонарей. Яркий свет, вспыхнувший в погруженной в вечный мрак пещере, не ослепил его, хотя и погрузил на миг во тьму – это мгновенно среагировали линзы, которым, однако, требовалось какое-то, пусть и незначительное время, чтобы адаптироваться к резко изменившимся условиям освещения. Вынырнув из искусственной тьмы, Виктор рассмотрел в узком луче своего импровизированного фонаря, что колонна составляла с полом единое целое, из чего следовало, что пещера была рукотворна, во всяком случае, отчасти.

«Забавно, – прикинул Виктор. – Пещера искусственная, но это не Камень, как в Черной горе, а обычный песчаник или что-то в этом роде. Забавно».

После памятного («Забудешь такое, как же!») разговора с герцогом Рекешей прошло восемь дней. Виктор и Макс провели все это время в «своем маленьком купе» в недрах Черной горы, и жизнь их, надо отметить, была монотонна и не слишком интересна. Но выбирать было, собственно, не из чего. Рекеша сказал: ждать. Похоже на приказ. Приказом и было, если не углубляться в детали. «Существование в ожидании» – неизвестно, чего именно, чего-то, что должно было случиться неизвестно когда или вовсе не случиться, – такое вот ожидание было делом паскудным, но им ли жаловаться? «Сама пришла», как говорится.

Время шло. Рекеша на горизонте больше не возникал. Что происходило за пределами их крошечного мирка, ограниченного кельей и куском коридора, было неизвестно. Гора молчала, что бы Рекеша ни имел в виду, когда обещал, что она позовет. Позовет! Или нет? И как позовет? Что это, вообще, должно означать? Ответов на эти вопросы не было. Что хочешь, то и думай. Они и думали.

Все свободное, то есть не занятое сном, время они посвящали двум, в известном смысле увлекательным, хотя и по-разному, занятиям. Во-первых, воздерживаясь от комментариев вслух, они обдумывали рассказ герцога, сопоставляя его с тем, что знали сами. Каждый из них, разумеется, делал это наособицу, что было не столь эффективно, как, скажем, мозговой штурм, но что поделаешь? В этой же связи Виктор неоднократно задавал себе и другой – особый – вопрос, ответ на который мог иметь весьма далеко идущие последствия. «Как много на самом деле знает этот сукин сын о нас и наших мыслях?» – спрашивал он себя. Ему очень хотелось верить, что нижний, глубинный уровень сознания Рекеша все-таки читать не может. Но уверенности в этом не было. Герцог был тот еще монстр, и от него всего можно было ожидать. И все же, все же, чем черт не шутит, когда Бог спит? А если боги? Много богов?

Другое занятие являлось делом гораздо более приятным. Во всех отношениях. Это было просто милое развлечение, позволявшее скоротать время и отвлечь себя, болезного, от назойливых мыслей о главном. Они декламировали, пересказывая друг другу, стихи и прозу классиков аханской литературы. Не классиков тоже. Тут ведь как. Если Макс знал наизусть бесчисленное множество философских, исторических и литературных текстов, о многих из которых Виктор даже никогда не слыхал, то сам он мог удивить друга мало кому известным, в свете, разумеется, гвардейским и флотским фольклором. За долгие годы службы до и после отставки он услышал и запомнил сотни песен и баллад, сложенных в разные времена солдатами для солдат. Среди них было немало беспомощных виршей, но встречались и подлинные шедевры. В конце концов, Михаил Юрьевич был не единственным офицером в истории Земли и Тхолана, имевшим такой фантастический талант. Были и другие. Во всяком случае, от иных песен приходил в восторг даже искушенный в высоких искусствах жемчужный господин и сенатор Ё.

Но как бы ни были увлечены они песнями и сказками, которыми щедро угощали друг друга в ходе этого импровизированного турнира, довлела над ними проклятая злоба дня. Нет, нет, а заглядывал Виктор в глаза Макса, как бы спрашивая: «Ну что, дружище Макс, не зовет ли тебя, часом, Гора?» «Нет, – отвечали серые глаза Макса, – нет, пока еще нет». «Будем ждать», – соглашался с очевидным Виктор. «Будем ждать», – отвечали внимательные и все понимающие глаза Макса. Будем ждать. И они ждали, терпеливые, как гора, внутри которой находились.

И как обычно случается – хотя обычным делом такое не назовешь, – все произошло неожиданно, когда и ожидание умалилось, и рутина жизни в келье втянула их в свою глубокую колею. Они как раз доедали вареное мясо, поданное им на обед, когда Макс вдруг замер, что называется, на полуслове, вернее с набитым ртом, и взгляд его сделался тревожным и даже растерянным. Виктор тоже застыл, уставившись на Макса и даже перестав жевать, враз забыв, что и у него во рту кое-что имеется, кроме языка и зубов. Секунду-две Макс так и сидел, уставившись своим изменившимся взглядом в глухую каменную стену кельи, потом, похерив приличия, выплюнул недожеванное мясо прямо в тарелку, схватил со стола кружку, выпил оставшееся в ней вино одним могучим глотком и, отставив ее, посмотрел наконец на Виктора.

– Кажется, оно, – сказал он, и взгляд его снова стал жестким и концентрированным, как всегда в минуты высшего напряжения. – Пошли.

Виктор не заставил себя ждать и не задал ни единого вопроса, боясь спугнуть удачу. Он тоже выплюнул изо рта жвачку, сделал быстро несколько глотков вина и вслед за Максом вышел из кельи, на ходу прилаживая на себе сорванные с крючка на двери детали штурмового комплекса. В коридоре Макс остановился на мгновение, как будто принюхиваясь к чему-то, – а руки его между тем, работая, судя по всему, совершенно автономно от разума, тоже что-то прищелкивали, застегивали, подтягивали – и быстро пошел в сторону, противоположную знакомым им лифтовым шахтам. В коридоре было пусто. За все время, что они по нему шли, им не встретилось ни единой живой души. А коридор оказался намного длиннее, чем можно было предполагать. Через несколько сот метров он стал ощутимо спускаться вниз, а еще через несколько минут Виктор понял, что коридор этот имеет форму спирали. В конце концов, пройдя по нему километра полтора, они достигли лифтовой площадки, и хотя у Виктора, казалось бы, не было на то никаких веских оснований, он был практически уверен, что площадка эта находится отнюдь не на той же оси лифтовых шахт, с которой они познакомились раньше. Здесь, у лифтов, Макс снова на секунду застыл, то ли прислушиваясь к чему-то, что слышал только он один, то ли принюхиваясь к какому-то запаху, данному в ощущениях только ему одному. Секунда-две, и он вошел в лифт, дождался Виктора и уверенно обозначил на проекции адрес. Лифт стремительно упал вниз, и через считаные секунды они вышли на площадку, нависавшую над огромным провалом в недра горы. Пещера, по ощущениям, была очень большой и очень глубокой, но она была плохо освещена, и рассмотреть ее не представлялось возможным. Справа от лифтов обнаружилась крутая металкерамитовая лестница, ведущая куда-то вниз, во мрак провала. По ней они и двинулись. Марш за маршем лестница уводила их все ниже и ниже. В пещере было практически темно, но лестницу освещали редкие и слабые фонари. Стояла абсолютная, мертвая тишина, лишь их сапоги тихо шлепали эластичными подошвами по ступеням и площадкам лестницы. Можно было, конечно, идти и тише, даже бесшумно, захоти они этого. Но им это даже в голову не пришло. У обоих, хотя они это и не обсуждали, было такое ощущение, что они находятся здесь по праву, и скрываться им от кого бы то ни было никакой надобности нет. Спустившись метров на двести – проверять это с помощью приборов им даже в голову не пришло, они оказались перед входом в темный широкий тоннель. Если на площадке под лестницей было просто сумрачно – одним маршем выше светила слабая желтая лампа, – то в тоннеле царил настоящий полноценный мрак. Но вот что странно, у Виктора неизвестно почему создалось впечатление, что где-то там впереди их ждет свет. Между тем Макс, практически не замедлив своего движения, двинулся в глубь тоннеля, и Виктор, чтобы не отстать и не потеряться, сразу же последовал за ним. Он на ходу достал из набедренного кармана бухту тонкого тросика и, догнав Макса, прищелкнул находившийся на одном конце тросика карабин к его поясу, второй карабин он тут же, не откладывая, защелкнул на себе. Зафиксировав длину «поводка» на делении три – он привычно определил это на ощупь, – Виктор вздохнул с облегчением. Трех метров было вполне достаточно, и свободу маневра это не ограничивало.

Как Виктор и предполагал, чем глубже проникали они в тоннель, тем явственнее был свет в его конце. Сначала это было лишь смутное предощущение света, затем далекий его отблеск, потом слабое сияние на границе видимости, и наконец свет пришел к ним, наполняясь силой и жизнью. Тоннель закончился. Они стояли теперь в огромной, хорошо освещенной пещере, имевшей форму полусферы. Молочно-белый свет исходил из неровных, каких-то волнистых, что ли, стен и купольного потолка. И Виктор, быстро оглядевший пещеру, в которую они пришли, вдруг с ужасом и восхищением понял, что сейчас они находятся внутри Камня. В тоннеле такого ощущения не было, а здесь появилось. Сразу, вдруг. Через секунду он понял, что это именно так. И дело было не в том, что здесь жил свет и что воздух здесь был другой, свежий и… легкий. Дело было именно во внутреннем ощущении. Невнятном, не детализированном, с трудом осознаваемом ощущении, что они попали в другой мир, в иную среду, в мир исполинского Камня, находившегося в недрах Черной Горы. Странное место. Необычное. Место, не похожее ни на что из того, что видел и знал Виктор. Создавалось абсурдное, ничем, казалось бы, не подтвержденное и снова же неизвестно откуда возникшее впечатление, что Камень жив. Не было никаких звуков, вибраций, даже воздух был недвижим, и свет не менял ни яркости, ни интенсивности, ни спектра, но Виктор чувствовал, что находится внутри Великого Живого, пусть даже это и не было Жизнью в общепринятом смысле.

Увлекшийся созерцанием невиданного зрелища, поглощенный своими странными переживаниями, Виктор не заметил, что Макс пошел вперед, и очнулся только тогда, когда натянулся поводок. Они вышли на середину зала, и Макс снова, как это уже случалось с ним несколько раз по пути сюда, остановился, к чему-то прислушиваясь или принюхиваясь. Он молчал. Молчал и Виктор, полагавший, что вопросы или замечания сейчас неуместны. Прошла минута, другая, третья. Ничего не происходило, только Макс время от времени поворачивался на месте, как будто что-то рассматривая на стенах пещеры или отыскивая что-то, приметы чего знал только он. Наконец он уперся взглядом в одну точку на стене, ничем, по мнению Виктора, не отличавшуюся от множества иных точек на той же самой стене. Постояв так с полминуты, Макс медленно двинулся вперед, и Виктор сразу же последовал за ним. Когда до стены оставалось не более полуметра, Макс остановился, отстегнул карабин поводка от пояса и, не оглядываясь, протянул его Виктору.

– Иди за мной след в след, – сказал он глухим голосом. – На раз, два, три… С богом!

И Макс шагнул вперед, вплотную к стене. И еще раз в стену. И Виктор, не размышляя, повторил его движение. Шаг, надвигающаяся на него стена. И второй – вслед исчезающей спине Макса. И все. Они оказались здесь и сейчас. Где?

– Иди сюда, князь! – позвал из глубины пещеры Макс.

Он тоже включил свой УРИ и рассматривал в его свете что-то на дальней от «входа» стене.

Виктор подошел, взглянул и протяжно присвистнул, поняв, что он перед собой видит.

– Ну ни хрена себе! – восхищенно произнес Виктор, автоматически переходя на русский язык. – Кстати, вашу светлость не шокирует, что я так грубо выражаюсь?

Виктор был потрясен. Перед ним на неровной поверхности стены были совершенно отчетливо видны процарапанные бог весть когда рисунки и буквы. Но дело было не в этом.

– Продолжайте в том же духе, князь, – усмехнулся Макс. – Мне нравится ваш сочный язык. К тому же мне кажется, что вы неспроста снова заговорили на великом и могучем.

– Думаешь, да? – спросил Виктор, уже справившийся с расшифровкой первого слова.

– Скорее да, чем нет, – хмыкнул в ответ Макс. – Во всяком случае, когда-то в этих местах писали по-арамейски[54] и на иврите, и это внушает оптимизм.

– Они еще и менору[55] рисовали и арфу, – поддержал его Виктор.

– Это не арфа, а невель,[56] но по существу ты прав, Федя.

– Витя, – поправил его Виктор.

– Нет, Витя, ты уж прости, но для меня ты все-таки Федя. Это пусть Вика зовет тебя Витей, а я привык к Феде. – Макс повел лучом выше, но там ничего не оказалось. – И потом, я же не прошу тебя называть меня Моше? Вот и ты потерпи!

– Ладно, – согласился Виктор. – Главное, что мы, похоже, на Земле.

– На Земле, – задумчиво протянул Макс. – Если, конечно, евреи водятся только на Земле. Пошли искать выход.

Они разошлись в разные стороны и начали исследовать стены пещеры на предмет найти что-нибудь похожее на выход. Идя вдоль стены, Виктор не забывал время от времени бросать луч на пол и потолок в глубине пещеры. Чем черт не шутит, когда Бог спит? Вдруг выход не в стене, а в полу или, для разнообразия, в потолке? Пещеры, они разные бывают.

Самое смешное, что он оказался прав. Через полчаса поисков Макс обнаружил лаз, и лаз этот находился почти посередине пещеры и именно в потолке. Высота здесь была максимум два метра, во всяком случае, Виктор все время чувствовал потолок теменем, а Макс двигался, нагнувшись вперед, как классический борец, иначе разбил бы себе голову. Заглянув в лаз, узкую шахту, уходившую вертикально вверх, Макс зажал свой УРИ в зубах и, просунув в колодец руки, начал медленно втягивать в него свое мощное тело. Виктор затаил дыхание. Кто их знает, этих древних евреев, может быть, они были маленькими и тщедушными, и ходы их не предназначались для таких крупных мужиков, как его светлость Ё? Но, к счастью, опасения оказались напрасными, Макс смог протиснуться через все узости и, достигнув конца подъема, позвал Виктора. Теперь уже Виктору пришлось лезть сквозь узкий лаз вверх. Неровности на стенках колодца, впрочем, позволили ему преодолеть это препятствие достаточно быстро. Наверху их ожидала новая пещера, вернее галерея или тоннель, уводящий на северо-восток и юго-запад.

– Ну и?.. – спросил Виктор, оглядевшись по сторонам.

– Пойдем в противоположные стороны? – предложил Макс.

– Можно и так, – согласился Виктор. – Пока будет связь.

– Согласен, – кивнул Макс. – Пошли?

– Пошли. – Виктор повернулся и пошел на юго-запад.

Следующие полчаса он шел или полз, там, где высота потолков не позволяла идти, по «гулявшему» из стороны в сторону, но державшему общее направление на юго-запад тоннелю. Связь работала безупречно. Коммуникатор исправно доносил до него дежурные «как слышишь, прием» и «пока все в порядке» Макса, так же, как и Максовы замечания по поводу увиденного. Сам Виктор видел вокруг довольно монотонную картину. Древний тоннель то расширялся, то сужался, становился то выше, то ниже, но в целом менялся мало. Кое-где Виктор углядел полустертые надписи и рисунки, но поскольку он находился не в археологической экспедиции, а искал вполне определенную вещь – выход наружу, то сейчас ему было не до памятников материальной культуры. Так, наверное. Главное он уже знал. В этих пещерах уже бывали люди, которые здесь и поработали в иные времена немало, и люди эти, что характерно, писали на двух вполне земных языках, из чего следовало, что они с Максом скаканули с Тхолана прямиком на Землю, да еще и не куда-нибудь вообще, а на Ближний Восток. Вообще-то, впору было и удивиться. До сих пор им приходилось сталкиваться только с переходом в «параллельные» миры, а здесь имел место пространственный переход на невообразимое расстояние. Притом переход мгновенный.

Можно было бы поразиться и другому факту. Тому, например, что, судя по всему, между Тхоланом и Землей действительно, как и сказал им настоятель Черной Горы, имелись давние, пусть даже очень давние, но отчетливые связи. И в этом контексте местоположение данной пещеры было не более удивительным или невозможным, чем если бы она оказалась в Индии или в Китае. В конце-то концов. Ближний Восток – один из древнейших центров земной цивилизации.

Впрочем, абстрагировавшись от глобальных вопросов, можно было бы и насторожиться, если не испугаться. Ближний Восток не самое спокойное место на Земле, и вылезти посередине какой-нибудь «братской» арабской страны Виктору улыбалось мало. Но ни настораживаться, тем более бояться, ни восхищаться или поражаться Виктор сейчас расположен не был. Он привык решать вопросы по мере их поступления и не забивать себе голову лишними мыслями во вред мыслям актуальным. А настороже – в готовности номер один, так сказать, он находился и так, без всяких дополнительных причин. Обстановка-то боевая или где?

Каменную кладку он приметил сразу. Кладка была старая, то есть древняя, и камень, использованный в ней, был тот же самый, что и вокруг. Но все же кладка чуть отличалась от грубо обработанных стен, а там, где кладка, там, возможно, и выход. Во всяком случае, такая вероятность не казалась близкой к нулю.

– Макс! – позвал Виктор, изучая найденную кладку в луче УРИ. – Прием.

– Я здесь, – сразу откликнулся Макс. – Нашел что-нибудь?

– Да, – коротко ответил Виктор. – Здесь есть кладка. Довольно большая по площади. Может быть, выход?

– Может быть, – согласился Макс. – Сам справишься или мне прийти?

– Думаю, что справлюсь, – решил Виктор, закончивший изучать «швы» между небольшими каменными кирпичами. – Ты пока можешь продолжить свою прогулку.

– ОК, – ответил Макс. – Жду подробностей.

«Будут тебе подробности», – усмехнулся Виктор, и достав из ножен на бедре кинжал, стал процарапывать кончиком лезвия границы «кирпичей».

Затем настала очередь УРИ. Решив, что в данном случае материал, с которым предстоит работать, навряд ли сопоставим по прочности со сталью, керамитами или броней, Виктор выставил на УРИ среднюю мощность – о батареях тоже следовало побеспокоиться – и минимальный диаметр луча. Узкое лезвие легко вошло в зазор между камнями, и, облегченно вздохнув, Виктор двинул луч вдоль шва.

Через десять минут – большая часть времени ушла на «нащупывание» швов – работа была закончена. Переведя УРИ снова в режим фонаря, Виктор нажал на кладку плечом и не удивился, когда та обрушилась вовне. Разобрав камни, мешавшие ему пролезть в открывшийся проход, Виктор проник в соседнее помещение. Это тоже была пещера, но ее краткое изучение показало, что на этот раз Виктор, скорее всего, попал в естественную пещеру, вернее в русло давным-давно пересохшего подземного ручья, который в еще более древние времена был рекой. Во всяком случае, размеры тоннеля указывали скорее на реку, чем на ручей, но по дну, или полу, проходило нечто вроде русла, вырезанного в камне небольшим потоком, и, значит, ручьем эта бывшая река побывать успела тоже. Впрочем, все это были пустяки по сравнению с главным открытием Виктора. Воздух в этом тоннеле был гораздо чище, и в нем ощущался пусть слабый, но ток.

– Эй! – позвал Виктор. – Ты меня слышишь, светлейший?

– Слышу, – отозвался Макс.

– Дуй сюда, похоже, что здесь есть выход.

За те сорок минут, которые потребовались Максу, чтобы, нигде не задерживаясь, добраться до обрушенной Виктором кладки, Виктор успел разведать открытый им тоннель километра на полтора вперед и вверх. По правде сказать, полтора километра – это если следовать за всеми извивами и хитросплетениями ходов и пещер, по прямой тут было наверняка метров сто пятьдесят, не больше. Но главное было в том, что в конце-то концов Виктор добрался до выхода на поверхность. Он оказался в небольшой пещере, заваленной битым камнем, но в узком зазоре между камнями и потолком пещеры не только явственно ощущался довольно сильный ток теплого воздуха, но и виднелись два мерцающих огонька, очень сильно напоминавших звезды. Не раздумывая, Виктор стал растаскивать завал, попутно комментируя свои действия Максу через коммуникатор. Работа была тяжелая и муторная, но потихоньку двигалась, а когда к Виктору присоединился и Макс, дело пошло и вовсе быстро, так что еще через два часа они наконец выбрались наружу, под посеревшее перед рассветом небо.

– Скажи, Макс, ты видишь то же, что и я? – спросил Виктор, рассматривая город, раскинувшийся прямо под его ногами и на склонах окружающих невысоких гор.

– Угомонись, Федя, – спокойно ответил Макс. – Я думаю, что-то в этом роде ты увидеть и ожидал.

– Ну где-то так, – согласился Виктор. – Значит, все-таки Ерушалаим!

– Да, господа, – сказал кто-то басом у них за спиной. – Это Иерусалим.

Виктор стремительно обернулся, попутно выхватывая из кобуры бластер, так что, увидев говорившего, он уже держал того на мушке. Никаких сомнений, что точно так же поступил за его спиной и Макс, у Виктора не было.

Выше по склону сидел, вернее уже стоял, молодой мужчина, в принадлежности которого к иудейскому племени не приходилось сомневаться, даже если бы он и не заговорил с ними на иврите. В предрассветных сумерках Виктор отчетливо видел, что их неожиданный собеседник одет в черный, вероятно, черный, лапсердак и широкополую шляпу. Он был, кажется, достаточно молод, на подбородке у него курчавилась вполне приличных размеров борода, а на висках – пейсы. Он начал вставать в тот момент, когда Виктор развернулся к нему, выцеливая из бластера, и, надо отдать должное, поднимался медленно и плавно, давая «собеседникам» время оценить характер своего движения. Очень даже предусмотрительно с его стороны, а то ведь на резкое движение Виктор мог и среагировать. Или Макс. Или оба.

«Ой, какие интересные ортодоксы[57] здесь водятся, – сказал себе Виктор, рассматривая незнакомца. – Очень интересные. Профессионал?»

Между тем мужчина встал и протянул к ним пустые руки.

– Вы можете не беспокоиться, господа, – сказал он. – Я не вооружен, и я вам не враг. Рав[58] Шулем послал меня встретить вас и проводить к нему. Идемте.

Мужчина приглашающе, но не резко взмахнул рукой, указывая куда-то за кучу камней справа.

– Вы понимаете иврит? – спросил он озабоченно, видя, что они не трогаются с места. – Мне показалось, что ты сказал «Ерушалаим». Это по-нашему, и я…

Он посмотрел на них, подумал и добавил по-русски, ну почти по-русски:

– Я мало… знать говорить русски…

– Не надо мучиться, – остановил его Макс. – Мы тебя поняли. Я не понял другое. Откуда ты узнал, что мы придем?

– Я не знал, – объяснил мужчина. – Это рав Шулем знал, он меня и послал.

– Ты что-нибудь понимаешь? – спросил Виктор на Ахан-Гал-ши.

– Нет, – коротко ответил Макс. – Но, похоже, парень ждал именно нас. Пойдем, хуже не будет.

– Ну да, – согласился Виктор. – На засаду не похоже, хотя… Ладно, пойдем посмотрим, что здесь и как.

– Веди нас, добрый человек, – сказал Макс на иврите, обращаясь уже к мужчине. – Как тебя звать?

– Гиди,[59] – коротко представился мужчина и, повернувшись, пошел вперед, огибая давешнюю кучу камней.

Пожав плечами, Виктор пошел следом, а за его спиной хруст камней отмечал тяжелую поступь Макса. Услышав этот вполне естественный на горном склоне шум, Виктор усмехнулся в душе, в очередной раз отметив, что профессионал все делает хорошо или не делает вовсе. Макс мог ходить бесшумно и по более проблематичным поверхностям, но зачем об этом знать посторонним?

Буквально в нескольких метрах за каменной осыпью обнаружилась узенькая тропинка, которая минут через десять неторопливой ходьбы вывела их к нормальной дороге с асфальтовым покрытием. Дорога была пустынна, но недалеко от них на обочине был припаркован автомобиль. Не мешкая, Гиди направился прямо к машине, доставая на ходу из брючного кармана ключи с брелком дистанционного управления.

– Что за машина? – спросил Макс, с интересом рассматривая незнакомую модель.

– Эта? – переспросил Гиди, уже отключивший сигнализацию.

– А что, тут есть другая? – усмехнулся Виктор, поражаясь тому, насколько естественным получился у него вопрос. На иврите он не говорил много лет, да и вообще никогда не говорил много, больше читал.

– Нет, – улыбнулся Гиди, который, как показалось Виктору, совершенно не обиделся. – Это «ламборджини».

– «Ламборджини», – повторил за ним Макс. – В жизни не встречал такого «ламборджини»! Это какого года модель?

– Девяносто восьмого, – лаконично ответил Гиди, усаживаясь за руль. – Садитесь, господа, нас ждут!

– А сейчас какой год? – спросил Виктор, уже предчувствуя неладное.

– По-вашему, две тысячи восьмой, – ответил Гиди, трогая с места.

«А должен быть десятый, – с тоской резюмировал Виктор. – Десятый, вот в чем штука!»

Двадцать минут езды по предрассветному городу в набирающем силу свете утра и истаявшем свете не отключенных еще уличных фонарей многое рассказали Виктору о городе, в который он попал. И рассказ этот очень дурно сказался на его настроении. Последний раз Виктор был в Иерусалиме в 1968 году, но затем, особенно в последние годы на Земле, неоднократно видел его в кино – и телерепортажах. «Великая, елки, страна! Вечера не проходило, чтобы ее всуе не помянули». Так что какое-никакое, а впечатление об Иерусалиме он имел. И теперь, проезжая по городу на машине, рассматривая его улицы и площади, Виктор город не узнавал. И дело, как он сразу понял, было не в освещении, и не в угле зрения, и не в новизне восприятия, и даже не в том, что прошло уже более десяти лет, как они покинули Землю. Дело было в том, что это был, по-видимому, совсем другой город. Совсем!

Он посмотрел на Макса и получил в ответ вполне однозначный по смыслу взгляд. Макс, который должен был знать Иерусалим несколько лучше Виктора, увидел то же самое.

«Плохо дело, – решил Виктор. – Ой, как…»

Он не додумал свою мысль, потому что дела, по-видимому, обстояли еще хуже. Смутное ощущение тревоги, мгновенно возникшее у него, могло, конечно, оказаться откликом на поведение их водителя. Гиди вполне ощутимо напрягся, можно сказать, насторожился, хотя и постарался скрыть это от своих пассажиров. Но у Виктора появилась одновременно ни на чем, казалось бы, не основанная уверенность, что он почувствовал опасность сам по себе, вне зависимости от того, что там увидел или почувствовал их Вергилий. Он обернулся, чувствуя, как увеличивает скорость Гиди, и увидел догоняющий их автомобиль.

– Это за нами? – спросил Макс, также обернувшийся на зад.

– Возможно, – коротко ответил Гиди.

«Ламборджини» свернул, затем еще раз и еще. Но преследователь не отставал. Напротив, когда они пролетали по широкому проспекту, из боковой улицы выскочил еще один автомобиль – джип темной окраски – и пристроился вплотную за ними. Проспект свернул вправо, и их «ламборджини» птицей вылетел на почти пустой в это-время суток широкий и длинный мост. Мост был четырехполосный, но противоположные направления были отделены одно от другого только разделительной полосой. И навстречу им – они успели проскочить едва ли треть моста – уже неслась, пересекая сплошную линию, другая машина. И еще одна.

«Неплохо организовано, – прикинул Виктор. – И исполнено тоже».

Машины неизвестного противника уже разворачивались, тормозя и иди юзом. Они перекрывали мост впереди, и к ним явно спешило подкрепление. А сзади накатывали джип и еще две машины.

«Коробочка!»

– Моше Рабейну,[60] семнадцать, – быстро сказал Гиди, тормозя. – Реб[61] Шулем!

Он сделал движение, собираясь выскочить из машины. В правой руке у него был зажат длинноствольный пистолет.

– Стрелять будут? – остановил его вопросом Макс.

– Захват, – коротко, но исчерпывающе ответил Гиди.

– Тогда не горячись! – положил ему на плечо руку Вик тор. – Выходим и стоим, как зайчики.

Вряд ли Гиди понял его идиому, коряво переведенную на иврит, но мысль ухватил, и бросив на Виктора быстрый взгляд, уступил.

– Как скажете. – Пистолет исчез из его руки так же незаметно – ну почти незаметно, как прежде появился.

Он распахнул дверцу и медленно, не совершая резких движений, вышел на дорогу.

– Что-то случилось, господа? – спросил он с положенными в данной ситуаций интонациями тревоги и удивления у подходящих к ним людей.

Виктор и Макс тоже вылезли из машины по обе ее стороны. При этом Виктор смотрел на тех, кто шел к ним сзади, а Макс соответственно, наоборот, на тех, кто шел от встречных автомашин. Люди эти Виктору решительно не понравились. Собранные такие, деловитые, умелые.

– Что-то случилось? – растерянно повторил Гиди, ссутулившийся и даже как бы ужавшийся в размерах.

– Служба безопасности! – грозно заявил коренастый мужчина, подходивший к ним от черного джипа. Теперь в свете ярких фонарей на мосту было отчетливо видно, что джип черный.

«Контрразведка?» – удивился было Виктор и тут же понял, что человек врет.

– Предъявите, пожалуйста, документы! – Прозвучало это категорически, но Виктор селезенкой чувствовал – не нужны этим людям, уже вплотную приблизившимся к ним и профессионально взявшим их в кольцо, никакие документы.

«Бутафорят, сволочи», – усмехнулся он про себя и начал охлопывать себя, как если бы искал документы. Выглядело это, должно быть, комично. Мужик в каком-то неведомом, но явно военного образца комбинезоне, увешанный кучей всяких очень специальных побрякушек и с боевым шлемом, откинутым назад, ищет документы. Цирк! И неведомые люди, пришедшие за ними и действовавшие, как профессионалы, а значит, таковыми и бывшие, на его пантомиму не купились, но внимание все-таки рассредоточили.

Виктор прыгнул сразу, как только почувствовал – пора! Он знал, что обычные профи Земли – во всяком случае, той Земли, которую он помнил, – отследить его прыжок не могли. И парировать три удара, которые он нанес одновременно двумя руками и ногой, не могли тоже. А ведь он еще успел заметить, как буквально растворился в воздухе Макс, движение которого Виктор засек только благодаря многолетним тренировкам с обоими Ё, Ликой, Викой и Мешем, и как замедленно, по их меркам, но все же достаточно быстро отреагировал на их стремительную атаку Гиди.

«Есть! – мысленно проорал он, чувствуя, как правая нога пробивает выделенную для нее чужую грудь, а руки рубят кадык слева и переносицу справа. – Такая! – Он перевернулся в воздухе, упал на руки, оттолкнулся и ушел вверх, снова переворачиваясь, теперь уже назад. – Партия!» – Виктор с ходу нанес удар ногой в мягкость чьего-то живота, откинул левой рукой в сторону мешавшего обзору человека, и, выхватив бластер, сжег серией мгновенных импульсов сразу три автомобиля. В тот же миг откуда-то сзади его достало дуновение жара. Обернувшись, он увидел в ярком свете вспыхнувших машин темные исковерканные тела на асфальте и снова материализовавшегося метрах в тридцати от него Макса, неторопливо вкладывающего бластер в кобуру. Гиди как раз доломал своего противника, быстро оглядел поле битвы и, покачав головой, сказал:

– Ну вы и… Поехали!

Он подхватил с земли свою широкополую шляпу, напялил ее поверх черной ермолки и полез в машину. Виктор и Макс, не задерживаясь, последовали его примеру, и через несколько секунд «ламборджини» уже объезжал погребальные костры сожженных лазерным огнем автомашин.

– И кто же это был? – спросил Виктор минуту спустя, когда, вырвавшись с охваченного паникой моста, Гиди свернул в первый же возникший на их пути переулок. – Конкурирующая фирма, я так понимаю?

– Французы! – коротко бросил Гиди, бросая несущуюся на предельной скорости машину в очередной резкий поворот. – Они никак не могут привыкнуть, что здесь не Франция.

«Забавно, – подумал Виктор. – А французы-то тут при чем?»

Машина стремительно петляла по улицам и переулкам, проникая, судя по виду домов, все глубже в лабиринт старого небрежно спланированного города, а затем еще глубже, туда, где никакой планировки отродясь и не было.

– Все, отсюда пешком, – еще через минуту бросил Гида и заглушил мотор.

Машина остановилась на пустой узкой улочке, ограниченной с одной стороны крепостной стеной, а с другой – старыми, пожалуй, правильнее было бы сказать, древними, домами, сложенными из потемневшего от времени иерусалимского камня. Утро еще не успело войти в силу, а фонари здесь были редкими и слабыми, так что улочка все еще досматривала ночные сны. Они быстро выбрались из машины и пошли за своим провожатым, едва видимым в плотной предрассветной мгле в нескольких шагах впереди. Гиди вел их через лабиринт переулков, проходных дворов, лестниц и лесенок, и конечно, дверей, которые открывались перед ними, чтобы пропустить к другим дверям, выпускавшим их на совершенно других улицах старого города. При этом людей, отворявших им двери, они практически не видели – вернее, видеть не должны были, но о свойствах линз штурмового комплекса здесь никто ничего не знал. Гиди обменивался с бесплотными тенями в сумраке неосвещенных помещений короткими невразумительными репликами, и они шли дальше.

Наконец они оказались на улочке, название которой было Виктору уже знакомо. Табличка на доме напротив на иврите и по-французски сообщала, что это улица Моше Рабейну. Ну и дом номер 17 не заставил себя ждать, оказавшись четвертым от подворотни, из которой они на улицу и вышли. Тихий стук в деревянную, крашенную охрой дверь, короткий обмен репликами через забранное частой решеткой крохотное оконце в ней, и дверь открылась, приглашая их войти. Они спустились на несколько ступеней, оказавшись сразу где-то на полметра ниже уровня брусчатой мостовой, и по темному узкому коридору проследовали вслед за Гиди в глубину дома. Открылась дверь, пропустив их в небольшую комнату, где трое типичных ешиботников[62] читали книги, сидя около узкого деревянного стола. Впрочем, Виктор никаких иллюзий по этому поводу не питал, он уже понял, что ешиботники бывают разные, вернее, вспомнил то, что знал по своему земному опыту. Пройдя через комнату – евреи даже головы не подняли от своих мудрых книг, – они прошли в еще одну, последнюю, как оказалось, дверь и очутились в просторном помещении с узкими стрельчатыми окнами, закрытыми снаружи ставнями. В комнате было светло, а воздух был сух и прохладен – Виктор уловил тихое гудение кондиционера. Обставлена комната была простой, но солидной, тяжелой и старой, деревянной мебелью. У круглого стола, покрытого белой с цветными вышивками скатертью, сидел в кресле старик с белоснежной бородой, одетый как верующий еврей, но не в шляпе, а в плоской меховой шапке.

«Адмор,[63] – прикинул Виктор, входя и рассматривая хозяина. – Или это у них как-то по-другому называется?»

Старик бросил быстрый взгляд на Гиди, и тот, поклонившись, сказал:

– Доброе утро, рабби! Наши гости говорят на иврите.

– Доброе утро, господа, – улыбнулся раввин, с видимым интересом рассматривая Виктора и Макса. На Максе его взгляд задержался чуть дольше, чем на Викторе. – Проходите, пожалуйста. Садитесь.

Он сделал приглашающий жест, показывая на стулья с высокими спинками.

– Как прошло ваше путешествие? – спросил он, когда они, коротко поздоровавшись, прошли к предложенным им стульям. – Все ли у вас благополучно?

– Нас пытались захватить французы, – тихо сказал Гиди.

– Вас или тебя?

– Думаю, что им нужен был я, но они видели наших гостей.

– Нехорошо, – покачал головой старик. – Надеюсь, они не смогли вас проследить?

– Ни в коем случае, рабби, – быстро, но уверенно ответил Гиди.

– Тогда присядь, сынок, – сказал раввин, снова оборачиваясь к Виктору и Максу. – Присядь, отдохни, послушай.

Над столом повисла тишина. Виктор и Макс молчали, ожидая продолжения. Гиди, тихо отошедший к стене, сел на стул и замер, несколько секунд молчал и рав.

– Меня зовут Шулем, – сказал он наконец.

– Моше, – ответил вежливостью на вежливость Макс.

– Виктор, – добавил Виктор от себя.

– Интересно, – сказал на это рав Шулем. – Интересно. Один еврей и один гой.[64] Интересно.

– Не хотите ли чего-нибудь выпить с дороги? – поинтересовался он, снова улыбнувшись. – Чай, кофе… Может быть, сок?

– А покрепче ничего нет? – улыбнулся в ответ Виктор, который был не прочь «немного согреться».

– Есть, как не быть. – Смутить старика было не просто. – Ора!

Последнее слово он произнес громким голосом, почти выкрикнул. И через секунду дверь в боковой стене тихо отворилась, и в комнату вошла девушка. Девушка была красивая, и, если бы не традиционное одеяние, Виктор легко мог бы представить ее на улице Парижа или Москвы, обращающую на себя внимание отнюдь не происхождением, а золотом волос и голубизной глаз.

– Ора, девочка моя, – сказал раввин, поворачиваясь к ней, – принеси нам, пожалуйста, коньяк и свари кофе.

Девушка молча поклонилась и снова исчезла за дверью.

– А курить у вас можно? – спросил Макс.

– Курить вредно, – наставительно сказал старик и подвинул на середину стола терракотовую пепельницу, полную окурков. – Но можно, если очень хочется, и не в цом.[65]

Макс расстегнул комбинезон на груди и достал из внутреннего кармана свою трубочку-носогрейку. При этом старый раввин неожиданно удивленно посмотрел на Макса и теперь напряженно его рассматривал. Виктор тоже достал трубку, а старик, оторвав наконец напряженный взгляд от Макса, подвинул к себе пачку каких-то сигарет, лежавшую на столе, достал одну и, прикурив от электронной зажигалки, выпустил дым первой затяжки. Макс и Виктор между тем неторопливо снаряжали свои трубки.

– Как твоя фамилия, Моше? – спросил рав.

Макс помолчал секунду, раздумывая, а затем ответил вопросом на вопрос:

– А твоя, добрый человек?

– Меня зовут Шулем Дефриз, – не удивившись, ответил старик.

– Кем ты приходишься раву Мозесу, реб Шулем? – Макс, наконец, справился с трубкой и закурил.

– Какого Мозеса ты имеешь в виду? – Старик был непоколебимо спокоен, но Виктор ощущал, как нарастает в комнате напряжение.

– Я имею в виду Моше Прагера, – ответил Макс. – Гаона[66] из Праги.

– Он мой прадед. – В словах старика было ощутимо благоговение. Едва ли не трепет. И гордость. Гордость тоже.

– А я ему прихожусь внучатым племянником, – тихо сказал Макс. Голос его звучал ровно, и никаких эмоций в нем не слышалось.

– Вот как! – Старик упер в Макса потрясенный взгляд. – Вчера запела Гора. Она запела впервые на моей памяти, и никто из тех, кому доверено было хранить Реликвию, тоже никогда не слышал песню Горы. Один лишь Моше Прагер, благословенна будет память его, сподобился быть свидетелем Чуда. И вот теперь я. И я послал к вратам Давида посланца. – Старик взмахнул рукой в сторону Гиди. – Потому что так было определено тогда, когда отцы наших отцов еще не увидели света дня. А сегодня ко мне приходит мой собственный дядя, и на груди его щит Давидов, и значит, исполнилось пророчество, которому скоро тысяча шестьсот лет. Воистину нам довелось жить в чудесные времена, во времена исполнения пророчеств.

Старик откинулся на спинку кресла и закрыл глаза. Чувствовалось, что его обуревают сильнейшие чувства. О сигарете, зажатой в пальцах правой руки, он, по-видимому, забыл.

Виктор посмотрел на старого раввина, на Гиди, совершенно очевидно переживавшего огромное потрясение, и перевел взгляд на Макса.

«Ты что-нибудь понимаешь?» – спросил он его взглядом.

«Пока нет», – ответил Макс.

– Реб Шулем, – голос Макса был спокоен, как всегда. – Следует ли понимать вас так, что и у вас есть Магендовид?[67]

Почему-то Виктор сразу понял, что спрашивает Макс отнюдь не о простой шестиконечной звезде, которую евреи носят так же, как православные – крест.

– Да, – старик открыл глаза и посмотрел прямо на Макса. – Но тогда откуда это у тебя?

Он медленно расстегнул белую рубашку и достал из-под нее небольшой предмет, висевший на золотой цепочке. Сняв цепочку через голову, для чего ему пришлось сначала освободить голову от меховой шапки, старик положил этот предмет на стол. И Виктор увидел перед собой серый плоский камень, который, несомненно, был Камнем, сантиметров восьми в диаметре, имеющий очертания оплывшей шестиконечной звезды. В центре звезды имелось отверстие, и Виктор не сомневался, что оно было естественным, то есть было частью формы Камня, а не проделано кем-либо из людей, захотевших повесить его на шею.

Макс посмотрел на Камень, кивнул и стал расстегивать комбинезон. Через минуту рядом с первым на белую скатерть лег второй, совершенно идентичный Камень, отличавшийся от первого только цепочкой. У Макса цепочка была бриллиантовая.

– Расскажите мне о вашем Камне, реб Шулем, – попросил Макс.

– Хорошо, я расскажу, – кивнул старик. – Но сначала я должен спросить тебя.

– Спрашивайте, – согласился Макс.

– Кто твой друг? – Старик смотрел теперь на Виктора.

– Что вы хотите знать, реб Шулем?

– Друг ли он тебе?

– Он мой брат.

– Ты знаешь его давно, – сказал старик.

– Полтора века, – сказал Макс. – Много это или мало, реб Шулем?

– Так долго…

– Да, реб Шулем, так долго. Жизнь, и еще жизнь… Он прикрывал мою спину, а я его. Много это или мало? Он проливал кровь за меня, а я за него, достаточно ли этого, чтобы назвать его другом? Я думаю, правильнее сказать, что Виктор мой брат.

От этих слов у Виктора сжалось сердце.

«Только зареветь не хватало», – упрекнул он себя, но чувствовал, что с этим ничего поделать нельзя. Не показать виду можно, а вот справиться с охватившим его волнением нельзя. И он вспомнил вдруг, как сидели они с Викой на обочине Вайярского тракта, курили и ждали. В пыли на дороге лежала туша мертвого скакуна, а поодаль трупы убитых Виктором морпехов. Где-то под горой горел разбитый штурмовик, а высоко в небе, за гранью небесной сини, во тьме космоса мчался по орбите обреченный «Шаис». В те долгие минуты он окончательно осознал, кем для него является Макс, и чувство это не оставляло его никогда во все последующие годы. Друг? Да. Больше, чем друг. Брат.

«Ах, как же ты верно сказал, Макс! Брат я тебе, а ты мне брат. Да будет так! Аминь!»

– Скажи, Виктор, – неожиданно обратился к нему старик, прервав мысли Виктора. – Не было ли в твоем роду царей?

Вопрос был дурацкий. Просто опереточный вопрос, но вот ведь чудо, Виктор воспринял его на полном серьезе. Как-то так вышло, что вопрос глупым не воспринимался. Было в нем что-то, как и во всем этом разговоре.

– Были, – грустно усмехнулся Виктор. – Как не быть, но и вы, дедушка, об этом откуда-то ведь знаете. Откуда?

– Магендовид, – старик кивнул на Камень. – Чувствует Царскую кровь. И гора чувствует. Она, Виктор, помнит многих Царей… Какого ты рода, Виктор?

– По матушке Гедиминович, – тихо сказал Виктор и запнулся.

– Ну же, князь! – серьезно попросил Макс, и Виктор вдруг осознал, что в голосе Макса, когда тот называл Виктора князем, всегда присутствовала особая интонация.

– Постой, – сказал он озабоченно. – А ты-то откуда знаешь?

– Как откуда? – искренне удивился Макс. – Ты же сам мне рассказывал… Неужели не помнишь? На Курорте, сразу после отставки…

– Не помню, – признался Виктор. – Все как ластиком стерли. Ничего не… Неважно, – сказал он. – По отцу я Рюрикович. Последний Рюрикович по прямой линии.

Слово было сказано, и Виктор неожиданно почувствовал облегчение. Так, значит, так. По сему и быть!

– Рюрикович, – повторил за ним старик. – Воистину или сроки исполнились, или разумение наше не способно вместить Божьего Промысла.

И тут как-то очень вовремя, как в театре прямо, отворилась дверь, и в комнату вошла давешняя девушка. В руках она держала поднос, а на подносе стояли маленькие фарфоровые чашечки, от которых поплыл к Виктору так давно, казалось, забытый, а потому ностальгически сладкий запах свежесваренного кофе, что у него едва дыхание не перехватило от полноты чувств. А еще на подносе стояла пузатая бутылка со знакомой, но тоже как бы позабытой этикеткой и хрустальные бокалы. «Шарообразные», – с восхищением подумал Виктор, отвлекаясь от мыслей о грозной царской крови. «Courvoisier», – с благоговением прочел он и, быстро взглянув на Макса, подмигнул ему.

Глава 16РОДСТВЕННИКИ

Коньяк они выпили, а вот поговорить не вышло. Реб Шулем от возникших в разговоре неожиданностей разнервничался, и у него тривиально прихватило сердце. Извинившись перед гостями, он оставил их на попечение Гиди, а сам ушел в сопровождении Оры в заднюю часть дома, обещав, однако, вернуться попозже и продолжить беседу. Но позже началась тревога, и стало не до разговоров.

Теперь их действительно искала Служба Безопасности. После бойни на мосту Царей Израилевых («Красивое имя для моста», – мимоходом отметил Виктор) и «утечки» информации из французского посольства о террористах-боевиках из Союза Русских Патриотов, нелегально пробравшихся на территорию ИРИ, полиция и контрразведка буквально перетряхивали весь город. Обыски шли сплошной волной, на улицах патрули, над городом геликоптеры, а на дорогах блокпосты. Обо всем этом Гиди сообщил тихий прыщеватый юноша, бесплотной тенью просочившийся в комнату вслед за девушкой Орой («Света по-нашему, – перевел ее имя Виктор. – Ну Света и есть») принесшей им очередную, третью, порцию кофе. Юноша начал было шептать что-то Гиди на ухо, но тот, оценив характер информации, разрешил говорить вслух.

– Н-да, – сказал Виктор, прослушав краткий отчет о событиях в «городе и мире». – Впечатляет.

– Еще как! – хмыкнул Макс и с интересом посмотрел на Гиди.

– Здесь небезопасно, – со вздохом признался тот и встал из-за стола. – Реб Шулем известный человек, но у него своеобразная репутация. В определенных кругах. Так что надо уходить.

Сказано было обтекаемо. Объяснять, что за репутация такая у старика и почему, равно как и то, что за круги имеются в виду, Гиди не стал. Но Виктор как-то и сам догадался. Интуитивно понял и вопросов задавать не стал. Одно он знал почти достоверно: маловероятно, чтобы старый раввин был связан с русскими патриотами, кем бы они ни были на самом деле. Следовательно, под сурдинку трясут всех: и тех, кто реально мог быть связан с террористами, и всех остальных.

– Уходим, – закрыл тему Гиди.

– Как скажете, – пожал плечами Макс. – Мы здесь всего лишь гости, хозяева – вы. Вам виднее.

Виктор промолчал. Ну что, в самом деле, говорить? Все и так ясно.

Надо отдать должное Гиди и его друзьям-ешиботникам, Действовали они быстро и разумно.

– В таком виде вам идти нельзя, – твердо заявил Гиди и положил на стол две стопки одежды, в которой доминировали черный и белый цвета. Собственно, только они и были представлены. Два цвета. Черное и белое.

Расставаться с комбинезонами, броней и шлемами было обидно, да и жаль: они могли пригодиться, и еще как! – но выбора не было. Оставалась, правда, надежда воссоединиться с ними в будущем, но Виктор не привык тешить себя несбыточными иллюзиями. Начиналась новая дорога, И на этом пути флотские штурмовые комбинезоны были лишней обузой.

– Спрятать-то есть где? – спросил он ради проформы. – Не стоит этим вещичкам по рукам ходить.

– Не волнуйтесь, – ответил Гиди, пробегавший через комнату, где девушка Ора гримировала Виктора и Макса, доводя их до кондиции. – Спрячем!

Он исчез за дверью, и там тотчас возникла деловитая суета.

– Ну вот, – сказала Ора. – Хоть в Меа Шаарим,[68] хоть к Браславскому ребе!

Виктор встал со стула и подошел к зеркалу. Из зеркала на него глянул бородатый тип с завитыми пейсами едва ли не до плеч, в очках с круглыми стеклами в тонкой металлической оправе.

«Леннон, мля, – усмехнулся Виктор, стремительно входя в образ. – Вылитый Леннон. После ломки». Плечи ссутулились, исчезла гвардейская выправка, появилось растерянное и как бы сонное выражение на «обмякшем» лице, и глаза…

«Близорукие мы… Что тут поделаешь?»

– Ой! – испуганно сказала Ора, увидевшая, как происходит метаморфоза «трансформации», а на Виктора из Зазеркалья уже растерянно смотрел сутулый нескладный дос,[69] всю жизнь проведший в колелях[70] или ешивах за учением, которое не оставляет времени на то, чтобы увидеть вокруг себя что-нибудь еще. Живую жизнь, например. Впрочем, видимость могла обмануть, но на сущность Виктора не влияла. Его суть осталась прежней, удобно поместившись в новом, для дела сработанном, образе. Точно так же, как под черным лапсердаком уютно устроились и всякие полезные мелкие штучки, очень специального назначения, и офицерский бластер с тремя последними зарядами.

– Так что вы говорили, реб Моше, по поводу толкования Рамбамом… – но закончить вопрос Виктору не удалось.

– Угомонись, реб… Вулвел, – громыхнул басом Макс и положил тяжелую руку на сутулое плечо новоявленного Вули. – Ты главное не волнуйся, Вуля, и все будет хорошо.

В обрез зеркала вдвинулась могучая фигура, и Виктор с уважением цокнул языком. Макс как будто и не изменился. Ну, борода там, пейсы… но в целом, как был огромным мужиком, так им и остался. Вот только, глядя на него теперь, никто не усомнился бы в том, кто, собственно, перед ним предстал. Это был еврей – несомненно, религиозный еврей, но притом один из тех евреев, которых никто никогда досами не называет. Знавал Виктор в иные годы таких товарищей на Западной Украине и в Нью-Йорке. Эти да. Эти могли и комментарий к словам мудрецов сбацать, и водки выпить, и коня подковать, и бабу отодрать. И все это сделать как надо, то есть со вкусом.

– Готовы? – всунулся в дверь Гиди. – Ого!

Он ошалело перевел взгляд с Виктора на Макса и обратно. И вдруг улыбнулся во весь рот:

– Ну кто бы сомневался! Пошли!

И они пошли. Гиди вывел их из дома через другую дверь и на другую улицу, вернее в переулок, где с трудом могли разойтись два человека. Из переулка они попали в какие-то темные катакомбы, из которых немыслимым образом просочились прямо в синагогу, старую, тесную и бедноватую на вид, где присоединились к небольшой компании молящихся евреев, с которыми затем и вышли и из синагоги, и из старого города. По дороге они миновали два блокпоста, но документы у них не проверяли, и, значит, обошлось без мордобоя. Тихо, не привлекая к себе внимания, в небольшой толпе невнятно, вполголоса переговаривающихся между собой мужчин, они прошли и мимо военного патруля, и, в конце концов, оказались на неширокой, но уже вполне современного вида улице. Здесь их ожидала машина. На ней они и продолжили свое путешествие в непонятный, потому что не позонный (?) мир. Автомобиль, синий «пежо», как быстро понял Виктор, был не простой. Его пропускали через блокпосты, не проверяя. На немой вопрос Виктора Гиди только усмехнулся и показал пальцем на какую-то наклейку на лобовом стекле.

– И что у вас за пропуск? – спросил Макс, когда на спуске из Иерусалима к Тель-Авиву они беспрепятственно миновали третью по счету заставу.

– Военная прокуратура, – коротко объяснил Гиди.

В Тель-Авиве их определили на постой на вилле какого-то богатого человека, находившегося сейчас по случаю на вакациях в Европе. Дом был старый, просторный и прохладный, что было нелишним в городе, плавившемся от сентябрьской жары. В холодильнике на большой старомодной, но хорошо оборудованной кухне нашлось и пиво «Карлсберг», и кое-что, чтобы занять рот, когда не говоришь. Так что все было просто замечательно, если их с Максом ситуация вообще предусматривала такие эпитеты. Тем не менее, опустив тело в глубокое кресло в затемненной гостиной, Виктор почувствовал, что теперь самое время немного отдохнуть. Не то чтобы расслабиться – «расслабляться нам никак нельзя. Война!» – но все-таки отдохнуть. Сделав очередной глоток холодного, чуть отдающего квасом пива, он закурил и сказал:

– А жизнь-то налаживается, как полагаешь, светлейший?

Гиди его не понял, а Макс понял дословно, но хорошего настроения это не изменило. Виктор любил такие минуты – отдых после боя называются. Или между боями. Бивуак… Привал… Где-то так. Хорошие это бывали минуты, несмотря на все, что было до и что ожидало солдата после. И Виктор помнил их, эти минуты, почитай, все, сколько ни было их в его долгой жизни, жизни много на своем веку повоевавшего человека.

– Что такое ИРИ? – спросил Макс, умостившись в другом покойном кресле.

– ИРИ? – удивился было Гиди, но быстро понял суть, а главное, контекст возникшего вопроса. – Ах да! Вы же ничего не знаете! ИРИ – это аббревиатура. Иудейская Республика Израиль.

– Не слишком длинно? – лениво поинтересовался Вик тор. – И с логикой тоже как-то не очень.

Честно говоря, с логикой тут был полный провал, но смеяться над чужой глупостью было неудобно. В гостях все-таки.

– Вы правы, – неожиданно для Виктора согласился Гиди. – Еще как не очень! И длинно и неверно, но ведь ни чего уже изменить нельзя. Пятьдесят пять лет так называемся. Отцы-основатели все решили за нас, хотя теперь никто так, конечно, не говорит. Говорят просто Израиль. Даже за границей.

– От судьбы не уйдешь, – хмыкнул Виктор и закурил.

– Что?

– Да так. Мысли вслух. А где ты служил, Гидеон?

– В лягушках.

– Лягушки? Это что, морской спецназ, что ли?

– Ну да. Я только три года, как в запасе.

– А звание? – Тема была родная, нормальная тема для разговора на бивуаке.

– Майор.

– Ну я где-то так и рассудил, – кивнул Виктор. – Есть в тебе это. А чего ушел? Или ты, как там у вас это называется, хазар лэ тшува?[71]

– Нет, – улыбнулся Гиди. – Я всегда был ортодоксом. Последним хилони[72] у нас в семье был дедушка, но я же и в армию не навсегда пошел, верно? Долг отдал и ушел.

От Виктора не укрылось, что своего дедушку, вероятно, все же лишь одного из теоретически возможных двух, Гиди помянул так, что ясно было – с большой буквы. Макс, до этого в разговор не вмешивавшийся, это тоже заметил.

– И кто же у нас Дедушка? – спросил он.

– Дедушка? – переспросил Гиди. – Ну да. Вы и этого не знаете. А можно спросить?

– А про Дедушку?

– Я расскажу. Времени много. Нам здесь сидеть теперь Долго придется, пока Китовер не успокоится.

– Спрашивай, – согласился Виктор. – Потом еще про Китовера расскажешь, что за зверь такой на нашу голову.

– Вы откуда?

– А ты не в курсе? – вопросом на вопрос ответил Виктор.

– Нет.

– Ну что тебе сказать, Гиди? – Виктор быстро взглянул на Макса, но Макс ничего не сказал, лишь поднял правую бровь, и только. Типа, решай как хочешь. Не велика тайна. – Мы, как бы это попроще? Из параллельного мира? Да, наверное, так.

– Параллельный мир… – Гиди умел держать удар. – То есть как наш, но другой? Я правильно понял?

– Правильно, – кивнул Виктор. – У вас сейчас две тысячи восьмой, а у нас две тысячи десятый.

– Но разница не только во времени? – уточнил Гиди.

– Не только, – согласился Виктор. – Я так понял, что ИРИ возникла в пятьдесят третьем?

– Да. Девятнадцатого июля.

– А у нас Израиль провозглашен в тысяча девятьсот сорок восьмом. Я так полагаю, и других отличий полно.

– Я понял. Еще пива принести?

Виктор посмотрел на свою бутылку – пили они по-простому, прямо из тары – и увидел, что незаметно для себя ее уже почти прикончил. Пустая бутылка Макса сиротливо стояла у ножки кресла.

«Непорядок!» – решил он.

– Давай! Тебе помочь?

– А что здесь делать двоим? – Гиди встал и быстро вышел на кухню.

– Что будем делать?

– Пока не знаю. – Макс неторопливо набивал свою трубочку, казавшуюся в его руке еще меньше, чем она была на самом деле. – Поживем – увидим. «Медуза»-то при нас. И двери какие-нибудь здесь есть. Должны быть, раз родственники нашлись.

Он закончил священнодействие и с видимым удовольствием закурил.

Вернулся Гидеон, принесший сразу шесть успевших вспотеть бутылок.

– Так что это за зверь Китовер?

– Китовер – министр безопасности, – пожал плечами Гиди, видимо, полагавший, что должность таинственного Китовера все объясняет сама по себе.

– Крут?

– Да.

– Ладно, проехали. Переходим к твоему деду. Что с ним?

– Дедушка как раз и есть один из отцов-основателей. А название придумал, кстати, Вайнберг – создатель ЛОИ. Ну а дед принял ЛОИ у самого Вайнберга, – не очень понятно объяснил Гиди.

– Теперь то же самое, но без аббревиатур и с пояснениями, – тихим невыразительным голосом попросил Макс, и Виктор напрягся, хорошо зная манеру Макса вести серьезные разговоры.

– Извините. – Судя по всему, Гиди ничего не заметил. – Тогда так. Вайнберг и Кон создали в тысяча девятьсот тридцать пятом году ЛОИ. ЛОИ значит Лохамей Исраэль.[73] Это была самая сильная еврейская боевая организация в мире. Вы понимаете? Сильнее всех. Кон был теоретик, а оперативной работой и стратегическим планированием занимался Вайнберг. Он умер перед самой войной, в сорок восьмом, и главой ЛОИ стал мой дед. В первом правительстве он был министром безопасности, но потом ушел и уехал в Италию… – Гиди замялся, явно чего-то стесняясь.

– Дело житейское, – успокоил его Виктор. – Ушел и ушел. Бывает.

– Вы меня не поняли. – Гиди поднял руку в возражающем жесте. – Вы просто не знаете. Это он правильно сделал, что ушел. Там всякое было. Нет, так вы не поймете. Я… Ну мне просто не очень удобно об этом говорить… Понимаете, тут еще моя бабушка. Она была дочерью Зига. Полина Зиг. А Зиг был первым президентом Израиля, понимаете?

– Непросто быть членом такой семьи, – задумчиво сказал Макс. – Как звали твоего дедушку, Гидеон?

– Почему звали? – удивился Гиди. – Дед жив. Он, конечно, старше рава Шулема, но он крепче. Девяносто семь лет, а каждое утро идет в кафе и пьет кофе с кофеином. И виски пьет, – улыбнулся он. – Немного, иногда, но пьет.

– И зовут его… – Макс был невозмутим.

– Извините, – сказал Гиди. – Мордехай Холмянский, его зовут Мордехай Холмянский, но его так никто не называет. Скажите любому, Железный Макс, и вас поймут.

Да, Гиди очень гордился своим дедом. Не прадедом, который был первым президентом, а именно дедом.

– Холмянский, – повторил Макс и посмотрел на Виктора. – Холмянский…

«Холмянский… – Виктор почувствовал небывалый прилив сил. – Холмен. Винт?»

И он вспомнил. Ночная Прага. 1936 год…

– Не ходи за ним, Федя. Не ходи. Это не твоя операция.

– Я перебежал кому-то дорогу?

– Ты перебежал дорогу мне.

– Могу я спросить, во что ты играешь? И ослабь, пожалуйста, хватку. Ты меня по стене размажешь.

– Федя, это не имеет отношения к нашим играм. Ты же меня знаешь.

– Знаю.

– Поверь, Федя, никому не будет плохо от того, что эта операция не состоится, даже Коля твой отделался легко. Холмен мог ведь его убить. Ты мне поверь, я знаю.

– Верю, но что значит, не состоится? Это, Макс, провалом называется.

– Ну и что? Провал так провал. Мелочь. Все живы. История изначально путаная. Может быть, вы случайно на уголовников вышли.

– Случайно… Уголовники… А?..

– Их уже завтра здесь не будет. Ни Гуго, ни Холмена.

– И ты мне, конечно, все объяснишь, но потом.

– Нет, Федя, ничего я тебе не объясню. Ни сейчас, ни потом. Хочешь, верь на слово, хочешь, не верь. Это твое дело.

– Так он жив, говоришь? – спросил Виктор. – И живет в Италии?

– Нет, он только раньше жил в Италии. Когда бабушка умерла, он в Израиль вернулся. Он здесь, в Тель-Авиве, живет. А что?

– Так, дорогой. – Виктор бросил быстрый взгляд на Макса, который едва заметно прикрыл глаза в знак согласия, и снова посмотрел на ничего не понимающего Гиди. – Так. Ты сейчас же организуешь нам встречу. Как? Сам сообразишь, но нам необходимо увидеться с твоим дедом как можно быстрее.

– Скажи ему, что кузен из Праги передает привет, – тихо добавил Макс.

Гиди секунду смотрел на них с удивлением, но от комментариев и дополнительных вопросов воздержался.

– Я попробую, – сказал он наконец.

Гиди подумал еще минуту и решительно направился к телефону. Виктор было напрягся, но Гидеон оказался на высоте. Он позвонил какой-то Хане, поговорил с ней пару минут о детях и здоровье родных и попросил передать Мири, что он задерживается и просит ее не беспокоиться. Закончив разговор, он вернулся в кресло и взял бутылку с пивом.

– Будем ждать, – сказал он, сделав длинный глоток. – В городе неспокойно. Китовер тот еще жук. А момент подходящий. В общем, надо ждать. Мири придет через час-два, и мы через нее свяжемся с дедом. Быстрее нельзя.

– Ну нельзя так нельзя, – покладисто сказал Виктор. – А что вы не поделили с Китовером?

– Информацию, – пожал плечами Гиди. – Он все под себя гребет, а к нам ему ходу нет. Он знает, конечно, кое-что, но хочет больше.

– А вы? – заинтересовался Виктор. – Вы – это кто?

– Шомрей байт,[74] – кисло улыбнулся Гиди. – Видите ли, мы старая организация. Мы здесь еще при турках были, то есть когда турки сюда только пришли. Я точнее не знаю, но многие думают, что шомрим никогда не покидали землю Израиля. Со времен поражения, я имею в виду.

«Поражения? – прикинул Виктор. – Это у них здесь так называется? Многозначительно, однако».

– И чего же в вас такого особенного? – спросил он.

– Китоверу не нравится, что мы много знаем, но главное, что он сам не знает всего, что знаем мы. Я так думаю. – Гиди пожал плечами и улыбнулся. – Но тут еще моя семья примешалась. Китовер боится, что мы решили вернуться в политику. А это могло бы повредить его партии.

– А вы можете? – полюбопытствовал Макс.

– Наверное, – снова пожал плечами Гиди. – Я думаю, если бы я пошел к Радикалам Бергера, это дало бы им два-три дополнительных голоса. А если бы пошел Зильбер, то это да!

– Гиди, – мягко остановил его Макс. – Мы же договорились. Кто такие Бергер и Зильбер?

– Извините, – смутился Гиди. – Я увлекся. Моше Бергер – генерал, бывший командующий Северным округом. Пять лет назад он ушел в отставку и создал партию радикалов. На самом деле это тот же Эгроф. Ох! Опять. Вы же и этого не знаете. Ну так. Когда дед ушел из правительства и уехал в Падую, его место занял Шрага Винницкий. Шрага много лет был помощником деда, а потом, в пятьдесят девятом он создал партию Кулак. В восемьдесят первом она распалась, а Бергер ее восстановил. Сейчас у них одиннадцать мест в парламенте, как было у Винницкого в начале шестидесятых, но только Бергер занял антифранцузскую позицию, вы понимаете? Израиль с самого начала был профранцузским. Французы были нашим патроном, гарантом безопасности, союзником. Но времена меняются. Сейчас многие недовольны Францией. Вот и Бергер решил, что нам с ними уже не по пути. Он ориентируется на Германию и Италию. Понимаете?

– Не так чтобы очень. – Виктор не был уверен, что понял, но, с другой стороны, политическая игра, она везде и всегда – игра интересов. Так что кое-что понять было все же можно.

– Ты продолжай, Гиди, – сказал он. – Мы спросим, если что. Этот Бергер, естественно, в оппозиции?

– Ну да! – сразу же откликнулся Гиди. – Они в оппозиции, но их популярность растет. Четыре года назад у них было три места, сейчас одиннадцать, и Китовер боится, что процесс зашел уже слишком далеко. Если еще и Зильбер придет к Бергеру, тогда все!

Он посмотрел на Виктора и развел руками.

– Зильбер, – напомнил Виктор.

– Ах да. Это мой дядя, – смущенно объяснил Гиди. – Он летчик… Генерал в отставке… Но, главное, он сын первого главкома ВВС Зильбера. Зильберы, Холмянские и Зиги… Это… Ну мне трудно вам объяснить. Это надо знать. Тут, в Израиле, это для многих не просто история. Эта улица, например. Ну, где мы сейчас. Она ведь названа в память его матери, Клавы Зильбер. А у Клавы учились все израильские летчики…

– Клава? – поднял в немом удивлении брови Виктор. – Разве это еврейское имя?

– Нет, но она же была русская.

– Стоп! – еще больше удивился Виктор. – Если я не ошибаюсь, у евреев национальность определяется по матери, или нет?

– Да, – кивнул Гиди. – Я вас понял. Но все ее дети евреи. Это она сама так решила. Она была русская, даже в церковь ходила. В православную, разумеется, а дети – евреи. Так они решили. Да, вы не удивляйтесь. В пятидесятых здесь очень непростая ситуация была. Государство еврейское, а танковой дивизией, которая брала Акабу, командовал полковник Геворкян, авиацией на египетском фронте – генерал Логоглу.

– Турок?

– Турок.

– Понятно – кивнул Макс. – Дальше…

Через час пришла Мири, оказавшаяся средних лет женщиной в традиционной для религиозных евреек одежде, то есть одетая в плотное темных тонов платье, парик и шляпку. Женщина быстро переговорила о чем-то с Гиди, и не сказав гостям ни единого слова, даже, кажется, не посмотрев в их сторону, ушла.

Следующие два часа они провели в неспешной беседе, которая на самом деле была кратким экскурсом в местную историю, перебиваемым лишь редкими наводящими вопросами Виктора или Макса. Они не торопились теперь, ведь «процесс пошел», и с неослабевающим интересом слушали Гиди, который рассказывал им совершенно невероятные вещи. Это был, если можно так выразиться, самый невозможный из всех возможных исторический сценарий, сценарий, который, насколько знал Виктор, по всем выкладкам состояться не мог. Не мог, потому что не имел на это ни единого шанса, но вот ведь, состоялся. Оставалось только дивиться причудливым поворотам исторического процесса, который многие – и здесь и там, на их собственной Земле, – полагали инвариантным и строго детерминированным. Ну кому, прости господи, могло прийти в голову, что Наполеон мог победить? Нет, не в отдельном сражении или в какой-то из его многочисленных победоносных, и не очень, компаний, а вообще. В целом. Победить. Настоять на своем, уговорить Александра, купить его или запугать, но заставить держать континентальную блокаду? Невероятно! «Не верю!», как говаривал старик Станиславский, но вот оно перед глазами следствие той давней уже – и для этого мира тоже – и в корне неправильной истории. Как могла выжить в этом мире Османская империя? И с какой радости уступили турки целую провинцию евреям под их собственное государство? Похоже на бред. Но тут, в этой реальности, именно этот бред, который иначе чем шизофренической фантазией и назвать-то затруднительно, именно эта политическая фантасмагория и реализовалась при поддержке собственных союзников Турции: французов, немцев и итальянцев. Но, с другой стороны, было ли это большей неожиданностью, чем иные странные извивы мировых линий? Вопрос. Но только один из многих вопросов, ответы на которые за два часа было не получить. Почему здесь не произошла революция семнадцатого года в России? Или, напротив, почему она – черт подери! – состоялась в той реальности, которую Виктор считал правильной? Каким образом Германия просуществовала здесь аж до середины двадцатого века в виде Союза Германских Государств, объединившихся в Федеративную империю лишь после Второй мировой войны?

«Чудны дела твои, Господи! – думал Виктор, слушая рассказ Гидеона. – И неисповедимы дела твои. Это ж какая альтернатива вызрела в этом мире! Какой сюжет!»

Действительно, по сравнению со всем этим, знакомая ему гораздо лучше страна Утопия была всего лишь небольшой и вполне логичной, если подумать, вариацией на тему известной им с Максом истории. Всего лишь реализацией одной из возможных, вполне реальных, кстати, потенций его собственного мира!

«Значит, – решил он, – бывает и так. Может быть».

В половине четвертого в дверь позвонили. Гиди пошел открывать, и они ненадолго остались вдвоем.

– Поговори с ним сам, – сказал Виктор, отдававший себе отчет в том, что с глазу на глаз местный Макс, возможно, расскажет его собственному Максу гораздо больше, чем если они будут беседовать втроем.

Макс ничего на это не сказал, только кивнул. О чем говорить? Все было понятно и так. Жизнь штука несложная, если только не усложнять ее специально.

Дверь в гостиную открылась, и к ним в сопровождении Гиди вошел высокий коротко стриженный старик. Он был чуть грузноват и сутулился немного, но держался уверенно и смотрел на мир ясными и внимательными глазами. Тот еще старик. Ну недаром же они прозвали его Железным? Такие прозвища неспроста даются и не просто так за человеком закрепляются. И дай нам бог, чтобы про всех нас наши внуки так говорили. С большой буквы.

Старик неспешно, но уверенно прошел на середину комнаты, приблизившись к вставшим ему навстречу Виктору и Максу, остановился напротив них и стал внимательно рассматривать Макса. И то сказать, Виктора он тогда не видел, а вот Виктор… Виктор вгляделся в старика и понял, что никакой ошибки нет. Это был Винт. Пусть постаревший – семьдесят лет прошло! – но все же узнаваемый. Винт!

– Ну вы тут поболтайте, а я пока пойду, кофе сварю, – сказал он и направился к двери. – Гиди, будь другом, покажи, где тут у вас что, а то я сам, боюсь, не разберусь.

Гиди Виктора понял и присоединился к нему без возражений. И вопросов не задавал. Не дурак.

Странная штука – время. Ведь знаешь, как может оно лететь стремительно, когда хотелось бы, наоборот, что-нибудь вроде «остановись, мгновенье!». И как оно тянется, знаешь. Все это ведь было уже в твоей жизни, и не раз. И ждал подолгу, и кипел, вылезая вон из штанов и кожи, когда пытался назло всему вонзить себя между двумя мгновениями быстротекущего времени. Все это было. И вот, испробовав, казалось бы, все на свете, все испытав, приучив и научив себя чувствовать время и себя в нем, смирившись с бессилием перед космической его мощью, ты обнаруживаешь вдруг, что все напрасно. Дело не во времени, а в тебе. А ты… ты всего лишь человек.

«Ну чисто дите малое, честное слово!» – расстроенно констатировал Виктор.

А время тянулось отвратительно медленно. Оно тащилось, как издыхающая коняга, которую понукай не понукай, а толку – чуть. Там, в гостиной, Макс и… еще один Макс «перетирали» свои семейные тайны и их с Виктором проблемы. А Виктор был не там, а здесь, где не было слышно ни единого слова из всех, что уже были произнесены за эти три часа, и из тех, которые произносились сейчас.

Он уже сварил кофе. И кофе удался. Он получился, потому что Виктор вложил в него не только умение, но и нерв. Произведение искусства, шедевр, вот какой это был кофе. И Гиди отнес две чашечки в гостиную, а потом вернулся, и они с Виктором выпили свой кофе и даже по паре капель коньячку «Отард» накатили (из хозяйских запасов), «за жизнь!» и «за победу, за нашу победу!». Как водится, как можется. И поговорили о том, о сем, и Виктор снова встал к станку. Вторая порция получилась хуже. То есть это, конечно, был кофе, и был он не плох, если честно, но не «что-то особеннова». Нет. Впрочем, выпили и его, а заодно и коньяк допили, которого и было-то чуть. Грамм триста. Сущие пустяки.

Теперь он варил кофе в третий раз.

«У старика Шулема мы тоже пили кофе три раза, зато потом… Не каркай! – оборвал он себя. – Нам только силового прорыва сейчас не хватает».

И то сказать, у Виктора не было возражений против прорыва как такового. Но куда? Вот это и был самый что ни на есть гамлетовский вопрос. Куда, на хрен, прорываться, если они затерялись в этих параллельных вселенных, как дите малое в дремучем лесу.

Впрочем, вся эта суета и брюзжание привычно кипели на верхнем уровне, там, где им и положено быть. Зато ниже, в Глубине, мысль Виктора была, как всегда, холодна и стремительна. Там в безмолвии его внутреннего космоса вершилась тяжелая, но продуктивная работа аналитического аппарата. Руки делали свое дело. Говорила говорилка. Глаза искали и находили важное и актуальное за шелухой визуальных эффектов. Жила своей особой жизнью, структурированная и разделенная неснимаемыми печатями на уровни и подуровни, Внутренняя Сфера, а в Глубине Виктор сколачивал конструкцию понимания, сбивал и организовывал смыслы, обустраивал обрывки данных в гнездах строящейся конструкции, дополнял, додумывал… Постигал.

Шаги Макса он услышал сквозь закрытые двери, хотя и дверей этих было ровным счетом две штуки, и пространство двух комнат лежало между ними, и Макс, как обычно, шел тихо. Конечно, это был еще не боевой шаг, но все равно для большинства людей Макс шел практически неслышно. И все-таки Виктор его услышал. Ждал потому что. И услышал.

Скрипнула, отворяясь, дверь, и Макс вошел в кухню.

– Ну, родственничек, – спросил Виктор, не оборачиваясь. – Какие новости?

– Как ты себя чувствуешь, Витя? – озабоченно спросил Макс. Виртуозно передав голосом свою озабоченность. Так правильнее.

– Я? Замечательно. А что?

– С каких это пор мы с тобой родственники?

– Ах, это! – воскликнул Виктор, оборачиваясь. Он был сама беззаботность. Он лучился улыбкой. И неспроста. Он уже все понял. Карты опять легли, как надо. Может быть, и в самом деле, им ворожат великие боги Ахана или их земной грозный Бог?

– Ах, это? Ну это просто. Я кто?

– И кто ты?

– Рюрикович.

– Вычислил? – без удивления спросил Макс.

– Ну если ты сам не соизволил поделиться, пришлось мне извилинами пошевелить. Я же твой род, Макс, до четвертого века проследил, до Цфата. Ну а в свете некоторых новых наблюдений…

– Молодец, только выброси из головы всю эту средневековую ахинею. Мы не родственники, Витя, хотя и братья. Рюрик не Меровинг, а Меровинги не потомки Христа. А Христос, ты уж извини меня – я никого обидеть не хочу, – но он не был потомком Давида. Царский род это царский род, и в первом веке люди – много людей, Витя, – еще четко знали, кто и от кого родился. И Ирод знал, потому и бесился, но сделать ничего не мог. Найти не мог. А искал он, как ты верно отметил, именно моего предка. – Макс усмехнулся: – Такие дела.

– Ну и какие у нас теперь дела? – Виктор прекрасно знал все, о чем только что сказал Макс, и спорить по этому поводу не собирался. Тем более что он знал и кое-что еще, чего, скорее всего, Макс не знал. Но не все пряники сразу, а то сахар поднимется.

– К нам хода нет, увы, – сказал Макс. Но расстроенным он не выглядел. Напротив, Виктор чувствовал, что Макс чрезвычайно доволен состоявшейся беседой и скрывать этого не пытается.

– Но, – Макс поднял вверх указательный палец, – тут есть одна хитрая дверка, к которой у нас, похоже, есть ключик.

Он аккуратно коснулся груди, где у него под одеждой висела «Медуза». Или правильнее – Магендовид?

– Из Венеции в Амстердам, – уточнил Макс. – В Утопию…

– Даже так… А из Утопии мы дорожку знаем, не так ли?

– Именно так! – улыбнулся Макс. – Выезжаем послезавтра. Нас перебросят в Венецию на яхте, ну а дальше… Дальше уж сами как-нибудь.

– Как-нибудь, – эхом отозвался Виктор. – Как-нибудь.

Часть II