Короли Вероны — страница 7 из 11

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЯТАЯ

Кангранде прекратил преследование падуанцев у Монтегальды, не позволив своим солдатам, несмотря на их недовольство, пересечь границу, чтобы его самого не обвинили в нарушении перемирия. Теперь у него появился повод развязать справедливую войну, повод, которого он так долго ждал, и Кангранде не желал испортить все дело.

Скалигер, без оружия, ехал вдоль рядов своих солдат, восторженно кричавших:

— Ска-ла! Ска-ла! Ска-ла!

Угуччоне улыбался; на лице его запеклась кровь. Нико щеголял обездвиженной рукой, однако, изображая панику своих бывших соотечественников, ловко вскочил в седло. Изможденный Морсикато отирал кровь с бороды. Лицо Луиджи Капуллетто выражало разочарование по поводу столь быстро закончившейся битвы; на лице Антонио Капуллетто застыло то же чувство.

Однако Антонио не смотрел в спины бегущим падуанцам. Скалигер проследил за его взглядом и заметил, что гнев Антонио предназначается рыцарю в голубом плаще. На оружии рыцаря красовался герб семейства Монтекки, на пряжке плаща — тоже. Однако для Гаргано рыцарь был слишком тонок. Значит…

— Добро пожаловать, сир Монтекки! Надеюсь, вы успели повидаться с отцом?

— Oui, mon Capitan, — отвечал Монтекки, немало позабавив Скалигера.

— Вы сослужили мне хорошую службу. Полагаю, вы уже разобрались с делами?

Кангранде перехватил выразительный взгляд Марьотто, предназначавшийся Антонио.

— Разберусь в ближайшее время, синьор.

Кангранде нахмурил брови.

— А где ваш отец?

— Он в нашем имении, распоряжается насчет западни для падуанцев.

— Так езжайте, помогите ему. — Кангранде возвысил голос: — Я хочу, чтобы все военнопленные были послезавтра доставлены в Верону. Со всеми пленными, какого бы низкого звания они ни были, я велю обращаться по-королевски. Пусть знатных падуанцев выкупают родственники. На этот раз Падуе придется раскошелиться и заплатить за своих солдат. Я позволю их выкупить только всех вместе.

Нико да Лоццо с невинным видом смотрел в небо.

— Мне кажется, ты не совсем себе представляешь…

— Я представляю себе все, что надо. Мой ответ — нет. Они должны остаться в живых.

Скалигер собирался велеть Капуллетто оставаться с Угуччоне, чтобы двое молодых идиотов были подальше друг от друга, когда до слуха его долетели встревоженные голоса и стук легких копыт. Скалигер обернулся и увидел сестру — он узнавал ее в любом наряде. Похоже, Катерина сердится из-за того, что он проник в город. Она всегда презирала его страсть к актерству.

— Милая моя, спасибо, что позвонила в колокола. Я сразу понял, что… — Увидев лицо сестры, Кангранде осекся.

Катерина в двух словах обрисовала ситуацию и прибавила:

— Сир Алагьери уже преследует мерзавца.

Кангранде быстро отдал распоряжения:

— Угуччоне, догони Пьетро. Морсикато, найди мавра, окажи ему помощь и присоединяйся к погоне. Нико, пусть тебе осмотрят руку. Затем найди меня, где бы я ни был. Капуллетто, ты и твой брат возьмете пятьдесят человек и поставите кордон к западу отсюда. После этого поезжайте в старое поместье Бонифачо и проверьте, все ли там спокойно. Если да, найдите меня, я дам дальнейшие распоряжения. Марьотто, езжай к отцу, возьми людей. Перекройте все дороги из Виченцы. Бенвенито, ты поедешь с Марьотто. Бонавентура, вместе со своим кузеном прочешешь свои владения. О падуанцах забудьте. Проверьте каждый замок, каждую деревушку, каждый крестьянский дом, каждый хлев, пещеру, овраг, русло реки между этим вот местом и Илласи. Баилардино, ты поедешь на восток. Возьми столько людей, сколько понадобится. Антонио, — Кангранде обращался теперь к старшему Ногароле, — ты поедешь на север. Раскиньте сеть широко да затяните потуже. Не теряйте времени, выполняйте! Не сквозь землю же они провалились! Тот, кто первым найдет Пьетро Алагьери, пусть немедленно пошлет ко мне гонца. Пьетро пустился в погоню лишь на полчаса раньше нашего.

Кангранде посмотрел вверх. Было только два часа пополудни, однако небо потемнело.

«Вечно, если дело касается Ческо, идет дождь».

— Торопитесь, пока еще не совсем темно. Вперед!

— Не забывайте: у этого мерзавца дети! — вскричал Баилардино. — Делайте что хотите, но не вздумайте ставить его в отчаянное положение!

Все тотчас вспомнили, что один из мальчиков — родной сын Баилардино. Воины поскакали собирать отряды. Баилардино подъехал к жене и погладил ее по щеке. Катерина тряхнула головой.

— Нет, не надо. Езжай, найди их!

Баилардино кивнул и поскакал к своему отряду. Он понял, что гнев Катерины предназначен для нее самой.

И для ее брата.

— Ты очень умен, — произнесла Катерина. — А знаешь ли ты, что он ждал тебя?

— Что?

— Ческо ждал тебя. Он исчез вчера вечером, сразу после ужина. Я не обратила на это внимания — Ческо часто прячется. А он думал, что увидит тебя.

— Меня?

Катерина вручила брату покрытую воском дощечку с цифрами.

— Это я нашла у Ческо под кроватью. Должно быть, дощечку ему подсунул Патино. Читай. — Она следила за работой мысли, отражавшейся на лице Кангранде. Вот он отбросил дощечку, но продолжал хмурить лоб. — Все из-за тебя! Ты привозил ему головоломки!

— А вот ты, похоже, никогда головоломками не увлекалась.

— Они использовали страсть Ческо к головоломкам против нас. Он убежал от няньки, решив, что ты ждешь его, и Детто с собой прихватил.

— Выходит, виноват я, а не ты. Для тебя это, наверно, большое утешение.

К Кангранде подбежал паж, и он свесился с коня, чтобы выслушать донесение. Катерина дождалась, когда брат снова обратит на нее внимание, и произнесла:

— Твои распоряжения я слышала. А что ты сам намерен предпринять?

— Пожалуй, навещу старого друга.

Раздался хлопок, и узкая ладонь опустилась на щеку Кангранде.

— Довольно головоломок! Говори, кого ты имеешь в виду?

Кангранде не схватился за покрасневшую щеку. Но и не улыбнулся.

— Я имею в виду Винчигуерру, графа Сан-Бонифачо, найденного, как мне только что доложили, с тяжелым ранением.

— Что ты собираешься делать?

Кангранде выдержал взгляд Катерины.

— Я собираюсь пытать его, пока он не скажет, где мальчики. Не хочешь поприсутствовать?

«Глупцы, глупцы, глупцы».

Пьетро повторял это слово, пока выезжал из западных ворот Виченцы. Было ясно, что похититель детей скрылся именно через западные ворота, однако дальше вычислить его путь казалось делом куда более сложным.

«Как мы могли быть настолько слепы?» Надо же, сам Скалигер остался в дураках. Ведь знали, что за всем этим стоит граф Сан-Бонифачо, а не поняли, что утренняя атака была лишь отвлекающим маневром, дорого обошедшимся, кровавым отвлекающим маневром, имевшим целью скрыть истинный замысел Бонифачо.

И все же Пьетро не понимал действий графа. Если граф хочет избавиться от наследника Кангранде, почему он просто не убил мальчика? Чего он добьется, похитив Ческо?

Они знали имя похитителя, но то было слабое утешение. Грегорио Патино — так он представился. По тому, как Катерина описала гостя Ногаролы, изгнанника, недавно получившего разрешение вернуться, Пьетро понял, что это не кто иной, как Пугало. Неудивительно, что он не вышел к ужину — ведь опознать его мог только Пьетро.

Трижды похититель, Пугало забрал не только Ческо — он прихватил и маленького Баилардетто, а заодно и Фацио. Исчезновение Баилардетто повергло Катерину в такую же — если не в большую — панику, как и исчезновение Ческо. Ее приемного сына охраняла судьба — если, конечно, он действительно был Il Veltro. Катерина знала больше, чем остальные: Тарват составил гороскоп и для Баилардетто. Звезды предрекали мальчику раннюю смерть, еще до совершеннолетия. Катерина никому об этом не говорила, даже мужу, но, когда детей похитили, не выдержала и рассказала Пьетро всю правду.

Они подъехали к палаццо, как раз когда Катерина закончила рассказ. Пьетро пересел с Помпея на Каниса, взял Меркурио и рубашку Ческо и поскакал к северо-западным воротам. Он расспрашивал всех, кто попадался на пути; опрос осложнялся тем обстоятельством, что люди жаждали узнать от Пьетро новости столь же сильно, сколь и он — от них. Почти сразу пришлось отказаться от опросов — по крайней мере до тех пор, пока Пьетро не достиг ворот — ворот, в которые в первый раз въехал три года назад. Он спросил караульных, не выезжал ли кто из города. Да, отвечали караульные, минут двадцать назад выехал высокий человек верхом. В седле у него сидели два маленьких мальчика, сзади тащился юноша. Проигнорировав вопросы караульных о битве, Пьетро бросился в погоню. Теперь он знал, что Патино прихватил еще и Фацио.

Патино. Хоть имя известно. Пожалуй, оно не настоящее, но пользы от него не меньше. По крайней мере, теперь можно проклинать не абстрактное Пугало, а конкретного человека. Патино. Грегорио Патино. Человек, который убил молоденькую няньку Ческо в Вероне, а возможно, и прорицательницу. Человек, который, не сумев похитить Ческо два года назад, бросил его леопарду. Грегорио Патино. Так зовут ненависть.

У Пьетро из головы не шли давешние слова мавра. Новое влияние — опасность для Пьетро и для ребенка. Вдруг это и есть Патино? Если удача улыбнется похитителю, что тогда? Он отдаст ребенка графу? Продаст в рабство? Возможности множились в дурной бесконечности.

Выбравшись из города, Пьетро спешился. Он опустился на колени рядом с Меркурио и сунул псу под нос рубашку Ческо. Пес тотчас задрал морду, затем припал к земле. Пьетро вскочил на коня и последовал за псом, который пустился бежать в южном направлении. Точнее, в юго-западном. Странно, думал Пьетро — он ожидал, что Меркурио направится в сторону Падуи. Если он поедет на юго-запад, то через несколько часов окажется в Вероне. Возможно ли такое? Неужели Патино везет детей в Верону? Или он просто решил избежать столкновения с солдатами? Пожалуй, в этом есть смысл. Так куда же он направился?

Пьетро надеялся, что едет быстрее, чем бывший банкир, обремененный двумя детьми и Фацио. Но вдруг Патино решит, что не мешало бы прибавить скорости?

— Вперед, Меркурио! Лети! Где там твои хваленые крылатые лапы?

* * *

Звуки сражения ни с чем не спутаешь, даже издали. День был тихий, и лязг оружия отчетливо доносился до усадьбы Монтекки, что располагалась в восьми милях к юго-западу от Виченцы. Обитатели усадьбы знали о битве и предусмотрительно вооружились, однако волновались от этого не меньше. Синьор Монтекки, в полном боевом снаряжении, ходил из угла в угол — его снедал страх за сына; Аурелия без конца заплетала и вновь расплетала черные волосы своей невестки. В усадьбе ждали вестей с места сражения.

Поскольку Марьотто вернулся, Антония Алагьери решила уехать домой — девушке казалось, что теперь, когда влюбленные наконец соединились и активно перешли к таинствам брака, ее присутствие в усадьбе Монтекки нежелательно. Однако теплые слова от синьора Гаргано и Аурелии, а также мольбы Джаноццы убедили Антонию остаться. Раз Марьотто, не успев приехать, ушел на войну, девушкам необходимо было присутствие доброй подруги, способной облегчить муки неизвестности. Они находились в самой высокой из башен замка; Антония наблюдала, как троих Монтекки лихорадит от ожидания атаки находящихся в засаде. Антонию тоже лихорадило: из головы не шел Фердинандо, ее… ее друг.

Девушки не знали, чем бы еще себя занять. Они уже с восторгом рассмотрели всю одежду и подарки, что Марьотто привез из Франции (багаж доставили утром). Они пролистали все богато иллюстрированные книги, купленные Марьотто во время службы при папском дворе. Они обсудили мебель, и вино, и многочисленные прелестные безделушки. Теперь они вплетали в волосы Джаноццы жемчуг и украшали ее головку драгоценными гребнями — такая прическа была задумана для Аурелии в день свадьбы, и девушки тренировались на Джаноцце.

— Кажется, гарью пахнет, — произнес Гаргано. Девушки, обладавшие более тонким обонянием, почувствовали резкий запах много раньше Гаргано. — Смотрите, над горизонтом дым.

— Они наверняка в безопасности, — заверила Антония. — Падуанцы смешают ряды и обратятся в бегство, и все будет хорошо.

— Надо было мне с ними пойти, — покачал головой Гаргано.

— Синьор Фаджоула сказал, что вы нужны здесь, — напомнила Антония — Гаргано должен был возглавить преследование бегущих падуанцев, когда битва закончится. И все же Гаргано места себе не находил. Ему не исполнилось еще и сорока; как и всякий опытный и нестарый воин, он хотел с мечом в руках защищать Скалигера.

Послышался стук копыт. Все четверо бросились к окну, чтобы посмотреть, кто подъехал к воротам. Однако обзор из башни открывался никудышный, да и всадника тотчас окружили люди — невозможно было разглядеть его. Кто-то крикнул, и все солдаты Гаргано подхватили крик.

— Какого дьявола! — воскликнул Монтекки, метнувшись к своему плащу.

Аурелия подбежала к отцу, чтобы помочь ему надеть плащ. Точно такой же плащ — темно-голубой, вязаный и потому никогда не развевавшийся на ветру — Джаноцца не далее как утром расправила на плечах своего супруга. Гаргано надел шлем. Шлем был новый — Марьотто привез его отцу из Франции. Надо лбом скалил зубы грифон — точь-в-точь как на шлеме Марьотто, подаренном ему Папой.

— Я пришлю гонца, — крикнул Гаргано уже с лестницы.

Аурелия взглянула на подруг.

— А мы пойдем?

— Не знаю, — произнесла Джаноцца.

— Конечно пойдем, — заявила Антония.

Она погасила свечи, Аурелия взяла плащи, а Джаноцца открыла дверь — лишь для того, чтобы увидеть своего свекра, бегущего назад в комнату. Только теперь плащ его был в крови и пропах дымом.

Внезапно Джаноцца оказалась в кольце объятий, причем далеко не отеческих.

— Франческа!

— Паоло! — Супруги заворковали. Марьотто не сразу вспомнил о сестре.

— Аурелия, Бенвенито внизу, собирает еще людей. Он целехонек, ни единой царапины.

Аурелия обняла брата и побежала к жениху. Джаноцца задала вопрос, вертевшийся на языке у Антонии:

— А кузен сира Бонавентуры жив?

— Фердинандо? — уточнил Марьотто. Он не понял, почему Джаноцца справляется о Фердинандо. Однако заверил: — Да, жив и здоров. Таких несносных типов ни меч, ни копье не берет.

Антония не вздохнула, не улыбнулась. Она ограничилась кивком и вопросом:

— Почему такая суматоха?

— Я должен ехать, — начал Марьотто. — Дело в том, что бас… что незаконный сын Кангранде похищен, а вместе с ним и сын Баилардино. Пьетро уже пустился в погоню.

— Какой Пьетро? — опешила Антония.

— Ваш брат! Клянусь Пресвятой Девой, я сам не знал. Я понятия не имел, что Пьетро в этих краях, мало сказать — в Виченце! Я вообще думал, он у Скалигера в опале. Получается, вы…

— Секунду, — резко перебила Антония, взмахнув рукою перед самым носом Марьотто. — Давайте с самого начала.

Марьотто рассказал о сражении и об ужасных последствиях — похищении детей и предательстве.

— Пьетро первым бросился в погоню. А мы должны прочесать окрестности и найти похитителя.

— Так чего же вы ждете?! — воскликнула Антония и ткнула Марьотто в грудь. — Может быть, Пьетро именно сейчас нужна ваша помощь!

— Пьетро вполне может за себя постоять, — заверил Марьотто. — Сегодня он сдерживал натиск падуанцев на узкой улочке дольше, чем мы предполагали. — Марьотто взглянул на жену. — Я должен тебе что-то сказать. Антонио сегодня утром мне угрожал, еще перед сражением. Он жаждет дуэли. Сегодня же или сразу, как только мы выполним приказ Капитана.

— Но ты ведь не будешь с ним драться? — выдохнула Джаноцца. — Закон запрещает дуэли.

Марьотто погладил ее по щеке.

— Не важно, что запрещает закон и что разрешает. Я не могу не принять вызов. Иначе репутация моя будет навек загублена. Я понимаю, все это скверно. Знаешь, когда сегодня мы с Антонио бились бок о бок, я почти забыл о нашей ссоре. Мне казалось, вернулись старые времена. — Марьотто провел рукой по тщательно уложенным волосам жены. — Франческа, мне пора. — Он поцеловал Джаноццу, коротко поклонился Антонии, надел шлем и побежал вниз по лестнице.

Джаноцца незамедлительно упала. Антония бросилась к ней, думая: «Бедняжка, похоже, умеет заплакать по собственному желанию». Джаноцца действительно не преминула зарыдать; слезы лились на лиф прелестного нового платья, что Марьотто привез из Франции; в ответ на уговоры Антонии помолиться ротик растягивался в бессмысленно-капризную гримаску. И все же молитву начали. Девушки молились Пресвятой Деве, святому Пьетро, святому Джузеппе и святому Зено. Под окном послышался стук копыт — это из замка выезжал Гаргано с отрядом. Джаноцца метнулась было к окну, но Антония ее удержала, снова увлекла на холодный каменный пол и заставила закончить молитву.

Слезы Джаноццы высохли. Икая, она велела камеристке принести воду для умывания.

— Какая же я глупая, точно ребенок. Антония, пожалуйста, не говори Паоло, что я так плакала. А то ему будет за меня неловко.

Тревога в сочетании с досадой сделали Антонию язвительной. Она не удержалась и спросила:

— Почему ты называешь его Паоло?

— У нас так заведено. Я называю мужа Паоло, а он меня…

— Знаю, Франческой.

Джаноцца безошибочно уловила презрение в голосе подруги.

— Почему ты сердишься?

— Я не сержусь, — вздохнула Антония.

— Ты не одобряешь поведение Франчески ди Римини?

Антония не сумела сдержаться и фыркнула:

— Конечно нет!

— Почему?

— Джаноцца, если ты читала поэму моего отца, тебе должно быть известно, что Франческа и Паоло находятся в аду!

— Да, конечно, но у нее есть оправдание. Они с Паоло не виноваты, это все…

— Это все что? Поэзия их толкнула на кривую дорожку? А может, погода? Или звезды?

— Антония, твой отец проникся к ним такой жалостью, что потерял сознание, говоря о несчастных влюбленных.

«Пожалуй, прав был отец, назвав недостаток образования опаснейшей вещью».

— Джаноцца, неужели ты не понимаешь аллегории? В «Комедии» мой отец — не поэт Данте, а персонаж. Он символизирует человека — просто человека. Конечно, ему жалко Франческу и Паоло — как и любой христианской душе. Но в ад их отправил Господь, а не люди, а Господь непогрешим. Господь знает, что оправдания Франчески бессмысленны — она виновна. Она согрешила, и не важно, что она говорит — все равно ей страдать за совершенный грех.

— Но ведь… но ведь это так романтично…

— Какая чушь! И Паоло знает об этом. Он плачет, даже слушая речи Франчески, потому что все понимает. Как ты этого не видишь! Паоло знает, за что им суждено страдать. А Франческа убеждает себя, что виноват кто угодно, только не она. Франческа и на Господа готова вину переложить. Она — чуть ли не самая большая грешница из всех, кого отец встречает в аду. Она даже в инцесте повинна, если уж на то пошло! В ней воплотились все самые отвратительные свойства женской природы, начиная с Евы и кончая сегодняшними грешницами!

Джаноцца вдруг подошла к окну. Над Виченцей поднимался дым — теперь он уже явственно был виден. Джаноцца долго молчала. Очень долго.

Через несколько минут Антония начала чувствовать угрызения совести. Усевшись у ног подруги, она вздохнула.

— Джаноцца, прости меня. Я беспокоюсь о брате. Я все думала о Фердинандо и даже не знала, что Пьетро приехал. Я была уверена, что он в университете, в полной безопасности, а он в это время сражался. Наверно, я говорила с тобою слишком резко. Даже не наверно, а точно.

— Нет. Ты права. Я такая глупая.

— Что?

Джаноцца обернулась и полубезумными глазами посмотрела в лицо Антонии.

— Я очень глупая. В истории Паоло и Франчески я видела одну только романтику. Мне следовало выйти за Антонио. Я хочу сказать, Антонио не так уж плох. Но я думала… это все из-за стихов, что читал Мари в ту ночь. Он читал мне «Ад», я услышала о Паоло и Франческе и решила, что это знак, что нам с Мари суждено быть вместе. Теперь я понимаю: это действительно был знак, знак, что мне суждено гореть в аду! Бедный Мари! Он тоже отправится в ад. Он примет вечные муки за мой грех! Я виновата в том, что Марьотто будет убит! Он погибнет на дуэли с Антонио, он отправится в ад, и все по моей вине!

И тут Антония поняла, что Джаноцца не любит поэзию — она любит любовь. Поэзия — только средство. Пожалуй, Джаноццу стоит образумить. Поэтическая любовь — это одно, а жизнь — совсем другое.

— Джаноцца, я вовсе не это хотела сказать…

— Нет! Ты права! Это будет моя вина! Если бы я только дала Антонио то, что он хотел! — И Джаноцца снова уставилась в окно бессмысленным взглядом.

«Она чувствует себя героиней французского романа», — изумилась Антония.

Однако она не знала, что еще сказать. Теперь, когда Джаноцца перестала плакать, девушка вспомнила о своих обязанностях. Она открыла ларчик с письменными принадлежностями, достала лист бумаги, чернильницу и отточенное перо.

Джаноцца отвернулась от окна. Грудь ее тяжело вздымалась.

— Что ты делаешь?

— Я должна обо всем написать отцу, — отвечала Антония, не отрывая пера от бумаги. — Как думаешь, хоть кто-нибудь из слуг согласится отвезти письмо в Верону?

— Конечно.

Джаноцца достала из шкафа дорожное платье и накидку.

— А ты что делаешь?

— Нельзя сидеть сложа руки. Я прослежу, чтобы письмо доставили твоему отцу, а потом найду Антонио и постараюсь убедить его отменить дуэль, чего бы мне это ни стоило!

Меркурио бежал, не сбавляя скорости. До сих пор след вел пса по дороге, лишь дважды пришлось отклониться в сторону. Оба раза Меркурио подбегал к роще; видимо, Патино, услышав шум, прятался под деревьями. Оба раза похититель вновь выходил на дорогу и продолжал путь.

Насколько Пьетро помнил, дорога пролегала мимо поместья Монтекки, Монтебелло и Соаве и вела прямо к замку Сан-Бонифачо. Поэтому, когда Меркурио в третий раз свернул в кусты, Пьетро решил, что Патино просто опять пережидал, пока пройдут нежелательные свидетели. К удивлению Пьетро, пес не вернулся на дорогу. Он уверенно побежал сквозь густые заросли к югу.

Как ни странно, Пьетро жалел, что так отчаянно сражался сегодня. Патино вполне мог устроить засаду именно в этой роще, а у Пьетро правая рука дрожала от усталости, правая нога ныла. Он придерживал Каниса и встречал укоризненный взгляд Меркурио, до кончика хвоста захваченного охотой. Но Пьетро не желал из-за спешки попасть в засаду — помощи можно было ожидать в лучшем случае через полчаса. Если Пьетро по-глупому погибнет, Патино увезет Ческо, Детто и Фацио, и тогда ищи ветра в поле.

Пьетро теперь полагался главным образом на слух. Он то и дело останавливался в надежде уловить детский плач, позвякивание уздечки или конское фырканье. Слышалось журчанье воды на перекатах — невдалеке, видимо, был ручей или речка. Пели птицы, да рассерженный ветер все перебирал листья, словно тоже что-то искал.

Но вот послышался другой звук. Неподалеку, чуть впереди. Первым порывом Пьетро было пришпорить коня и броситься на помощь, но он заставил себя спешиться и пошел медленно, держа меч наготове. Меркурио крался у ног хозяина. Раздвинув мечом кустарник, Пьетро увидел берег реки. И источник шума.

На берегу плакал от страха маленький мальчик. Пьетро огляделся по сторонам и поспешил к ребенку. При виде взрослого мальчик бросился в сторону, в то же время пытаясь защитить свою правую ручонку. Меркурио обнюхал маленького Детто, подошел к реке и приготовился войти в воду.

— Баилардетто, — произнес Пьетро, глядя на противоположный берег. Тучи сгустились, потемнело, вдобавок рассмотреть что-либо мешала стена деревьев. Пьетро старался говорить как можно ласковее. — Баилардетто, ты меня помнишь? Я тебя видел вчера вечером. Я друг твоей мамы.

Детто не сравнялось еще и двух лет; вдобавок мальчик был слишком напуган, чтобы произнести что-либо вразумительное. Он только плакал и повторял: «Мама! Мама!» Пьетро опустился на колени и протянул малышу руку. Детто вцепился в нее здоровой ручонкой.

— Дай-ка я посмотрю. — Пьетро взял правую ручку мальчика. — Я осторожно, — заверил он испуганного Детто. — Ничего не сделаю, только посмотрю. — Вокруг локтя расползался багровый синяк, сам локоть был разодран. Пьетро потрепал мальчика по волосам. — Ничего, до свадьбы заживет.

В ответ Детто уткнулся в шею Пьетро. Пьетро обнял его и погладил по спинке. Мальчик тотчас перестал плакать и принялся сосать палец.

Пьетро крепче обнял ребенка левой рукой, не выпуская меча из правой. И тут он увидел Фацио. Юноша вниз лицом лежал в воде у противоположного берега, и набегавшие волны тотчас окрашивались в красный цвет.

Что же делать? Патино здесь переправился на другой берег, чтобы сбить собак со следа, а Детто и Фацио оставил, чтобы задержать своих преследователей. Пьетро отпустил Детто, воткнул меч в прибрежный песок и за подбородок осторожно приподнял головку мальчика.

— Скажи-ка, малыш, куда повезли твоего братика? — Детто смотрел непонимающими круглыми глазами. — Ческо. Скажи, где Ческо?

— Там. — Детто указал на ручей.

«Значит, Патино пошел вниз по течению, — понял Пьетро. — Патино хочет, чтобы я повернул назад. Не дождется».

Однако что же делать с ребенком? Будь Детто постарше, можно было бы посадить его на Каниса верхом и отправить коня домой. А так…

— Детто, ты должен быть смелым. Смелым, как твой папа. Мы с тобой поедем спасать Ческо. Договорились?

Мальчик поднял на Пьетро огромные, полные слез глаза. Понял ли он хоть что-нибудь? Вдруг Детто кивнул.

— Спасать Ческо, — как эхо, повторил он.

Пьетро вернулся в кусты, к Канису, отвязал его и повел к воде. Вытащил из песка меч. Держа Детто на руках, как-то умудрился усесться верхом. Усадил мальчика перед собой и направил коня в воду. Меркурио бросился следом, чтобы снова взять след.

Они миновали тело Фацио. Пьетро прикрыл Детто глаза рукой, чтобы мальчик не увидел трупа.

«Фацио, клянусь: Патино за все заплатит».

Граф Сан-Бонифачо лежал на усеянном трупами поле битвы. Его охраняли, но это было излишне: граф умирал и думал лишь о том, сколько ему еще мучиться. Больше никаких мыслей не водилось в его голове, взор то и дело затуманивался, перед глазами все плыло.

Вдруг он увидел Кангранде. Пса. Они никогда не встречались, эти двое. Никогда не говорили наедине. Но граф безошибочно узнал Кангранде — в облике Пса легко прослеживались черты его предков. Кангранде приближался, с ним была женщина, одетая в мужское платье. И в ее лице прослеживались черты предков. Без сомнения, сестра Кангранде. Винчигуерра попытался сесть прямо, насколько позволяла рана. Прислонившись спиной к дереву, граф заставил себя успокоиться.

— Мой милый граф! — Голос у Кангранде был добрый, почти нежный.

— Песик!

Кангранде отпустил караульных и встал на колени, чтобы осмотреть повязку графа.

— Рана серьезная, — прищелкнул языком Кангранде. — Не мешало бы ее промыть. Вам очень больно, милый граф?

— Сейчас уже нет — нога онемела, — отвечал граф.

«Какая трогательная забота. К чему бы это?»

Граф умирал, а умирающие не ведутся на ласковые слова.

— Вы, наверно, сами наложили повязку? Неплохо, но лучше все же показать доктору.

— Не стоит беспокоиться.

— Попробую найти врача. Теперь вы мой гость, и я стану обращаться с вами как с пропавшим, а затем счастливо обретенным братом. Впрочем, вы ведь и есть такой брат. — Винчигуерра моргал, Кангранде осматривался. — Вот проклятье! Морсикато только что был здесь. Знаете, граф, Морсикато три года назад залечил почти такую же рану. Если бы не он, мой друг Пьетро Алагьери остался бы без ноги, а то, может, и вовсе распрощался бы с жизнью. — Кангранде снова взглянул на ногу графа. — Кажется, ваш случай посложней. Да куда же Морсикато запропастился?

— Ты ведь сам дал ему поручение, — вмешалась Катерина.

Кангранде нахмурился, словно пытаясь вспомнить.

— Разве? Ах да, он же должен разыскать кое-кого из рыцарей. Ну ничего, на Морсикато свет клином не сошелся. Не бойтесь, граф, мы доставим вас к другому врачу. И глазом не успеете моргнуть, как снова будете на ногах и еще немало неприятностей нам доставите. — Кангранде похлопал графа по плечу, словно непослушного ребенка, поранившегося по собственному неразумению. Затем поднялся, приблизился к своему коню и явно собрался уезжать. У сестры его был такой вид, точно она проглотила лягушку, однако она ни словом не отреагировала на намерение брата.

— Подождите, — прохрипел граф. — А как же мальчик?

— Какой мальчик? Пьетро? Он поправился. Немного прихрамывает, но сегодня надел доспехи и со своим отрядом задал жару падуанцам. Нечасто видишь такую доблесть. Пьетро — воплощение рыцарского духа; впрочем, таким он и должен быть — ведь это я посвятил его в рыцари. А теперь извините, граф, у меня дела.

Большая кровопотеря дала о себе знать — граф разразился криком:

— Нет! Не Алагьери. Мальчик — ее мальчик, ваш сын. Франческо. — Граф перевел дух. — Пошлите гонцов в палаццо, о великий Скалигер. Вы увидите, что ваше сокровище похитили у вас из-под носа.

Кангранде вскинул брови.

— Так вы о Патино? Мой милый граф, неужели вы действительно считаете нас такими глупцами? Разве вы меня не слушали? Я же сказал: тут Пьетро. Именно Пьетро два года назад помешал Патино похитить ребенка, и у него прекрасная память. Он узнал вашего агента и сразу же сообщил обо всем моей сестре. За вашим агентом всю ночь следили пять пар глаз. Граф, вы меня просто разочаровали — додуматься поручить столь дерзкий план такому человеку, как Патино!

— Ничего не поделаешь, приходится довольствоваться тем, что под рукой, — промолвил граф. Лицо его выражало напряженную работу мысли.

«Конечно, они не выяснили, кто такой на самом деле Патино…»

— И не говорите, — рассмеялся Кангранде. — К счастью, у меня под рукой всегда то, что нужно. Пьетро сразу просек, что Патино вздумал скрыться с воспитанником моей сестры.

— Выходит, вы не признаете ребенка?

Кангранде расхохотался во все горло. Утирая слезы, он произнес:

— Знаете, граф, мне еще никто такого не говорил! Вы первый! Больше никто не посмел. Пожалуй, я даже когда-нибудь открою вам этот секрет. С другой стороны, разве человек, доверивший столь важное дело Патино, достоин секрета? Граф, как вы могли? Ведь план-то наверняка был хорош, пока за дело не взялся Патино! Одному богу известно, куда он направился.

Винчигуерра уже открыл рот, чтобы ответить, но вовремя спохватился.

— Так вы его не поймали, верно? — рассмеялся Сан-Бонифачо. Он увидел, как сжалась Катерина, и понял, что не ошибся. — Прекрасно! Отличная работа! Синьор, я просто снимаю перед вами шляпу! — И граф действительно потянулся к воображаемой шляпе.

Секундой позже его смех сменился душераздирающим воплем — Катерина вонзила узкий носок башмака в рану на ноге графа, на поверку не такой уж и онемевшей.

— Ваш агент получил не только ваши деньги, но и моего единственного сына. Я хочу, чтобы обоих мальчиков вернули; иначе, граф, предупреждаю, я ни перед чем не остановлюсь. — В голосе Катерины слышалась двойная порция ненависти — собственной и тщательно скрытой братниной — и в то же время спокойствие, которое было страшнее всякой ненависти. Катерина не любила пустых угроз.

Она убрала ногу, и граф перевел дух.

— Светлейшая мадонна, ваши угрозы ничего не стоят. Жизнь уходит из меня по капле, с каждым вдохом и каждым выдохом. Еще день, от силы два — и я отправлюсь в лучший мир. Вопрос лишь в том, как я умру. Какая разница, застанет ли меня смерть во дворце на подушках или в вашей тюрьме, где тиски для пальцев ускорят мой уход, выжимая из меня всю ту же кровь? — Граф поднял глаза на Справедливое Возмездие, воплотившееся на сей раз в Скалигере. — Твой род окончится на тебе, Большой Пес. Ты никогда не увидишь своего наследника.

— Пусть так; однако в твоем нынешнем состоянии тебе от этого не легче. — В голосе Кангранде не было угрозы — только констатация факта.

— Да, верно, — кивнул Бонифачо. — Скоро надо мною сомкнётся вечная ночь, и я отдохну ото всех земных забот. Но я слышал, ты веришь в пророчества. Вот же тебе еще одно: над твоим родом всегда будет тяготеть моя ненависть.

Кангранде опустился на колени.

— Винчигуерра, друг мой, верный сын Вероны, неужели ты действительно хочешь предстать перед Господом с таким тяжким грехом за душой? Одной только смерти этого мальчика достаточно, чтобы навсегда очернить твою душу перед Всевышним.

Граф пожал плечами.

— Мои грехи да останутся при мне. Будь что будет — я с ними смирился. Может, мне суждено гореть вместе с самыми жестокими тиранами. Значит, и ты рано или поздно ко мне присоединишься.

Кангранде оставался коленопреклоненным еще несколько секунд, затем посмотрел на потемневшее небо. Тучи пока еще не затянули его сплошь, однако скоро, очень скоро они превратят день в ночь.

— Граф, если мальчик умрет, твою душу ждут вечные муки в девятом круге, в озере Коцит, где души предателей по шею вмерзли в лед. — Кангранде кивнул своим солдатам, уже приготовившим носилки.

Графа погрузили; однако прежде, чем солдаты взялись за носилки, Катерина наклонилась к его уху.

— Скажи, где они, или последние свои часы проведешь в адских муках. Уж я постараюсь.

— Мадонна, ваше право мстить мне так, как сочтете нужным, а я уже отомстил. Можете попытаться хоть из-под земли Патино достать — у вас ничего не выйдет. И сына вашего вам никогда не видать. И вашего тоже, синьор!

Кангранде как раз подвели свежую лошадь. Он взглянул на солдат.

— Проследите, чтобы с графом хорошо обошлись. И пусть ему дадут снотворное. Графу нужно отдохнуть.

Винчигуерру понесли в Виченцу. Он пытался смотреть назад через плечо, однако из-за головокружения ничего не видел, кроме ярких пятен, окаймленных тьмою. Граф лег на спину — над ним было темное небо. Внезапно оно сменилось огромной каменной плитой. Граф вступал в Виченцу в последний раз. Потянуло дымом; граф закрыл глаза и стал припоминать все сказанное Скалигером, Катериной и им самим. Хоть здесь он одержал победу.

В это самое время Антония тщетно взывала к здравому смыслу Джаноццы. В окрестностях полно разъяренных поражением падуанцев, в доме ни одного мужчины, чтобы сопровождать ее, — можно ли в такую пору пускаться в путь через лес?

— Марьотто и Антонио не одни, вокруг другие воины. Поверь, у них сейчас дела поважнее какой-то дуэли. Если ты отправишься в путь, тебе, пожалуй, придется плутать всю ночь, и ни мужа, ни Антонио ты не найдешь! А если и найдешь, что станешь делать? Только окончательно все испортишь. Напиши Антонио письмо, если тебе так хочется. Только останься дома!

Джаноцца уже велела седлать коня. Видя, что подругу не переубедить, Антония всплеснула руками.

— Чудесно. Чудесно! Раз ты считаешь своим долгом ехать, я поеду с тобой, даже если мне придется рисковать жизнью по самому глупому поводу, какой только можно вообразить. Но если я погибну, вина будет на тебе.

Антония надеялась, что Джаноцца задумается хотя бы теперь. Какое там! Она как безумная бросилась обниматься.

— Антония, милая, спасибо! Ты настоящая подруга! Что бы я без тебя делала?

«Что и требовалось доказать. Я не смогла воззвать к ее здравому смыслу и сама стала героиней романа, в который она играет».

Девушки взяли с собой мастифа Роландо, но не взяли вооруженной охраны. В замке мужчин не осталось. Исключительно для собственного успокоения Антония прихватила кухонный нож; впрочем, она не сомневалась: случись что, нож сослужит им плохую службу.

Кангранде сидел на коне под деревом, откуда только что унесли раненого графа. Катерина была тут же. Брат и сестра переглянулись.

— У него серьезная рана, — сказала Катерина.

— Он солдат, — пожал плечами Кангранде. — Ты же сама видела — от твоих угроз он просто ожил. Я надеялся, граф слишком слаб, чтобы привести свой замысел в исполнение. Я ошибся. Потом я надеялся, что он струсит и даст нам наводку. И опять напрасно. Попробуй теперь ты — в конце концов, тебе нет равных в организации мучительной медленной смерти. У тебя новости от Алагьери? — Последняя фраза относилась к гонцу, придержавшему коня в двух локтях от Скалигера. Мальчик отрицательно покачал головой и произнес:

— Доктор велел передать, что мавр-астролог будет жить.

Кангранде кивнул.

— А что ты говорил про его душу? Ты это серьезно? — спросила Катерина.

— Вполне. Едешь со мной или остаешься?

— В погоне от меня мало проку. Вернусь-ка я к нашему другу Бонифачо. Может, удастся его разговорить. Придется, видимо, применить более действенную тактику, нежели угрозы.

— Посули ему засахаренные фрукты, — посоветовал Кангранде, пришпоривая коня. — На меня они всегда благотворно влияли.

— На тебя ничто не могло повлиять. И не может, — пробормотала Катерина, провожая брата взглядом.

Она вскочила на своего коня и поехала в город, все еще не оправившийся от сражения. Люди отчаянно пытались погасить пожар, бушевавший у внутренней стены. Почувствовав на щеках острые уколы дождя, Катерина разразилась проклятием. Дождь поможет потушить огонь, однако смоет следы похитителя.

Дождь проклинала не только Катерина. Пьетро уже трижды вслед за Меркурио пересек реку. Патино, без сомнения, специально петлял, путал следы. Теперь, когда они наконец оказались на берегу, разразился ливень. Однако чудесный пес и не думал терять след из-за этакой малости.

Зато Детто не знал, как бы устроиться у Пьетро на груди, чтобы не мокнуть и не мерзнуть. Пьетро как мог укутал мальчика, спрятал его под плащ, точно в шатер. Детто слишком устал, чтобы плакать, — он только хныкал и дрожал.

Пьетро потерял всякое представление о направлении; впрочем, он полагал, что за ним — западный берег реки. Если так, значит, он едет назад к замку Монтекки. Может быть, он наткнется на людей Монтекки и задействует их в преследовании.

Меркурио с бега перешел на шаг, затем стал красться. Для Пьетро то был знак: добыча совсем близко. Он вот-вот найдет Ческо.

Пьетро спешился и повел Каниса под уздцы, специально через заросли, чтобы его не было видно. Он привязал коня к ветке, взял Детто на руки, развернул притороченное к седлу одеяло, укутал мальчика и устроил его под конем.

— Жди меня здесь, — прошептал он, очень надеясь, что Детто понимает. Жаль, что нельзя оставить с ним Меркурио; но, во-первых, Меркурио — не сторожевой, а охотничий пес, а во-вторых, Пьетро он самому нужен.

Сейчас они вспугнут дичь.

Правая нога грозила подвести в любой момент; Пьетро нехотя отвязал притороченный к седлу костыль. Костыль был из красного дерева, весь в царапинах и сколах — в прошлом году пришлось с его помощью отразить несколько разбойных нападений. Уж лучше идти на врага с костылем, чем рисковать растянуться на мокрой земле и больше не подняться. Шум дождя перекроет скрип веток под ногами.

Обнажив меч, Пьетро двинулся вперед.

Антонио и Луиджи Капуллетто добрались до замка Сан-Бонифачо лишь для того, чтобы обнаружить: там по-прежнему полно солдат Скалигера. Солдаты ни сном ни духом не ведали о нападении на Виченцу. Узнав о похищении сына Скалигера, капитан караульных собрал отряд, чтобы прочесать окрестности к востоку от замка.

Задание было выполнено. Братья оставили своих солдат отдыхать после атаки, а сами направились обратно в Виченцу. Они остановились в придорожном трактире, где Антонио сменил шлем на широкополую шляпу, лучше защищавшую лицо от дождя. Братья купили три меха вина и продолжали путь.

Вскоре они наткнулись на разъезд, выставленный старым Монтекки. Командовал Бенвенито, жених сестры Марьотто. Луиджи пожелал присоединиться, однако Антонио ему не позволил. Поэтому они только обменялись новостями с дозорными и поехали своей дорогой.

— Почему мы не остались с ними? — не выдержал Луиджи.

— Потому, что мы сами найдем ребенка, — отвечал Антонио. — И ни с кем не будем делить славу.

— Ты хочешь сказать: мы не будем делить славу с Монтекки.

— Ни с кем, — повторил Антонио. — Впрочем, можешь не участвовать. Нам обоим легче станет. Я тебя отпускаю.

Луиджи взбесился при напоминании о том, что его младший брат из них двоих главный.

— Отлично! — Он пришпорил коня и поскакал вперед только грязь из-под копыт летела. Антонио остался один.

Он рад был отделаться от Луиджи — брат следил за ним, не упускал случая задеть острым словцом. Отчасти из-за Луиджи Антонио разразился идиотским вызовом на дуэль. Антонио уже раскаивался в своей горячности. Да, действительно, смерть Марьотто стала бы бальзамом для его уязвленной гордости; в то же время Антонио понимал, что не сможет заставить Джулию полюбить себя. Нет, Джулия, идеальная, восхитительная, обожаемая Джулия никогда его не полюбит.

Впрочем, если уж быть честным, хотя бы перед самим собой, дело не столько в девушке, сколько в Мари. В его лучшем друге. Разве найдешь такого друга среди сводников да бражников, с которыми Антонио якшался последние два года? Предательство Мари нанесло ему глубокую, незаживающую рану. Антонио думал, что дружба, зародившаяся и окрепшая в один день, продлится всю жизнь. Он ошибся. Это ли не повод убить Мари?

Сегодня утром, в бою, Антонио дважды подвергался смертельной опасности. И оба раза именно Мари отражал неминуемый удар. Антонио отплатил бывшему другу тою же монетой — прикрыл его сбоку, когда Мари сражался с падуанскими копейщиками. На секунду Антонио показалось, что вражде конец, что теперь все будет как раньше.

Но вызов был брошен, и Антонио не мог отказаться от него, разве что опозорившись перед друзьями и отцом. И все из-за подонка Луиджи. Антонио яростно пришпорил коня и поскакал вперед.

Гаргано Монтекки вел отряд лесом. Они наткнулись на людей Бенвенито.

— Мы видели братьев Капуллетто, они сказали, что на дороге от усадьбы до Сан-Бонифачо уже выставлены разъезды.

Гаргано кивнул.

— Тогда возьми четверых и прочеши холм с другой стороны. Поищи отряд Марьотто. Он хорошо знает здешние места. Тут полно пещер, где мог спрятаться похититель.

Бенвенито собрался ехать, но Гаргано положил руку ему на плечо.

— Будь осторожен, сынок. Почаще оглядывайся. Мы выиграли битву; будет очень больно потерять тебя теперь, когда ты уже почти член семьи.

Бенвенито поклонился будущему тестю, кликнул людей. Они взглянули на своего синьора, тот кивнул. Гаргано, убедившись, что близкие его живы, вернулся к поискам малолетних наследников Кангранде и Баилардино.

Пьетро вот уже четверть часа следовал за Меркурио, и нервы у него были на пределе. Он продирался сквозь густой кустарник. Каждую секунду юноша готов был услышать звон тетивы и приглушенный дождем свист стрелы, стремящейся найти приют у него меж ребер. Пьетро вымок до нитки; ему хотелось лечь и проспать как минимум год. Рукавицы, казалось, окаменели и приняли форму рукояти меча и опоры костыля соответственно. Правая нога превратилась в твердый, негнущийся, грозящий в любой момент сломаться отросток, затруднявший каждый шаг.

Меркурио обогнул участок земли, и Пьетро увидел, что это старая охотничья ловушка. Нет, пожалуй, для охотничьей она слишком велика. Яму покрывали ветки и мох. Надо быть вдвое осторожнее.

Лес был смешанный. Некоторые деревья высились, как колокольни, и защищали от дождя. Другие превышали рост Пьетро едва ли в два раза, кололи тонкими иголками в лицо, заставляя морщиться. Вокруг них часто попадались густые кустарники в половину человеческого роста. Этих-то кустарников Пьетро боялся больше всего — там вполне мог скрываться похититель.

Меркурио продолжал путь. Впереди возник холм с огромными валунами на склонах. На вершине холма, над самыми крупным валуном, возвышалось дерево с блестящими от дождя листьями. Пьетро уже прошел мимо, как вдруг увидел, что сучок на дереве сломан и держится только за счет полоски коры. Здесь был Патино. Но как давно? Дождь смыл все следы, превратил их в грязное месиво. Пьетро пригляделся и заметил, что сучок сухой на сломе. Значит, Патино прошел совсем недавно.

Меркурио растерянно водил носом, и Пьетро решил, что пес потерял след. Это подозрение повлекло за собой следующее: если Кангранде станет искать Пьетро с собаками, смогут ли они взять след после такого дождя, да еще учитывая, что Пьетро трижды пересекал реку?

Пьетро раздирали противоречия. Он думал о бедняжке Детто. Если с Пьетро что-нибудь случится, Детто, пожалуй, никогда не найдут. Один голос твердил ему, что нужно срочно повернуть назад и отвезти Детто в безопасное место. А потом можно прийти сюда с людьми Кангранде и схватить мерзавца.

Но если Патино уйдет и заберет с собой Ческо, Пьетро никогда себе этого не простит. Он окинул взглядом холм. Подняться на вершину будет нелегко. Трава мокрая, скользкая, камни ненадежные. Пьетро решился; он глубоко вздохнул и ловчее перехватил костыль.

Он успел сделать несколько шагов вверх по склону, когда обнаружил, что Меркурио нет рядом. Оглянувшись, Пьетро увидел, что пес обнюхивает землю вокруг огромного валуна. Затем заметил следы копыт на сухой земле, прикрытой от дождя нависающей скалой. При ближайшем рассмотрении обнаружился провал в земле, достаточно широкий, чтобы могла пройти лошадь.

Пещера. Наверно, в таких пещерах предки Марьотто прятали от разъяренных соседей краденых коней.

«Хитрая бестия».

Патино решил спрятать сына Скалигера прямо под носом у отца, на землях Монтекки.

Пьетро все еще не знал, на что решиться, когда услышал благословенный звук — стук копыт. И это был не Патино, о нет. Пьетро решил не кричать, а просто показаться.

На плаще всадника красовался герб Бонавентуры. Увидев Пьетро, рыцарь закричал, но Пьетро знаком призвал его к молчанию и поманил к себе.

— Ты — Алагьери? — спросил молодой человек.

Это был не Петруччо, нет. Никакого сходства. Однако лицо рыцаря показалось Пьетро знакомым, и он рискнул угадать его имя.

— А ты — Фердинандо? Тише. Он где-то здесь.

Фердинандо кивнул и хотел спешиться. Пьетро жестом велел ему оставаться в седле и быстро изложил новости.

— Вот что, Фердинандо. Езжай вон туда, там я спрятал Детто. Найди его и отвези к Кангранде или еще куда-нибудь, где мальчик будет в безопасности. А я посторожу похитителя.

Фердинандо с сомнением воззрился на Пьетро.

— Ты уверен? Вдвоем мы бы лучше справились.

— Мы должны обеспечить безопасность сыну Ногаролы. И потом, у меня будет надежда на успех, если хоть кто-то сможет рассказать, где меня искать.

Фердинандо колебался.

— Если ты погибнешь, твоя сестра мне этого никогда не простит.

«Почему, собственно, его так беспокоит мнение моей сестры?»

— Если ты знаешь мою сестру, тебе должно быть известно, что она сказала бы тебе то же самое. Не теряй времени, спаси Детто. Я на тебя рассчитываю.

Фердинандо пробурчал что-то ехидное по поводу флорентинцев. Он поскакал в направлении, указанном Пьетро, однако лицо его нельзя было назвать довольным.

Пьетро приблизился к пещере. Меркурио вопросительно взглянул на хозяина. Детто теперь в безопасности. Остается спасти Ческо. Подняв меч, Пьетро сделал шаг в темноту.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ШЕСТАЯ

Взяв себя в руки настолько, насколько это под силу умирающему, граф Сан-Бонифачо скроил приветственную улыбку.

— Светлейшая мадонна, извините, что я не встал при вашем появлении. С чего начнем? Может, с тисков для пальцев? Или вы принесли соль? Или предпочитаете спустить на меня какую-нибудь зверюгу из коллекции вашего брата? Могу я попросить, чтобы это был бабуин? Никогда их не видел, хоть напоследок посмотрю.

— По-моему, больше подойдет шакал. Или леопард — ведь именно леопарду Патино пытался скормить Ческо. Разве он вам не рассказывал?

— Что-то припоминаю. Впрочем, я никогда не верил Патино на слово. Это у вас случайно не вино?

— Вино.

Граф беспокойно потянул носом.

— С маковым соком?

— Да, но сока там самая толика. Рецепт моего врача. Когда боль отпустит, я буду давать вам только воду. Нам нужно поговорить.

Граф принял из рук Катерины благоухающий сосуд, жадно приложился и выпил все до капли. Утирая губы, он произнес:

— Разумеется, нам нужно поговорить. Давайте я расскажу вам о своем отце.

— Хорошо. А потом я расскажу вам о своем сыне.

* * *

Пьетро не ожидал, что пещера окажется такой глубокой. Тропа вела круто вниз, и резкие повороты не позволяли составить представление о расстоянии до главного зала. Услышав звон капель, явно падавших в водоем, Пьетро немало удивился. Может, здесь течет подземный ручей? Или пористая почва пропускает дождь в потайное стойло?

Пьетро почувствовал запах дыма прежде, чем увидел алые отблески на каменной стене, явно перед поворотом. Как теперь поступить? Его кожаный дублет промок и встал колом, камича прилипла к телу, неприятно холодила и стесняла движения. Пьетро снял и дублет, и камичу. Следовало и бриджи снять, но вдруг настал его последний час? Надо же умереть в пристойном виде.

Хуже всего были разбухшие сапоги. Вода в них хлюпала при каждом шаге. Если разуться, Пьетро станет передвигаться бесшумно, не важно, какая почва в пещере. Шуметь никак нельзя. Пьетро снял сапоги, аккуратно положил костыль поперек тропы. Зажав меч в левой, менее уставшей руке, Пьетро со всеми предосторожностями двинулся вперед.

Меркурио скалил длинные изогнутые клыки. Пьетро добрался до поворота, выглянул и тут же скрылся. За узким коридором открывался целый зал. С потолка свисали корни деревьев. Посреди зала, в углублении, плескалось подземное озеро — естественная преграда для незваных гостей. Вода поступала сверху, с потолка, — капли дождя просачивались под землю, подобно слезам критского старика, наполнявшего своими слезами реки ада.

Костер горел на другом берегу, у воды, — там почва снова поднималась. В неверном свете Пьетро показалось, что он видит коня и две фигуры, жмущиеся к огню.

Как пересечь озеро, оставшись незамеченным? Еще важнее: как пересечь озеро, чтобы Патино ничего не услышал? Даже если сам Пьетро будет плыть бесшумно, неизвестно, как поведет себя Меркурио. Конечно, он удивительно хорошо обученный пес: даже сейчас он подался назад, ожидая, что предпримет хозяин. «Лучше как следует осмотреться еще раз».

Пьетро снова выглянул из-за угла.

Что-то изменилось. У костра осталась только одна фигура — взрослая. А где ребенок?

Пьетро снова скрылся и трезво оценил свои шансы.

«Я могу медленно пробраться к костру или… А, была не была!»

Он выскочил из-за угла и побежал, касаясь земли одними подушечками пальцев, прямо к озеру. С шумом бросился в темную воду и попытался плыть. Озеро оказалось мелким, пришлось идти. Патино сидел прямо, не шевелясь, будто нарочно подставив Пьетро спину. Пьетро осматривался, но не видел ребенка. Где же Ческо?

Здесь какой-то подвох. Пьетро производил достаточно шума, чтобы мертвого поднять, однако Патино не двигался. Даже конь его испуганно отскочил, а похититель по-прежнему сидел у костра. Почему?

«Не может этого быть. Неужели…»

Пьетро споткнулся обо что-то и упал ничком в нескольких шагах от берега. От похитителя его отделяло не более пяти локтей.

Пьетро взглянул на фигуру, застывшую на расстоянии удара мечом. Это оказалось чучело из соломы и глины, покрытое плащом и шляпой. Приманка для возможных спасателей, которые неизбежно споткнутся о натянутую под водой веревку. Эту хитрость использовали конокрады, предки Монтекки; ее же обнаружил и заставил на себя работать Патино.

«А я попался. И что теперь?»

Из ниши, в которую не проникал свет от костра, выбралась долговязая фигура. Пьетро нырнул, и вовремя — над его головой просвистел меч. Первый удар пришелся в пяди от его шеи. Пугало взвизгнул и снова поднял меч. Пьетро, запутавшийся в веревках, последовал его примеру. Второй удар Патино пришелся по мечу Пьетро — клинок соскользнул, и глубокую тень между противниками на миг прорезали искры. Патино оскалился и занес меч для смертельного удара в грудь. Пьетро отплевывался и рвался из пут — он не сумел достаточно быстро приготовиться к отражению удара.

Патино издал торжествующий клич — который, впрочем, быстро перешел в вопль, потому что в запястье Патино вцепился Меркурио. Похититель ударил пса кулаком в нос. Меркурио разжал клыки, упал на землю и приготовился к новому прыжку.

К этому времени Пьетро успел встать на ноги — и провалился в вязкую подводную жижу по самые щиколотки. Патино взмахнул мечом, Пьетро нагнулся, выставив собственный меч. Меркурио оправился от удара и прыгнул похитителю на спину. Удар Пьетро скользнул по бедру, не причинив Патино особого вреда.

Патино колотил рукоятью меча по голове Меркурио. Пес скорчился на земле, кровь заливала ему глаза. Он кое-как поднялся и поплелся к огню.

Пьетро взвыл, и Патино едва успел отвлечься от собаки, чтобы отразить удар юноши, мстящего за своего любимца. Пугало отскочил назад и, захватив полную пригоршню земли, метнул Пьетро в глаза. Пьетро вовремя отвернулся — земля попала только в уголок левого глаза. Одновременно он защитил голову от меча Пугала. Пьетро не столько увидел, сколько почувствовал, как меч Пугала опустился на его меч. Пьетро ударил снизу, выбил оружие из рук противника и приставил острие к его животу.

Пугало тотчас отскочил, и клинок Пьетро рассек воздух. Он продолжал пятиться и добрался таким образом до ниши в стене, которую Пьетро сразу не заметил из-за костра. Из ниши Патино извлек Ческо, связанного по рукам и ногам, с кляпом во рту. Он выхватил кинжал и приставил его к горлу Ческо.

Пьетро вздрогнул, но не опустил клинок. Он глаз не сводил с Ческо. Лицо ребенка вытянулось от ужаса. Оба противника еле переводили дух.

— Брось меч, — сказал Патино.

— Тебе все равно не уйти. Отдай мне мальчика, и я отпущу тебя на все четыре стороны.

— Я сказал, брось меч.

Пьетро колебался, и Патино почти вдавил кинжал в плоть ребенка. Кровь не выступила, однако дело было лишь за легким движением запястья.

— Ты не можешь причинить ему вред, — сказал Пьетро. — Граф тебя никогда не простит.

— Откуда тебе знать, зачем графу мальчишка? Брось меч.

Пьетро воткнул меч в мягкую землю.

— А теперь отойди от меча.

Пьетро повиновался, однако забрал вбок. Теперь между ним и Патино был костер. Патино остался на месте, только перевернул Ческо вверх ногами.

— Сядь.

Похититель убрал кинжал от горла мальчика, указывая Пьетро на полураскрошившуюся корягу у огня. Пьетро сел, стараясь не стучать зубами от холода. На его обнаженных руках и груди блестели капли ледяной воды; он ловил тепло и в то же время не спускал глаз с Пугала.

Патино сел на камень со своей стороны костра. Он грубо опустил мальчика на колени и пятерней запрокинул ему голову назад. Кинжал он держал наготове. Огромными глазами Ческо вопросительно смотрел на Пьетро.

— Все будет хорошо, — заверил Пьетро мальчика.

Патино был мрачен.

— Для него — да, пожалуй. А вот на твою жизнь я бы и гроша не поставил. Ты кто такой?

— Я тот, кто давно ищет с тобой встречи. — Пьетро пытался представить, как бы Кангранде действовал на его месте. — Кстати, как ты узнал, что я здесь?

— Ответ за ответ, сосунок. Все равно что око за око.

— Хорошо. Я — Пьетро Алагьери.

— Ага. Сир Алагьери. Я мог бы и сам догадаться. Отвечаю на вопрос: я увидел, как в свете костра блеснул твой меч.

Пьетро кивнул; он слишком устал, чтобы корить себя за глупость.

— Это ведь одна из пещер, которые в старину использовали Монтекки?

— Да. Я вырос в этих краях. Эту пещеру я обнаружил еще мальчиком и всегда имел ее в виду. Правда, на прошлой неделе меня чуть было не нашли. Сюда зачем-то принесло двух девиц.

— Ты и их убил?

— Ну что ты! Я просто спугнул этих дурех, зарычав по-звериному.

— Тебе не пришлось особенно стараться. Итак, каков твой план?

— Ты будешь здесь сидеть, пока к нам не присоединится мой патрон.

— Ты имеешь в виду графа Сан-Бонифачо? — Патино не ответил, и Пьетро продолжал: — Ну и что же случится после счастливого воссоединения с патроном?

— Полагаю, ты умрешь.

Пьетро осенило:

— Граф мертв. Он погиб в Виченце.

По лицу Патино пробежала тень. Тень страха?

— Лжешь.

— К сожалению, нет, — отвечал Пьетро гораздо мягче, чем рассчитывал. — Я надел его доспехи, чтобы ввести в заблуждение падуанцев.

В голосе Патино не слышалось ничего, кроме презрения.

— И где же эти доспехи?

— Я их снял, когда пустился за тобой в погоню.

Явно не веря ни единому слову, Патино произнес:

— Что ж, подождем до полуночи и все увидим. Если граф жив, он придет в полночь.

— Долго придется ждать.

— Можешь сэкономить время и вскрыть себе вены. Я не стану тебе мешать. Более того: я даже могу тебя похоронить, правда, за кладбищенской оградой, уж не обессудь.

— Чтобы я сам себя лишил удовольствия, какое доставляет беседа? Да никогда. — Собственная бравада резанула по ушам. Пьетро взглянул на мальчика. — Ческо, Детто в безопасности.

Он заметил, как Ческо вздохнул с облегчением, несмотря на кинжал, холодивший хрупкую ключицу.

— Итак, сир Пьетро Алагьери, рыцарь Вероны, — прошипел Патино, — о чем желаете беседовать в последние свои часы?

Пьетро передернуло.

— Я хочу знать, что тебя сюда привело.

Дождь барабанил по черепичной крыше палаццо, однако не заглушал слов пленника.

— … И он умер совершенно разбитым, желая только одного — вернуть дом, в котором вырос. Ваши дядя и отец правили Вероной, нарушая заведенный порядок. У нас нет ни королей, ни кесарей. Никому не позволено править своими согражданами.

— Теперь я понимаю, как представители рода Бонифачо столько веков страдали, да еще успевали править, причем без каких-либо выборов.

— Мои родные достигли высокого положения благодаря своим многочисленным достоинствам, — поморщился граф.

— Не сомневаюсь, что ломящиеся от награбленного подвалы не имеют никакого отношения к вашему благосостоянию.

— Да, моя семья отмечена Божией милостью.

— Моя тоже. Причем не только мой брат. Самый одаренный у нас — Ческо.

— Разумеется, разумеется, Ческо у вас самый одаренный. По крайней мере, был.

— Значит, чтобы отомстить за своего отца, вы убьете наследника Кангранде?

Граф скроил презрительную гримасу.

— Это было бы проще всего. Когда я узнал о мальчике, я сразу увидел новые возможности. Иначе мне бы никогда не заручиться поддержкой Патино.

— Кстати о Патино. Почему вы снова с ним связались? Ведь он провалил первую попытку похищения.

— Верно. Я слышал, он сам едва спасся. Однако, если быть честным… — Винчигуерра закашлялся, на полотенце осталось кровавое пятно. — Если быть честным, никто из остальных похитителей также не добился успеха. Им не удалось даже подобраться к ребенку.

— Я бы сказала, что двое из пытавшихся его убить подобрались достаточно близко.

Граф округлил глаза.

— Я никогда не хотел смерти мальчика. Смерть спутала бы все мои планы.

— Значит, ваши наемники вас неправильно поняли — они искромсали мечами постель Ческо.

— Когда это случилось? — спросил Винчигуерра.

— В июне прошлого года. Скажите, по крайней мере, что это была ошибка.

Лицо графа приняло глубокомысленное выражение.

— В июне я никого не подсылал. И в мае тоже, и в июле.

Выражение с глубокомысленного сменилось на честное.

Катерина поверила. Значит, на Ческо охотился кто-то еще — кто-то достаточно хитрый для того, чтобы замаскировать намерение убить мальчика под попытку похищения. Судя по лицу графа, он пришел к такому же выводу.

— Вы знаете, кто это, — заключила Катерина.

— Может, и знаю, — не стал отрицать Винчигуерра. — Только верьте мне, мадонна: я никогда не хотел причинить мальчику вред. Я даже взял с Патино клятву, что он ничего ему не сделает.

— Так какое отношение к Ческо имеет Патино?

Граф усмехнулся.

— А вы не догадываетесь? Разве вы ничего не поняли, когда впервые увидели Патино? Он худ как щепка, и жизнь у него тяжелая. Он — надежный человек, и он носит власяницу. Все эти обстоятельства преждевременно его состарили. И все же…

— Что вы имеете в виду?

— Вы спросили, какое отношение Патино имеет к Ческо. Я отвечу на ваш вопрос, причем гораздо шире. Я расскажу вам, какое отношение Патино имеет ко всем вам, к роду делла Скала.

— Он — наш родственник.

— Я никогда толком не знал своего отца, однако моя мать очень им гордилась. Он был великий правитель Вероны. Совсем как ваш обожаемый Кангранде, мой отец разъезжал по Италии и каждую смазливую девчонку оплодотворял своим грязным семенем. Моя мать была простая деревенская девушка, притом очень удачно просватанная, а тут нагрянул мой отец и использовал ее для утоления своей похоти. А потом бросил ради другой потаскушки. Она была беременна. О, конечно, он предлагал ей золото — дьяволову плату за дьяволов поступок. Просто дьявол немного задолжал. Но разве он когда-либо назвал свой поступок грехом? Он был набожен, так набожен, что сжигал еретиков на веронской Арене. На том самом месте, где ты назначил и провел свой нелепый поединок. Разве этот набожный, благородный человек, человек чести, когда-либо признал свой поступок, приведший меня в мир без имени, с клеймом, поступок, опозоривший мою мать, — разве он признал его грехом?

Пьетро усиленно соображал.

— Ты говоришь об отце Кангранде?

Патино криво улыбнулся.

— Да, об Альберто делла Скала. У него было пятеро детей от законной жены и несколько десятков бастардов по всей стране. Я всю свою жизнь молил Господа о том, чтобы он дал мне сил простить отца, смириться с грязью, которой отец запятнал меня еще до моего рождения. Ведь этот человек сделал Папой одного из своих незаконных сыновей. Уже тот факт, что Альберто делла Скала называют благочестивым, является оскорблением Господу.

Для Пьетро кое-что начало проясняться. Теперь, при свете костра, он заметил несомненное сходство Патино с Кангранде. Те же скулы, тот же подбородок. Те же глаза.

— Так Кангранде твой…

— Брат. Точнее, единокровный брат. Слава богу, у нас разные матери.

— Но… если он твой брат, скажи ему об этом. Он что-нибудь придумает.

— Не сомневаюсь.

— Нет, я имею в виду, он тебя приветит. Семья для Кангранде важнее всего. Я сам видел… — Пьетро осекся.

— И что же ты видел?

«Пожалуй, если сказать, вреда не будет».

— Я видел, как он отказался от победы над Падуей, только чтобы забрать этого мальчика. Вот как много для Кангранде значит родство.

Патино молчал. Танцующее пламя освещало черты, которые вполне можно было бы запечатлеть в мраморе. Наконец Патино заговорил:

— Выходит, чтобы признать своего незаконного сына, Кангранде отказался от великой победы. Благородный поступок, почти искупающий грех зачатия этого самого сына. И все же это не доказательство величия Кангранде. Наоборот, такой поступок говорит о том, что он — не Борзой Пес.

Пьетро прищурился, подался вперед.

— Что ты имеешь в виду?

— Ты слышал пророчество? Вот и славно. Господь предопределил Борзому Псу принести с собою новую эру для человечества. Все уверены, что твой драгоценный Кангранде и есть Борзой Пес. Но в самом прозвище имеется намек. Veltro. Борзой Пес. Бастард. Подумай об этом. Борзой Пес должен быть бастардом. Лишь бастард, рожденный во грехе, способен переступить через этот грех, и заслужить одобрение Господа, и помочь человечеству образумиться, восстановить Церковь и навсегда избавиться от язычества. И станет миром править избранник Божий во имя Божие. Вот что такое новый век, сир Алагьери. Вот в чем скрытый смысл пророчества.

— Так ты похитил Ческо, чтобы пророчество сбылось наверняка, чтобы обратить Борзого Пса в того, кем ты хочешь его видеть?

— Что? Нет. Нет! Я похитил ребенка, чтобы отдать его графу, или продать в рабство, или… еще не придумал. — Патино стал расти, и скоро возвышался над Пьетро подобно башне. Теперь он действительно походил на Кангранде как родной брат — лишь лицо, рябое, испещренное морщинами, казалось отраженным в темной воде. — Когда граф сказал, что Кангранде усыновил собственного бастарда, я понял — это знак свыше. Пророчество под угрозой. Божественное влияние нельзя делить на двоих. Божественный замысел рассчитан на одного.

— О каких двоих ты говоришь?

Патино слегка встряхнул Ческо.

— О нем и о себе. Я стану Il Veltro. Я — Борзой Пес.

Письмо дочери застало Данте в палаццо Скалигера, зачтением для прелестной мадонны Джованны да Свевиа. Данте чувствовал себя прескверно: развлекать придворных дам, половина из которых даже не делали вид, что слушают, — сущее наказание. Впрочем, что взять с пустоголовых девиц и не менее пустоголовых жен захудалых дворян? Лишь Джованна, правнучка императора Фридриха II, вдохновенно внимала поэту. Родственница — либо по крови, либо в замужестве — половине правителей Италии, Германии и Сицилии, Джованна отлично разбиралась в литературе.

Отца сопровождал Джакопо; в данный момент он бросал страстные взгляды на одну из придворных дам. Те дамы, которых Джакопо успел, добившись своего, оставить, в свою очередь, бросали на него взгляды, исполненные плохо скрытой ненависти. Данте стыдился похождений младшего сына, но втайне восхищался его успехом у женщин.

Светлейшая мадонна Джованна была сегодня весела, несмотря на непогоду. Данте утомляли обязанности придворного; он надеялся, что подвернется случай уйти. Появление посыльного с письмом на его имя оказалось именно таким случаем.

Узнав почерк дочери, Данте решил, что речь в письме пойдет о плате переписчикам или о переводах «Комедии» на иностранные языки. Но ведь Беатриче уехала к подруге. Надо же, и там не забывает о работе. Трудолюбивая, вся в него. Жаль, что Джакопо уродился таким, как бы это сказать…

Прочитав первый абзац, Данте глубоко вздохнул и неестественно выпрямился на стуле. Джакопо заметил, как побледнел отец. Позабыв о своих шашнях, он бросился к Данте.

— Отец! Что случилось?

— Погоди. — Пробежав глазами единственную страницу письма, Данте обратился к мадонне Джованне: — Мой сын в Виченце.

— Ваш старший сын? Благородный сир Алагьери? Какая неожиданность!

— Для меня тоже, мадонна. Кажется, он сопровождает синьора делла Скала, вашего супруга, в очередной его авантю… я хотел сказать, военной кампании.

— Позвольте взглянуть! — Джованна почти выхватила письмо у Данте и прочла несколько строк, написанных безупречным почерком. — Так вот где сейчас мой муж! Как всегда, забыл посвятить меня в свои планы.

— Но, мадонна, разумеется, это хорошая новость.

— Великолепная. — Джованна, чувствуя взволнованные взгляды придворных дам, продолжала: — Падуанцы нарушили мирное соглашение. Они пытались захватить Виченцу. Насколько я поняла из письма дочери нашего уважаемого поэта, атака падуанцев отражена. Верона снова победила.

Дамы захлопали в ладоши. Две даже прослезились. Один только Данте знал, о чем говорится во второй части письма, и усиленно думал, как бы поделикатнее забрать письмо у Джованны.

— Это огромная радость для всех нас, мадонна.

— О да, — сказала Джованна. — Франческо обожает сюрпризы. Но не меньшая радость, мессэр Данте, что ваш старший сын снова в Вероне! Похоже, он настроен вернуть былую славу. Как раз сейчас он ищет похищенного ребенка.

Данте прищурился. Джованна все-таки обнародовала письмо Беатриче. Дамы разразились неизбежными восклицаниями, и все задавали один и тот же вопрос:

— Какого ребенка?

— Это совершенно не важно, — твердил Данте.

Однако Джованна, к его удивлению, произнесла:

— В суматохе, вызванной атакой падуанцев, был похищен сын донны Катерины, Баилардетто. А также ее приемный сын. Кажется, его зовут Франческо.

По лицам дам стало ясно: они знают, что это за мальчик.

Джакопо вскочил.

— Ческо похищен! И Пьетро его ищет! Отец, мы должны ехать! Немедленно!

Данте прекрасно понимал, чем чреват подобный отъезд и участие в поисках незаконного сына Кангранде. Однако мадонна Джованна сама разрешила дилемму.

— Конечно! Мы все поедем. Пошлите за моими грумами, велите приготовить экипаж и собрать эскорт. Мы отправляемся в Виченцу. Немедленно.

— Зря мы это затеяли.

Лошади Антонии и Джаноццы трусили голова к голове. Дождь лил не переставая. Все силы девушек сосредоточились на одном — как бы не свалиться с дамского седла. Тучи превратили полдень в вечер; лошадь Джаноццы не заметила кроличьей норы и споткнулась. Джаноцца вскрикнула и упала на землю.

Антония соскользнула с промокшего седла и бросилась к подруге, увязая башмаками в раскисшей глине.

— Джаноцца!

— Ой, ой! — стонала Джаноцца.

— Ты ушиблась?

— Нога! Я сломала ногу!

Роландо сочувственно подвывал.

На неискушенный взгляд Антонии, нога вовсе не была сломана. Провинившаяся лошадь похромала куда-то в сторону, ее жалобное ржание перекрывал шум дождя.

— Похоже, вы обе теперь хромаете.

«Отлично. Великолепная кульминация не менее великолепной завязки. Оказаться в непогоду в дикой местности совершенно беспомощной — это ли не заветная мечта любительницы французских романов?»

— Может, поедем на моей лошади вместе?

— Нет, ни в коем случае! Мне так больно!

— Хорошо, ты поедешь, а я пойду рядом. — Джаноцца отрицательно покачала головой. — Хочешь, чтобы я вернулась за подмогой? — Джаноцца кивнула. Антония достала нож из-за пояса и положила его Джаноцце в подол. — Держи, пригодится. И не отпускай Роландо! Я кого-нибудь найду.

Антония взобралась на лошадь и повернула назад, к замку Монтекки.

Пьетро молча переваривал заявление Патино. Неужели это правда?

— Если ты из рода Скалигеров, докажи это. Патино порылся за пазухой и извлек медальон.

— Это подарок одного доблестного шотландца моему отцу. Отец передал медальон мне на случай, если придется доказывать мое происхождение.

— Так вот почему ты столько сил приложил, чтобы его вернуть. Но почему ты никогда не пытался?..

Патино откровенно рассмеялся.

— А что я забыл в этом клубке змей? Нет уж, лучше выждать, пока мои братья сами поумирают, один за другим. Бартоломео и Альбоино уже мертвы. Кангранде тоже недолго осталось, учитывая, сколько у него врагов. Тогда-то я и выйду из тени и заявлю о своих правах, полученных благодаря грехам Альберто.

Пьетро попробовал зайти с другой стороны.

— Ты ненавидишь своего отца за то, что он был великий грешник. А ты сам? Ты же убийца. Ты убивал не на поле сражения. В Вероне ты зарезал няню, совсем юную девушку.

— О да, это настоящая трагедия. Я молился за упокой души бедняжки.

— Весьма похвально. А Фацио? За упокой его души ты уже успел помолиться?

Патино горестно покачал головой.

— Бедный глупый Фацио. Он в ногах у меня валялся, кричал, умолял о пощаде. Он даже не понял, почему пришлось убить его.

Пьетро в очередной раз вздрогнул, но не от холода.

— Хорош же ты будешь, когда предстанешь перед Господом. Убийца невинных девушек и юношей, почти детей. Ты и прорицательницу зарезал, да?

— Нет, к убийству прорицательницы я не имею отношения. А жаль — с удовольствием прикончил бы мерзкую язычницу. Что же касается няньки… Да, я исповедовался в этом грехе и получил прощение. Проклятую же вещунью убил сообщник графа.

Пьетро прищурился, сквозь пламя глядя на Патино.

— Сообщник?

Патино рассмеялся.

— До чего же мало тебе известно! Ну да, сообщник графа заказал убийство вещуньи. Пророк сделал свое дело — пророк должен умереть.

Пьетро решил, что попытаться стоит.

— Мне все равно не жить, так признайся: кто этот сообщник?

Патино улыбнулся. Улыбка его, уродливая, кривозубая, странно и страшно напоминала знаменитую улыбку Кангранде.

— Нет уж, а то до полуночи не успеешь все сведения переварить.

У Пьетро зародилось еще одно нелепое подозрение.

— Ты легко убиваешь женщин и детей. Так почему ты не убил Детто? Почему ты не убил его? — Пьетро указал на коленопреклоненного Ческо.

Патино молчал долго, очень долго. Внезапно он сплюнул в огонь.

— Мой отец был очень умен. Всем своим любовницам он сообщал о проклятии, нависшем над родом Скалигеров. Не знаю, кто и каким образом вызвал на наш род проклятие. Возможно, то был сам Альберто. Не исключено, что он боялся, как бы его не убил один из его же сыновей. Может, его совесть мучила, а может, предчувствия. Как бы то ни было, нам запрещено проливать кровь родственников. Sanguis meus, говаривал старый греховодник. Кровь от крови моей. Всякий, кто нарушит запрет, умрет безвременной смертью и будет проклят во веки веков. — Патино передернуло. — Не хочу гореть в аду за то, что восстанавливаю справедливость. Господь от меня этого не требует. Вот почему я не убил сына Ногаролы — он мой племянник, хоть и со стороны этой шлюхи Катерины. Вот почему я не убил ублюдка самого Кангранде.

— Ты ведь все равно проклят, Грегорио. Кстати, это твое настоящее имя? Ты сегодня совершил убийство, и, когда сюда явится Кангранде, у тебя не будет времени ни на исповедь, ни даже на молитву. — Патино только усмехнулся. Пьетро продолжал: — Подумай об этом. Один час — вот сколько у тебя времени на размышления. Четыре часа — столько времени ушло у меня на то, чтобы найти тебя, хоть и пришлось трижды пересечь реку вслед за собакой. Одна минута — вот сколько времени потребуется Кангранде и его молодцам, чтобы разглядеть знаки, которые я для них оставил — сломанную ветку, рубец от меча на стволе. Думаю, на поиски у них уйдет часа три. Сколько мы уже здесь сидим? С минуты на минуту ты услышишь стук тысяч копыт — то будут рыцари, настоящие солдаты, а не подонки и трусы вроде тебя. Они сражаются честно, а не всаживают нож в спину беззащитным женщинам. Давай договоримся: если ты сейчас сдашься, я позволю тебе помолиться перед повешением. Ты сможешь испросить у Господа прощения. Тогда проклятие тебя минует. Душа твоя отправится в рай. Отдай мне мальчика.

Речь Пьетро почти подействовала. Однако он слишком поспешил встать. Патино прижал нож к лицу Ческо, как раз под глазом.

— Не двигайся! Может, мне и нельзя его убить, но глаза я ему выколю. Я не шучу.

Ческо замер, не смея даже зажмуриться. Видно было, как он, несмотря на кляп, шевелит языком, однако глаза его были скошены на клинок. Патино встряхнул мальчика.

— Ну что, племянничек, выколоть тебе глазенки, а? Надеюсь, ты не боишься темноты — потому что всю оставшуюся жизнь ты проведешь именно в темноте. Что, не хочешь? — Патино оторвал взгляд от Ческо и прошипел: — Графу он нужен живым — отлично. Но он будет слеп. Ты этого хочешь? Этого?

— Нет, — еле вымолвил Пьетро.

— Тогда сядь на место. Сядь, я сказал!

— Послушай…

— Довольно! Хватит разговоров! Скоро приедет граф. А ты пока молись, чтобы твой хозяин проворонил все твои знаки. В противном случае мой милый братец получит своего сыночка всего в шрамах и с дырками вместо глаз. Даже дражайшая сестрица Катерина не сможет смотреть на племянничка без позывов на рвоту.

Пьетро открыл было рот, чтобы выплюнуть проклятие, но Патино надавил на лезвие чуть сильнее и надрезал кожу под бровью Ческо. Шрамик пролег к виску. На щеку мальчика закапала кровь.

Ческо не шевельнулся, но издал звук, напоминающий рычание. Пьетро заметил, что мальчик смотрит ему за спину, на землю. Снова рычание. Патино встряхнул Ческо, прошипел злобно:

— Заткнись!

Ческо взглянул Пьетро в лицо. В зеленых глазах была мольба.

«Что он пытается сказать?»

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ СЕДЬМАЯ

Карета в сопровождении вооруженного эскорта из двадцати человек катила в сторону Виченцы. В Соаве они наткнулись на виченцианский разъезд. Джованне и Данте сообщили, что Кангранде действительно одержал победу, о похищенных же детях пока ничего не известно. Джакопо, сгоравший от волнения, упросил дать ему лошадь и поскакал впереди кареты. Поблагодарив солдат за добрые вести, Джованна велела кучеру поторапливаться.

Данте остался один на один с супругой Скалигера, в ее карете. Стук дождевых капель по крыше заглушал фразы, сообщая светской беседе не совсем светский драматизм. Данте постоянно приходилось переспрашивать донну Джованну, ее повторные фразы звучали, как эхо.

— Я спросила, как по-вашему, великие правители способны хранить верность?

Эту тему Данте меньше всего хотел обсуждать. Однако промолчать он не мог.

— Видите ли, мадонна, величие правителя обусловливается целым рядом качеств. Тут и физическая мощь, и сильная воля, и личное обаяние, и ум, и способность бороться сразу против многих врагов, и честолюбие. Одаренный человек должен обладать одновременно всеми этими качествами, чтобы стать великим правителем. — Сверкнула молния. Данте переждал раскат грома. — Избыточность добродетелей, несвойственная обычным людям, уравновешивается избыточностью… хм… пороков.

— Но если великие люди столь мудры, как же они не понимают?..

— Я не говорил об их мудрости, мадонна — лишь об их уме. Величие не обусловливает мудрости. Мудрости можно достичь лишь через страдания.

— Неужели это достойно восхищения?

— Разумеется, нет.

— Однако в вашей бессмертной поэме вы весьма снисходительны к распутникам, — заметила Джованна.

— Наказывает Господь, а не я, — отвечал Данте. — Вот, кстати, к вопросу о верности — возьмите Одиссея. У него всю жизнь были любовницы. Однако, если речь заходит о верности, мы тотчас вспоминаем царя Итаки и его Пенелопу.

Помолчав, Джованна произнесла:

— У меня нет детей.

Данте кивнул.

— Разве это не показатель любви вашего супруга к вам? Другой бы взял новую жену.

— Это вопрос времени, — с горечью произнесла Джованна. — Видимо, я должна быть преисполнена благодарности. — Она отодвинула штору и уставилась в окно. Данте показалось, что Джованна плачет, и он счел за лучшее отвернуться к другому окну.

Винчигуерра дремал, когда в комнату, душную от воскурений, вошел Кангранде.

— Я понимаю, у меня есть единокровный брат. Радость моя безмерна. Скажите, граф, где его найти, чтобы со слезами счастья прижать к груди. С меня довольно ваших игр.

— Вот и в этом вы точь-в-точь как ваши достойные восхищения братья и сестры. Никаких игр. Только я вам ничего не скажу. — Винчигуерра наслаждался противостоянием с Кангранде. — Донна да Ногарола немало поведала мне о гороскопах и пророчествах. Последние несколько часов я только о них и думаю. Ваша сестра явно в них верит. А вы?

— Я, граф, человек действия, и вы тоже. Нам бы с этим миром разобраться, куда уж до потустороннего.

— Это не ответ. Впрочем, я и так знаю: вы верите в судьбу, а пожалуй, и в историю о таинственном звере, который преобразит наш мир. Эта же дума снедает вашего брата. Каждый из вас ассоциирует зверя с собой. Так почему бы для начала не убить мальчика? Он ведь для вас угроза, и ничего более.

— Если только он и есть Борзой Пес, — сказал Кангранде, мрачно взглянув на сестру. — Но этот вопрос пока остается открытым.

— Так зачем же рисковать? — воскликнул граф. — Зачем оставлять его в живых?

От улыбки Кангранде повеяло холодом.

— По той же причине, по которой ваш Патино не убил его, да и не убьет. Sangius meus. Он — кровь от крови моего отца. Так где же Патино с ребенком, а, граф?

Винчигуерру распирало от ощущения превосходства над Кангранде.

— Не скажу. Они хорошо спрятались — вы их и из-под земли не достанете. Никогда.

— Что вы сказали?

Осклабившийся рот графа застыл, будто схваченный внезапным морозом. Большая кровопотеря и желание порисоваться заставили его сболтнуть лишнее. Улыбка Кангранде стала теплее, дружелюбнее.

— А что вы говорили на поле битвы? Что нам Патино из-под земли не достать? И сейчас повторили? В устах человека столь немногословного такая метафора дорогого стоит. Пойдем, Кэт. Пожалуй, счастливое воссоединение семьи все-таки состоится.

«Куда же Фердинандо запропастился?»

Последние два — три? четыре? — часа Пьетро только об этом и думал. Больше всего он боялся, что Фердинандо сбился со следа.

Пьетро решил кое-что испробовать. Если он в ближайшее время не разомнется, потом ему это уже не удастся. С утра сражение, потом четыре часа под проливным дождем, теперь сырая пещера. Руки и ноги у Пьетро занемели, перестали слушаться. Несмотря на яркое пламя костра, он жестоко мерз.

Что, ну что он может сделать — в одних бриджах, босой, без оружия и к тому же смертельно усталый? Патино по-прежнему держал Ческо между колен, не отнимая кинжала от лица мальчика. Каждое движение Пьетро грозило Ческо увечьем.

Патино жевал копченую грудинку. Он вытащил кляп изо рта мальчика и дал поесть и ему.

К удивлению Пьетро, Ческо вдруг подал голос:

— Почему ты так любишь смешные шляпы?

Пьетро уставился на мальчика.

— Что?

— Ты любишь смешные шляпы.

— Как ты только это запомнил? — Пьетро не смог сдержать улыбку.

— Заткнись, — рявкнул Патино и вгрызся в кусок грудинки.

Пьетро вздрогнул.

— Ничего, если я немного пошевелю поленья? — спросил он.

Патино поразмыслил и снова прижал нож к щеке Ческо.

— Шевели, только без фокусов.

Пьетро взял наполовину обуглившуюся ветку и стал разгребать пепел. Над костром взвилась стая искр, и скрылась под земляным потолком. Пьетро как бы невзначай обратился к Ческо:

— Как ты себя чувствуешь?

— Устал как собака, — ответил мальчик.

«Устал как собака?»

Что бы это значило? Откуда вообще Ческо знает это выражение? Вдобавок мальчик вовсе не выглядел усталым. Глаза его сверкали, как угли. Что он пытался сказать?

Замешательство Пьетро не укрылось от Патино. Кинжал плотнее прижался к щеке ребенка.

— А ну-ка сядь. Сядь, говорю.

Пьетро медленно шагнул назад, опустил ветку, которую использовал в качестве кочерги, так, чтобы в ее положении нельзя было заподозрить угрозу. Он оставил ветку наполовину в огне, наполовину на земле, поближе к себе. Щеку Ческо холодила сталь, однако его взгляд выражал то же презрение, что и накануне, когда Пьетро не смог разгадать головоломку. Медленно мальчик опустил глаза — теперь он смотрел на тело собаки. Кровь все еще сочилась из головы Меркурио…

Пьетро увидел, что грудная клетка пса тихонько вздымается. Удары Патино оказались не смертельными.

Наконец до Пьетро дошло. Он взглянул на Ческо, тот улыбнулся.

Теперь весь вопрос был: когда?

Джаноцца свернулась калачиком, дождь барабанил по ее голове и спине. Она промокла до нитки, несмотря на плащ с капюшоном, и озябла. Разбитая лодыжка не позволяла ей согреться ходьбой; все, что Джаноцца могла делать, — это раскачиваться, словно маятник.

Она начинала понимать, где находится. Неподалеку должна быть пещера, которую она показывала Антонии, пещера, возле которой они с Марьотто стали супругами по-настоящему.

Джаноцца решила допрыгать до пещеры. Там, по крайней мере, сухо. Может, ей удастся разжечь костер. Но потом девушка вспомнила о неведомом звере, который так напугал их с Антонией. Пожалуй, зверь и сейчас в своем логове. Кроме того, если Джаноцца спрячется, Антония, вернувшись, не найдет ее. Да и вряд ли она сможет добраться до пещеры с такой ногой.

В нехарактерном для нее приступе благоразумия Джаноцца решила ждать там, где ее оставила Антония. Девушка гладила верного Роландо, который свернулся вокруг нее, чтобы согреть. Дождь совсем не походил на теплый и быстрый летний ливень. Пожалуй, так же лило во время Потопа, когда Господь решил смыть с лица земли все зло. Джаноцца закрыла глаза.

«Может быть, дождь смоет и мои грехи».

Открыв же глаза, она увидела невдалеке, на опушке, мужчину. Верхом на коне. Мужчина был крупный, плотный, широкий в кости, с ручищами, как лопаты. На нем была соломенная шляпа, словно подтверждавшая его крестьянское происхождение. Шляпа промокла и сползла на лицо.

Спешившись, мужчина пошел прямо к Джаноцце. Девушка кое-как поднялась на ноги, проклиная лодыжку, и взяла нож.

— Назад! — крикнула она, размахивая своим жалким оружием. — У меня нож!

Роландо зарычал, обнажив клыки.

— Джулия, я никогда не причиню тебе зла, — произнес мужчина.

Джаноцца медленно опустила нож.

— Антонио, это ты?

— Что ты здесь делаешь, да еще в такую непогоду? — В голосе Капуллетто слышалось возмущение.

Джаноцца спрятала нож и прислонилась к дереву.

— Я… Антонио, я узнала, что ты вызвал Марьотто на дуэль. — Капуллетто весь сжался, однако утвердительно кивнул. — Я искала тебя, я хотела просить тебя отменить дуэль. Но моя лошадь попала ногой в кроличью нору. Антония поехала за подмогой.

Антонио снял плащ и закутал Джаноццу.

— Значит, ты пустилась в путь, чтобы найти меня? Она ощущала запах его пота — настоящий мужской запах.

Она сморщила нос и заглянула Антонио в глаза.

— Ты должен помириться с Марьотто. Я сделаю все, о чем ты попросишь, только отмени дуэль. Марьотто твой друг.

— Друзья так не поступают.

— О нет! Поступок Марьотто был продиктован его человеческой сущностью. Это так естественно! Если ты ему друг, ты простишь его.

— Ты не понимаешь.

Джаноцца погладила его по плечу.

— Понимаю. Правда-правда. Это я во всем виновата.

У Антонио перехватило дыхание.

— Я никогда ничего такого не испытывал. Никогда ни к одной женщине не чувствовал того, что чувствую к тебе. В тот вечер — в тот единственный счастливый вечер я был таким… таким хорошим. Никогда в жизни, ни до, ни после, я не был таким хорошим. Я был таким, каким всегда мечтал быть. — Антонио запрокинул голову, и дождь залил ему лицо.

— Разве ты будешь хорошим, если убьешь Марьотто? Марьотто, моего мужа? Разве человек, желающий мне счастья, повел бы себя подобным образом? — Антонио передернуло. Джаноцца погладила его по щеке. — Сир Капуллетто, я отвергла вас не из-за ваших недостатков, настоящих или мнимых. Я просто полюбила вашего друга.

— Еще бы тебе его не полюбить! — с горечью произнес Антонио. — Марьотто красавчик, у него имя, друзья, добряк-отец. Он — единственный сын; ему не придется довольствоваться объедками с братнина стола да обносками с братнина плеча. Вот ты и вышла за Марьотто! Потому что у него все. А теперь он еще и дружить хочет. Со мной! Нет уж, моей дружбы ему не видать как своих ушей! У него есть все, одного не будет — моей преданности!

Джаноцца отступила на шаг — лишь для того, чтобы вскрикнуть от боли.

— Ой! Моя нога!

Антонио тотчас размяк и бережно усадил девушку на землю. Когда он встал на колени рядом с ней, она спросила:

— Антонио, чего в твоем поведении больше — любви или уязвленной гордости?

Он дышал тяжело, с надрывом.

— Ты не понимаешь.

Дыхание Джаноццы, напротив, было легким, неслышным на фоне шумов, вырывающихся из груди Антонио. Молодые люди почти касались друг друга. Поцелуй оказался самым мягким и нежным из когда-либо полученных Джаноццей. То был почти благоговейный поцелуй, как будто Антонио боялся оскорбить девушку.

— Я хочу тебя, — прошептал он ей на ухо. — Я люблю тебя, Джулия.

Джаноцца отпрянула.

— Джулия? — Ее так никто не называл.

— Ты моя Джулия. Мой идеал. — Он снова потянулся к ее губам. Второй поцелуй был более страстным, и Джаноцца неожиданно для себя на него ответила. Ах, какое блаженство! Какое счастье! Она была…

Франческой. Да, они с Антонио — Франческа и Паоло, прелюбодеи. Любовники, обреченные на вечные муки. Она вырвалась и с ужасом воззрилась на Антонио.

— Нет! Это не… Нет, Антонио. Послушай меня. Мы… мы должны стать друзьями. Друзьями, и только.

— И только? Вот как ты заговорила! — Антонио нахмурился, в голосе послышался металл. — Значит, для тебя это игра! А я не шучу: кроме тебя, мне ничего в жизни не надо! Ты для меня все!

Джаноцца отодвинулась. Антонио целую секунду смотрел ей в глаза. Затем закричал:

— Проклятье! Почему все всегда только ему?.. Ладно, пусть и это забирает!

Выхватив серебряный кинжал, Антонио подался к Джаноцце. Слезы текли по его щекам.

Что он собирался сделать, Джаноцца так и не узнала, сколько ни думала об их встрече после. Она не сомневалась: Антонио никогда не причинит ей зла — или уверила себя в этом. Значит, он хотел отдать ей кинжал? Или убить себя у нее на глазах?

Что бы ни задумал Антонио, Джаноццу от его действий спас топот копыт. Антония наткнулась на разъезд во главе с Бенвенито.

Джаноцца воззрилась на Антонио, который не сводил с нее глаз. Затем он отвернулся.

— Джаноцца! — позвала Антония. — Ты цела?

Антонио не ушел, пока не убедился, что Джаноцца в безопасности; потом взгромоздился на коня и поскакал прочь. Джаноцца смотрела ему вслед. Незадолго до того, как Антонио скрылся из виду, пальцы его разжались, и из огромной пятерни, облаченной в перчатку, выпал серебряный кинжал и вонзился в размокшую землю.

Антония уже хлопотала вокруг Джаноццы.

— Скажи, что случилось?

— Я все окончательно испортила! Испортила! Я просила его не убивать… мне казалось, что он слушает, что он любит меня достаточно сильно, чтобы слушать…

Антония только вздохнула.

— А на что ты рассчитывала? Ты думала, стоит сыграть свою роль как надо, и все образуется? Это тебе не пьеса и не стихотворение.

Джаноцца заплакала. Ее уговорили усесться в седло. До самого замка Монтекки она повторяла, словно в бреду:

— Все должно было произойти не так.

Сидящие в пещере услышали стук копыт. В первый момент Патино осклабился:

— Извините, сир Алагьери, боюсь, граф не даст вам выйти отсюда живым. Ну, разве что как следует попросите…

Однако вскоре стало ясно, что скачет не одна лошадь. Лошадей было как минимум четыре.

— Разве граф собирался приехать с друзьями? — съязвил Пьетро.

— Может, он взял с собой несколько падуанских солдат, — неуверенно предположил Патино.

— Видимо, для того, чтобы они его прикончили, как только узнают, что нападение на Виченцу было затеяно ради похищения одного ребенка.

Момент наконец настал. Пьетро поднялся. Патино тотчас вскочил на ноги и за шиворот поднял Ческо.

— Только попробуй!

— Знаешь, что мне пришло в голову? Что граф попал в плен и в обмен на свою жизнь выдал тебя. — Пьетро протянул руку. — Сдавайся, и я не дам людям Кангранде тебя повесить. — В то же время Пьетро незаметно двигал левую ногу к полуобугленной ветке. Меркурио следил за ним широко раскрытыми глазами; бока его ходили тяжело, однако дышал он почти неслышно.

Патино обвел пещеру диким взором, но, обнаружив, что топот копыт удаляется, усмехнулся. Пьетро снова увидел жалкую пародию на улыбку Кангранде.

— Значит, не дашь им вздернуть меня? Какое благородство. Но знаешь, кажется, пришло время с тобой разделаться. Не будем ждать графа.

И Патино взмахнул ножом.

«Сейчас или никогда».

Пьетро нагнулся, словно защищаясь от удара. Следующий шаг ему предстояло сделать босыми ногами — о, Патино это дорого обойдется. Если, конечно, Пьетро выживет.

Пьетро шагнул в костер. Пяткой поддав ветку, он швырнул ее в Патино. Тот инстинктивно поднял руки, заслоняя лицо.

Ческо упал на землю и откатился от своего мучителя. Ругаясь на чем свет стоит, Патино ухватил пальцами воздух. Он все еще держал в руке нож; его-то Патино и занес, чтобы ударить Пьетро. Противников разделял костер.

Увидев, что медлить нельзя, Пьетро крикнул:

— Меркурио! Взять!

Борзой пес выпрыгнул из лужи собственной крови и метнулся через огонь. Длинные челюсти сомкнулись на левой руке Патино. Брызнула кровь. Мерзавец взвыл. Тяжелый, крупный пес тянул его к земле, крепче сжимая страшные клыки и приглушенно рыча.

Патино вонзил длинный тонкий кинжал псу прямо в глаз. Челюсти Меркурио разжались, и он рухнул на землю, не издав более ни звука.

— Меркурио! — раздался из темноты жалобный голосок.

Пьетро, подняв меч, бросился к Патино. Пока он огибал костер, Патино извлек кинжал из тела собаки и нацелился Пьетро в лицо. Пьетро закрылся рукой; удар пришелся на тыльную сторону кисти. В следующее мгновение кинжал полоснул воздух у самого уха юноши. Пьетро упал на землю и откатился от Патино. Снова вскочил и бросился на врага.

Только бросаться было уже не на кого. Патино исчез. Негодяй бежал к своему коню, привязанному в нескольких локтях от костра. Он разрезал ремни и вскочил в седло. Подняв меч, заревев, как сам дьявол, Пьетро кинулся наперерез коню. Слишком поздно. Патино пришпорил коня, и тот встал на дыбы. Пройдясь затылком по земляному потолку, с которого свисали бледные сырые корни, Патино поскакал к выходу из пещеры.

Однако он забыл о веревке. Передние ноги коня попали в ловушку, и оба — конь и всадник — навзничь рухнули в грязь. Патино забарахтался, пытаясь выбраться из-под коня. При свете костра его долговязая фигура особенно напоминала пугало; огромные жуткие тени корчились на стенах и потолке.

Пьетро перепрыгнул ловушку и тоже плюхнулся в озеро. Краем глаза он увидел, как Ческо, успевший освободиться от веревок, бежит к мертвому псу.

Вспышка отраженного света заставила Пьетро вспомнить о Патино. Тот все еще держал нож, и этим ножом замахивался. Впрочем, меч Пьетро был длиннее — Патино пришлось отпрянуть, и он снова забарахтался в мутной воде, пытаясь встать на ноги.

— Будь ты проклят! — взвыл Патино и бросился вон из пещеры. Пьетро какое-то время пытался его догнать, зная, впрочем, что усилия его тщетны — он не бежал, а ковылял.

«Через несколько секунд Патино будет свободен».

Позади раздался плеск. Пьетро обернулся. Ческо был в воде, он тоже хотел догнать Патино. Снова обратив взгляд на врага, Пьетро увидел, что Патино остановился у самого выхода.

Единокровный брат Кангранде с диким восторгом смотрел на своих преследователей. Он поднял левую руку, сжатую в кулак, и резко опустил ее.

Пьетро остолбенел. Наверху раздался страшный грохот. Деревянные балки, скрытые в земле как раз над входом, дрогнули. Несколько секунд слышались звуки, похожие на стоны самой земли, корчащейся в агонии. Затем балки рухнули.

Трюк этот в старину придумали конокрады. Так они запечатывали пещеры в случае неминуемой расплаты. В отчаянный момент они могли оставить коней в пещере и спрятать все улики. Но теперь трюк сработал слишком хорошо. Ливень размягчил земляную крышу. Добрая половина пещеры зашаталась, с потолка посыпались комья земли.

Посыпались на Пьетро и Ческо.

Патино выбрался на воздух, огляделся и выругался. Он надеялся, что Алагьери оставил коня в непосредственной близости от пещеры, однако никаких коней не увидел.

— Чертов Алагьери, будь он проклят!..

Проклят. Да, это подходящее слово. Патино проклят. Он надеялся, что рухнет только потолок над входом в пещеру. А теперь он нарушил закон рода. Он убил кровного родственника своего отца. Он будет вечно гореть в аду.

Патино поплелся по тропе к лесу, подальше от пещеры. Он старался идти на север, но без солнца ориентироваться было трудно.

Минут через десять Патино услышал стук копыт. Метнувшись к ближайшему дереву и вскарабкавшись на нижний сук, Патино выхватил нож и сжал его так, что побелели костяшки пальцев.

На тропе показался всадник. Один. Без сомнения, то был человек благородный — об этом говорили и великолепный скакун, и нарядный плащ. Патино узнал герб Монтекки, поскольку вырос в здешних местах. Он вскарабкался повыше. Всадник повернул к пещере. Лицо его скрывали шлем и ливень. Что было на руку Патино — из-за стука капель по металлическому шлему всадник не слышал треска сучьев.

Патино спрыгнул прямо на круп коня. Всадник вскрикнул и попытался обернуться, однако Патино, левой рукой захватив его за шею, приблизил нож, зажатый в правой руке, к правой подмышке незнакомца. Как раз там имелся стык между пластинами лат. Всадник умер сразу, не мучаясь.

Патино вытащил кинжал, спихнул труп с коня. С ногами покойного, застрявшими в стременах, пришлось повозиться — целых десять локтей труп тащился по земле за конем. Наконец Патино и с этим справился. Он повернул на север, к Чио. Через час надо будет повернуть к Тревизо. От Тревизо до Венеции всего двадцать миль. В порту он сможет сесть на любой корабль, уплыть в любую страну. Теперь, когда он проклят, какая разница, куда плыть?

Но нет, он не выполнил свою миссию. Он и есть Борзой Пес, он чувствует это. Не важно, что мальчик мертв, — Патино все равно может довести до конца план, который они с графом разработали. Он искупит кровь, что течет в его жилах, а значит, искупит и свою вину перед Господом.

Смерть мальчика, сколь ни прискорбна она была сама по себе, в конечном счете ничего не меняла.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВОСЬМАЯ

До рассвета оставалось не более часа; отряд Марьотто продвигался по берегу реки, тщетно разыскивая знаки, оставленные Пьетро. Солдаты устали; они ежились под своими плащами и проклинали дождь, смывший все следы.

Марьотто из последних сил старался скрыть усталость, деланно бодрым голосом подгоняя солдат. Он, подобно им, уже почти уверился в безнадежности поисков, но не желал отступать первым. Мысли Марьотто были настолько поглощены домашним очагом, что, услышав шум, он не придал ему значения. Лишь через несколько минут Марьотто понял, что звуки не походили ни на стук дождя по шлему, ни на журчанье реки, ни на конский топот, ни на скрип деревьев под ветром. То были голоса. Два голоса — мужской и женский — обменивались короткими тревожными восклицаниями. Марьотто велел солдатам следовать за ним.

По мере приближения отряда к источнику шума голоса множились и делались громче. Марьотто выехал к высокому холму. Солдаты Скалигера, сбросив доспехи и отложив оружие, копошились в земле возле поваленного дерева. Впрочем, дерево, похоже, не повалилось, а провалилось — его удерживали на поверхности ветки, зацепившиеся за другие деревья.

В гуще копавших на коленях стоял сам Капитан Вероны. Используя металлический нагрудник в качестве лопаты, он наравне со всеми рыл мокрую землю. Тут же находилась сестра Скалигера, все еще в мужском платье. По тому, как донна Катерина переминалась с ноги на ногу, Марьотто понял, что она и сама рыла бы землю, но понимает, что суеты от ее участия будет больше, чем проку.

Мари спешился и приблизился к Катерине.

— Мадонна, что они ищут?

Катерина вспыхнула и сжала губы.

— Марьотто! Слава богу! Это ведь пещера, да? Твой будущий зять показал нам дорогу. Бонифачо намекал, что Ческо и Детто находятся под землей. — Катерина указала на подножие холма. — Когда мы приехали, почва уже провалилась. Они там, внутри. Мы стараемся их вызволить.

Секунду поразмыслив, Марьотто воскликнул:

— Какой же я болван! Это же ясно, как день! Но, мадонна, а вдруг Бонифачо просто пытался ввести вас в заблуждение? Вы уверены, что дети под землей?

— Мы нашли следы копыт в той части входа в пещеру, где крыша не обрушилась. А еще рубашку Пьетро, его сапоги и костыль. И Пьетро, и дети точно здесь — они похоронены заживо. Посмотри на дерево. Оно явно упало не позднее чем два часа назад — даже сторона, которая сейчас снизу, мокрехонька от дождя.

Марьотто возразить было нечего, и он вызвался помогать.

— Мадонна, куда мне бросить своих солдат? — спросил он, скидывая доспехи.

Катерина взглянула на брата, который уже по колено стоял в яме, выкопанной им и его двадцатью рыцарями.

— Ройте у входа в пещеру. Мы начали отсюда, потому что там было бы некуда кидать землю. Попробуй выстроить своих людей цепью — пусть передают землю друг другу. Может, хоть тебе повезет.

Марьотто стукнул себя ладонью по лбу и побежал, увязая в глине, к подножию холма. Он держался за поваленное дерево, чтобы не упасть. Вывороченные корни указывали в черное небо, шевелились и гнулись на ветру, словно пальцы рук, простертых к Господу.

Отряд тотчас бросился выполнять приказ. Солдаты понимали, что вероятность обнаружить детей живыми близка к нулю, но старались изо всех сил. Они выполняли свой долг.

Они докопались до туннеля. Зажгли факел, и в его свете Мари и двое солдат орудовали нагрудниками, вынося на поверхность кучи вязкой земли и передавая их дальше, по цепочке. Последний в цепи сбрасывал землю у входа в пещеру. Скоро солдаты поймали ритм; они стали петь, двигаться и ворчать в унисон, и работа пошла быстрее.

Поработав достаточное количество времени, Марьотто определил на свое место в начале цепочки одного из солдат, а сам выбрался на поверхность. Он подставил дождю грязные руки и страстно пожелал, чтобы небо прояснилось. Подвалы в замке Монтекки наверняка уже затоплены; затоплены и курятники, и псарни. В ушах его прозвучал голос отца: «Уж в этом-то году обязательно выроем дренажную канаву!» — отец давал такие обещания каждый год, как только начинались летние ливни. Мари даже не представлял, насколько соскучился по родным и по дому.

Он шагал, сжимая и разжимая кулаки, чтобы снять усталость, и смотрел вокруг, на земли своего отца. На свои земли. Незаметно Марьотто удалился от копавших настолько, что перестал слышать их голоса. Хватит прохлаждаться, решил он.

В этот момент ветер сменился, и шум дождя стал меньше ровно на йоту. До слуха Марьотто долетел странный звук, похожий на кошачье мяуканье. Взяв на всякий случай палку, Марьотто пошел на звук, стараясь абстрагироваться от далеких криков солдат и навязчивого шума дождя. За деревом дернулась тень. Неужели это?..

Да, это был конь. Гнедой, принадлежавший Пьетро, стоял привязанный к дереву. У ног коня копошилось что-то маленькое. Оно-то и мяукало.

Марьотто бросился к шевелящемуся комку и сдернул с него плащ. На юношу огромными, красными, уставшими бояться глазами смотрел маленький мальчик. Слишком маленький, чтобы быть бастардом Кангранде. Отложив палку, Марьотто склонился над ребенком.

— Привет, малыш. Ты, наверно, Детто. Рад встрече. Меня зовут Мари.

Луиджи Капуллетто рассматривал знак благосклонности судьбы. Воспользоваться или нет?

Когда они с Антонио расстались, Луиджи не ускакал вперед по дороге, а затаился в кустах и видел, как брат проехал мимо. Луиджи не сомневался: Антонио знает, где находятся похищенные дети — слишком уж братец был сосредоточен, слишком отрешен, не зубоскалил, как это за ним водилось. И от него, Луиджи, Антонио не просто так отделался — видно, решил всю славу за спасение сына Кангранде себе присвоить. С него станется. Думая такие мысли, Луиджи осторожно следовал за своим ненавистным братом.

Однако болван не нашел ребенка — он нашел неверную возлюбленную. К своему немалому удовольствию, Луиджи наблюдал, как Антонио отвергли вторично. Когда все скрылись, Луиджи поднял серебряный кинжал с именем Мари. Тогда он еще не знал, для чего может пригодиться кинжал. Теперь все стало ясно. О, он уничтожит брата, избавится от него раз и навсегда.

Наклонившись, Луиджи пристроил кинжал куда следует.

Кангранде, грязный, усталый, смотрел на лужу, образовавшуюся в яме, над которой столь отчаянно трудились его люди. Кругом горели факелы и фонари, каждую минуту прибывали новые помощники с мотыгами, лопатами и собаками. Катерина стояла рядом. Брат и сестра все внимание сосредоточили на яме; оттуда солдаты ведрами вычерпывали воду, но как медленно, боже, как медленно! Кангранде и Катерина заметили молодого человека, лишь когда он оказался совсем рядом.

— Мадонна да Ногарола! Кажется, это ваш мальчик…

— Мама! — Малыш потянулся к Катерине, забыв о своей раненой ручонке. Измученный, опустошенный страхом, он повис на шее у матери.

Из ямы показалось несколько голов. Срывающимся голосом Мари в двух словах объяснил, как нашел Детто. Катерина только повторяла:

— Спасибо, Марьотто, спасибо!

Счастливое обретение одного ребенка придало солдатам сил — работа закипела, все будто забыли об усталости. Кангранде обнял Марьотто, такого же грязного, как он сам.

— Боже мой, Мари, ты, похоже, восстал из собственной могилы. Молодец. Наверно, в спешке мы проглядели еще какие-нибудь знаки. Возьми несколько человек, самых усталых, прочеши с ними окрестности. А мы продолжим копать. — Капитан указал на новый отряд.

Среди вновь прибывших был Баилардино. При виде Детто он разразился радостным воплем. Катерина передала ему мальчика, уже сонного. У Баилардино подкосились ноги. Он прижал сына к груди и не отпускал до самого утра.

Как было приказано, Марьотто взял факелы, собак, выбрал самых усталых солдат и повел их вниз по склону. Кангранде присоединился к маленькому отряду, однако у подножия холма повернул ко входу в пещеру. Там громоздилась гора земли, с каждой минутой становившаяся выше. Скалигер громко объявил о том, что один из мальчиков найден, чтобы воодушевить людей.

Он уже собрался догнать Марьотто, когда услышал крик:

— Синьор!

Кангранде резко обернулся.

— Вы их нашли?

— Нет, синьор! Сюда едет карета!

— Плевать на карету! Копайте!

Однако Кангранде сразу догадался, чья это карета. Голый по пояс, весь в грязи, он двинулся к дороге. Карета остановилась, и из нее под дождь вышла Джованна. Один из двоих плотных, дородных грумов-иностранцев не замедлил подстелить ей под ноги ковер. Второй грум раскинул плащ над головой госпожи. Не обращая внимания на усилия слуг, Джованна из рода Антиохов решительно зашлепала к мужу и остановилась, глядя ему в лицо. Покрытый глиной Кангранде шагнул к жене и поцеловал ее в щеку. Она отстранилась.

— Ты нашел мальчика?

— Нет. Зачем ты приехала?

— А ты зачем? — парировала Джованна. Временами в ее прекрасном лице прослеживались черты предка, железного Фридриха II.

Кангранде сверкнул зубами, ярче показавшимися еще на темном от грязи лице.

— У меня не было выбора. — Его ужас уступил место удивлению, когда за спиной Джованны показался Данте. Поэт с трудом выбирался из кареты через высокую деревянную дверь.

— Маэстро Алагьери, и вы уже знаете?

Приблизившись, Данте произнес:

— Я знаю, что мой сын где-то здесь, что веронская армия выиграла битву и что пропали дети. Мне бы хотелось услышать подробности.

— Да, Франческо, — пропела Джованна, — пожалуйста, просвети нас. Насколько мы поняли, перемирие с Падуей закончилось.

— Закончилось, но мне сейчас не до Падуи, — отвечал Кангранде. — Один из пропавших мальчиков, сын Баилардино, нашелся. Второго засыпало землей. Мы ищем его. С ним сир Алагьери, — мрачно добавил Кангранде.

Джакопо тотчас возник перед Капитаном. Он соскочил с коня и с криком: «Дайте лопату!» бросился к яме.

Ни один мускул на лице поэта не выдал его волнения.

— Скажите, велика ли вероятность, что они живы?

Кангранде открыл было рот, но тут раздался крик:

— Мы напали на след!

Данте бросился ко входу в пещеру впереди Скалигера. Увязая в глине, поэт и его покровитель пробирались к толпе у ямы.

— Что? Что там?

Один из солдат, сверкая в свете факела потным и мокрым лицом, поманил Скалигера.

— Мы слышали голос. Кажется, под землей поют.

— Поют? — Данте ничего не слышал из-за гула голосов спасателей.

— Тихо! Всем молчать! — рявкнул Кангранде.

Солдаты бросили копать и затихли, прислушиваясь. Они едва поверили ушам, когда различили слова:

Что там за топот?

Это пехота!

Это солдаты,

Блестящие латы!

Пел не один человек. Нет, голосов было два, и оба очень слабые. Схватив лопату, Кангранде с остервенением принялся рыть. К нему тотчас присоединились Данте, Джакопо и все остальные.

Перед ними появилась рука. За руку ухватились, однако хватавших было слишком много — под ними провалились остатки крыши, и рука исчезла. Тогда солдаты стали укреплять крышу туннеля. Рука снова выпросталась на поверхность. Они разрыли яму еще шире, все время выкрикивая имена Ческо и Пьетро.

— Мы здесь! — послышался слабенький голосок.

Лопаты заработали быстрее. Внезапно земля разверзлась, и Пьетро Алагьери сделал глубокий вдох. Он вдохнул отнюдь не самый чистый воздух, однако ему хватило вдоха, чтобы прийти в себя. Пьетро зажмурился, будучи не в силах различить ни одного лица после нескольких часов непроглядной тьмы.

— Пьетро! Ты цел? Как ты, сынок? — в один голос и одними словами воскликнули Данте и Кангранде.

Пьетро попытался рассмеяться, но закашлялся. Ему передали флягу с вином, но он только покачал головой. Он нырнул в нишу, где воздух сохранился за счет того, что упавшие балки образовали нечто вроде шалаша. Данте потянулся за сыном, однако Кангранде охладил пыл поэта, который мог своим весом обрушить «шалаш».

Из-под земли появилась голова, но она принадлежала не Пьетро. На поверхности оказался мальчик, черный как ночь, с глазами яркими, как две полные луны. Он огляделся по сторонам, точь-в-точь как Пьетро, и, точь-в-точь как Пьетро, в первый момент ничего не увидел. Впрочем, что-то подсказало мальчику: самый занятный из его взрослых друзей рядом.

— Ческо! — воскликнул мальчик.

— Ческо! — эхом отозвался Кангранде.

Он вытащил сына из-под земли и передал его ближайшему солдату, тот — следующему… Люди под дождем наглядеться не могли на чумазого малыша.

Катерина была тут же. Увидев приемного сына, она упала на колени.

Ческо взглянул на своего тезку, кашлянул и спросил:

— Что случилось с донной?

— Донна просто устала, — отвечал Кангранде. Он поднял мальчика над головой и провозгласил: — Скала!

Вокруг, сверху и со всех сторон солдаты, рыцари и крестьяне скандировали: «Скала! Скала! Скала!» Так стая диких зверей воет в унисон с вожаком, так первобытное племя, собравшись у костра, повторяет за шаманом непонятные слова заклинания.

Утром они шли в бой с именем Скала; теперь они приветствовали наследника своего правителя.

Джованна, успевшая скрыться в карете, несколько секунд наблюдала эту сцену, затем стала совещаться с грумами.

Поодаль солдаты помогли обливающемуся слезами и сыплющему проклятиями отцу вытащить из-под земли измученного, едва живого сына. Никто не понимал, что за бред слетает с губ Пьетро. Прошел слух, что от пережитого ужаса и напряжения сир Алагьери повредился в уме.

— Giacche, giacche, giacche,[73] — хрипел Пьетро, перемежая хрипы страшным смехом и слезами и не обращая внимания на склоненные над ним лица.

Вскоре на холме запахло праздником. Дождь почти прекратился, легкая морось не помешала развести костер, а вина было вдоволь. Несколько предприимчивых солдат изжарили на вертелах бог знает откуда взявшихся зайцев. Простые люди придумали себе простую забаву — принялись играть в салки с Ческо. Кангранде, обнаженный до пояса, тоже играл, делая вид, что не может догнать мальчика. Вдруг Ческо увидел одного из приведенных для поисков борзых псов и заплакал.

Пьетро и Данте устроились у костра. Пока Катерина утешала Ческо, Кангранде выслушал рассказ Пьетро.

— У Патино было такое лицо, что я сразу понял: он что-то замыслил, — говорил Пьетро, поминутно откашливаясь и прихлебывая воду из фляжки. — Я бросил меч и обнял Ческо. Рукой я закрыл ему рот, чтобы он не проглотил грязь. Затем раздался ужасный грохот. Я думал, пришел наш последний час. Но грохот прекратился. Я на ощупь обнаружил, что деревянные балки упали под углом и образовался этакий шалаш, который закрыл нас с Ческо от осыпающейся земли. Если не шевелиться, можно было жить.

— Пока воздух не кончится, — добавил Кангранде.

— Да, — поежился Пьетро. — Я думал об этом.

— Как вел себя Ческо?

Пьетро тряхнул волосами.

— Как настоящий герой. Представьте, темнота вокруг непроглядная, сыро, холодно, того и гляди, крыша рухнет, а он песню выучил.

— Ты свалял дурака, — проворчал Данте. — Надо было развести костер над пещерой — это был бы сигнал для нашего Капитана.

Пьетро внезапно что-то вспомнил; он раскрыл рот, закашлялся, сглотнул, начал сначала:

— Я встретил Фердинандо. И послал его за помощью.

Кангранде нахмурился.

— Фердинандо — это кузен Петруччо? Ну и где же он?

Пьетро пожал плечами и рассказал, что поручил Детто заботам Фердинандо.

Кангранде покачал головой.

— Мальчика нашел Марьотто. И твоего коня тоже. Значит, нам надо заняться поисками еще одного человека. Сейчас распоряжусь. — Он послал за Нико и объяснил ему ситуацию. Затем снова обратился к Пьетро. Лицо Скалигера выражало глубокую печаль: — Пьетро, прими мои соболезнования по поводу гибели Меркурио.

Пьетро склонил голову.

— Благодарю вас, синьор. Славный был пес. Он будет жить в своем потомстве. — Пьетро сглотнул комок и добавил: — Пришлось пожертвовать собакой ради ребенка.

Данте фыркнул:

— Вечная проблема выбора! Что лучше — позволить собаке скрыться или допустить, чтобы ребенок погиб? По-моему, Господь благоволит храбрым куда больше, нежели мстительным.

— Клянусь прожить жизнь с честью, чтобы перед смертью не о чем было жалеть! Клянусь защищать невинных! — процитировал Кангранде.

Пьетро улыбнулся — хоть и устало, зато от уха до уха.

— Синьор, вы помните! Как по-вашему, я справляюсь?

— Отлично справляешься, Пьетро.

Джованна, только полминуты назад сидевшая в карете, вдруг возникла перед мужем.

— Мой господин, ваш юный друг устал и ранен. Вам следует отправить его в Верону.

— Я прекрасно себя чувствую, — возразил Пьетро. Впрочем, серое лицо его свидетельствовало об обратном.

— Ты права, любовь моя, — проговорил Кангранде. — Пьетро, на сегодня ты сделал более чем достаточно. Тебя должен осмотреть Морсикато. Но Виченца ближе, чем Верона. Туда-то я тебя и отправлю. — Он стал искать глазами коня.

— Мне кажется, сиру Алагьери верхом будет не очень удобно. — Джованна указала на свою карету. — Там свободно помещаются четверо. Если ты решил отправить сира Алагьери в Виченцу, можно прихватить и твою сестру с ребенком, и отца нашего рыцаря. А я поеду с тобой, любимый, если позволишь.

Кангранде раздумывал несколько мгновений, затем поцеловал жену.

— Ты мой ангел.

Он отстранился. Видно было, что Кангранде ведет сам с собою жестокий спор. Наконец он провозгласил:

— Да будет так. Аминь.

Пьетро попросил Джакопо взять Каниса и помочь Нико в поисках Фердинандо. А вокруг веселились вовсю. Из деревни пришли женщины, и солдаты из кожи вон лезли, чтобы произвести на них впечатление. В их россказнях последние события едва можно было узнать. Пьетро сам не заметил, как оказался в карете подле отца, который хлопотал над ним, как курица над цыпленком. Напротив устроились Катерина и Ческо.

Кангранде проследил, чтобы всем было удобно, проверил подушки на мягкость, лично закрыл дверцу и кивнул груму. Грум в ответ осклабился, махнул рукой на прощание и щелкнул кнутом. Лошади пустились рысью.

Морсикато прибыл как раз в тот момент, когда карета тронулась. Он спешился, немало удивив Кангранде своим появлением.

— Как дела в городе? — спросил Кангранде. — Все под контролем?

— Да, насколько возможно, — отвечал доктор, не сводя глаз с удаляющейся кареты. — Я подумал, здесь понадобится моя помощь.

— Счастлив сообщить, что не понадобится. Я только что отправил Пьетро в Виченцу. Вон в той карете. У него несколько царапин, которые, пожалуй, стоило бы осмотреть, а больше тебе негде разгуляться. Не хочешь ли вина, прежде чем отправиться домой? Похоже, главный праздник только начинается.

Морсикато взял флягу и жадно выпил.

— Кажется, я узнал грумов на карете.

— Это грумы моей жены, — пояснил Скалигер, указывая на Джованну, которая, глядя на Нико да Лоццо, смеялась веселее и переливчатее, чем когда-либо. — Она сама предложила свою карету, чтобы отвезти Ческо и нашего героя в Виченцу.

Явился Баилардино с Детто на руках. Мальчик, зажатый в медвежьих объятиях отца, сладко спал, посасывая большой палец. Кангранде улыбнулся и хлопнул зятя по плечу.

— А я думал, ты уехал.

— У меня такое чувство, будто я в ловушке. Это ты мою жену отправил в той карете?

— Ну да.

— А почему я не вижу вооруженной охраны?

Кангранде прищурился.

— Я велел следовать за ними двадцати всадникам. По-моему, достаточно.

— Всадники отменяются. Я только что говорил с их командиром. Командиру сказали, что в услугах его людей не нуждаются.

Голос Кангранде стал ледяным.

— Кто сказал?

— Говорят, приказ поступил от тебя.

— От меня?

Баилардино рассердился.

— Я рассчитывал на твое благоразумие хоть на этот раз. Кэт рассказала мне о тайном сообщнике графа. Он до сих пор на свободе, если ты забыл.

— Баилардино, не волнуйся. Я прямо сейчас пошлю эскорт. Он догонит карету в считаные минуты.

— Ну-ну, давай, павлин ты наш. Я пока побуду здесь пусть Детто немного поспит. Домой успею.

Баилардино неуклюже отошел, крепче прижимая сына к груди.

— Выпьем еще, доктор? — спросил Кангранде. Или предпочитаете уехать с эскортом?

— В Виченце и без меня врачей хватает. Если у Пьетро одни царапины, я, пожалуй, еще выпью.

Скалигер кивнул.

— Кстати о царапинах. Как себя чувствует Теодоро?

— Мавр? Уже в сознании и пытался двигаться. Я как раз хотел поговорить о нем. Он снова смотрел в гороскоп. Не успел в себя прийти, как взялся за свое гадание. А потом все порывался встать, говорил, что должен спешить. Пришлось привязать его к кровати.

— И что же он накаркал?

— Опасность для Пьетро и Ческо.

Кангранде рассмеялся.

— Мавр немножко опоздал! Ничего, мы скоро приедем, и он сам убедится, что все в порядке.

Но доктор не унимался.

— Что известно о тайном сообщнике графа?

— У меня в доме, оказывается, орудовал шпион. Он — один из тех…

Доктор внезапно подскочил и схватил Кангранде за руку.

— Я вспомнил! Я вспомнил, где видел этих грумов!

— Каких грумов?

— Грумов вашей жены! Они были в Виченце в прошлом году, они были в палаццо! Да, те самые, с акцентом!

— О чем ты говоришь?

— Это они пытались убить Ческо!

Морсикато следил за выражением лица Кангранде, переваривающего информацию.

— Ты уверен, что это именно они?

— Уверен. Богом клянусь.

Морсикато ожидал, что Скалигер вскочит на коня и бросит клич: дескать, все следуйте за мной, наследник снова в опасности. Однако Скалигер будто оцепенел.

— Кангранде! — воскликнул доктор. — Ческо в руках убийц! Его жизнь в опасности! Скорее, едем!

Глядя прямо перед собой отсутствующим взглядом, Кангранде кивнул.

— Едем, только тихо. Вдвоем. Никаких солдат. Никому ни слова.

В следующую секунду они уже скакали вслед за каретой.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ

— Что-то мы долго едем, — заметил Данте.

Ческо вертел в руках какую-то штучку. В свете фонаря Пьетро разглядел, что это монета.

— Ческо, откуда она у тебя?

Мальчик молча передал Пьетро монету. Пьетро узнал ее.

— Можешь оставить себе. Меркурио сам бы тебе ее подарил.

Ческо не улыбнулся, но вздохнул с облегчением и продолжал свою непонятную игру.

Карету сильно трясло, им приходилось держаться за сиденья.

— Наверно, дорогу размыло, — молвила Катерина. — Но зачем так гнать?

— Да, скорость приличная. — Пьетро старался усесться так, чтобы его разбитое, измученное тело трясло как можно меньше.

— Это потому, что на козлах плохие дядьки, — зевнул Ческо.

— Какие еще дядьки? — опешил Пьетро.

— Те самые, которые хотели меня зарезать. В прошлом году. Они порвали мою подушку, — доверительно добавил мальчик, обращаясь к Данте.

— Ческо, о чем ты?

Мальчик отвернулся к окну.

— Ческо, Пьетро задал тебе вопрос, — сказала Катерина. — Ты должен ответить.

— Я ответил! Дядьки на козлах — те самые, что порвали мою подушку.

Катерина привлекла к себе мальчика и взглянула на Пьетро и Данте.

— Это он придумал? — с надеждой спросил поэт.

Ческо презрительно скривился и снова занялся монетой.

— Но как же… — начал Пьетро. Катерина побелела как полотно. — Что с вами, мадонна?

— Это все Джованна! — вскричала Катерина. — Джованна — сообщница графа!

Пьетро похолодел.

— Супруга Кангранде?

— Не может быть. Вы ошибаетесь, мадонна, — произнес Данте.

— Не ошибаюсь. Все сходится. У нее были ключи — это она выпустила Патино с лоджии. Когда у Патино ничего не вышло в первый раз, она послала своих людей, потому что устала ждать.

— Но зачем ей?.. — Впрочем, Пьетро знал ответ. Он только не решался облечь его в слова. Неужели жена Кангранде пытается убить его единственного сына?

— Видимо, чтобы защитить своих будущих наследников. Франческо просто болван. — (Мальчик поднял голову.) — Не ты, Ческо, не ты. Кстати, почему ты нам ничего не сказал, когда мы садились в карету? Почему?

— Я думал, вы сами знаете, — ответил мальчик. Он снова закрыл глаза. — Вдобавок с нами Пьетро. — И он пожал плечами, досадуя на необходимость объяснять взрослым элементарные вещи.

Попытаться выпрыгнуть из кареты на такой скорости нечего было и думать — даже если бы пассажирами были не хромой измученный рыцарь, старый согбенный поэт, беременная женщина и трехлетний ребенок.

— Ты прав, малыш, — сказал Данте. — С нами Пьетро. Он что-нибудь придумает.

* * *

Нико да Лоццо не был пьян. Он хотел бы напиться, но хмель не брал его — голову занимали отданные Скалигером поручения.

— Поверить не могу! Патино до сих пор на свободе! За два часа он не мог далеко уйти! Мы быстро его поймаем!

На Бонавентуру вино подействовало куда сильнее; впрочем, решимостью он мог соперничать с Нико.

— Поймать мерзавца! Это надо же — мучить детей! Отвезем его к моей Кэт — она задаст ему жару!

Угуччоне выжимал воду из своих длинных волос.

— Вместо того чтобы ловить Патино, все твои люди ищут этого болвана, твоего кузена.

— Он и сам объявится, — икнул Бонавентура. — Это у него привычка такая — исчезать. Ик. С детства.

— Я назначил Монтекки ответственным за поиски, — проговорил Нико. — Монтекки сегодня везет.

Вдруг вперед выступил седой солдат.

— Синьоры, мы тут кое-кого нашли. Извольте сами посмотреть.

— Кого еще вы там нашли? Фердинандо? — зевнул Бонавентура.

— Нет, синьор, не его.

Старый солдат говорил таким тоном, что за ним, помимо Нико, Бонавентуры и Угуччоне, двинулось еще несколько человек. Пройдя по извилистой лесной тропе, они наткнулись на мертвое тело. Молодой Монтекки склонился над телом, покрытым точно таким же плащом, как у него, только с кровавым пятном.

Нико бросился к юноше.

— Господи, Мари, неужели это?..

Марьотто осторожно повернул тело за плечи, снял с покойного позолоченный шлем и бережно закрыл его лицо от дождя. Повисло долгое молчание.

На тропе появился еще один человек в голубом плаще. Бенвенито придержал коня и спрыгнул на землю.

— Марьотто! Мне сказали…

Марьотто все так же стоял на коленях в грязи, неотрывно глядя в лицо, которое всю жизнь, за исключением одного вечера, хранило сосредоточенное выражение. Теперь напряжение ушло, черты смягчились. Видно, так выглядит каждый, когда оказывается у ног Всевышнего, думали собравшиеся.

— Наверняка на него напали из засады, — проговорил Бонавентура.

— Кто? Падуанцы? — вскипел Бенвенито.

— Нет, падуанцы здесь ни при чем. — Марьотто осторожно опустил голову отца на землю и вытащил из раны серебряный кинжал. Это было нелегко — убийца ударил с огромной силой. Марьотто вытер кинжал о собственный плащ. На клинке красовалось его имя.

В отдалении послышались голоса, и на опушку вышли Луиджи и Антонио Капуллетто. Антонио произнес:

— Мы увидели свет. Что случилось? Детей нашли?

— Капуллетто, — мягко проговорил Нико, — зря ты оказался здесь в такой момент.

— Почему? — удивился Антонио. — А кого это убили?

Марьотто поднял голову. На скулах его играли желваки, что не укрылось от внимания Угуччоне и Нико. Они успели схватить Марьотто, когда он попытался броситься на Антонио. Марьотто вырывался как бешеный.

— Ублюдок! Трус! — вопил он. — Со мной лицом к лицу встретиться кишка тонка, так ты сзади, со спины!.. Да только ты не того убил, не того!

Антонио побагровел.

— Мари, если бы я хотел тебя убить, я бы убил.

— Капуллетто, замолчи, Христа ради, — пробормотал Бонавентура.

— Замолчу, только сначала скажите, кто покойник.

— Отец Аурелии, — отвечал Бенвенито. — Его отец. — Он указал пальцем на Марьотто.

Из багрового Антонио стал серым.

— Только не это!

Марьотто плакал, не стыдясь слез.

— Ты подлый трус! Ты ее никогда не получишь! Даже если убьешь меня, она не будет твоей!

Антонио заметил, что все смотрят на него.

— Нет, я не убивал. Синьор Монтекки был добр ко мне — он даже заступился за меня, пошел против родного сына! Зачем мне было его убивать?

Марьотто взмахнул серебряным кинжалом.

— Затем, что ты принял его за меня! Ты думал, это я!

— Откуда у тебя кинжал? — похолодел Антонио.

— Отсюда! Из тела моего отца! Старика от молодого ты не отличил, а вот спину от груди хорошо отличаешь! Подлый трус!

— Марьотто, — шепнул Угуччоне на ухо Монтекки, — успокойся. Я сейчас велю его арестовать.

— Нет уж! Отпустите меня! — Марьотто задергался в железных руках Нико и Угуччоне. — Капуллетто, ты хотел дуэли? Хотел? Отлично! Здесь, сейчас. На кинжалах. Можешь взять кинжал, которым зарезал моего отца.

Антонио вытянул вперед руки.

— Клянусь, я выбросил свой кинжал! Я выбросил его сегодня днем! — Молодой человек оглядел собравшихся и понял, что ему никто не верит.

— Все слышали твои слова, Антонио. — Мари дико взглянул на Бонавентуру. — Ты его слышал, Петруччо?

— Я? Ну да…

— Я собирался… — начал Антонио.

— Что? Что ты собирался? Заключить меня в дружеские объятия? А потом воткнуть мне кинжал в спину, как моему отцу? — Марьотто наконец вырвался и встал в боевую стойку. — Давай! Вперед! Смелее!

Антонио снова побагровел.

— Послушай, ты, кусок дерьма! Я не убивал твоего отца!

— Ты с удовольствием убил бы меня или кого другого, кто на меня похож!

— Нет!

— Так докажи! Докажи! Спаси свою шкуру и гуляй дальше с моей кровью на кинжале! А если не докажешь, Капуллетто, клянусь… Клянусь всем, что мне дорого, клянусь своим браком, клянусь жизнью моей жены — я не успокоюсь, пока не уничтожу весь ваш род, как ты уничтожил моего отца!

Антонио наконец взорвался.

— Давай, нападай! Щенок! Только языком чесать и умеешь!

— Арестуйте их! — вскричал Угуччоне. — Обоих! Они нарушают закон и должны понести наказание. Капитан запретил дуэли на своих землях! Заберите у них оружие! Делайте что хотите, можете их связать, только уведите отсюда!

Приказ Угуччоне немедленно исполнили. Антонио, когда его волокли с места преступления, выплевывал проклятия в адрес Марьотто; Марьотто не оставался в долгу.

— Бонавентура, — со вздохом распорядился Угуччоне, — найди Баилардино, расскажи, что произошло. Кто-нибудь, найдите жену Монтекки. А ты, Бенвенито, позаботься о его сестре. Она должна обо всем узнать, а Марьотто сейчас не в состоянии ни с кем говорить. Луиджи, ты вряд ли можешь сказать наверняка, что твой брат убил синьора Монтекки?

— Я не могу сказать, что он его не убивал, — потупил взор Луиджи. — Мы расстались на дороге, а встретились несколько минут назад.

— Допустим. Поезжай, сообщи отцу, что мне пришлось арестовать Антонио и дела его плохи. Кинжал — серьезная улика.

— Очень серьезная, — подтвердил Луиджи. — Я поеду немедленно.

— Буду тебе признателен. — Тут Угуччоне заметил кривую улыбку Луиджи, и улыбка эта его насторожила.

Угуччоне отдал распоряжения, чтобы тело синьора Монтекки доставили в замок. Марьотто решили отпустить часа через два — необходимо было готовиться к похоронам. Теперь Марьотто стал синьором Монтекки.

Если тени тех, кто умер, не завершив свою миссию на земле, действительно посещают наш мир, тень Гаргано осталась в лесу, на тропе, и наблюдала возобновление вражды между Монтекки и Капуллетти, грозившей стать еще более ожесточенной, чем прежде.

Едва Пьетро убедился, что прыгать никак нельзя, карета замедлила ход. Они, похоже, останавливались. У Пьетро не было оружия, кроме костыля, который нашли и вернули ему солдаты Кангранде. Он стиснул свою «дополнительную ногу».

Ческо спал, но вдруг подскочил.

— Мы все еще едем?

— Останавливаемся, — отвечал Пьетро. — Ческо, говорят, ты хорошо умеешь прятаться. Скажи, здесь где-нибудь можно спрятаться?

Ческо взглянул на донну Катерину.

— Где бы ты спрятался, а, Франческо? — спросила Катерина. Мальчик покачал головой. — Уж конечно, ты нашел бы потайное местечко. Ты же умеешь. — Ческо широко улыбнулся и снова покачал головой.

— Позвольте мне, мадонна, — вмешался Данте. — Дитя, ты знаешь, где тут можно спрятаться?

Мальчик кивнул.

— Так почему же ты не… — начала Катерина.

Данте улыбнулся, несмотря на замешательство Катерины и Пьетро.

— Кажется, мадонна, он не хочет, чтобы вы видели потайное место.

— Боже мой! Нашел время!

— Вот именно, время, мадонна. Умоляю вас, не подсматривайте!

Катерина с досадой закрыла лицо руками.

Мальчик тотчас вскочил и согнал Пьетро с сиденья. Подняв подушку, он откинул деревянную крышку, за которой открывалось небольшое отделение, видимо, для багажа. Там обнаружились платье для верховой езды, пустой ночной горшок и принадлежности туалета для дамы, которая много путешествует. Ческо забрался внутрь и стал закрывать крышку. Пьетро придержал крышку, потому что увидел, как что-то сверкнуло. Протянув руку, он извлек кинжал.

— Там лучше, чем в пещере, — шепнул он, погладив Ческо по голове. — Сверху ничего не упадет.

Еще раз взглянув на Катерину и убедившись, что она не подсматривает, Ческо закрыл за собой крышку. Пьетро положил подушку на место и уселся, будто всегда там и сидел.

— Можно открыть глаза?

Получив разрешение, Катерина обвела взглядом карету. Пьетро указал на свое сиденье. Катерина только брови вскинула, недоумевая, как малыш вообще мог догадаться о существовании багажного отделения — ведь и крышка, и ручки были замаскированы искусной резьбой.

Карета остановилась. Они услышали, как грумы соскочили с козел и встали по обе стороны кареты, у дверей. Пьетро крепче сжал нож и крикнул:

— В чем дело?

— Проехать нельзя! На дорогу упало дерево! Придется послать за помощью.

— Тогда мы подождем здесь, — отвечал Пьетро. — Мы очень устали. Возьмите лошадей и скачите к Кангранде верхом.

— Нам нужно с вами поговорить! — возразил один из грумов. Именно его голос пленники все время слышали.

«А где же второй?»

Последовала пауза, во время которой Пьетро не нашелся что сказать. Грум продолжал:

— У нас приказ не оставлять ребенка одного.

— Он не один, он с нами! Оставьте нам меч, а сами езжайте. Все будет в порядке.

— Выйдите из кареты. Нам нужно поговорить.

Дело принимало скверный оборот. Пьетро решил испробовать другую тактику.

— Я не могу идти. Нога совсем не слушается.

— Тогда откройте дверь, и мы вам поможем выйти.

Видя, что Пьетро выдохся, Данте поспешил ему на помощь.

— Нет, ногу нельзя тревожить. А мальчик вообще спит. Езжайте!

Ответа не последовало. Пьетро глазами предложил Катерине пересесть на середину скамьи, подальше от обеих дверей, но, передумав, усадил ее на свое место. Сам он сел на освободившуюся скамью, в середину. Ему необходимо было пространство. Неизвестно, с какой стороны нападут грумы. Пьетро на их месте напал бы одновременно с обеих сторон. Он подвинулся к левой двери. Будет где размахнуться правой рукой. Тот, кто сунется в левую дверь, получит кинжалом в глаз. Тогда Пьетро сможет молниеносно развернуться и отбить атаку с другой стороны.

Он ждал, но нападающие почему-то медлили.

Кангранде и Морсикато скакали по дороге, разбрызгивая грязь. Кангранде прихватил факел, чтобы в темноте не пропустить свежие следы четырех колес. Впрочем, грязь была такая жидкая, что всякий след тотчас расплывался.

— Мы вот-вот их догоним! — крикнул доктор.

Кангранде придержал коня, давая Морсикато возможность поравняться с ним. В ожидании доктора он рассматривал деревья. Едва доктор приблизился, Кангранде воскликнул:

— Лучники!

И указал факелом вверх.

Морсикато задрал голову — и получил сильнейший удар по темени. Последнее, что он почувствовал, падая с коня, был запах паленых волос.

Под сиденьем Пьетро послышался шорох.

— Ческо! Перестань копошиться! — прошептала Катерина.

Шорох прекратился. Тишина становилась невыносимой. Шторы были спущены, но пленники знали, что грумы не ушли, — то и дело мрак разгонял неверный свет факела и на стенах кареты плясали тени.

Пьетро почувствовал запах дыма прежде, чем услышал треск.

— О нет!

— Что такое? — не понял Данте.

Катерина искала глазами источник дыма.

— Мерзавцы подожгли карету.

Дым сочился через дверь. Огонь разгорался быстрее, чем можно было предположить. Пьетро начал задыхаться.

— Они, наверно, плеснули на карету смолы, — прохрипел юноша. — Вот почему они так долго… — Он недоговорил, задохнулся, зашелся кашлем.

Делать было нечего, кроме как попытаться выскочить из кареты. Пьетро протянул отцу костыль, указывая на правую дверь, затем ногой открыл левую. Данте сжал костыль, Пьетро же ударил кинжалом воняющую смолой темноту в надежде отвлечь внимание убийц. Однако, если у грумов есть хоть капля мозгов на двоих, они не станут торчать в непосредственной близости от кареты, а подождут на расстоянии, пока звери побегут на ловца.

«Да, именно на этом построен их замысел».

Данте выбрался из кареты через правую дверь, а Катерина подняла крышку и позвала:

— Ческо!

Ответа не последовало.

Пьетро выскочил из кареты вслед за отцом и тяжело шлепнулся на землю. Отец был уже на ногах, он высоко поднял костыль, готовясь поразить врага насмерть. Пьетро встал с другой стороны двери. Все его мышцы были напряжены, легкие горели. Глаза жестоко слезились, и Пьетро не видел тени, надвигающейся из клубов дыма. Юноша вновь закашлялся и согнулся в приступе кашля пополам. Лишь это спасло Пьетро от меча, который прошел в пяди от его головы. Он перевел дух и ударил кинжалом наугад, попав в убийце в ляжку. Раненый упал, увлекая за собой Пьетро. Данте подскочил в ту же секунду. На голову грума посыпались жестокие удары. Убийца уже потерял сознание, а Данте все не мог остановиться.

Катерина тщетно шарила рукою в потайном отделении. Вот она с визгом отдернула руку — отделение тоже было объято пламенем. Кожа задымилась. Катерина кашляла, задыхалась — она не могла звать Ческо. Но не могла и бросить его. Она снова сунула обожженную руку под скамью, заставляя себя забыть о боли. Ее пальцы нащупали горящую солому, и на секунду ей показалось, что это волосы. Катерина ухватилась крепче, потянула, обожглась о раскаленный горшок. Горшок полетел в сторону. Катерина чувствовала запах собственной горящей плоти, но не прекращала поисков, разбрасывая солому, пока не нащупала дно кареты.

На дне никого не было.

Катерина услышала стук подков. Ей было все равно, друг или враг приближающийся всадник — она хотела лишь найти Ческо. Где же он, где? Где? Где?

Сквозь дым Пьетро с удивлением наблюдал, как отец его остервенело молотит грума костылем.

«Вот не ожидал такой ярости!»

Затем он увидел свет факела. Сверкнул меч. Рука, сжимавшая древко, целила топором в спину великого поэта. Пьетро не мог кричать, только хрипел. У него не было оружия. Он попытался встать, но тело наконец отказалось повиноваться. Все кончено. Он не в силах предотвратить смерть отца. Пьетро смотрел, как острие опускается все ниже.

Послышался лязг металла о металл. Оружие выпало из рук убийцы. Он обернулся вправо. Налетел порыв ветра, метнулась тень, и Пьетро разглядел изумление на лице грума.

— Синьор!

В следующую секунду меч разрубил лицо надвое.

Пьетро узнал и меч, и удар. Слава богу! Кангранде успел.

Очередной приступ кашля свалил Пьетро с ног. Юноша почувствовал, что чьи-то руки тащат его подальше от огня. Дышать стало легче. Пьетро перевернулся на спину и увидел отца, показывающего на карету. Срывающимся голосом Данте кричал что-то Кангранде в ухо. Кангранде бросился к горящей карете. Через секунду он появился из пламени с сестрой на руках. Катерина кричала и отбивалась, лягалась и царапалась. Рукав ее платья тлел, кисть левой руки, предплечье и плечо были обожжены, кожа вздулась волдырями, волосы растрепались и обгорели на концах. Кангранде опустил сестру на землю и стал катать ее, чтобы погасить пламя. Катерина кашляла и пыталась вернуться в карету, которая теперь представляла собой пылающий остов.

Кангранде пришлось применить силу. Он больно схватил Катерину за правое запястье.

— Кэт, вспомни о ребенке, которого носишь под сердцем! Успокойся, ради бога! Подумай о ребенке!

Катерина застонала и повалилась на землю, прижимая руки к животу, но не сводя глаз с кареты.

Кангранде приблизился к груму, которого бил Данте, чтобы проверить, жив ли мерзавец. Наверно, мерзавец был мертв, поскольку Кангранде поднял обмякшее тело, взвалил его на плечи и бросил в огонь. Так же он поступил со вторым грумом, которого прикончил лично. Затем склонился над сестрой; над Катериной уже нависли Пьетро и Данте. Спустя несколько минут Катерина заговорила.

— Его там не было. — Ей пришлось сделать несколько глубоких вдохов, прежде чем произнести следующую фразу; впрочем, она лишь повторила свои слова: — Его там не было!

Данте покачал головой.

— Должно быть, он забился в самый дальний угол. Пьетро вытер лицо и глаза.

— Тогда почему он не издал ни звука?

— Это было удивительное дитя, — дрожащим голосом заключил поэт. — Синьор, примите мои соболезнования.

Данте стоял сбоку и немного позади Скалигера; в таком же положении находилась Катерина. Лишь Пьетро, сидевший на земле, видел лицо правителя Вероны. Юноша не верил своим глазам. В чертах Скалигера запечатлелась абсолютная, беспредельная…

Да, радость. Блаженство, восторг, успокоение, какие, должно быть, выражают лики ангелов, поющих осанну Господу. Однако Скалигер радовался смерти ребенка. Погиб его сын, кровь от крови его.

Позади послышалось хихиканье. Все резко обернулись. Из-за деревьев на дорогу вышел Ческо. Целый и невредимый, если не считать окончательно испорченного платья, мальчик счастливо улыбался, и факел озарял его улыбку.

Данте вытаращил глаза, из груди Катерины вырвался не то вопль радости, не то сдавленное рыдание, Пьетро уже не удивлялся. Он смотрел на Кангранде. Тот успел овладеть собою и придать лицу обычное выражение. Прищурившись, Кангранде поклонился мальчику, Ческо ответил учтивым поклоном и бросился к своей приемной матери, желая прижаться к ее ногам. Катерина слишком измучилась, чтобы скрывать восхищение, несомненно, заслуженное Ческо. Она обняла мальчика правой рукой и разрыдалась.

Позднее они поняли, что в спасении Ческо не было ничего сверхъестественного. В нижнем отделении кареты имелся люк, ведущий наружу. Через него можно было выбрасывать мусор или доставать багаж, не беспокоя пассажиров. Ческо, скорее всего, сразу же выбрался наружу. Люк также вполне объяснял, почему карета запылала в считаные секунды — грумы натаскали сырой соломы с крыши ближайшей лачуги и напихали этой соломы в багажное отделение. Катерина думала, что под скамьей копошится Ческо; на самом деле то были убийцы со своей соломой.

— Жаль, что они мертвы, — заметил Кангранде. — Можно было бы выяснить, кому они служат.

— Вы ведь и так знаете, мой господин, — прищурился Данте. Вдруг он понял, что слова его могут стать для Кангранде настоящим ударом. — Мне нелегко говорить, синьор… — начал поэт и поспешно изложил общие подозрения относительно Джованны да Свевиа.

Кангранде выслушал и отвернулся.

— Ваша точка зрения мне ясна. Кстати, я вспомнил! Морсикато! Он здесь неподалеку, без сознания. Разъяренные падуанцы напали на нас, когда мы спешили к вам на помощь. Морсикато получил удар по голове, и мне пришлось привязать его к крупу коня, чтобы довезти сюда. Может, он уже пришел в себя. Тогда пусть осмотрит твои ожоги, Кэт.

И Скалигер ускакал.

Теперь у них осталось две лошади, которых грумы предусмотрительно выпрягли из кареты, прежде чем устроить пожар, а также кони Кангранде и Морсикато. Пьетро ехал верхом, Катерина тоже, бесчувственного Морсикато перекинули через седло Данте, Кангранде вез Ческо. Они худо-бедно продвигались к Виченце.

Ехали молча. Все мысли Пьетро вертелись вокруг выражения лица Кангранде, когда он решил, что Ческо погиб. Ужасный, нечеловеческий восторг, запечатленный на этом лице, терзал душу Пьетро до самой Виченцы, так что юноша позабыл о своих физических терзаниях.

ГЛАВА СОРОКОВАЯ

Виченца, полночь, 22 мая 1317 года

Пьетро сидел на крыше палаццо да Ногарола, прислонившись к башенке, и смотрел на спящий город. Мокрые крыши Виченцы поблескивали под луною и звездами.

Он услышал колокольный звон. Полночь, стало быть. Столько всего случилось за сутки. Пьетро казалось, от первого луча солнца до наступления темноты он прожил целую жизнь. И в то же время, хотя перед его мысленным взором пробегали все события долгого дня, в ушах звучал только приглушенный детский голосок, сквозь слезы поющий бравую песню. Судьба бросила их друг к другу — Пьетро и Ческо; ни один из них не смог бы выжить без другого. Они были вместе, они все время разговаривали, пусть даже одними взглядами, или пели — и им удалось спастись от безумия. Такое впечатление, что они с Ческо провели под землей целую вечность, хотя на самом деле прошло не более часа. Воздуха оставалось на считаные минуты. Сможет ли он, Пьетро, когда-либо спокойно заснуть в обычной комнате, как все люди? Вот почему он выбрался на крышу.

Кангранде настоял на том, чтобы въехать в город без лишнего шума. «Пока не буду уверен, что опасность миновала, никто не должен знать о нашем возвращении», — сказал правитель Вероны. Морсикато, с опаленной бородой и забинтованной головой, наложил повязки на Катеринины ожоги, а заодно подштопал Пьетро. Кровопускание доктор счел излишним — юноше и так пустили достаточно крови, с которой организм его покинула вся скверна. Пьетро отказался сдать мочу на проверку, заявив, что из такого измученного, опустошенного тела не выжать ни капли. Однако Морсикато настоял на применении своего излюбленного метода лечения — личинок, на сей раз пристроив их в ране на левой руке Пьетро. Рука расположена к голове куда ближе, чем нога; Пьетро старался не думать о личинках, выбирающихся из-под повязки и устраивающихся на его щеке.

Данте предоставили несколько комнат, а Морсикато приготовил для него снотворное. Джакопо до сих пор бражничал у подножия знаменитого холма. Антония утешала Джаноццу. Баилардино, один из немногих, кто знал об их возвращении, зашел на минутку выразить благодарность, а потом удалился, дабы побыть со своим перепуганным сынишкой и обожженной беременной женой. Пьетро остался один. Ему не сиделось в комнате, и он тяжело похромал на крышу.

Известие о гибели синьора Монтекки поразило его. Теперь-то уже все знали, что Джаноццы целый день не было дома, что она говорила с Антонио. Джаноцца засвидетельствовала, что видела, как Антонио выбросил серебряный кинжал, уезжая от нее; сестра Пьетро подтвердила эти показания. Таким образом, ужасное обвинение с Антонио было снято. Значит, ни суда, ни приговора не будет. Все наконец поверили, что кинжал случайно нашел один из бежавших с поля битвы падуанцев и использовал его, чтобы завладеть конем синьора Монтекки.

«Все, кроме Марьотто. Иначе и быть не могло».

Эти вести привез Баилардино. Он же сообщил, что найдено тело Фердинандо. Кузен Бонавентуры так и не добрался до маленького Детто — он попал в ловушку, которую за несколько минут до него так счастливо обошел Пьетро. Установили, что Фердинандо умер не оттого, что рухнул на дно ямы, а оттого, что сверху на него упал конь и раздавил его. Ужасная смерть.

«Это я виноват. Почему я его не предупредил? Я же знал о ловушке, но мне и в голову не пришло предупредить Фердинандо. Это я виноват…»

Позади Пьетро открылся люк, и кто-то поднялся на крышу. По шагам юноша сразу определил, кто именно. Башенка скрывала Пьетро, и он счел за лучшее не высовываться.

— Дивная ночь, — провозгласил Кангранде. — Как ты себя чувствуешь?

В первую секунду Пьетро подумал, что Скалигер обращается к нему. Затем услышал Катеринин голос.

— Устала ужасно. Теперь моя рука будет под стать Тарватовой шее.

Пьетро выглянул из своего укрытия и увидел брата и сестру. Даже после всего, что случилось за день, даже с перевязанной и пахнущей целебным бальзамом рукой донна да Ногарола была столь же прекрасна, сколь и в момент их первой встречи. Она переоделась в обычное платье — край подола тихонько шуршал по черепице. Кангранде тоже был в чистой одежде, хотя лицо его оставалось неестественно темным из-за водостойкой краски.

— А как чувствует себя второй сын Баилардино?

— С ребенком все будет хорошо.

— Морсикато, конечно же, велел тебе лежать.

— Да, он рекомендовал полный покой. Но какой тут может быть покой, когда бред графа слышен даже в моей опочивальне?

— И ты решила заняться мною.

— Тарват любезно согласился посидеть с графом и попытаться усмотреть в его виденьях хоть какой-то смысл. Он полагает, что умирающие иногда способны пророчествовать. О Патино есть новости?

— Есть. Следы ведут в Чио, где он продал коня Монтекки и купил другого. Еще одно доказательство невиновности бедняги Капуллетто. Патино, похоже, держит путь в Венецию. Там он сможет сесть на любой корабль и отправиться куда вздумается. Мои люди уж постараются ему помешать.

«Интересно, Скалигер опять меня отправит ловить Пугало? Теперь, когда известно его имя, охота, пожалуй, увенчается успехом. Вдобавок Монтекки и Капуллетто придется ссориться без меня».

Помимо этих мыслей в мозгу Пьетро вертелась и еще одна. Вот почему следующие слова Скалигера так поразили юношу.

— По-моему, Пьетро что-то подозревает.

— Наверно, наши с ним подозрения совпадают, — отвечала Катерина. — Впрочем, вряд ли он знает о твоем вероломстве все, что следует знать. Начнем?

Кангранде обнажил меч, принадлежавший когда-то его отцу, и принялся точить лезвие о небольшой точильный камень.

— А ничего, что ты ранена?

— Ничего; зато на душе у меня никогда еще не было так спокойно.

— Чего не скажешь обо мне. Ладно, у тебя ожоги, у меня угрызения совести — пожалуй, мы в одинаковом положении.

— Твои угрызения, в отличие от моих ожогов, не заметны взгляду. Самое время обнажить их.

Кангранде откинул голову.

— Значит, дуэль! Прекрасно! Поскольку ты меня вызвала, я имею право выбирать оружие. Я выбираю Правду.

— Да неужели! Пожалуй, стоит сходить за Пьетро. Ему твоя правда наверняка будет в диковинку.

— Давай начинать. Итак, что тебе известно о моих шпионах и что неизвестно?

Катерина вскинула брови.

— Мне известно, что ты нанял информаторов. Ты никогда еще не был так хорошо осведомлен, как в последние несколько месяцев.

Кангранде погрозил сестре пальцем.

— Верно. А задумывалась ли ты, каким образом я получаю сведения? От кого?

Казалось, даже луна померкла, когда с уст донны сорвалось его имя. Голос был глухой, и Пьетро в своем укрытии покраснел от стыда.

— Верно, от Пьетро, — подтвердил Кангранде. — Ты думала, мы в ссоре, и думала, что знаешь причину. А на самом деле я дал Пьетро задание. Он отправился на поиски, в лучших рыцарских традициях. Тарват был его глазами, Пьетро же переправлял сведения мне.

— Понятно. Жаль, что Пьетро не располагал всей информацией. Однако сегодня вас видели сражающимися бок о бок. Как этот факт повлияет на вашу мнимую вражду?

— Все решат, что мы оказались вместе по стечению обстоятельств, что мы оба лишь хотели спасти твоего ребенка. Не секрет, что Пьетро в тебя по уши влюблен. Его щенячий восторг просто-таки бросается в глаза. — (Пьетро покраснел еще гуще.) — Я сделаю ему публичное внушение, и он отправится назад в Равенну. По-моему, он уже вжился в роль страдальца.

Пьетро так и подскочил. Он-то не сомневался, что после сегодняшнего вернется в Верону, будет увенчан славой, со всеми вытекающими последствиями.

— Вижу, придется повлиять на ваши отношения. Вот не думала, что Пьетро — во многом плод твоих трудов, — усмехнулась Катерина.

— Ну, знаешь, ты тоже руку приложила. Но речь не об этом. Каким образом ты собираешься влиять на наши с ним отношения?

— Каковы были твои распоряжения в Кальватоне?

Нахмурившись, Кангранде положил меч на парапет. Катерина не отставала.

— Ты сам установил правила, сам выбрал оружие. Поздно идти на попятный.

— Да, верно. — Кангранде возвел очи горе и вздохнул. — Я приказал устроить погром. Я велел насиловать женщин, бить детей, пытать мужчин, а потом уничтожить их всех. Я бросил клич «Даешь резню!». Печать действительно была моя.

— Зачем? — воскликнула Катерина, словно прочитав мысли Пьетро.

— Ну, это же очевидно. Иметь репутацию тирана почти столь же важно, сколь иметь репутацию милостивца. Возьми хоть Цезаря. А лучше Суллу.

— Ты ведь наказал своих германцев за неповиновение.

— Разумеется! Не мог же я допустить, чтобы на моей репутации осталось такое пятно. Жаль, верные были наемники. Это все, что ты хотела выяснить, милая? Может, лучше пойдешь спать?

— О, ты сразу видишь открытый гамбит.

— Как? По-твоему, я простукиваю стены в поисках лаза? А ты сразу применяешь оружие осажденных?

— Если надо. Но, пожалуй, я бы сумела найти подземный ход. Оставим метафоры. Лучше поговорим о мавре. Помнишь, сразу после того, как ты отдал мне Ческо, я призвала аль-Даамина, чтобы он составил гороскоп? В Венеции на мавра и Игнаццио напали. Это дело рук графа?

— Конечно нет. До сегодняшнего дня наш милый граф понятия не имел о твоей любви к астрологии.

— Кто же тогда, по-твоему, подослал убийц к астрологам?

Кангранде пожал плечами.

— Это могли сделать только два человека.

— Сомневаюсь, чтобы твоя жена знала достаточно об аль-Даамине; тем более не могла она знать, что он едет в Виченцу.

— Отлично! — Кангранде хлопнул в ладоши. — Кэт, не ожидал от тебя такой догадливости. Ладно, признаюсь — это я пытался их убить.

Катерина прищелкнула языком.

— После того, как Тарват оказал тебе любезность — открыл твой гороскоп в день твоего совершеннолетия!

— Да, вот такой я неблагодарный.

— И все же мавр до сих пор жив. А ведь у тебя наверняка было немало возможностей убить его.

— Верно. Однако после того, как мавр составил гороскоп Ческо, опасности он больше не представлял. Напротив, время от времени был очень полезен.

— Еще бы. А теперь я перейду к предмету куда более важному.

— Хочешь спросить о Джованне?

— Пока нет. Я хочу спросить о Морсикато. Хочу знать, что на самом деле произошло, когда вы с ним спешили к карете.

Кангранде нехорошо усмехнулся.

— Кэт, ты прирожденный инквизитор… Я отвлек Морсикато, затем ударил по голове. Он уверен, что я спас ему жизнь.

— Значит, не было никаких разъяренных падуанцев?

— Не говори ерунды. Я должен был защитить Джованну. Тогда я думал, что только Морсикато знает о ее роли в нападении на Ческо.

Пьетро похолодел.

«Он пытался убить и Теодоро, и Морсикато! Поверить не могу!»

— А когда ты выяснил, что мы все тоже подозреваем Джованну, ты решил помиловать Морсикато. Действительно, что за прок от его смерти, если мы в курсе. Странно другое — почему ты не убил его сразу.

— Предусмотрительность, Кэт, обычная предусмотрительность, — пожал плечами Кангранде.

— Да, предусмотрительность — качество полезное. Из предусмотрительности ты сослал верного Пьетро в Равенну и держал его там, пока он тебе не понадобился? Интересно, сколько еще милых сюрпризов ты припас?

Глаза Скалигера сверкнули, даже едва не засветились, как у кота.

— Джованна — моя жена.

— А я твоя сестра, — парировала Катерина. — Поэтому доктору дарована жизнь. Ты не можешь допустить, чтобы о Джованне злословили; ты также не можешь избавиться от меня. Не было никакого смысла убивать Морсикато, если мы все знали. Но признайся: а Пьетро ты бы убил, если бы он догадался о кознях Джованны?

Пьетро подался вперед, забыв об усталости. Кангранде тряхнул головой, словно муху отгонял.

— Давай, братец! Откройся, Великий Пес, Борзой Пес, — подначивала Катерина. — Неужели тебе самому не надоело молчать? Ты отлично изображаешь раскаяние и милосердие, но сегодня придется признать, что ты лишен и того и другого. Сегодня ночь правды.

Кангранде отвернулся, плечи его поникли. Пьетро услышал бормотание, совсем не характерное для Кангранде, отлично владеющего голосом:

— Разве? Разве я лишен способности раскаиваться и быть милосердным?.. Ладно, выпустим демонов. Ведь скоро Иванов день. — Кангранде смотрел на крыши, склонив голову набок. — Разумеется, я бы убил Пьетро. И его отца, даже если бы это означало, что великая «Комедия» останется незаконченной. Джованна — моя жена. Я не задумываясь избавился бы от сотни добрых друзей, лишь бы спасти ее репутацию.

— Значит, ради репутации! — воскликнула Катерина. — Не ради любви!

— Жена Цезаря должна быть вне подозрений.

— Ты же сам ее подозревал.

Кангранде расхохотался.

— Подозревал! Я не подозревал — я знал наверняка. Я знал об этом два последних года. Ясно было, что кто-то открыл дверь лоджии и выпустил Патино. Пьетро еще понять не мог, как это Патино так быстро добрался до площади.

«Он знал, даже тогда знал. Он внушил мне, что предатель — Туллио, единственный человек, имевший ключи и доступ к печати Кангранде».

Пьетро вспомнил строки из письма Кангранде: «Что касается моей личной печати, кроме меня доступ к ней был только у одного».

Помимо этого одного была еще и одна — жена Кангранде. Джованна, носившая на поясе ключи от всех комнат в палаццо.

Катерина воззрилась на брата.

— Ты отослал Пьетро, чтобы он выслеживал Патино.

— Ну да.

— А других причин разве не было?

Улыбка Кангранде стала шире.

— Надо бы нам почаще играть. Не ожидал, что это так занятно.

— Отвечай!

— Были, были и другие причины. Пьетро поставил вопрос, на который я не мог ответить. Пьетро сделал правильные выводы из очевидного, а значит, рано или поздно пришел бы к неизбежному заключению. Чтобы отвести подозрения от Джованны, я переложил вину на дворецкого. — Кангранде прищелкнул языком. — Бедный Туллио никогда не простит мне своего изгнания, которое длится до сих пор. Но страдаю и я. Преданному слуге сложно найти достойную замену. По крайней мере, я отослал его в такое место, откуда в любой момент могу вызвать обратно, а не умертвил, как собирался.

Пьетро била крупная дрожь.

«Боже правый, что он такое говорит?»

— Правнучка Фридриха — подходящая пара для тебя, — подытожила Катерина. — Выходит, незадолго до Палио твоя жена и граф наконец договорились. Однако Джованна должна была дать тебе понять, против кого ты на самом деле играешь. Поэтому она подкупила прорицательницу?

— Полагаю, да. Прорицательница вещала словами моей жены — по крайней мере некоторые фразы никто, кроме Джованны, не измыслил бы. Помню, какое у Джованны было лицо во время пророчества. Отдельные пункты несказанно ее удивили. Пожалуй, бедная девушка действительно обладала даром предвидения. — Кангранде пожал плечами, желая показать, как мало ему до этого дела. — Теперь уже не узнать. О прорицательнице позаботились грумы Джованны — те самые, что так опрометчиво погибли сегодня ночью.

— Забота выражалась в том, что они повернули голову покойной задом наперед? Похвальная эрудиция для людей столь низкого звания.

— Данте назвал это contrapasso. Помнится, он как раз накануне убийства читал в суде о наказаниях, которые ждут прорицателей в аду.

— Ты сказал, тебе жаль, что грумы убиты. А как же жена Цезаря?

— Именно. Никаких свидетелей. Неплохой девиз, да? Я опасался, что один из грумов раскроет рот, прежде чем отдаст богу душу. Видишь ли, я не понимал, что кульминационный момент в нашей войне наступит сегодня ночью.

— А где сейчас твоя бесценная жена? Может Ческо спокойно спать в комнате Детто или ему грозит кинжал в сердце?

— По моей просьбе Джованна уехала в замок Монтекки утешать безутешную Джаноццу. Она не знает, что ее подозревают. Не сомневаюсь, что где-нибудь в потайном ящичке имеется банковский чек для грумов, с подписью графа. Джованна очень осторожна: она наверняка позаботилась об алиби.

— Она не должна жить. Не должна — после сегодняшнего.

— Нас связывают узы брака.

— Но не узы крови.

— Что бы я ни решил, для исполнения плана потребуется время. — Катерина присела в издевательском реверансе. Кангранде продолжал: — Если уж я решил быть честным, узнай и еще кое-что. На то, что Пьетро не выяснил о Патино больше положенного, была своя причина. За ним шпионили.

Пьетро затошнило.

«Нет, только не…»

— Его грум? — догадалась Катерина.

— Кто же еще! Покойного Фацио рекомендовала моя очаровательная, предусмотрительная жена. Алагьери действительно болван. За это я его и люблю. Он внушает доверие.

— Значит, Патино убил Фацио, чтобы…

— Чтобы защитить мою жену, конечно же. Это был приказ графа — один из многих. Похититель не знал, с кем граф в сговоре, а грум знал, вот и погиб безвременно. Если бы Патино убил мальчишку и был схвачен, он смог бы выдать только графа. Если бы Патино скрылся, Ческо отправился бы с ним. В любом случае Джованна вышла бы чистенькой.

— Джованной, конечно, руководило желание освободить дорогу ребенку, которого она может родить от тебя. Напрасная надежда. Твоей жене слишком много лет.

— А сколько лет тебе, дорогая сестрица?

Здоровой рукой Катерина указала на свой живот.

— Разве я рассчитывала на это? Разве думала, что рожу хотя бы одного ребенка? Нет. Господь благословил меня, но я-то уже ни на что не надеялась.

— Есть поверье, что излечить женщину от бесплодия можно, взяв в дом чужого ребенка. Вдруг…

— Зачем ты говоришь об этом, если не собираешься воплощать свои слова в жизнь? В твоем доме Ческо не проживет и недели.

— Пожалуй, Ческо и Джованне вдвоем будет тесновато. Но ты права — моя жена слишком стара. Сейчас, правда, уже нельзя сказать, что я моложе вдвое — и все-таки разница в возрасте у нас огромная. Когда мы поженились, я был совсем мальчишкой, но, думаю, она уже тогда скрывала свои лета. Похоже, ты угадала — моя престарелая жена до сих пор лелеет надежду родить мне наследника.

Катерина удовлетворенно вздохнула.

— Что ж, с этим разобрались. Пойдем дальше. Вижу, до сегодняшнего дня ты занимал выжидательную позицию.

— Да, я ждал подходящего момента, чтобы выбраться из крепости и показать тебе, насколько ты заблуждаешься.

— Я просто не хотела, чтоб ты думал, будто я этого не замечала. — Катерина прошлась по крыше и остановилась. Теперь луна словно лежала у нее на плече. Она прекрасно видела лицо брата. — Мы подошли наконец к главному блюду на твоем столе, милый братец, — к Ческо.

— Ах да, Il Veltro. Дитя, отмеченное падением сразу двух звезд. И снова Пьетро заметил очевидное и не преминул нам на него указать. Не одна, а целых две звезды упали в ночь, когда родился Ческо. Не многовато ли вариантов? Извольте теперь ломать голову, Борзой ли он Пес, или так, ни то ни се. Будущее Ческо написано на скрижалях судьбы, однако на никому не известном языке. Достанет ли нам ума, чтобы верно истолковать надпись?

— Зачем стараться, раз ты все равно хочешь его смерти?

— Я его никогда и пальцем не трону.

— Конечно, не тронешь, — усмехнулась Катерина. — Ты ведь питаешь слабость к родственникам. Ты сам так сказал. Все из-за пресловутого проклятия нашего отца.

— Верно. — Кангранде судорожно вздохнул. — Sanguis meus.

— Именно. Ческо — кровь от крови твоей. Поэтому ты платишь трусам и даешь возможность другим пролить эту кровь вместо тебя. Годятся и граф, и Джованна. Годятся кто угодно, лишь бы крови не было на твоих руках.

Кангранде упрямо покачал головой.

— Все не так просто, и ты сама это знаешь.

— Тебе было известно о готовящемся нападении. Ты ничего не предпринял.

— Неправда. Я отдал Ческо тебе.

— И успешно умыл руки.

— Успешно поставил перед судьбой вопрос ребром. Знаешь, Кэт, одного я понять не могу. Ты ведь веришь в пророчества, да? Так чего же ты беспокоишься? Настоящий Борзой Пес выживет в любой ситуации.

— Ты до сих пор сомневаешься, что Ческо и есть Борзой Пес?

— Я сомневаюсь во всем, что слышу. Это мой недостаток. А насчет мальчика… Время покажет.

— Однако покушения продолжаются, а ты бездействуешь.

— Бездействую. Благодаря Пьетро мы узнали, что за планом похищения стоят деньги Винчигуерры. Недостающим звеном был Патино. Я не хотел предпринимать новых шагов, пока его личность не будет установлена. Я понятия не имел, что у нас с тобой имеется единокровный брат.

— И поэтому ты впустил его в дом?

— Нет, — многозначительно произнес Кангранде. — Это ты впустила его в свой дом. Ты должна была защитить ребенка. Тебе это не удалось. Пришлось задействовать Пьетро.

— Не пойму: ты доволен тем, что я сплоховала, или раздосадован тем, что Пьетро оказался молодцом?

Капитан приблизился к своему мечу. Снова взявшись за точильный камень, он прислонился к башенке.

— Ни то ни другое. И то и другое. С чего бы мне радоваться смерти мальчика?

Катерина сжала губы.

— Ты не можешь пролить кровь от крови своей, но ты едва выносишь Ческо. Ты скрываешь свое отвращение, и весьма успешно, но я-то все вижу.

— Значит, это твоя вина — не научила меня притворяться как следует. Скажи мне только одно. Похоже, у тебя имеется ключ от моей души — скажи, почему мальчик мне настолько ненавистен?

— Потому что ты ничуть не лучше Патино. Потому что ты всегда втайне надеялся — вы с Патино втайне надеялись, — что мавр лжет. Пока не родился Ческо, ты тешил себя надеждой, что ты и есть Борзой Пес.

Кангранде покачал головой.

— Правда это или нет, значения не имеет. Я не желаю смерти мальчика.

— Я видел ваше лицо, синьор. — Ноги подкашивались, однако Пьетро поднялся и сделал шаг из тени. Голос его прозвучал неожиданно глухо. — Когда вы думали, что Ческо мертв. Я видел ваше лицо, синьор.

Катерина так и подскочила.

— Пьетро? Сколько времени ты?..

Кангранде отлично владел собой.

— А вот и судья к нам пожаловал. Как раз вовремя. Моя сестра высказала интересное предположение. Она говорит, что я завидую Ческо, ненавижу Ческо, питаю отвращение к Ческо, желаю смерти Ческо. Однако я не могу сам убить его; я даже не могу нанять убийцу. По мнению Катерины, я в равных пропорциях являюсь лжецом и ревнивцем. Допустим. Сознаюсь. Я сознаюсь в том, что в минуты душевной слабости я желаю быть тем, кем, я раньше верил, я и являюсь. Разумеется, я хочу быть Il Veltro — все детство и отрочество я провел в его тени! Насколько сильно я ненавижу мальчика за то, что он — тот, кем должен был быть я? Людям мечтать не запретишь; возможно, не видя Борзого Пса во мне, они ищут его качества в Ческо. Однако вдруг он — второй я? Что тогда? Тогда жалость моя беспредельна. Но, Пьетро, пойми: Борзой Пес Ческо или нет, я не желаю его смерти. Я сказал, что сегодня ночь правды, поэтому не сомневайся — мы имеем дело с той частью домыслов моей сестры, которую я решительно опровергаю. Повторю: я не желаю Ческо смерти.

— Я видел ваше лицо, — настаивал Пьетро.

Кангранде склонил голову — казалось, он внимательно рассматривает лезвие отцовского меча.

— Похоже, мне придется многое объяснить. Но давай для начала проверим чувства самой Катерины к Ческо и заодно ко мне. Как думаешь, Пьетро, очень ли Катерина страдает от мысли, что ее собственная роль в воспитании легендарного Пса сводится к роли матери?

Кангранде помедлил. Луна освещала его лицо.

— Да, она мать. Та, что дает жизнь. Вот ее роль. Катерина больше чем родная мать: она не родила героя, она его воспитала. Разве этого не достаточно? Разве это не завидная судьба? Только не для Катерины. — В голосе Кангранде послышалось презрение. — Она женщина. Судьба, в которую моя сестра так верит, дала ей женское тело. Кому, как не тебе, Пьетро, знать, каково это — зависеть от собственных физических возможностей! Твоя хромота — ерунда по сравнению с проклятием, каким является для Катерины ее пол. Только вообрази ее отчаяние! Меня судьба все еще дразнит обещаниями, Катерине же отказано в истинном величии с самого рождения!

— Все это не относится к делу, — перебила Катерина.

Кангранде усмехнулся.

— В таком случае, может, скажешь, что относится к делу?

— Будущее Ческо. Допустим, мы поверили, что ты не желаешь его смерти; все равно о ней мечтает твоя жена. И Патино. Тот как минимум хочет, чтобы Ческо исчез, не мешал, не путался под ногами. Патино с удовольствием продал бы мальчика в рабство. И твоя жена, и Патино представляют угрозу для Ческо.

— Верно, — кивнул Кангранде.

— Получается, что Ческо не может здесь оставаться.

— Согласен.

Катерина в искреннем удивлении вскинула брови.

— Так ты отпускаешь его? Ты позволишь мне забрать Ческо и отвезти куда-нибудь, где нас никто не найдет?

— Не спеши, милая моя. Частично пророчество аль-Даамина сбудется. Маленького Ческо возьмет на воспитание новый человек. Уж я прослежу, чтобы о мальчике заботились надлежащим образом. Но ты, дражайшая сестрица, не будешь иметь к этому никакого отношения.

Катерина вызывающе вскинула голову.

— Ты этого не сделаешь.

— Еще как сделаю. А вот и ответ почему. Скажи, Пьетро, ты когда-нибудь задумывался, как родная мать Ческо могла от него отказаться?

Пьетро вспомнил разговор, который брат и сестра вели у его постели, когда он лежал в полубреду.

— Ческо пытались убить. Она хотела спасти ему жизнь.

— Правильно. А теперь посуди сам. Моя жена тогда еще не знала о существовании Ческо; не знал об этом и граф. Да что граф — я сам понятия не имел. Получается, лишь один человек, кроме матери Ческо, знал о его рождении.

Пьетро не мог поверить в намеки Кангранде; видимо, недоумение отразилось на его лице. Кангранде подмигнул юноше.

«Наверняка лжет… Но нет, другие объяснения не выдерживают никакой критики».

Чувствуя, как в сердце разверзается пустота, Пьетро взглянул на Катерину, которая и не подумала опустить глаза.

Кангранде расхохотался.

— Да, именно. Она хотела, чтобы мать Ческо отказалась от него. Нет, хотела — неподходящее слово. Она жаждала этого, ей это было необходимо. Катерина наняла убийцу, чтобы донна Мария поскорее приняла решение. И чтобы я тоже не тянул кота за хвост. Угроза жизни Ческо заставила бедную женщину броситься в объятия Катерины и молить о защите своего сына.

— Ческо был вне опасности, — произнесла Катерина. — Я знала, что судьба защитит его.

— Лишь в том случае, если он — Борзой Пес. Если же нет… Разве нанять убийцу — не лучший способ узнать правду? Одним ртом больше, одним меньше. Хотя игра была опасная. Если бы мальчик погиб, Катерина навлекла бы на себя проклятие нашего отца. Она запятнала бы руки родной кровью. Однако все получилось как нельзя удачнее, Катерина получила мальчика на воспитание. Сбылась ее мечта. Какая жалость, что труды оказались напрасны.

Не замечая исполненного ужаса взгляда Пьетро, Катерина произнесла:

— Ты не можешь взять его в свой дом, Франческо. Там он будет постоянно подвергаться опасности.

Кангранде кивнул.

— Вот поэтому-то Ческо и отправится в Равенну. С Пьетро.

Катерина вздрогнула.

— В Равенну? С Пьетро?

— Что это, эхо? Да, мой милый попугай, именно так. А хорошо я придумал, правда? Я подпишу указ о том, что Ческо будет моим наследником, если судьба не подарит мне законного сына. А пока мы объявим, что мальчик умер от перенесенных испытаний, от испуга, от удушья, да мало ли от чего. Нам поверят — у Ческо сегодня было предостаточно причин отдать богу душу. Мы похороним пустой гроб здесь, в Виченце; пожалуй, стоит построить церковь в память о Ческо. До сих пор сир Алагьери не уставал доказывать нам, что способен справиться с любым заданием, и даже отговорок более-менее серьезных не придумывал. Пьетро воспитает мальчика как своего родственника. В Равенне Ческо будет в безопасности и вдобавок вырастет в окружении величайших мыслителей и вообще честнейших людей. В Равенне Ческо никто не достанет — и мы в том числе.

— И мы? О боже! — Катерина возвела руки к небесам, откликнувшимся лишь звездным светом. — Неужели мы снова должны это сделать? Франческо, подари мне одну из своих птиц — я буду репетировать с ней свою роль. Я сделала тебе больно, из-за меня ты не стал тем, кем хотел стать. Я правильно выучила слова?

— Да, правильно. Мальчика нужно увезти.

— Чтобы защитить от меня? От моих козней? Не знала, что у нас тут театр! От чего ты хочешь его защитить?

Кангранде неотрывно смотрел на лезвие меча.

— От бремени твоих ожиданий.

Катерина принялась ходить вокруг брата кругами, словно коршун, приметивший жертву.

— Франческо, ты не на сцене, — прошипела Катерина. Здоровой рукой она вцепилась брату в запястье, прекратив скрежет точильного камня. — Брось свою игрушку. Настоящие актеры всегда знают, куда девать руки.

Кангранде вложил меч в ножны. Касаясь рукояти двумя пальцами, он произнес:

— Как же тебя это уязвляет, раз ты не в состоянии сдержаться!

Катерина разжала пальцы. Рука ее безвольно упала.

— Неужели ты так сильно меня ненавидишь?

— На сегодняшний день ты самый важный человек в моей жизни. Я стал тем, кем стал, лишь благодаря тебе. — Катерине на глаза неожиданно навернулись слезы. В голосе Кангранде послышался безжалостный металл. — Так нечестно, донна Катерина. Слезы вам не к лицу.

— Слезы — оружие женщины, — произнесла Катерина, стараясь сдержать рыдание. — Как ты любезно заметил, я женщина. Я пускаю в ход единственное доступное мне средство. Франческо, все, что я когда-либо делала, я делала для тебя.

Скалигер закашлялся или сплюнул, а может, подавил крик. Он согнулся пополам, схватившись за живот, словно получил под дых. Затем откинул голову и сделал шаг к башенке, чтобы опереться на нее. Лишь тогда лунный свет заиграл на его великолепных зубах, и Пьетро узнал улыбку Скалигера.

— Кэт, ты просто сокровище! Соглашайся! Мануила я в момент выгоню. Все для меня? А не для себя ли?

— Ты сам признался. Ты хочешь быть Борзым Псом.

Скалигер поднял палец.

— Мое желание стать Борзым Псом не сильнее, чем твое — сделать меня таковым.

— Я хотела для тебя только самого лучшего, — возразила Катерина.

Скалигер медленно проехался спиной по каменной башенке и сел, вытянув ноги.

— Лучше всего было бы оставить меня в покое! Я же не любви прошу, а равнодушия! Неужели быть равнодушной так трудно? — Скалигер овладел собой и понизил голос, чтобы не привлекать внимания караульных. — Пьетро, ты когда-нибудь слышал о шотландском тане по имени Донвальд? Так вот, этот Донвальд верой и правдой служил своему законному королю. Однажды какая-то старая ведьма напророчила Донвальду, что он сам станет королем. В ту же ночь Донвальд и его жена убили честного короля Дуффа во сне. Вопрос: убил бы Донвальд короля, если бы не пророчество? Убил бы Донвальд короля в любом случае? Почему люди не хотят просто подождать, пока судьба сама все за них сделает? — Кангранде подмигнул Пьетро, и юноша похолодел. — Если человек не властен над своей судьбой, он по крайней мере властен над своими поступками. Видишь, Пьетро, эти слова уже стали моим девизом. Скоро о нем все узнают. — Кангранде перевел глаза на сестру. Взгляд его стал холоднее. — Ты бы убила спящего короля, лишь бы приблизить будущее. Я бы служил королю верой и правдой и ждал бы, пока рок сам всем распорядится.

— Значит, ты глупее, чем я думала.

Кангранде поднял палец.

— Вот оно! Теперь я точно знаю, что в глубине души ты не веришь в пророчества. Ты слишком стараешься воплотить их в жизнь.

— Может, моя вера недостаточно сильна; зато ты во всем полагаешься на судьбу.

— Пожалуй. — Скалигер встал и принялся мерить шагами крышу. — Пьетро, тебя удивило выражение моего лица? Ты думал, я себя не помню от радости, что Ческо погиб. Ничего подобного! Я радовался тому, что судьба проиграла. Пророчество оказалось ложным. Я думал, Ческо не Борзой Пес.

Даже звезды не без греха. Все, на что ставила Катерина, развеялось по ветру, как пыль. Вот это-то ты и видел. Ты видел, как я на один-единственный миг почувствовал себя свободным. Да, я мог наконец сделать шаг навстречу судьбе. Судьбе, которой я желал для себя, судьбе, которую я успел попробовать на вкус, едва научился думать, слышать и ходить. — Скалигер воздел руки к небесам. Пьетро видел, что его сильные пальцы готовы вырвать пару-тройку звезд из созвездий. — Мне внушили, что я Борзой Пес. С самого рождения и до тех пор, как я вошел в возраст, окружающие твердили, что мне предстоит свершить нечто великое. Я не радовался смерти Ческо — я просто увидел, что будущее снова будет для меня открыто.

— Ческо ведь жив, — возразил Пьетро.

Скалигер уронил руки.

— Да — и вокруг вновь смыкаются стены. Я не Борзой Пес. Я никогда не буду Борзым Псом. Но, Пьетро, знал бы ты, как я хочу им стать! А все потому, что я попробовал величие на вкус. Вот что сделала моя сестра. Моя любящая сестра так боялась не выполнить собственного предназначения, не сыграть своей роли в древней легенде, что попыталась сделать из меня великого человека, а я таковым никогда не был и быть не мог. Она позволила мне жить чужой жизнью, чтобы умерить ее тоску по власти.

Слезы катились по Катерининым щекам, однако дышала она ровно.

— Не я внушила тебе, что ты Борзой Пес.

— Верно. Я обвиняю тебя в том, что ты подпитывала во мне эту веру.

— А что мне оставалось делать? То была моя судьба! Судьба воспитать Il Veltro! Мое предназначение…

— Еще бы! — В голосе Кангранде слышалось презрение. — И ты получила, что хотела! Если Ческо и есть Борзой Пес, именно ты взрастила его, ты внушила ему соответствующий образ мыслей, честолюбивые мечты! Он никогда от них не избавится! Думаешь, Ческо тебя забудет? Думаешь, сумеет тебя забыть? Или ты жаждешь признания, когда он вырастет и покроет себя неувядаемой славой? В этом, по-твоему, заключается твоя роль? Мать Цезаря? Мать Христа? Что ж, мадонна Аурелия Мария, вы свою роль сыграли. Пришло время отдать Ческо людям, которые будут любить его.

— Я люблю его! — выдохнула Катерина.

— О да, конечно, любишь. — Кангранде снова положил руку на рукоять меча. — Ты любишь Ческо так же, как я люблю свой меч. Меч — только оружие, средство. Однако в отличие от тебя я и без меча сам себе хозяин. Я не отождествляю себя с мечом. Ты же, Катерина, любишь все свои орудия лишь постольку, поскольку они тебе пригождаются. Ни одно из орудий не в силах изменить твою женскую природу. Если бы ты сию минуту узнала наверняка, что Ческо — обычный мальчик, ты бы забыла о нем так же легко, как забыла обо мне.

— Я никогда о тебе не забывала, — прошептала Катерина.

— Что ж, еще не поздно. С этой минуты я не желаю иметь с тобой ничего общего.

Кангранде взмахнул мечом и рассек ночной воздух. Жестом этим он давал понять, что и в его доспехах имеется прореха. Но Катерина не поняла. Она слишком устала, последние события вымотали ее, жестокость брата опустошила ее сердце. В отличие от Пьетро, она не заметила, что брат готов выслушать ее возражения, причитания, плач, мольбы снова впустить ее в свою жизнь. Катерина упустила возможность опровергнуть все сказанное Скалигером.

— Можно мне навещать Ческо? — спросила Катерина. — Можно мне хотя бы навещать его?

И в этот момент она окончательно проиграла. Пьетро увидел, как захлопнулась дверь — чтобы никогда больше не открыться. Скалигер снова вышел победителем. Но как же горька победа, за которую заплачено самым дорогим!

— Можно, — сказал Кангранде. — Продолжай верить в свое предназначение. Твои визиты должны быть тайными и короткими. Нельзя допустить, чтобы тебя выследили. Никто не должен знать, где находится Ческо. Мы пустим слух, что он умер, или сошел с ума, или одержим демонами. Или все вместе.

Катерина несколько овладела собой.

— Понимаю.

— Не расстраивайся, сестрица. У тебя есть и родные дети. Они никогда не причинят тебе столько хлопот — они ведь простые смертные. Как и все мы. Можешь внушить им глубокую и непоколебимую веру в Церковь, или в судьбу, или в языческих богов — тебе выбирать. Если же ты боишься, как бы наш маленький Ческо не стал со временем слишком походить на своего отца, не сомневайся: с Пьетро Борзой Пес вырастет именно таким, каким ты хочешь его видеть, — ведь ни ты, ни я не будем вмешиваться в процесс воспитания.

— Не будем.

Брат и сестра одновременно посмотрели на Пьетро. Юноша стоял на самом краю крыши. Половину его лица скрывала тень, половину ярко освещала луна. Пьетро не сводил глаз с двоих Скалигеров, которых он уважал, почитал и любил так долго. Теперь он нашел в себе силы сказать им:

— Этого не будет.

Кангранде склонил голову.

— Ах, Пьетро! Мы забыли о нашем судье. Покоримся же его мудрости. Кто победил? Кто виноват? Что делать с мальчиком? Последнее слово за тобой.

Иллюзии Пьетро улетучивались одна за другой; теперь он чувствовал себя более уязвимым и одиноким, чем в пещере.

— Послушайте оба! Вы заняты только своей враждой, а также своей ролью в истории! Мальчик вас не волнует!

Катерина приблизилась к юноше.

— Пьетро, подумай обо всем, что слышал сегодня ночью. Если ты откажешься, Франческо просто-напросто найдет кого-нибудь другого, и, уж поверь мне, этот другой будет далеко не таким храбрым и честным, как ты.

— Я не согласен, — упорствовал Пьетро.

Кангранде тоже сделал шаг вперед.

— Ты прав, наши чувства к мальчику отчасти продиктованы нашими собственными демонами. А ты бескорыстный, ты самоотверженный. Сколько раз ты рисковал жизнью ради спасения Ческо? Ты хоть раз о себе подумал? Ческо должен уехать именно с тобой.

— Насчет демонов вы верно заметили, — холодно произнес Пьетро. — Никто мне не поверит, если я расскажу, какие чудовища таятся под личинами Скалигеров. Нет. Я больше не буду пешкой в ваших играх. Вы пытались… вы бы убили моего отца и глазом не моргнули. И Морсикато, и мавра! И Ческо тоже? Вам не удастся сплавить мне мальчика и объявить об очередной победе. Я не согласен.

Пьетро развернулся и похромал вниз по лестнице. Через несколько секунд брат и сестра остались одни.

Кангранде и Катерина смотрели вслед Пьетро. Кангранде глубоко вздохнул.

— Сработало.

Катерина вскинула ресницы.

— Так ты знал, что Пьетро все время был на крыше?

— Конечно.

— Ты также знал, что я приму твои слова за чистую монету, и разыграл целый спектакль?

— Alterius non sit, qui suus esse potest.[74] Он прав. Мы с тобой настоящие чудовища.

— Мы — то, чем нас сделали звезды.

— Мы — то, чем нам суждено было стать.

— Теперь он возненавидит тебя.

Кангранде пожал плечами.

— Новая жизнь всегда рождается в муках.

Катерина приблизилась к брату. Рука ее была забинтована — она не могла обнять Кангранде и потому поцеловала его в щеку.

— Значит, нашей войне конец?

Кангранде положил руки сестре на плечи.

— Разве ты умерла? Или, может, я умер?

Катерина отступила на шаг и кивнула.

— Ты до сих пор меня иногда удивляешь. Ты так расчетлив, так подвержен вспышкам гнева, что я нередко забываю о твоем великодушии.

— Милая, давай не будем увлекаться. Как думаешь, Пьетро согласится?

— По-моему, ты не оставил ему выбора. Интересно, сам он это понимает?

— Теперь глаза Пьетро открыты. Открыты на многое.

— Могу я спросить… когда ты выбрал Пьетро?

Кангранде прищурился.

— В самый первый день, здесь, в палаццо. Он разговаривал во сне. Наверное, бредил. Не очень-то внятно получалось. Но когда ты сказала мне, что у меня родился сын, я понял: мальчику понадобится защитник.

Катерина склонила голову набок.

— Пьетро разговаривал во сне? Может, унаследовал от отца сверхъестественные способности?

Капитан Вероны только руками развел.

— Не знаю, как насчет колдовства, но я видел Данте за работой — он словно в другом мире пребывает. Его произведения — не просто правильный выбор слов. Мне кажется, Господь время от времени дает определенным людям некую энергию, таинственную силу. Впрочем, не могу сказать наверняка. Пьетро снятся сны. Ческо — тоже. Это что-нибудь да значит.

— Сны снятся и тебе, Франческо.

— И тебе. — Скалигер направился к лестнице. — Пойдем. Нам обоим нужно как следует отдохнуть.

— Я еще посижу. Небо сегодня просто великолепное.

Кангранде посмотрел вверх.

— Великолепное? А по-моему, оно сегодня гнетущее. Впрочем, как хочешь.

Катерина еще некоторое время сидела на крыше, не в силах пошевелиться. Конфликт оказался куда более тяжелым, чем она предполагала. Ее сердце было разбито… и все-таки она чувствовала гордость. Ее брат постепенно учится. Однажды он может стать поистине великим человеком.

Но не Il Veltro. Это не его удел.

ЭПИЛОГ