Батурин подошел к самой воде, посмотрел на колеблемое, мелкое дно. Вода была такой чистой и прозрачной, что в нее неудобно было бросить окурок. Батурин скомкал его и спрятал в карман.
Он посмотрел на ту, чужую, сторону и увидел, как на пляж вышел человек в военной форме, видимо, офицер, судя по нарядной фуражке и мундиру. Батурин ни разу со времен войны не видел офицеров чужих армий, и какое-то странное чувство настороженности и тревоги охватило его.
А Марусе и Дусе было очень интересно, и одна из них спросила:
— Зачем он вышел, встречать швербот, да?
— Проверять билеты у пассажиров, — серьезно ответил Гусейнов.
Батурин уже давно заметил за ним эту странную манеру шутить, но сейчас она показалась ему неуместной.
Швербот медленно подходил к берегу. На палубе его толпились какие-то люди, кто в пиджаках, кто в белых рубашках. Вот он уткнулся высокой носовой частью в отлогий берег, и тотчас же эти люди стали спрыгивать прямо на гальку. Прыгали они довольно ловко, как на военных учениях. Интересно…
— Три, четыре, пять, шесть… — считал майор, наблюдая в бинокль.
— Кто это? Зачем они? — забеспокоилась Маруся.
— Экскурсанты. Двадцать один человек. И все молодые. Хотите посмотреть? — и Гусейнов протянул Батурину свой бинокль.
Молодые парни, все как на подбор рослые и загорелые, лениво поднимались по пляжу, с любопытством посматривая на нашу сторону. Они видели его, Батурина, видели майора Гусейнова и Марусю с Дусей, показывали на них пальцами и о чем-то переговаривались. Потом к ним подошел офицер, что-то сказал и все остановились, стали разглядывать советский берег, заставу, пограничную вышку.
— Все-таки, кто же это? — спросила Дуся.
— Экскурсанты, — повторил Гусейнов. — Они часто сюда приезжают на катерах и автобусах. Смотрят на Советский Союз.
— Может, нам лучше уйти? — посоветовала Маруся.
— Ничего, стойте. Пусть видят, что и к нам экскурсии приезжают.
Парни разделись и как по команде бросились в море.
— Все в белых трусиках, — вслух отметил Батурин.
Гусейнов молча кивнул.
Над морем пронзительно кричали чайки. Одна из них пролетела так близко, что был виден ее немигающий красный глаз.
— Не хотите ли и вы искупаться? — предложил Гусейнов.
— А можно?! — обрадовались Маруся и Дуся.
— Почему же? Пожалуйста!
— А что это никто из пограничников не купается?
— Они тоже будут купаться. Только в определенное время…
Девчата отошли подальше, а Батурин разделся тут же и полез в воду. Майор остался на берегу.
— А вы? — спросил Батурин и смутился от неуместности своего вопроса.
— Я посижу.
…Вечером шефы вручили солдатам подарки, поздравили с 1 Мая и рассказали о делах своей фабрики. Их слушали с вежливым вниманием, дружно аплодировали, особенно Марусе и Дусе. На Батурина посматривали с каким-то странным отчуждением, хлопали жидко, и он отнес это за счет того, что вот он, здоровый мужчина, а работает на швейной фабрике. И ему вдруг пришла в голову нелепая мысль: хорошо, если бы на заставе сейчас что-нибудь случилось, и тогда он себя покажет.
От пограничников выступил рядовой Краснов, тот самый Краснов, по которому стреляли на границе и который задержал нарушителя на берегу моря. Он неуклюже подошел к столу, стеснительно посмотрел на Марусю и Дусю, развернул бумажку и неестественно громким голосом заверил дорогих шефов, что советские пограничники будут и впредь бдительно и самоотверженно охранять священные рубежи Отечества. О себе он не сказал ни слова. Потом прогромыхал сапогами на свое место и оттуда до конца собрания украдкой посматривал на Марусю и Дусю.
Остальные ораторы тоже заверяли шефов, а один ефрейтор скороговоркой, будто стыдясь, провозгласил здравицу в честь дружбы между швейной фабрикой и подшефной заставой.
«Понятно, солдаты, говорить не умеют», — подумал Батурин, гордясь тем, что так хорошо знает солдатскую душу.
После собрания были танцы, и девушек приглашали нарасхват. Батурин стоял в сторонке и ревниво наблюдал за ними. «Женихи» все были как на подбор, ладные, в новеньких, надетых по случаю праздника гимнастерках. Время от времени дежурный выкликал фамилии, и танцующие пары распадались, вызванные поправляли фуражки и уходили в казарму. Танцевали на волейбольной площадке, под баян. Когда баян умолкал, было слышно, как вздыхало вечернее море. Прозрачный месяц встал в темнеющем небе. Рядом с ним зажглась Венера. Вскоре стало совсем темно, и танцы пришлось прекратить.
Раскрасневшиеся, оживленные Маруся и Дуся еле добрались до канцелярии, повалились на диван и о чем-то зашушукались, обмахиваясь платочками. Батурин хмуро поглядывал на них, обдумывая, как бы отчитать построже — за излишнее веселье. Но в это время по какому-то делу вошел Краснов. Девушки сразу умолкли, потом Дуся спросила:
— А почему вас не было на танцах?
— Я не танцую, — ответил Краснов и покосился на Батурина.
Тот понял, что никакого дела у Краснова в канцелярии не было, он просто хотел поболтать с девчатами наедине и вот теперь не знает, как ему быть.
— Разрешите задать вопрос. Вы нам рассказывали, что у вас на фабрике нет отдела технического контроля, — быстро нашелся солдат. — Значит, главный контролер — совесть?
— Конечно! — подтвердила Маруся. — А почему это вас интересует?
— Нас многое интересует, — сказал Краснов и вдруг добавил: Приезжайте к нам почаще, рассказывайте!
Краснов еще немного поговорил в том же духе, потом Маруся попросила:
— Расскажите, пожалуйста, как в вас стреляли?
— Мария! — строго одернул ее Батурин, однако на него не обратили внимания.
Девчата усадили солдата рядом с собой и заставили рассказывать. Рассказ был до обидного прост и скуп. Ничего особенного не произошло, двигался ночью по дозорке, освещал фонарем контрольную полосу, ну, и стрельнули с той стороны. Пуля над головой пролетела, ветку с дерева сорвала. Ну, он фонарь выключил, прилег, в оттуда еще стрельнули. Опять ветка упала. Ну, он, конечно, не отвечал на провокацию. Дождался майора Гусейнова, потом они искали пули в деревьях, но не нашли. Вот и все. В общем, неважный стрелок попался, а то бы «отдал концы».
— А зачем вы пули искали? — спросила Маруся после продолжительной паузы.
— Как зачем? Чтобы доказать ихнюю провокацию.
Девчата с восхищением смотрели на Краснова, а Батурин придвинул ему пачку «Казбека».
— Спасибо, — отказался Краснов и опасливо покосился на дверь: как бы не вошел командир.
— Курите, курите — улыбнулся Батурин, поняв опасения солдата.
Краснов закурил, но папиросу прятал в ладонь, огоньком внутрь.
— Что это вы так? — поинтересовался Батурин.
— Привычка.
— А-а!.. Интересно. Ну, а что еще вытворяют соседи?
— Камнями бросаются, затворами клацкают, кричат: «Стой, руки вверх!»
— По-русски?
— По-русски.
— Смотрите-ка! Выучили.
— Выучили, — спокойно ответил Краснов и пояснил с усмешкой: — В общем-то, это они все больше от страха. Когда ночью на сухую ветку наступишь или камешек пнешь.
Батурин вдруг почувствовал холодок в сердце.
Вошел майор Гусейнов. Краснов спрятал руку с окурком, потом попросил разрешения и вышел. А Маруся и Дуся набросились на майора с просьбой отправить их ночью в наряд и непременно на самый опасный участок. Это так интересно, так интересно, а они теперь все знают и не боятся.
— Товарищ майор, мы вас очень просим! — умоляюще заключила одна из девушек.
— Как, отправим, товарищ Батурин? — подмигнул ему Гусейнов, хотя лицо его оставалось серьезным.
— Этого еще не хватало! — озлился Батурин. — Девчата, прекратите! А если что случится?
— И ничего не случится, — обиделась Дуся.
— Вот увидите, не случится, — подхватила Маруся. — Мы посидим немного на пляже, посидим и вернемся.
— Посидим немного на пляже… — передразнил Батурин. — Что вам здесь, курорт?
— Смелые девушки, — похвалил Гусейнов и выжидательно посмотрел на Батурина.
— Разрешите, лучше я схожу! — вскочил тот со стула. — На берег, к урезу, а? Тряхну стариной, а!
Гусейнов немного подумал.
— Ну что ж, тряхните, — он перевел взгляд на Марусю и Дусю. — Не обидитесь, девчата?
Девчата тяжко вздохнули и смирились.
…Батурин долго не мог уснуть. Ворочался на узкой жесткой койке, прислушивался к гулким шагам в коридоре, к телефонным звонкам и все ждал, что вот сейчас что-нибудь случится.
Дежурный называл себя по телефону «анодом», а вызывал каких-то «чаек» и «бакланов».
— Анод слушает, — отвечал он на звонок, а потом долго и однообразно повторял: — Так… так… есть… понятно.
— Чайка, алло, чайка? — кричал он через некоторое время. — Ну, выловили корягу? Ноль два приказал прибуксовать к берегу.
Разговоры были непонятные и это еще больше взвинчивало Батурина. «Неужели я боюсь? — думал он и тут же успокаивал себя: — Пустяки! Не в таких переделках бывали. Держи себя в руках. Спи».
Но сон не приходил. Все-таки здорово, что он пойдет в наряд! Надо что-нибудь взять на память о границе. Подобрать несколько камешков там, на урезе, и привезти домой ребятишкам. Да, камешков, обязательно камешков…
С этой мыслью он и уснул.
Разбудили его в два часа ночи. Ему принесли солдатские сапоги и брезентовый плащ. Он облачился и пошел в канцелярию. Майор бодрствовал. Они выкурили по одной папиросе, потом майор проводил Батурина до крыльца. Там их ожидал солдат с автоматом. Гусейнов дал знак рукой, и они пошли.
После света глаза ничего не видели. Где-то неподалеку глухо шумело море. Солдат сразу куда-то исчез, и Батурин подумал, что если отстанет от него, то заблудится и пропадет. Пугаясь, почти наугад, он догнал его и пошел впритирку, чуть не наступая ему на пятки.
Постепенно глаза привыкли, и Батурин стал различать не только фигуру солдата, но и окружающие предметы. Вот миновали калитку, вот прошли мимо какой-то постройки, вот слева зачернели кусты. Солдат шел медленно, как бы нехотя, неслышно ступая на вытянутые носки. Очевидно, это и была знаменитая пограничная походка. Стараясь ступать легче, сдерживая дыхание, Батурин старался не потерять из виду плывшую впереди спину и не пнуть ногой какой-нибудь камешек. Но сапоги то и дело наступали на что-то хрустящее, в одном месте он запнулся о корень. Корень загудел как бубен. Солдат приостановился и взглянул на Батурина.