Тут бы надо было обидеться, а я, наоборот, обрадовался — если девушке есть дело до моих запахов, значит… в общем, тут был простор для фантазии.
Странно, несмотря на сказочное количество выпитого, прогулка по ночному Баку привела меня в чувство. Даже способность думать о сексе осталась.
Намывался я тщательно. Потом еще сделал контрастный душ, меняя горячую воду на холодную. Впрочем, летом в Баку, холодная вода — это условность, а горячей и вовсе в большей части города нет. Но здесь была.
В оконцовке я тщательно вытерся, потом обернул полотенце вокруг бедер, сбрызнулся одеколоном, и в таком виде явился почтенной публике, гордясь своим чистым телом со всякими бицепсами, трицепсами и кубиками на животе.
Почтенная публика, в лице Миры ела черную икру чайной ложкой, закусывала попеременно айвой с грушей и запивая коньяком.
На меня она бросила лишь мимолетный взгляд и указала на дверь в соседнюю комнату.
— Иди, спи, я там диванчик видела.
Ощущение было, словно пнули по яйцам. Не сильно, так, можно сказать — ласково — но именно пнули.
Я налил себе коньяка и гордо, молча ушел на балкон. Сел в плетенное кресло и стал смотреть на звезды.
И тут уснул.
Проснулся, дрожа от утренней свежести и не смог вспомнить, как я тут оказался, да еще вдобавок голый (полотенце во сне развязалось). Нестерпимо хотелось сцать. Я вскочил и ничего не соображая спросонок и с похмелья, как был, метнулся в ванную. Сделав дела, но особо при этом не проснувшись, я направился в спальню, залез под одеяло и мгновенно опять уснул.
Вот скажите, как можно не заметить голую девушку в собственной постели?
Поздравьте меня — я не заметил.
Когда проснулся, девушка была уже одета, а взгляд её янтарных глаз полон скепсиса.
Мира напялила свои бесполые шмотки, моя футболка аккуратно висела на спинке стула.
— Ну? — сказала она.
— Баранки гну! — я испытывал сложную гамму чувств. Мне хотелось в туалет и от этого у меня был стояк, а на мне не было трусов. — Отвернись, я голый…
— Ой-ой! — пропищала она противным голоском. — Упираться своим эрегированным… хозяйством пол ночи в… в девушку — это им нормально. А тут кисо застеснялось!
— Да пофиг! — сил терпеть уже не было и откинув одеяло я умчался в ванную.
Чувствовал я себя погано физиологически и, к тому же был морально подавлен. Вся эта вчерашняя история… я даже не был уверен, сколько из того, что я помнил, случилось на самом деле. А ведь я что-то мог и забыть, что на самом деле случилось — такое со мной бывало попьяне. И вообще, чо к чему, я на пустом месте устроил этот загул? Ведь собирался просто мило провести вечер с Лейлой.
Кстати, Лейла… её ведь там знают и наверняка донесут, как безобразно я себя вел: клеился к Элле, мутил с этими шалавами Олей и Алией, изображая из себя арабского шейха, потом и вовсе явился в номер с Мирой и провел с ней ночь.
Стыдобище!
Понятно, что она мне не невеста и даже не любовница… вроде никаких обязательств, а на душе неспокойно.
Кстати, Мира… обстоятельства нашей с ней ночной встречи вдруг ярко полыхнули у меня в голове, словно подсвеченные фотовспышкой. Стало жутко.
Если б не она, эта банда малолеток запросто могла меня там кончить!
Вот я олень!
Пытаясь пригасить разгорающийся мысленный пожар, я сунул голову под струю холодной воды, энергично растер лицо, прополоскал рот.
Это просто физически невозможно было терпеть, еще и тошнило.
Надев трусы, я вышел из ванной и не глядя на Миру, решительно направился к бару, спиной чувствуя иронию в её взгляде.
— Трубы горят? — поинтересовалась девушка со стервозными нотками в голосе.
Бар был пуст. Сука! Я метнулся на балкон — ничего! Проверил в спальне — та же история. Не мог же я выпить весь коньяк… или мог?
— Сухо, как в Сахаре? — продолжила было подначивать Мира и осеклась, поймав мой полный муки взгляд. — Ладно, не мечись, как дикий хищник. Я предвидела такой исход.
Как фокусник достает кролика из шляпы, она извлекла откуда-то темную бутыль, полную на две трети. Пояснила:
— Домашнее вино, позаимствовала в соседнем номере. Как говорил Воланд при посещении Степы Лиходеева: «Никакой пирамидон вам не поможет. Подобное лечится подобным!» За точность цитаты не ручаюсь, но смысл верен. Неси бокалы.
Я замахнул один за другим два бокала подряд. Вино было розовое, холодное и очень вкусное.
Мира с улыбкой наблюдала, потягивая из своего бокала. Извлекла пачку «Мальборо» достала сигаретку. Щелкнув массивной зажигалкой, прикурила. Пустила уютное колечко дыма.
— Полегчало?
Я кивнул. Не то слово. Вино, прохладной рекой скользнув в желудок уже впиталось и понеслось по жилам веселым потопом. Я было взялся за бутылку, налить третий, но она положила ладонь на мое запястье.
— Не спеши. А то опять окосеешь, а нам надо поговорить.
— Хорошо, — я убрал руку от бутылки. — Давай поговорим… ты была в поезде или мне почудилось?
Она смешно округлила свои раскосые глаза.
— Ты поразительно точно умеешь выбрать из всех тем, самую неважную. А в кровати я была или тебе почудилось? А секс у нас был или тебе почудилось? — да шучу, усмехнулась она, заметив, как вытянулось у меня лицо.
— Хорошо, — согласился я, чувствуя приятное расслабление от выпитого, — тогда зайдем с козырей: кто ты и чего тебе от меня надо?
Она помедлила, пуская кольца дыма.
— Скажем так, я представляю могущественную тайную Организацию. Функция Организации — сохранение целостности человечества, как Системы. Ева — посланец нашей Организации из будущего, по крайней мере, она сумела убедить в этом Руководство. Её появление не имеет прецедента, Организация не располагает такими техническими возможностями сейчас, и не будет располагать тогда. Кто-то организовал её визит извне, как и твой. Кто-то убедил наших в 2022 году, что система будет разрушена и надо принять превентивные меры. Таковы предпосылки.
— А что ты можешь рассказать про свою Организацию?
— Ничего. Видишь ли дружок, чтобы про нее узнать, тебе пришлось бы в нее вступить. А если бы ты в нее вступил, ты бы потерял возможность влиять на дела людей, ибо незыблемый принцип Организации — отстраненность. Мы следим за угрозами извне, внутренние человеческие разборки, хоть на уровне государств, хоть отдельных личностей, нас не касаются.
— Здорово, — сказал я, — понятно, что ничего непонятно. Но, тем не менее, ты здесь, помогаешь мне, зачем?
— Затем, что возникла и развивается дисфункция Системы, которая в будущем приведет к её разрушению. Мы, очевидно, не смогли её выявить и устранить, а ты сможешь.
— Господи! — я схватился за голову. — Да с чего вы решили, что я чего-то там смогу?
— А это не мы решили. Решили те, кто тебя послал. Те, кто вооружен послезнанием.
— Понятно… — горестно вздохнул я, — А я уж было понадеялся, что ты мне подскажешь, что делать.
— Не подскажу — развела она руками. — И никто не подскажет. Только тебе решать. Я сочувствую и понимаю, что ты полный болван, но почему-то же, тебя выбрали?
Глава 10
Что касается меня… — девушка развела руками, — понятия не имею, почему меня поставили на эту миссию. Помочь смогу немногим, ну вот, как пошлой ночью. Помнишь, у Высоцкого песня про джина: «изобью за вас любого, можно даже двух… и кроме мордобития, никаких чудес». Но тут, пойми, главное, чтоб мы тебе не мешали, а то решила бы контора, что ты информационный паразит… у-у-у, никакая Ева бы тебя не спасла. Я б тебя лично прикончила, — она хищно улыбнулась. Мне стало неприятно.
— Мордобития, говоришь… а можно спросить, как ты этих малолетних дебилов уконтропупила? Смотрю на тебя, такую… худенькую, хорошенькую и представить не могу.
— Спасибо за хорошенькую, — усмехнулась Мира. — Показать?
— Ну, если без членовредительства…
— Конечно, без! — она приглашающе поманила ладонями. — Вставай здесь, — установила меня напротив кровати. — Видишь? — продемонстрировала ладошку с растопыренными пальцами, словно призывая убедиться, что там ничего нет и легонько толкнула ей меня в грудь.
Это со стороны могло показаться, что легонько, а мне словно в грудь со всего маху ударила боксерская груша. Я, как стоял, так плашмя рухнул на кровать, будто подрубленное дерево, задыхаясь и разевая рот, как выловленная рыба.
— Вот, как-то так, — сказала Мира. — Телекинез, может слышал?
Эдик в Баку обычно останавливался у дальнего родственника — двоюродного дяди матери, художника Кости Христопополуса. Квартира-мастерская, где он жил и трудился была попросту обширным застекленным чердаком блочного старого дома.
Сам Костя почти выжил из ума и ловкие люди, читай жулики, приладились использовать его мастерскую в качестве катрана — подпольного картежного притона.
Дверь, как обычно, была нараспашку. Эдик стукнул для порядка костяшкой пальца по косяку, и вошел.
На первый взгляд помещение выглядело пустым и заброшенным. Потом он увидал, сидящего на прикрытом ковром матрасе, тощего старика. Перед ним, стоял низенький столик с чайными принадлежностями, он пил. чай. Рядом, на дощатом полу валялось несколько заляпанных краской мольбертов.
Старик повернул худое лицо, из которого редкими седыми клочками торчала борода, и приветствовал Эдика.
Говорил он по-русски, с ужасным акцентом, на какой-то смеси русского азербайджанского и греческого, усугубленным отсутствием зубов. При каждом слове верхняя десна приоткрывалась, неприятно розовея на коричневом морщинистом лице. Глаза у него были светлые, прозрачные и бессмысленные.
На дежурный вопрос Эдика, как жизнь, он понес всякую чушь: о поездках в горы, о своих друзьях и о том, что болел недавно и перенес операцию — поэтому кутал поясницу в какую-то синюю тряпку, которую называл шалью. Что встает рано и в мастерскую приходит чуть свет (хотя на самом деле из неё не выходил). Вспомнил, как повздорил с каким-то большим начальником союза художников, а потом его уговаривали принять республиканскую премию, а он отказался — они еще будут у него в ногах валяться! Потом стал рассказал о своей свободе: по-птичьему природной — все его потребности ограничивались простой пищей, чаем, красками и карандашами — тем, что почти нельзя у человека отнять.