— К какому сроку? — спросил он, едва извлекшись из туалета.
— Что? — удивился, было, милиционер, — а-а… так ты не помнишь, что ли ничего? Да, начудил ты парень изрядно. Я тут почитал твой протокол… лет на пять, минимум… тут тебе и злостное хулиганство, и нанесение тяжких телесных… и оказание сопротивления сотрудникам органов правопорядка, с избиением оных. Не говоря уже про материальный ущерб кафе «Жар-птица».
Что, блин, за «Жар-птица»?
— Правду говорят, — продолжал старшина, — пьяная десантура хуже динамита!
— Откуда вы знаете? — понуро спросил Иван.
— Про десантуру? Так билет же военный при тебе нашли.
«Верно, — подумал он, — военник забыл вытащить из кармана».
Старшина запер за ним дверь камеры, но уходить не спешил. Все стоял, загораживая свет могучей спиной.
— У меня сын такой, как ты, — пояснил он, наконец, причину своего сочувствия. — Э-эх… сломал ты себе жизнь парень… зачем было так нажираться?
— Да, я вообще не пью, — зачем-то соврал Иван, — пиво только иногда…
— Не пьет он… — удивился милиционер, — да от тебя до сих пор разит, хоть закусывай. Я понимаю — все бухают, — продолжил он свою мысль, — жизнь щас такая… Но не все же после этого людей убивают. Моли бога, чтобы тот охранник, которому ты чердак проломил, живым остался, — еще раз вздохнув, он удалился на свой пост.
Улегшись на лавку лицом к стене и положив голову на сгиб локтя, Ваня стал мучительно вспоминать вчерашний вечер. Именно мучительно — другого слова и не подобрать. Мысли вращались тяжело, словно каменные жернова. Снова пришел старшина и, отперев дверь, забрал сокамерницу. По их вялому диалогу, он понял, что за нее кто-то заплатил и теперь она может валить на все четыре стороны. Проститутка, наверное, — подумал Иван, и тут же забыл про нее.
А где же Игорек? — вдруг полыхнуло в голове, — мы же все время были вместе. Куда он делся-то? Судя по разглагольствованиям старшины — протокол был составлен на него одного. Никого другого мент не упоминал. Так… как же было-то?
Когда они выбрались из завалов шмотья и увидели залитый кровью пол и Ирку, Ивана охватила истерика, он хотел её спасать, куда-то бежать, звонить в скорую, но Игорек, проверив пульс, сказал, что спасать уже некого и надо им побыстрей отсюда валить. Щас приедут менты и привлекут их, в лучшем случае, как свидетелей, а могут и как соучастников с них станется, им лишь бы человека посадить и дело закрыть. Какая-то извращенная логика в его рассуждениях была, и Иван совершенно обалдевший, от произошедшего, дал себя увести.
Потом они пили «Букет Молдавии» по очереди из горлышка на лавочке в сквере, поминали Ирку. Игорек говорил, что этих уродов ему не жалко, пусть хоть все друг друга перестреляют, а вот за девчонку обидно, хоть и шалавистая была, но веселая. Иван возражал, что она просто еще молодая и её еще можно было перевоспитать — вышла бы замуж, нарожала детишек. Да он бы, даже сам на ней женился и у них родились бы мальчик и девочка. Девочка, красивая в маму, мальчик умный в него.
Потом вермут кончился, и Игорек сказал, что поминать надо водкой, а не этим сладким говном и зашвырнул пустую бутылку в кусты. Они решили идти в ларек за водкой, но тут начался дождь. Да какой дождь — тропический ливень! Игорек сказал: «А на хер всё, пошли в кабак!» и они пошли в кафе «Жар-птица»
Что же там было?
Сперва все было чинно-благородно — это Иван еще помнил хорошо — они сидели пили водку, запивали пивом, вспоминали Афган. Игорек даже пытался спеть: «Вспомни, товарищ, ты Афганистан, зарево пожарищ, крики мусульман…» но спьяну забыл продолжение.
Потом появились две шмары… и как-то все пошло вразнос.
Откуда они взялись? Этого, он сколько не вспоминал, вспомнить не мог. Просто Игорек пошел за добавкой пива и вернулся уже с ними. Плотные такие, девки, мясистые. Пиво как-то сразу полилось рекой. К нему добавились какие-то коктейли.
Девахи оказались весьма компанейские, и полчаса не прошло, как одна из них уже сидела у Ивана на коленях. Кажется, ее звали Марина, а возможно и нет. Он хорошо запомнил только ее пальцы в перстнях, с длинными блестящими ногтями и зажатой между ними сигаретой, постоянно мелькавшие перед его носом — она курила одну за одной.
Потом они целовались, а Игорек со второй, обнимались со своего краю стола. То ли он ее щекотал, то ли просто дура набитая, но она беспрерывно хихикала.
Тут все и началось.
К тому времени Иван уже был изрядно пьян. При этом опьянение его было каким-то странным — голова ничего не соображала, а координация движений, как показали дальнейшие события, почему-то не утратилась.
Внезапно он вспомнил, что пришел сюда поминать Ирку, а вместо этого сидит, целуется с какой-то шалашовкой и тем самым предаёт Иркину память. На душе стало совестливо и гадливо, как из душа окатило, и он брезгливо спихнул «кажется Марину» с колен, которые она ему отсидела своей толстой жопой.
Видимо сделал это недостаточно нежно, потому что кабачная самка разоралась и послала его на слово из пяти букв, начинающееся на «п». Он немедленно отправился по указанному адресу, ухватив хозяйство у неё между ног. Бабенка завизжала и вцепилась Ивану в волосы, вскочивший Игорек, отбросил завывающую гиену в темноту. Следом убежала её матерящаяся подружка.
Вместо них, из темноты соткались какие-то невнятные личности.
Начались разговоры на повышенных тонах. Игорек пытался их урезонить, но ему дали бутылкой по голове.
Ивана это очень удивило и обеспокоило, и, хотя до этого он вел себя вполне мирно, никого не пихал и не хватал за одежды, тут уж не выдержал и вступился за друга. Как же так — его, разведчика и участника боевых действий, прессуют какие-то жлобы и штафирки тыловые?
Не ожидавшие такой прыти, недруги разлетелись как кегли. Их место тут же заняли другие и понеслось. Иван словно увидел себя со стороны — разгневанный бывший спецназовец, в бою с превосходящими силами противника, не растерявшись, как и положено разведчику, применил подручные средства, такие как стулья, посуду на столах и сами столы.
Подоспевших ментов молотил уже стойкой от микрофона, базлая при этом во всю мочь: «Я был батальонный разведчик, а он писаришка штабной. Я был за Россию ответчик, а он спал с моею женой…»
В конце концов, его свалили и долго, методично буцали ногами и дубасили резиновыми палками, словно пыль выбивали. Потом сковали наручниками и бросили в жестяное нутро милицейской буханки.
Когда вся эта картина, пусть и с многочисленными лакунами, развернулась перед его мысленным взором, Иван еле удержался, чтоб не взвыть от отчаянья и горя. Как там в песне Высоцкого: «если правда оно, ну хотя бы на треть — остается одно, только лечь помереть…»
Ему был так плохо морально и физически, а душа наполнилась таким отвращением к себе, что мозг милостиво отключился, позволив провалиться в спасительный омут тяжкого похмельного сна.
Ощущение было, словно чья-то ласковая рука проникла под свод черепа и гладила поверхность мозга, забирая боль, страдание и раздражение. Еще! Еще! Как хорошо. Хотелось бесконечно испытывать эти ощущения. Непонятно откуда родилась уверенность, что все вчерашние события — просто сон, ночной кошмар. Стоит лишь открыть глаза и сразу станет понятно, что все приключившиеся с тобой неприятности просто приснились и забудутся через пять минут после пробуждения.
— Иван! Проснись, Иван!
Ваня открыл глаза и почувствовал себя жестоко обманутым. Ничего, оказывается, не приснилось — все те же серые стены вокруг, и твердая поверхность лавки под избитым телом. А значит, и все остальное произошедшее с ним вчера — тоже явь.
Нет, что-то все же изменилось. Он некоторое время прислушивался к себе и, наконец, понял: перестала болеть голова, а мысли четкие и текут плавно, словно его неделю не били по морде и не было похмелья.
— Иван, вставай, надо идти!
Он вздрогнул и рывком сел. Онемевшее избитое тело отозвалось такой болью, что не смог сдержать стон.
— Иван…
Да кто же это? Кругом гробовая тишина, а призрачный голос нудит где-то под сводом черепа.
— Вставай, Иван, иди!
Подчиняясь настойчивому голосу, он встал и шагнул к решетчатой двери. Постоял несколько секунд, глядя на обшарпанную стену напротив, потом, следуя неведомому наитию, взялся за прутья решетки и толкнул дверь от себя.
Металлический скрежет, оглушительный в мертвой тишине коридора, заставил присесть от страха — сейчас набежит охрана и ввалит люлей, раз в прошлый раз мало было. А дверь продолжала открываться и ничего не происходило. Никто не пришел и не спросил: что это он тут делает?
— Иди, Ваня! — продолжал командовать призрачный голос.
Собравшись с духом, он вышел из камеры и осмотрелся. Шагах в десяти по коридору пост дежурного по ИВС. Сам старшина сидел возле стола, уронив локти и голову прямо на газету, которую должно быть читал, перед тем как его сморил неудержимый сон.
Прихрамывая на обе ноги, он прошел мимо ряда камер, в которых мирно спали арестанты.
Вот и вторая дверь, очевидно, наружу. Её толкнул гораздо увереннее, чем прежде, и она тоже поддалась, открывая путь к свободе.
Миновав два лестничных пролета, он оказался в коридоре дежурной части.
Никого.
Подошел к прозрачной перегородке, на которой красовалась надпись: «дежурный РОВД». Вот и сам дежурный. На своем месте — дрыхнет, откинувшись на стуле, как еще не свалился? Слюна течет из уголка рта.
— Ваня, — снова напомнил о себе голос, — иди!
— Куда идти-то? — спросил он непонятно кого. — Ведь у ментов все мои документы — найдут.
— Иди! — сказал голос, и у него не хватило силы спорить. Пошел, словно лишенная воли и эмоций сомнамбула. Состояние было странное и даже страшное — но страх какой-то ненастоящий, будто все происходит не наяву.
— Сюда, Ваня! — за стеклянными дверьми тамбура, будто бы кто-то пошевелился. Но нет, не было там никого — показалось.