Собственно весь текст состоял из одной и той же повторяющейся фразы. Она звучала легко без напряжения, и уже после нескольких повторений девушка запомнила ее наизусть. Вернее, запомнила звучание, и оно ей понравилось. Повторяла ее, как попугай, не понимая смысла сказанного. Извлекала нараспев, эти гармоничные, но бесконечно чужие, далекие от повседневной реальности звуки, растягивая их почти до полного слияния. Видение закончилось, но слова мантры продолжали звучать в голове однообразным гулом.
Мантра вращалась в голове, бесконечная и заунывная, как песня шарманки. И после многих оборотов замкнулась, наконец, в неразрывное кольцо, отсекая биологическое тело от внутренней сущности. Девушка погрузилась в искрящийся и пульсирующий туман. Истина открылась во всей красоте.
Вечером, я сидел в номере и размышлял, чем бы заняться на ночь глядя.
Есть такое выражение «кризис жанра». Вот сейчас меня и посетил такой кризис. Сил не было абсолютно ни на что. Сперва я их потратил на общение с Евой — феечка наотрез отказывалась тратить драгоценный ресурс наноботов на никчемную, по её словам, аферу с недомерками, до которых нам нет и не может быть никакого дела. Поскольку, без неё мне гражданина Харина было не выманить, пришлось даже на неё наорать и пригрозить, что откажусь от её услуг. Угроза, понятно, была липовой (как бы я отказался, даже при всём желании, которого не было?), но Еву почему-то проняло, и она стала, как шелковая. Только сказала: «Ты пьяница, бабник и пошляк!»
— Но не говно? — уточнил я.
— Не говно, — вздохнула она. — Но с такими качествами трудно будет изменить мир к лучшему.
— Да ну, брось, энергичные прохвосты, обычно меняют мир к худшему.
Потом была укромная подсобка, куда любвеобильный антрепренёр повлекся за невыразимо прекрасной рыжеволосой красоткой, чтоб получить в бычью шею сперва отравленную иголку, а затем и инъекцию.
Затем потребовалась душеспасительная беседа с на редкость неприятным типом, которым без сомнения являлся жуликоватый арт-директор. Пришлось вести его в бар гостиницы и там за стаканчиком виски увещевать ступить на честный путь. Во время моей проповеди он раскаялся и даже разрыдался от избытка чувств и осознанной им собственной ничтожности, и подлости. Поклялся исправиться и больше никогда не обижать своих маленьких артистов ни действием, ни словом и тут же выплатить им причитающийся гонорар.
С огромным облегчением я расстался с бывшим жуликом и вернувшись в номер, тут же попал в шаловливые ручки Тинатин, которая за полчаса меня буквально изнасиловала, как Паганини свою скрипку и слиняла довольная, даже не поблагодарив за труды — сучка.
Я встал под душ. Моя указующая стрела, которая еще так недавно и так ликующе указывала дорогу к женскому счастью, болталась жалким шнурком и годилась только для мочеиспускания.
Надел халат, вошел в комнату и присел возле бутылки коньяка, предаваясь размышлениям о бренной сущности жизни, как вдруг, в дверь номера осторожно постучали, я бы даже сказал — поскреблись.
Кто бы это мог быть? Девушки обслуживающие номера стучали уверенно, по-хозяйски. Тинатин и вовсе не стучала, а Джуну в такую пору не пустили бы дальше первого этажа.
На пороге стояла она, Соня Булатная и смотрела на меня снизу-вверх. В трогательном цветастом платьишке в ромашку и белых детских туфельках. У ног стояла большая черная сумка. Как она смогла её донести?
— Меня послали поблагодарить, — робко пропищала она, когда я пригласил её в номер. — Не знаю, как вам это удалось, но Харин будто переродился, стал совершенно другим человеком. Долго извинялся, умолял его простить, говорит, осознал, каким был подонком и сволочью, целовал мне руки и даже встал на колени! Выплатил нам все деньги. Не знаю, чем вас отблагодарить… хотите покажу вам свой номер?
— Номер?
Это прозвучало несколько двусмысленно.
— Ну, номер с которым я выступаю.
Вон, оно что.
Хм, — подумал я, — почему бы и нет?
— Хочу, только давай на «ты».
— Давай, — легко согласилась маленькая женщина.
— Может, выпьем? Есть прекрасный ликер.
— С удовольствием! Но только после выступления. Перед, алкоголь — ни-ни — поломаться можно.
И тут она одним заученным движением стянула платье, через голову, оставшись в серебристом цирковом трико из топика и шортиков. Я невольно улыбнулся — сложением Соня была, как девочка-подросток — когда вторичные половые признаки только начинают проявляться.
Девушка извлекла из сумки маленький кассетный магнитофон. Нажала кнопку. Номер наполнила нежная музыка.
Соня встала в третью позицию, подняла правую руку и поклонившись, продекламировала.
— Дамы и господа! Перед вами любимица московской публики, Соня Булатная — женщина-змея! Вытворяет со своим телом, черт знает, что! Смертельный номер! Не пытайтесь повторить!
И тут началось…
Длинные золотистые волосы развевались у нее за плечами.
Если бы не эти летучие волосы, Соня была бы похожа на мальчишку. С озорным курносым лицом, узкобедрая, узкоплечая, она прошлась по номеру колесом, встала, вытянулась и раскинула руки. Вот, мол, я, здравствуйте!
Я было зааплодировал, но она покачала головой — это только начало. И я притих в ожидании.
Девушка сделала стойку на руках, вытянув вверх ноги в белых башмачках. Развела их в стороны, упруго толкнулась и упала на шпагат! Затем взлетела крутанула в воздухе сальто и ловко приземлилась на ноги. Выгибала мостики. Жонглировала всем подряд, от тарелок до солонок, при этом в одиночку танцуя вальс. Потом, пододвинув себе пуфик, встала на локти и начала вправду выделывать, черт знает, что такое. Как она выгибалась, засовывая голову между коленей и закидывая обе ноги за шею. И была такая тонкая и гибкая, такая… сказочная эльфийка, что замирала душа и щипало в глазах. Встречный воздух растрепывал невесомые волосы, её движения сливались с музыкой.
Эта совместная мелодия, она была… ну, как самая ласковая ласка, как самая теплая радость, от которой даже немного печально…
И когда это кончилось, я не поверил. Неужели больше я не увижу, не услышу этого волшебства? Соня стояла передо мной будто на арене, тонкая и легкая, как белое перо, кланялась, ладонями посылая мне приветы.
Это было так сексуально… Блин, слава КПСС, что Тина выжала меня досуха, иначе греховные мысли, бог знает до чего могли довести. Так наверно переживал Гулливер, глядя в подзорную трубу на смазливую лилипутку. Так страдал Кинг-Конг от невозможности трахнуть Джессику Лэнг. Но как любить эту Дюймовочку… если в неё кончить, она же лопнет!
Нет, я точно пошляк и бабник, не нагулявшийся в прошлой жизни, как можно думать о сексе с таким ангелочком? А вот интересно, между собой-то лилипуты чпокаются? Какие у них пиписьки? Что там было про: тютелька в тютельку… Гусары, молчать! И я ограничился бурными аплодисментами и нейтральными комплиментами.
Соня надела платье, и я вручил ей рюмку с ликером. В её ручке она казалась фужером.
Мы сделали по глотку.
— А я еще умею восточный танец танцевать, — сказала Соня, — танец живота. Что так удивленно смотришь? Знаю, что ни живота, ни попы нет, но там главное красиво двигаться и бедрами вилять, а это я умею. Еще нужен красивый наряд со всякими монистами, чтоб звенели. У меня есть.
И тут я подумал, что обстановка чересчур интимная для дружеского общения. Сидим в полумраке, играет лирическая музыка… вдруг она опьянеет, я опьянею… начну приставать… а она, кажется и не против, вон как глазками посверкивает. Но, не выталкивать же её из номера, типа, сплясала Петрушкой и катись ватрушкой. Чао-какао.
Тут меня осенила мысль.
— А пошли в ресторан? Отпразднуем.
— Пошли, — просто согласилась она, — только скажи сначала: ты это из жалости или из любопытства?
Я не знал, что ответить, и она поняла мой затык.
— Ладно, притворимся, что я тебе понравилась… тебе всё равно, а мне приятно. Кстати, я даже не знаю, как тебя зовут. Спаситель.
— Григорием кличут.
Когда мы собрались выходить из номера, она кивнула на сумку с магнитофоном.
— Пусть, пока у тебя постоит?
Я понял её нехитрую уловку, после ресторана вернуться, якобы за сумкой. А потом она мне станцует восточный танец… Нет уж, тогда точно до греха дойдет. Ушлый, однако, ангелочек.
— Да чего там, — изобразил я простофилю, — давай сейчас к тебе в номер занесем, заодно и помогу. Мы же на одном этаже, чего взад-вперед бегать.
Она не стала спорить. Пока мы ходили в её номер, а потом спускались в лифте, я узнал, что её рост сто тридцать сантиметров, ей двадцать два года. Она ненавидит слово «карлик», а еще больше слово «карлица».
— Сейчас все будут пялиться, так чтоб ты знал, это внимание не тебе! — невесело пошутила Соня.
— Не поверишь, на меня тоже иногда внимание обращают, особенно женщины, — подыграл я ей.
— Не, считай, ты вообще не существуешь, по сравнению со мной!
Ресторан был полон. Но я сунул услужливо подскочившему администратору четвертной, и он живо организовал нам столик.
Когда Соня ловко запрыгнула на стул, как гимнасты запрыгивают на «быка», я невольно улыбнулся.
— Смешно⁈ — вопрос был задан с иронией, но по-доброму, без агрессии и обиды.
— Забавно, — честно признался я, и она захихикала.
Против Сониных слов, никто особенного внимания на нее не обращал. Тут же выяснилась причина этого. Вся лилипутская труппа уже была здесь, пестрая артистическая братия сидела за двумя сдвинутыми столиками и ужинали, попивая вино и болтая ногами. Так что лилипуты здесь успели примелькаться.
Мы помахали им руками, и они в ответ подняли бокалы за наше здоровье.
Мужчины и женщины за соседним столиком, увидев их жесты, обернулись и минуты три рассматривали меня и мою спутницу. Переводя взгляд с неё на меня.
— Думают, кто я тебе, — прокомментировала Соня их внимание, — любовница или дрессированная обезьянка? А заодно решают, карлик я или лилипут.