Вот так вот оптимистичненько.
С Эдиком мы встретились в чайной в порту. Он сперва меня не узнал — я сильно изменился с той нашей встречи. Но когда я назвался, узнал и очень обрадовался. Мы обнялись, как старые кореша. Он долго тряс мне руку, преданно, по-собачьи заглядывая в глаза. Потом мы поднялись на второй этаж и расположившись возле вентилятора в плетеных креслах, заказали чаю.
Через широкие полукруглые окна был виден причал с большим белым пароходом. Прямо под окном росла магнолия. Её блестящие кожаные листья отливали лиловым. Все дерево, как гигантский темнолиственный шар с единственным белым цветком, точно жемчужная заколка в женской прическе.
Под ароматный чай я рассказал Греку о своём желании затаиться в каком-нибудь тихом месте, на некоторое время, может пару недель, может месяц. А также о том, что мне нужны новые документы.
Он откликнулся с энтузиазмом. Сказал, что всё готов устроить. Есть у него такое место, где сам черт меня не найдет и жить я там могу хоть до морковкина заговенья и совершенно бесплатно. Ксивы тоже сделать не проблема — в Махачкале продажные менты за три штуки оформят настоящий паспорт.
Затем он описал мне свою ситуацию, мол, хочет выкупить любимую девушку у бакинских воров и назвал сумму. Я присвистнул, но сказал, что готов помочь деньгами.
Он замахал руками и возразил, не по-пацански брать деньги у кореша, который сам в беде, но он уже придумал, как всё провернуть к взаимной выгоде и, если я согласен, договориться можно прямо сейчас.
В павильоне шашлычной, пропахшем маринадом и дымом, мы подсели к пожилому грузину. Тот обрадовался нам, как старым друзьям и сказал, что заказал немного еды под разговор. Тут как раз подоспел буфетчик и начал выставлять на стол «немного еды»: блюда с овощами, фруктами, шашлыки, купаты, лобио, огромный кувшин с гранатовым соком, бутылку «Киндзмараули» и коньяк «Енисели».
Мы стали выпивать и закусывать, постепенно выяснилось, что пожилой грузин, с античным именем Аполлон, предлагает мне вложить деньги в коммерческую операцию — оплатить стоимость двух фур с мандаринами, которые отвезут их в Москву. Под это Аполлон просил десять тысяч рублей. В Москве его друг примет машины и отдаст товар рыночным перекупщикам, после чего вернет мне уже двадцать пять тысяч — долю в полученной от операции прибыли.
Всё это немножко смахивало на развод. О своих сомнениях я и сообщил Эдику, когда мы вышли с ним проветриться на балкон. Но он энергично замахал руками и затряс головой, уверяя, что люди надежные, да и сам он метнется кабанчиком в столицу, лично всё проконтролирует и притаранит мне моих двенадцать штук и новый паспорт. Я пожал плечами и согласился.
Мы вернулись в шашлычную и ударили по рукам.
Ехать мне предстояло в Абхазию. Там недалеко от Сухуми, жил в собственном доме фронтовой друг родственника Эдика, художник — отшельник и пьяница.
— Денег он с тебя не возьмет, но имеет пристрастие к иностранному бухлу. Надо взять ему пару-тройку флаконов.
— Где ж их тут взять? — усомнился я.
— Спокойно шеф! Я уже договорился с халдеем вон с того парохода, — он показал на белоснежный круизный лайнер, стоявший у причала. — Дай немножко бабосиков и будет тебе иностранное пойло. Отправляешься завтра утром морем.
— Морем? — удивился я. — А чего бы такси не взять? Тут всего-то километров сто пятьдесят.
— Тачку отследить могут. А там ребята свои — контрабандисты.
На другое утро я с чемоданами в руках, в котором были все мои пожитки, пробирался сквозь толпу на пристани.
Прямо передо мной возвышался белоснежный борт теплохода. На белой краске горели бронзовые окошки — иллюминаторы. Теплоход назывался «Михаил Светлов» и готовился к отплытию, кажется в Одессу.
Грянула торжественная музыка. Убрали трап. Тонкие стальные концы шлёпнулись в воду. Белый борт медленно пополз вдоль причала.
Кто-то схватил меня за плечо.
— Ты чего чаек считаешь? — позади меня стоял Эдик. — Пошли скорей, нас ждут!
Уверено рассекая толпу, он повёл меня вдоль причала. В самом конце пристани стояла маленькая, выкрашенная в грязно-синий цвет… не знаю, как обозначить эту дряхлую посудину. Баркас? Яхта? Шхуна? В морской терминологии я не силен. На носу посудины белыми буквами было написано название: Гита. На палубе стояло несколько человек и следили за нашим приближением. Мельком поздоровались. Эдик, прощаясь, хлопнул меня по плечу и велел ждать вестей.
Шагнув через борт, я очутился на палубе и тут же всё пришло в движение. Бородатый увалень в драной тельняшке отвязал конец, оттолкнул багром нос «шхуны». Затарахтел мотор. Спустя десять минут «Гита», вышла из бухты. Тут же её начало качать. Только бы не было шторма! — с тревогой думал я. — Этому корыту не понадобится девятый вал, чтобы перевернуться. Ах, зачем я согласился на такую авантюру?
С тоской оглядел палубу: всего одна шлюпка. Она лежала у борта, коротенькая и мелкая, как лоханка для стирки белья. Как спасаться в случае чего? Удивительно, что шхуна ещё держится на воде!
Берег, такой милый и твердый, уходил всё дальше и дальше.
Знакомиться со мной никто не спешил. Все занимались своими делами, на меня не обращали внимания. Вся команда — три человека.
Капитан толстый, волосатый с трубкой в зубах. Он стоял за рулём в одних штанах, потрёпанной фуражке и до сих пор не сказал ни слова. Сразу было видно — морской волк. Похоже всю жизнь водил океанские пароходы. Плыть на такой букашке для него пустяк, граничащий с оскорблением. Что тут скажешь?
Моторист сидел в машине. Какой-то невзрачный тип в грязном комбезе. Его я толком и не разглядел.
Третий, тот самый бородатый увалень, видимо был на подхвате — подай принеси. Его я мысленно окрестил: матрос Лом.
Ветер, меж тем, крепчал.
Сначала волны были мелкие, как на стиральной доске, потом они становились все круче и длиннее и, наконец, стали черт знает какими большими и страшными.
К горлу у меня подступил комок. Я опрометью бросился к борту и блеванул в мрачное море.
Тут бородатый матрос Лом, видимо опасаясь, что пассажир выпадет за борт, наконец проявил ко мне участие и отвел в каюту.
Потом я лежал в каюте на шконке, изредка пил воду с лимоном и тихо страдал. Лоб был в испарине. Руки болтались, как чужие. Во рту вкус, будто я полчаса сосал медную дверную ручку.
Мы шли вперёд, к Сухуму.
За пару часов до Сухуми волнение неожиданно закончилось, так что при заходе в порт, я был уже совершенно выздоровевшим.
То ли в пику тбилисскому начальству хозяевам, то ли заискивая перед московским, здешнее руководство решило воздвигнуть памятник местному князьку, некогда отторгнувшему Абхазию от Турции и присоединившемуся к России. Поставить задумали в виде орла, расправившего крылья и нацелившего хищный клюв в сторону турецкого берега. В последний момент выяснилось, что князь-патриот оказался отъявленным бандитом. Вместо орла на уже отведенном месте установили универсальный символ — монумент комсомольцам, павшим в борьбе за советскую власть. Какие-такие комсомольцы пали, уж явно не абхазские. Местные абреки до последнего сопротивлялись приходу Совдепии.
Когда мы причалили, уже темнело. На берегу нас встретили, какие-то подозрительные типы с бандитскими рожами. Опять поднялась суета — типы сноровисто принялись выгружать из трюма какие-то мешки. Время от времени они на меня косились и гнусные хари озарялись усмешками. Не нравилось мне это, потная рука сжимала в кармане пистолетик с иголками.
Матрос Лом (кажется, он и был корефаном Эдика, настоящего его имени я так и не узнал) отвел меня в сторонку и показал в сторону порта. Иди, мол, с богом дорогой товарищ, а то, как бы чего не вышло.
Не заставляя себя упрашивать, я подхватил чемоданы с добром и поспешил к светящимся вдалеке зданиям.
Хотя до них было не больше километра, путь по берегу занял полчаса — чемоданы были тяжелыми и приходилось делать передышки. Во время одной из них, прямо под ногами, я нашел идеальный камень. Овальный розовый камешек с обвивающей его тонкой ветвистой жилкой. Камень-сердце. Кажется, это хорошая примета. Я спрятал его в карман.
Переночевал я в портовой гостинице, а с утра начал поиск друга дяди Эдика.
Абхазия, край бездельников. Ленивый и хитрый народец, что-то вроде хоббитов — нет такого выступа, дерева или дома, в Сухуми, который не подпирал бы очередной скучающий лентяй.
Спросишь, о чем-нибудь — все охотно включаются в беседу, но потом оказывается, никто толком ничего не знает. Такси, как на зло не попадались.
Наконец, я додумался зайти на Почту и не прогадал пышная почтальонша знала город, как свои пять пальцев и прямо на карте показала мне путь к цели.
Глава 21
Как назло, искомый адрес оказался в месте моей высадки на берег, на окраине маленького рыбацкого поселка.
Блин, столько времени зря потерял!
Чертыхаясь, я вернулся и следуя указаниям почтальонши, нашёл нужную калитку, за которой среди кустов и деревьев на обрывистом морском берегу увидел белый домик с наружной лестницей, ведущей на второй этаж.
Георгий Семенович оказался невысоким худым человеком без возраста, до черноты прокалённым солнцем.
Мы познакомились, он прочитал рекомендацию бакинского друга и сразу же велел себя звать просто Жорой.
— Живите, сколько хотите, денег я с вас не возьму, — сказал он, вводя меня в полутьму и прохладу первого этажа.
Здесь пахло пылью. Комната занимала весь этаж. У широкого окна с треснутыми стёклами стоял продранный полосатый шезлонг, рядом — мольберт. У стены — продавленный диван. На одном столике лежали помидоры, на другом — палитра с засохшими красками, кисти. У другой стены был пристроен большой камин, рядом бамбуковая этажерка, где сиротливо валялись рваные книги и журналы.