— А чего думать? — удивилась она. — Оставайся тут у нас. Через два дня Лолочка вернется…
Я ей передал слова папаши. Она засмеялась.
— Аббас Мамедович, только на словах строгий. Жениться, придумал тоже. Лолочка у нас девушка современная, не как эти правоверные мусульманки, которые только что паранджу сняли.
— Алиев лютует, — жаловалась мне Галина Петровна, как родному. — Личные машины начальству запретил, и дома за городом… за всем следят, глаза б у них повылезли. Если ты руководящий работник, шубу уже жене не подари — везде им взятки мерещатся. То ли дело Вели Юсуфович Ахундов был! Благостный дядечка — сам жил и людям жить давал. Отправили на научную работу. Хорошо у нас дачка скромная, да и ту Аббас Мамедович десять лет назад построил. И слава богу, что на Бильгях, а не на Мардакянах, где все партийные чины собрались в кучу у Алиева на глазах. А машины у нас сроду не было. Представляешь, запретили детям чиновников в Вузы на ту же специальность поступать. Хорошо Лолочка в шестьдесят восьмом поступила в «Железнодорожный», до Алиева ещё. Думаешь, почему она проводником практику проходит? Сейчас попробуй, прояви заботу о чаде, сразу кумовство пришьют… а уж кто на юридический поступает — там такая борьба с протекционизмом развернулась — только шерсть летит. Вроде как, абсолютное большинство зачисленных на этот факультет студентов — были дети работников милиции, прокуратуры, судов, юридических кафедр, партийных, советских органов. Ну а что в этом плохого? Шахтерская династия — хорошо, а прокурорская плохо? Полетели головы. Из Партии исключают. Всех первых секретарей райкомов в Баку поснимал. И везде своих нахичеванских расставляет, упырь. Ему бы дай волю — тридцать седьмой год бы вернул…
Привокзальная площадь встретила меня привычной суетой. Пройдя вдоль стоянки такси, обратился к рандомной машине с шашечками и осведомился о стоимости поездки в Ленкорань.
— Что ты, друг, таксист туда не поедет… пограничная зона — разрешений давай! От родственник приглашений надо.
— Что же делать? А поездом?
— Не… — покачал черной кудлатой головой таксист, — билет не продадут без разрешений. В поезде пограничники документ проверяй. Иди вон к частникам. Деньги даш, хоть чертовой бабушке довезут.
Делать было нечего, и я пошел к группе, призывно глядящих на меня, частных извозчиков.
Ехать в Ленкорань вызвался уроженец этого славного места, усатый и носатый владелец старого ржавого «москвича».
— Довезу, никакой погранец не увидит, отвечаю!
— А он доедет? — усомнился я, кивая на древний артефакт на колесиках.
— Слушай, ара, он до Москвы доедет и обратно приедет! — отмел мои сомнения усач.
— Заплатишь сколько душе твоей будет угодно, — дружелюбно скалясь ответил он на мой вопрос о цене поездки.
— Сколько? — настойчиво повторил я: человек, не договорившийся о твердой цене, гарантировал себе малоприятное препирательство в конце поездки. Сколько бы он ни заплатил, этого все равно оказывалось мало.
— Вай… — удрученно и укоризненно сказал водитель, словно обрекал себя, ради меня на вечные муки. — двести пятьдесят рублей, дорогой, да. Только для тебя, да! Туда пять часов ехать, обратно никого не найду, да, пустым назад ехать.
— Сто пятьдесят? — возразил я, хоть мне было пофиг, просто знаю — согласишься сразу, уважать не будут.
Сошлись, на двухстах.
В камере хранения, я про запас взял тысчонку, так что не разорюсь.
Несмотря на уговоры мамы Гали. Оставаться на даче Мамедовых я не стал. С одной стороны — скучно. С другой, отношение ко мне Галины Петровны грозило перерасти из материнского в… не хочу продолжать.
В общем надо было сменить обстановку. Я позвонил в Ленкорань Стасу. К моему удивлению, он очень обрадовался и пригласил к себе. Сказал, что папа у него главный инженер рыбоводческого совхоза и мы славно половим рыбку.
Баку справедливо называют городом ветров. Они могут быть каспийскими, кавказскими, пустынными — не важно. Женщине, если уложила прическу, изволь одеть платочек, иначе от прически за пять минут ничего не останется, а некоторых особо изящных и сдуть может в подворотню. В редкие моменты, когда ветер стихает, в воздухе появляется запах нефти.
Поднявшись над городом и одолев невысокий перевал, шоссе нырнуло в долину, выходящую к морю.
Эта обширная бесплодная земля была сплошь покрыта металлической порослью нефтяных качалок. Всюду бесконечное вращение маховиков и движение коромысел, тусклые озерки нефти чернеют у подножия вышек — сюрреалистический пейзаж, вызвавший меня мысли о планете Шелезяка, населенной роботами. Правда и полезных ископаемых, и воды здесь было с избытком.
Глава 5
Буквально ниоткуда, перед нами внезапно появились два протяженных плато, их поверхность переливалась на солнце — песчаник Апшерона молочно белого цвета. В тот же момент я ощутил давление на уши, как бывает при взлете или посадке, хотя по-прежнему находился на земле, уровень которой в Азербайджане, как известно, ниже уровня моря на двадцать семь метров.
Было еще довольно рано и Рафик, так звали водителя, предложил за малую дополнительную мзду посетить Гобустан — археологический музей под открытым небом, благо, он располагался прямо по ходу маршрута.
Почему бы и нет, решил я и мы свернули с дороги.
Гобустан — страна предков. Местность, где когда-то жила огромная и мудрая цивилизация.
Оставив машину, пошли вглубь по огороженной тропе, где на каждом шагу были знаки: «берегись змеи». Эта долина, кишела кобрами, гюрзой и гадюками, так что предупреждение было не лишним.
Пещеры, скалы, хранящие петроглифы древних эпох, устоявшие перед воздействием сухих ветров и палящего солнца. Суровый пейзаж в сочетании с рисунками доисторических людей — изображения лодок, животных, на которых они охотились, самих себя и сородичей.
Главная пещера, называемая Азых, имела вход в форме женской вульвы.
Там сохранилось огромное количество рисунков, нанесенных следующим слоем, поверх предыдущего, настырные троглодиты лепили их друг на друга, словно других камней вокруг было мало.
Двухчасовая остановка в Гобустане перевернула мой взгляд на наскальные рисунки. Первобытные художники — не какие-то камнемараки, типа: «Киса и Ося были здесь», а уверенные мастера наскальной живописи. Их работы были невероятно экспрессивны и отражали суть доступных им вещей.
Ухваченные точным резцом, из многотысячелетней дали, грозили длинными гнутыми рогами быки. Женские фигуры, очерченные простыми штрихами, передавали монументальную тяжесть женского тела. Мужчины с дротиками и луками в руках и с преувеличенно длинными пиписьками воинственно ликовали своим маленьким победам. Я понимал этих живописцев, когда мне было шесть лет, рисовал примерно в той же манере: точка-точка, два крючочка… ручки-ножки, огуречик… и тому подобные каляки-маляки.
Что интересно, имелась там и латинская надпись. Юлий Максимус, центурион Молниеносного легиона императора Домициана, оставил здесь свое факсимиле. Удивительно, как далеко вперлись римские вояки. двенадцатый легион был создан еще Юлием Цезарем для борьбы с гельветами. Он просуществовал сто пятьдесят лет и был разгромлен на тогдашнем краю земли — Апшероне.
Пустыня. Справа от шоссе надтреснутая мечеть с теснящимися к ней могильными камнями. Зачем она тут? Никакого жилья нет на много километров вокруг.
Машина летит, шоссе раскручивается подобно стальной рулетке. Рафик-ага, двадцать лет, по его словам, возивший министра культуры, нацепил темные очки и откинулся на сиденье, выставив руку в окошко. Голубой рукав футболки трепещет в потоке воздуха, стрелка спидометра твердо стоит на сотне, поглощая ширину пространства.
Ломтями нарезаны позади последние отроги Большого Кавказского хребта. Вблизи они вставали серо-желтой стеной и походили на скалистые каньоны из американских боевиков. Вообще, есть нечто американское в этой жаркой пустыне, и в летящем по ней автомобиле. Хорошая и пустая дорога. Восточная музыка замерла на одной ноте, слилась с равниной и зноем и, казалось, не текла из приемника, а порождалась самим этим раскаленным пространством, поблескивающим на солнце кристалликами соли.
Опаньки. На обочине стоял милицейский «жигуль». От него отделился инспектор в белой кожаной портупее и поднял полосатую палочку, требуя остановки. Это ладно, но рядом с ним было два бойца с погонами «ВВ» и короткими автоматами на плечах.
Рафик присвистнул и съехал на обочину.
— Здесь рядом тюрьма строгого режима, — пояснил он мне, а я отметил, что от волнения у него даже акцент пропал.
— Документы. — сказал сержант в портупее. Он был азербайджанец. ВэВэшники лениво наблюдали.
Рафик достал права, я — паспорт.
Тут надо сказать, что мы, со сподвижниками, далеко продвинулись в деле конспирации, обработав документ наноботами. Теперь любая надпись в документе имитировалась для постороннего, как угодно. Моя Ленинградская прописка превратилась в Бакинскую. Вернее, на уровне чернил, всё осталось по-прежнему, а на уровне зрительного восприятия, посторонний человек видел: г. Баку, пр. Нариманова, дом 74. Или другую рандомную хрень. И это еще что — у меня каждые двадцать четыре часа менялся папиллярный узор на пальцах!
— Выйдете из машины, — сказал гаишник Рафику, — откройте багажник.
Тот выполнил указание. Сержант заметно смягчился, вернул документы, езжайте, мол.
— В чем дело? — спросил я, когда отъехали.
— Да… — махнул он рукой, — делать ему не хера, скучно, вот и тормозит… это промежуточный пост. Сейчас зеков с рабочей зоны повезут. А контингент-то, сплошь насильники да убийцы.
— Тут в Гобустане всем Баба́ Наврузович заправляет, начальник тюрьмы, — рассказывал он мне пять минут спустя. — никакой Советской власти нет, что хотят, то и творят… свидание раз в полгода положено — денег дай. Нет денег, нет свидания. Хочешь свидания — купи двух баранов из стада Баба Наврузовича, если плановое. Если неплановое — пять баран. Блатные сидят — всё, что хотят имеют. Хочешь бабу — проститутку привезут из Баку. Ханку, план… всё принесут — деньги давай. Простые зеки живут, как в аду. Рабочая зона — туф пилят. Туф знаешь, да? Белый камень, как сахар. Внутри горы дыра — туф там на дне. Зеков туда спускают и с утра до обеда режут камень. Слушай, летом жара под сорок градусов, а эти бедолаги, возятся там… ослепшие, оглохшие, пылью дышат, да. Нечеловеческий отношений. Бунты были, слушай, а Баба Наврузович сидит себе, как сидел — ничто его не колышет. Что это, я спрашиваю?