— Твое какое дело? Ты что, прокурор, такие вопросы задавать? Где брал, там уже нет.
— Врешь ты, Феликс Константинович, они там есть и всегда будут, пока существует тотализатор. Ты ведь игрок, батенька.
Я в очередной раз насторожился. Откуда, он, собака, все знает?
— Знаю, знаю! — закивал Жорж, словно читал мои мысли. — Я много про тебя чего знаю…
— А знаешь, так и молчи! — оборвал я его. — В любом случае выигрыш — копейки… не пошикуешь, только-только на скромную жизнь, так что прибавка не помешает.
— Да ты не тушуйся, мои знания тебе не во вред, я ведь не враг, а можно сказать, союзник…
— Ну, так помог бы чем-нибудь, союзничек хренов! Притаранил бы, к примеру, таблицу спортивных результатов, как в кино «Назад в будущее».
— Как в кино, оно только в кино и бывает. Это, сынок, фантастика! Где ж я тебе ее возьму? После БП, интернет, первым делом навернулся. А когда все драпают, как подорванные, извини, не до спортивных результатов двадцатилетней давности.
Мы, наконец, нашли свободную лавочку. Жорж дохлебал пиво, скомкал банку, бросил в урну и тут же присосался ко второй.
— Что смотришь? Думаешь, зачем тебе такого алкаша конченого прислали? А других-то нет. Мы ведь пятый год уже под землей сидим. Столько же солнца не видели и воздухом нормальным не дышали. Сухпайки в прошлом году закончились. В день кило крупы и банка тушенки на троих. Хочешь поразвлечься, поменяй крупу на спирт. Очистные системы изношены в хлам, постоянно летят. Бывает, по несколько суток противогазы не снимаем. Трясет каждую неделю. Только и ждешь, когда все завалится. А оно завалится — теперь-то я это точно знаю…
— Да что у вас стряслось-то?
— Камушек прилетел. Бумс!
— В смысле, камушек?
— MH14 астероид. Небольшой, такой… километров десять в диаметре. Стукнулись почти на встречных курсах, шарик и треснул. Знаешь, что такое излияние траппов? Это когда лава льется из земли одновременно на тысячах квадратных километров. В Сибири, в Америке, в Индии… и не год-два, а сотни лет… — он отшвырнул недопитую банку. — Надоела эта ослиная моча, вина хочу!
Разливное вино и два пирожка с ливером на закуску, мы взяли там же в пивнушке. Жорж разлил в пластиковые стаканчики и сразу выдул свой. Я пока воздержался, не сказать, что был подавлен свалившейся информацией, но как-то стало не по себе. Раньше Жорж уже упоминал про, приключившийся в тридцать каком-то году, БП, но это было как-то абстрактно. Теперь же причина апокалипсиса персонифицировалась и заиграла, если можно так сказать, живыми красками.
— Так что, будущее предопределено? Все пропало, шеф?
— Смотря чье будущее, — он злобно укусил пирожок. — Моего времени — да, твоего — тоже. А вот того, куда ты прыгнул, начало семидесятых, еще пока нет. По крайней мере «они» так считают иначе не стали бы затевать эту канитель.
— Постой, постой! — я замотал головой, словно терзаемая слепнями лошадь. — Ничего не понимаю… сколько этих… «настоящих» времен?
— Да я сам не до конца врубаюсь… — Жорж пожал худыми плечами. — «Они» говорят, что время, как и пространство, неограниченно делимо, и словно поверхность моря, состоит из бесконечного числа волн. Падая в прошлое, как камень в воду ты запускаешь новую волну изменений, но она никогда не догонит той волны, с которой ты совершил свой прыжок в прошлое. То есть, меняя прошлое, ты не можешь изменить свое настоящее, в противном случае путешествия во времени были бы невозможны. А так ты просто скачешь с гребня на гребень и это лишь вопрос энергозатрат. Они, кстати, по мере углубления в прошлое с каждым последующим прыжком растут по экспоненте. Например, я могу ходить в портал хоть каждый час, тебе открытия приходится ждать сутки, а если ты поставишь портал в семьдесят втором и захочешь отправить человека еще глубже в прошлое, то ждать пока накопится энергия для прыжка, придется сотню лет, что, как ты понимаешь, делает затею абсолютно бессмысленной.
— Ну ладно, — сказал я, задумчиво потягивая вино, — Время, волны, прыг-скок… это все понятно. Но вот что мне абсолютно непонятно: как это люди позволили угробить себя какой-то космической каменюке?
— Брюску Уилиса вспомнил? — хехекнул Жорж. — Так он помер к тому времени — некому было за нас заступиться. А если серьезно, то дела в космической области к тридцатому стали еще хуже, чем во времена Брюски. Финансовый кризис, как начался в восемнадцатом, так по самое пришествие из него не вылезали. Депрессии, войны да революции, какой там на хер космос.
Астероид этот гребаный…еще за год заметили, что орбиты сходятся, и вместо того, чтобы что-то делать, все уточняли, гадали: ебнется не ебнется. Сект всяких развелось Судного дня, компьютерных игрушек постаповских наделали. Думали: ну упадет, чо, проживем как-нить, отсидимся пару годков в метро, а там все наладиться… и опять будем фьючерсами и деривативами торговать.
Не прошло человечество проверку. Сгнила цивилизация, туда ей и дорога. Помнишь, все говорили: вертикальный прогресс, мол, сингулярность накопления знаний? А он давно уже горизонтальным стал, свалкой бессмысленных знаний. Наука окончательно выродилась в грантососку. А все почему?
— Почему? — поинтересовался я, разливая вино.
— А потому что исчезло соревнование систем. Загубили мы социализм, а без страха перед ним и капитализм выродился. Это, знаешь, как у катамарана один корпус отнять. Устойчивый он будет? Так, еще и мы никуда не делись, приняли их правила игры — то есть влезли в оставшуюся лодку, и тут уже не до плавания вперед, все мысли: как бы не перевернуться. Так и барахтались до первого серьезного вызова. Эх, — он махнул рукой, — гони всю тройку под гору! Разливай!
— Хм… — сказал я, разлив вино, — все равно не понимаю, зачем посылать в прошлое, какого-то левого типа́. Сами что ли не могут его изменить, если такие зломогучие?
— Да ты пойми, мы для них навроде муравьев. Муравьи насекомые умные, социальные. Но, что ты понимаешь в их мироустройстве? Вот стоит муравейник. Ты мимо ходишь по тропинке, иногда присядешь, понаблюдаешь. Муравьишки бегают, суетятся — милые такие. А потом раз и муравейник стал хиреть. Вымирать. Может в нем ламехузы завелись или грибки-паразиты — ты не знаешь. Жалко муравьишек! А пока ты думал, чем помочь — глядь, уже пустая куча стоит. Всё, нет муравейника. Отчего, почему? И спросить некого.
— Ну, допустим, — сказал я, проглотив винище, и не почувствовав вкуса, — допустим, все так и есть, но что мне делать-то? Может просто пойти к партийному руководству? Сказать, так, мол, и так… все развалится, вот факты, документы, делайте что-нибудь…
— Дурак, что ли? — невежливо прервал меня Жорж. — Кому нужны твои апокалиптические предсказания, когда им так хорошо и спокойно? С вероятностью в девяносто девять процентов тебя определят в дурку и просидишь ты там до какого-нибудь восемьдесят лохматого года. Такой расклад тебя устраивает?
— Не устраивает, но можно ведь по почте отправить… анонимно, так сказать.
— Да не проканает, — отмахнулся он.
— Почему ты так думаешь?
— Да потому! Вспомни Кассандру. Знаешь, что скажут? «Это просто невозможно». Люди не верят в то, во что не хотят верить. Тем более эта банда старых пердунов и догматиков из Политбюро — им ссы в глаза, они скажут: божья роса. Если бы они обладали стратегическим мышлением и способностью анализировать, то не допустили бы десятилетнего нахождения на высшем государственном посту полудохлой чурки с бровями, не обвешивали бы его тоннами орденов, а сразу дали бы под сраку. А они эти десять лет занимались лишь тем, что заметали мусор под ковер в надежде, что он куда-нибудь оттуда денется. Под их чутким руководством превратились в профанацию сами понятия коммунизма и социализма.
— Злой ты, — механически отметил я. — Но в таком случае, я не представляю, что делать.
— А тебе голова зачем дана? — голос у Жоржа стал каким-то деревянным, — Думай. Если жить хочешь — что-нибудь придумаешь! Время есть.
Я чуть не подавился вином.
— Хорошенькое дельце: пойти туда, не знаю куда, найти того, не знаю кого, убедить в том, не знаю в чем… Может, еще подскажешь, как его провернуть?
— Нет, друг мой, не подскажу, мне сие не ведомо. Мне, лично, на эту Совдепию положить с прицепом, развалилась и хер с ней. Для моего времени, это свершившийся факт и ничего тут уже не поделать. Тебе поручена эта задача, ты ее и решай.
— А «они» случайно не переоценивают мои способности? Может не мучиться, дожить оставшийся год и спокойно сдохнуть?
Жорж усмехнулся.
— Сдохнуть всегда успеешь. Не хочу давать советы, но я бы на твоем месте помучился. В конце концов, что ты теряешь? Здесь у тебя, всего лишь, еще один год никчемной, бесцельной жизни. А там, перефразируя классика, будет мучительно не больно за год, прожитый с целью. Кому еще дается такая возможность: спасти страну… да что там страну… весь Мир! Гордись. А ты ноешь.
Я поморщился.
— Вот только давай без этого пафоса. Ладно, эмоции в сторону! Почему я?
— А ты не догадываешься? Нет? Даже мыслей никаких по этому поводу? А мне кажется — догадываешься… — он хитро зыркнул своим прозрачным глазом.
Я пожал плечами — догадываюсь или не догадываюсь, это мое дело, пусть сперва сам скажет, что им известно.
— Ты ведь, кажется, был в своем институте заместителем директора по научной работе?
Я кивнул.
— Должность завидная! — продолжал Жорж. — А если б не развал, то скорей всего и директором стал бы, вместо старого хрыча? Он ведь, кажется, в девяносто третьем ласты склеил? А там и академиком, глядишь, бы избрали. И это в сорок пять-то лет! По советским меркам, головокружительная карьера, ничего не скажешь… А вот объясни-ка мне, брат Феликс, какие к этому были предпосылки?
— Наверно, учился хорошо, — нахально предположил я. — Глубоко усваивал знания.
— Действительно, красный диплом, то, се… Слушай, — вдруг сменил он тему, — а тебе, не кажется, что дождик собирается?
Действительно, только что чистое небо, потемнело от наползающей с востока огромной черной тучи. Налетел свежий ветерок, зашумев в листве деревьев, подбрасывая вверх всякий мусор. Забытый нами на лавочке пластиковый пакет взмыл и принялся метаться по затейливым траекториям. Вдалеке основательно громыхнуло.