Тетя Лена была категорически против, чтобы дочь пошла по её торгашеским стопам и всячески приобщала Лорку к искусству. В итоге засунула в Балетное училище. Дело на удивление пошло, так и стала Лорка балериной в труппе Обнорского театра оперы и балета. Надо будет узнать каких успехов она там добилась. Стала солисткой или дальше кордебалета не пробилась?
Девушка наконец высвободилась из не очень братских объятий и посмотрела на меня. А я смотрел на неё. Прелестная сероглазость с короткой, под пажа, стрижкой темных волос. По жаре она была одета в легкий голубой мини-сарафан в цветочек, и босоножки без каблука. Ступни, как водится у балетных, вывернуты наружу, а спина неестественно прямая. Красотой Лорка не блистала, милая симпатичная девчонка с ладненькой точеной фигуркой. Хотя, даже на мой вкус любителя тощих девок, чересчур точеной. Я бы добавил округлостей. Шагнул к ней и осторожно приобнял, словно боялся сломать это хрупкое тельце.
Божечки, какая она была твердая — полное ощущение, что обнял статую. В ней не было ни капли жира, одни тонкие тугие мышцы. Такую хрен сломаешь. Единственное, что у нее было мягкое и пухлое, это губы, которые я, не удержавшись, чмокнул. Лорка не уклонилась, только бесстыже улыбнулась, она была уже слегка подшофе.
— Вот ты какой, северный олень, — девушка с интересом рассматривала меня. — Пацаненком был невзрачный, а теперь хоть женись на тебе.
— Ты тоже возмужала, — вернул я ей подколку, — была кожа да кости, стала кости да мышцы. Да шучу, шучу… шикарная красотка!
— Красотка, дай на водку, — усмехнулась Лорка, вспомнив нашу дразнилку. — Помнишь, как я вас на пару с Генкой ссаными тряпками гоняла? Ну пошли, пошли к столу. У нас тут уже гулянье в разгаре.
К дому вела дорожка, петляющая среди деревьев. Под ногами шуршал гравий. Дача у Жука была двухэтажная, солидная, настоящий коттедж. На огромной террасе был накрыт праздничный стол. Играла музыка. Плыл гул голосов.
Тетя Лена руководила застольем. Выглядела она роскошно. Длинное белое трикотажное платье с люрексом приятно облегало, её слегка расплывшуюся, но всё ещё соблазнительную фигуру. На шее ожерелье из крупного жемчуга, такая же нитка браслета на правой руке, перламутровая брошь в декольте. Никакого золота, в отличие от многочисленных приглашенных особ женского пола, увешанных им как новогодние ёлки с золотым же иконостасом во рту.
Ей богу, не смотря на возраст, я б ей вдул. А ведь они с Лерой примерно одних лет. Но та вечная пацанка, а это женщина — мечта поэта. Светлые локоны, васильковые глаза с пышными ресницами, полные вишнёвые губы, мощный бюст, округлые бедра, длинные ноги, усиленные красивыми лодочками на высоком каблуке — как говорится, всё при ней. Но, нет, конечно, не вдул бы и возраст тут не причем. Слишком она властная, а еще хищная, с бульдожьей хваткой. А хищных женщин я всегда избегал и побаивался.
Вокруг именинницы цветы, цветы, цветы! В вазах, в ведерках, в кувшинах. Гости притащили их целыми охапками.
Я приблизился к хозяйке, со своим букетом. Генка подобострастно выглядывал у меня из-за плеча, типа, присоседился к поздравлению.
— Елена Петровна, вы прекрасны!
Она милостиво улыбнулась.
— Спасибо Феликс.
— Тетечка Леночка, — залебезил Генка, — поздравляем тебя с очередным двадцатипятилетием! Желаем здоровья, счастья и успехов в личной жизни!
— Спасибо ребятки! — растрогалась тетя Лена и мы поцеловали её в обе пухлые щечки, каждый, со своей стороны.
Врученный мной букет и пакет с подарками, мельком глянув, она тут же отдала какой-то девушке, чтоб поставили в воду и сложили в кучу из других подарков, Эверестом громоздившуюся на кровати. Шампанское все же из пакета забрала. Посмотрев этикетку, сказала:
— Ух ты! — и поставила во главе стола, рядом со своим местом. Я понял, что не ошибся с выбором.
Народу было человек тридцать. Молодежи немного, в основном солидные дяди и тети. Тетя Лена усадила нас на свободные места неподалеку от себя.
— Угощайтесь, не стесняйтесь — бутерброды с икрой, заливное, салаты, отбивные, рыбку, коньяк, водка, вино…
Стол ломился от разнообразной жратвы. Список блюд занял бы не одну страницу. Присутствующая на столе экзотика, нехарактерная для скудной советской эпохи, поражала воображение и вызывала гастрономический восторг. Блаженный, блин, остров коммунизма!
Есть верное правило — оказываешься в обществе незнакомых людей, сразу накати грамм сто для преодоления первых минут неловкости. Но как-то сразу хвататься за бутылку было неловко. На выручку пришел хозяин дома, сидевший рядом со мной. Со словами:
— Опоздавшим штрафную! — Иван Андреич набулькал нам с Генкой водки в толстые хрустальные стопки и проследив, чтоб выпили до дна, тут же налил еще.
Закусывать я начал с нежнейшей розовой семги, добавив к ней маринованный огурчик. Жирная сёмужка — идеальная смазка для желудка перед массовым приемом алкоголя. Роль же огурчика была чисто эстетическая.
Выпив и закусив, я первым делом стал искать глазами Альбину и обнаружил её на другом конце стола. Она сидела в компании Ларисы и высокого плечистого парня. Боже, как она была красива. В изумрудного цвета тунике, напоминала экзотический цветок. Мельком глянула в мою сторону и тут же отвела глаза. Её сосед мне совершенно не понравился — красавец с пышными светлыми кудрями, лежащими на широких мускулистых плечах. Лицо мягкое, пухлые губы, большие глаза в пушистых девичьих ресницах, кокетливый наклон головы. Он наклонялся к Альбине, что-то ей заяснял, она сдержано улыбалась. Только эта сдержанность спасала меня от отчаянья.
Дальше последовала серия тостов и спичей от гостей, с восхвалением хозяйки и хозяина хлебосольного дома и пожеланием всех благ, после которых народ выпивал и закусывал.
Затем поднялся сам хозяин и задвинул ответную речь.
Иван Андреич был мужчиной крупным, с выдающимися чертами лица и редеющими седыми волосами. Каждая черточка его внешности говорила: я — начальник! Такой просто не имел морального права класть кирпичи или, например, таскать носилки с раствором на строительстве светлого будущего. Он обязан был руководить этим строительством.
Говорил он долго, витиевато и одновременно косноязычно, благодарил гостей, которые тоже, все как один были начальники, за исключением, конечно, молодежи. Я вскоре утратил нить повествования, заскучал и стал украдкой выпивать, не дожидаясь окончания речи. При этом поглядывал на Альбину, которая по-прежнему была увлечена выразительным красавцем. Что они могут так долго обсуждать? Неужели белокурый Аполлон пытается умыкнуть Синеглазку прямо из-под моего пьяного носа?
Я почувствовал себя обязанным подойти, разъяснить обстановку. Но не пошел, сообразив, что это может закончиться скандалом в приличном обществе. Вместо этого я вспомнил, что у меня есть Кир и тут же дал ему команду приблизить парочку. Он тут же исполнил и теперь я видел их словно в бинокль. И не только видел, но и слышал разговор, словно звуки тоже приблизились. Тут же выяснилось, что Аполлона зовут Боря, что он Лоркин коллега балерон или как у них там, танцор.
Разговор шел про какого-то Бориного товарища или даже друга, что-то вроде: «А он мне сказал.», «А я ему говорю.», в общем, какие-то сложные отношения. Не отвлекаясь от повествования, он поглядывал на Алю, как бы в поисках поддержки. Та послушно качала головой, заметила сочувственно:
— Да ладно. Не может быть.
— Точно тебе говорю! — откликнулся на сопереживание Боря. — Я так расстроился, ты даже представить не можешь. Я к нему всей душой, а он так… В общем, мы расстались, — закончил монолог Боря и взглянул на неё тепло и ласково, ожидая поддержки. С удивлением, я не обнаружил в его взгляде никакого вожделения, словно рядом с ним сидела какая-то серая мышка.
Альбина не отказала ему в поддержке и даже вздохнула с пониманием, но глаза при этом остались равнодушными.
— Хватит ныть Хилькевич, — влезла в разговор Лорка. — Позвонил бы ему, раз так сильно переживаешь.
— После того, что он мне наговорил, я еще ему звонить буду?! — в ажиотации, как и полагается служителям Терпсихоры, вопросил Боря. — Ни за что! Пусть сам первый звонит и прощения просит. Я еще подумаю, разговаривать с ним или нет.
Чего он так убивается, по поводу своего дружка?
— Анализ речевого спектра, — сообщил Кир, — с вероятностью в девяносто девять процентов позволяет предположить гомосексуальность Бориса.
Уф, у меня отлегло от сердца. Судя по всему, для балетного педро, Аля представляет ценность, исключительно в роли жилетки, в которую можно поплакаться. Странно только, что он не боится распространяться о своих наклонностях, за гомосятину в Совдепии можно и на нары присесть. Лично я, в общем-то, против педиков ничего не имею. Нравится им чпокать себе подобных, ну и на здоровье, как говорится, если те не против. Главное, в их присутствии в бане за мылом не наклоняться.
Иван Андреич, наконец, закончил свою речь и притомившиеся его слушать, гости, захлопали, восторженно загудели и немедленно выпили.
За стол вернулся Генка, ходивший позвонить домой — баба Вера с утра себя плохо чувствовала — давление и все такое. Вид у него был отчетливо понурый.
— Блин, еще хуже стало, совсем бабка разболелась… — сообщил он причину своей печали, — домой ехать придется. Скорую наверно вызывать. Черт, Феля, жалко-то как!.. такое оставлять, — он кивнул на богатый стол.
— Ну, что ж делать, Геша, — посочувствовал я его горю. — Ехай. Бабулю надо беречь.
— Ладно, пойду с теть Леной попрощаюсь. Сам доберешься до дому?
— Доберусь, куда я денусь.
Генка ушел охваченный грустью, а я продолжил предаваться гастрономическому разврату.
Прошло еще полчаса и объевшийся народ понемногу стал выбираться из-за стола. Компания распадалась на отдельные очаги. Кто-то отошел покурить, кто-то в туалет. Молодежь танцевала под ритмичную музыку.
На нашем участке стола остались только мы с Иван Андреичем. Он сидел мрачный, облокотившись локтем на стол, подперев толстую щеку ладонью. Отвлекшись от мыслей про Альбину, я заметил, что он смотрит на меня пристальным, слегка остекленевшим взглядом, как будто пытается вспомнить.