— Вы… — Иван Андреич замялся. — Я, извините, вижу вас впервые… вы знакомый Ларисы? Из балетных?
— Нас не представили. Меня зовут Феликс. Я друг Геннадия.
Он все смотрел на меня, очевидно размышляя: что здесь, на элитном мероприятии, делает друг какого-то Геннадия? Я почувствовал себя не ко двору.
Выручила, подошедшая к столу тетя Лена.
— Чего пристал к парню? Это Феликс, школьный друг моего Генки. Они все детство вместе — считай родственник. — она отечески потрепала меня по волосам. Её мощный бюст почти касался моего носа. Хотелось его чмокнуть, но я, по понятным причинам, удержался.
— Ах, Генкин, — взгляд Иван Андреича потеплел, — ну, так бы сразу и сказал! Давай тогда выпьем за знакомство, наливай Генкин друг!
Он, кажется, сразу же по представлению, забыл мое имя. Что ничуть не помешало мне аккуратно разлить водку в наши рюмки. Мы чокнулись. Выпили.
— И чем же ты занимаешься по жизни? — продолжил, от нечего делать, интересоваться Жук. Я поведал ему свою легенду.
— Ученым значит, хочешь стать? Товарищи ученые, доценты с кандидатами… сидите разлагаете молекулы на атомы, забыв, что разлагается картофель на полях… — продемонстрировал он свое знание творчества Высоцкого. — У меня Маринка тоже умная. МГУ закончила, юридический. В аспирантуре сейчас. В отпуск приехала со своим женишком. А он, между прочим, сын замминистра!
Возможно, Иван Андреич хотел добавить, что-то вроде: видишь какие люди здесь гуляют, а ты сидишь босяк-интеллигент, жрешь и пьешь на дармовщину, тварь подзаборная. Но не добавил, сдержался. А потом и вовсе куда-то исчез.
Заскучав, я принялся развлекаться, с помощью Кира подсматривая за гостями и подслушивая их разговоры.
— Лёва, я тебя умоляю — закрыли тему! Успокойся. Лучше выпей и покушай, — советовала эффектная брюнетка семитского типа, своему толстому и лысому супругу с апоплексически красным лицом.
— Послушай, Фира, — не успокаивался безутешный Лёва. — Как я могу быть спокоен, когда под меня копают, уже экскаватором. Кацман, это такая скотина, если его прихватят он заложит всех, чтобы только уберечь собственную шкуру! Меня могут арестовать и посадить. Ты что не понимаешь?
— Лева, прошу не строй из себя торговую целку. Это с твоим-то богатым трудовым стажем! — морщится Фира. — Ты только при мне воруешь десятый год. И двадцать лет воровал до меня. Ты тащил при Сталине и Хрущеве, а сейчас расхищаешь народное добро при Брежневе, чтоб он был здоров. Но перед каждой занюханной проверкой дрожишь, как мокрый цуцик. Мне это уже действует на нервы.
— Тебе действует на нервы? А для кого я стараюсь? Ты жрёшь, не давясь, чёрную и красную икру, пьешь «кьянти», носишь все эти заграничные наряды! Нацепляешь за раз по полкило золота. Зимой ходишь в собольей шубе. Ты собаке бросаешь югославскую ветчину и «брауншвейгскую» колбасу!.. Мне это не действует на нервы? А тебе действует!.. Я, может, каждый раз мысленно умираю от этих проверок, у меня уже нервы ни к чертям!
— Пупсик, не смей попрекать меня тряпками и украшениями, я нашу их ради тебя.
— Ради меня?
— Конечно, у такого начальника должна быть солидная жена. Посмотри на Жука, он спокоен, как бенгальский слон. Кто тебя арестует? Генерал кормится с твоих рук.
— Да он ходячий шлимазл! Случись что, они все отвернутся от меня. А ты… о чем ты кокетничала с этим поцем Хилькевичем? Танцевала, крутила жопой, он что щупал тебя?
— Он интеллигентный, творческий человек, и я уважаю его талант. С ним, в отличие от тебя, есть о чем поговорить. Да хоть бы и щупал, какая тебе разница? Ты уже израсходовался во всех своих мужских местах, это понимает каждый, кто видит твою медную морду.
— Вейзмир! — горестно вздыхает униженный Лева. — Кто мне объяснит, зачем я содержу такую чудовищно бездушную суку и покупаю ей шубу за тридцать тысяч?..
— Вот и вся твоя культура, — равнодушно комментирует Фира. — Каким был мелким лавочником, таким и остался. От тебя пахнет фальшью даже после ванной. Тиран, зануда и домашний склочник, а на людях ты изображаешь заботливого мужа и суёшь цветы, потому что знаешь, кто мой папа и что он для тебя сделал.
— Боже, как я одинок, — стонет Лева. — Эти жестокие, прокурорские слова говорит мне потасканная самка, неспособная родить даже неведому зверушку!..
— Твоих неведомых зверушек и так пол Обнорска бегает…
Мне надоело слушать их препирания, и я переключил свое внимание на двух солидных дядек, ведущих оживленный разговор.
— Фирсова знаешь, директора мехового ателье? — спросил один другого.
— Кто ж его не знает, — отвечал тот, — разве только холостяки.
Они с пониманием рассмеялись.
— Так вот, третьего дня в девять вечера, приходят к нему с обыском…
— Да ты что!
— Погоди, слушай дальше. Все чин по чину. Следователь городской прокуратуры и двое мильтонов в форме. Предъявляют постановление, понятых берут: обыск.
— Подожди, — перебил его второй, — а прокуратура тут причем? Я понимаю если б ОБХСС…
— Вот видишь, ты сразу допер, а этот кретин от страха вообще видать, соображать перестал.
— Так это «разгон» был?
— Ну да, завелись разгонщики в Обноре, добыли где-то документы, форму ментовскую и стали на мелких жуликов наезжать.
— Твою ж мать! И что дальше было?
— Ну вот, значит обыск. Пока те двое в форме ищут, «следователь» уселся хозяина допрашивать. Документы, фотографии ему предъявляет: за вами, мол, велось наблюдение и теперь вы установленный расхититель социалистической собственности. Чистосердечное признание облегчает ответственность. Фирсов покряхтел и сознался, идиот. Собственноручно записал показания и поставил подпись. Изъяли у него крупную сумму денег, драгоценности, вещей ценных два чемодана, составили соответствующие документы на изъятие и велели на следующий день прибыть в горпрокуратуру.
— Явился?
— Явился!
Они оба радостно заржали.
Запел Демис Руссос. Звучал он сказочно. Заливался, как соловей. Рулады мощного тенора звенели и переливались самоцветами.
— Ты чего, лопать сюда пришел?! У нас парней и так мало, и ты еще сидишь, кто будет девчонок танцевать? — подбежавшая к столу Лариса схватила меня за руку и потащила к танцующим. Оказавшись среди них, я пристроился к тылу пестрого хореографического коллектива, возле четырех худеньких симпатичных девчонок, судя по всему, Лоркиных коллег, и отдался, как говорится, ритму. Я танцевал легко и с удовольствием, ощущая благодаря водке и музыке ту одухотворенность, в которой так нуждался мой организм.
По ходу дела наблюдал за другими танцующими. Парней, не считая нас с Генкой было всего двое — балерон Боря Хилькевич (хотя его, наверное, тоже считать не стоило), и еще один. Тот самый сын замминистра, жених Марины, дочери Ивана Андреича от прежней семьи, девушки красивой и весьма выдающихся форм. Он привлекал внимание южным загаром и такой аккуратной стрижкой, словно только вышел из салона. Одет был в приталенную джинсовую рубашку с закатанными рукавами, облегающие ранглеровские тузера клеш и желтые остроносые шузы из «Березки». Он все время держался возле своей фигуристой подруги, которая танцевала босиком, очень плавно и сексуально двигая широкими бедрами и держа руки высоко поднятыми, что помогало ей демонстрировать роскошную грудь. На её майке была изображена рожа Микки-Мауса, распятая между, задорно торчащими в разные стороны соблазнительными округлостями.
Глаза у нее были прикрыты голубыми веками с блестками. Пухлые красные губы беззвучно повторяли припев песни. Жених, широко расставив ноги и полуприсев, двигал задом, словно хотел прямо здесь соединиться с бедрами танцовщицы в любовном акте.
Насмотревшись на её выдающуюся грудь, я нашел глазами Альбину. К моему удивлению, она все еще была в компании Бориса. Они танцевали с краю основной группы. Вернее, танцевал в основном Боря, двигаясь грациозно, как и подобает профессиональному танцовщику. Альбина же шевелилась вяло, глаза у неё были задумчивыми, а общий вид отрешенным.
И тут до меня дошло, этот спектакль предназначен для меня. Она-то ведь не знает, что я в курсе нетрадиционных Бориных наклонностей, поэтому создает видимость, что он её кавалер.
Я вернулся к столу, выпил, поймал её быстрый взгляд и принял решение. Дело не терпело отлагательств. Еще раз выпил и решительно направился к ней. Она глянула затравленно и, кажется, хотела уйти, но не ушла, продолжала вяло шевелить бедрами напротив Бориса, под завывания Руссоса.
— Аля, — сказал я, — можно тебя на пять минут.
Боря понимающе хохотнул и хлопнул её легонько по попе, подталкивая в мою сторону. Она злобно зыркнула на разрушителя легенды и нехотя пошла за мной.
— Ну? — спросила неласково.
— Баранки гну! Здесь баня есть?
Синие глаза смотрели с недоумением. Я сумел её удивить.
— Сауна… а зачем тебе?
— Сойдет и сауна. А пошли туда, потрахаемся?
— Что сделаем?
Ах да, данный глагол еще не в ходу.
— В смысле, совокупимся самоцельно. Думаю, пяти минут хватит.
Синие глаза распахнулись и стали синими прожекторами.
— Ты напился что ли? Идиот! Козел! Пошел на хер!
— Извините, — кротко сказал я, вернулся к столу и налил коньяка.
Кто-то хлопнулся на лавку рядом. Я обернулся, это была Лорка. Заметно пьяненькая, с бокалом шампанского в изящной руке.
— Послала? — спросила она с пониманием. Я кивнул. — Что ты ей такого сказал?
— Да ничего особенного… предложил заняться сексом в сауне.
Лорка выпучила глаза, а потом прыснула.
— Что, прямо так и предложил?
— Нет. Сказал: пойдем перепихнемся.
Лорка закатилась хрустальным смехом. Смеялась минут пять, даже шампанское расплескала. А отсмеявшись, заявила неожиданно зло.
— Так ей и надо, сучке крашеной, другого обращения не заслуживает.
— Почему крашеной? — спросил я, хотя хотел спросить, почему не заслуживает?
— Потому что красится. Так-то, она серая, как мышь.