— Э-э… Племянник.
— А Виктор Мефодьевич, как май, так в поле и до октября, — затараторила девчонка. — А мы с бабой Фросей приглядываем за квартирой. Мы рядом в четвертой живем. А цветов у него нету кроме кактуса, а его и поливать не надо. Поэтому мы ключи и не берем. Но Виктор Мефодьевич предупредил, что может кто-то из родственников появиться. А сегодня смотрим, окно открыто.
— Так это вы звонили? — промямлил я. — Извините, что не открыл, я как раз в ванной был… с дороги, сами понимаете… помыться надо, то се.
— Да ничего! — девчонка радостно закивала, отчего ее русые косички смешно запрыгали, и мне пришло в голову, что неплохо было бы познакомиться с ней поближе, чтоб разъяснить, так сказать, диспозицию.
— Какая симпатичная у меня соседка, — дружелюбно улыбаясь, начал воплощать свою идею. — Зашли бы ко мне по-соседски в гости, а то, что мы через всю улицу кричим? Заодно и познакомимся.
— А и зайду, — не стала кочевряжиться девушка, — сейчас только до булочной сбегаю. Тут рядом, минут десять.
Через десять минут она, конечно, не появилась. Не появилась и через двадцать. Томясь от безделья, я слонялся из комнаты в кухню и обратно. Слушал радио и размышлял, кто такой может быть этот загадочный «дядюшка» с поповским отчеством. Несколько раз пробовал дверь — заперта.
Через полчаса, наконец, раздался звонок.
Увидев девушку, я сразу понял причину задержки. Русые косички были расплетены, а длинные волосы тщательно расчесаны. Застиранный сарафанчик сменился на клетчатую юбку выше колен, и белую блузку с голубыми листочками. На ногах белые же туфельки-лодочки на низком каблуке, а губы тронуты помадой.
За секунду я обозрел ее всю, от крепких ножек до распирающих блузку полушарий и остановился на лице. Странно, почему раньше мне всегда нравились тощие девки. Это же просто девочка-персик — нежная кожа, щечки яблочки, губки бантики, глазки цвета сливы.
А я стою тут перед ней, в затрапезном прикиде, босяк босяком. Впрочем, судя по отсутствию брезгливости во взгляде, это ее ничуть не смущает. Во времена моей юности люди были куда проще, носили что придется — страна только выбралась из нищеты. А к стилягам — тогдашним хипстерам, наоборот, относились с подозрением.
— А как красавицу зовут? — я решил, что немного лести не повредит.
— Евгения, — от смущения девчонка стала важной.
— А меня Феликс.
— Как Дзержинского?
— Типа того. Да вы заходите Женечка. Правда я убраться не успел. Я бы вас чаем напоил, но у дяди Вити даже чайника нет.
— А пойдемте к нам? — предложила Женя. — У нас все есть, и чайник, и варенье, и мед нам деда Коля с пасеки возит.
Отказываться было глупо, да и жрать хотелось.
— А бабушка что скажет? — на всякий случай уточнил я, — не попрет?
— Да что вы! — всплеснула руками девушка, — Баба Фрося мировой человек! Ей только дай кого-нибудь накормить. К тому же, ее и дома нет, она на базаре медом торгует.
Контакт налаживался.
Глава 3
Четвертая квартира отличалась от третьей лишь наличием еще одной комнаты. В зале висел непременный ковер с оленями, под ним раздвижная тахта, покрытая плюшевым пледом. Вдоль противоположной стены выстроились в ряд старинное трюмо, сервант с посудой, и шифоньер. Посреди комнаты царил массивный овальный стол, украшенный вазой с букетом полевых цветов. Горшки с цветами стояли и на подоконнике, а через распахнутую балконную дверь виднелась кадка с чем-то древовидным. И, наконец, всю третью стену занимал самодельного вида стеллаж, заставленный книгами. На меня глядели тусклые корешки всевозможных собраний сочинений. Тут были Конан Дойл и Джек Лондон, и отечественные Лесков с Куприным и прочими Толстыми.
— Сейчас чай будем пить, — сообщила Женя и упорхнула на кухню.
Я подошел к трюмо. Зеркало было высоченное, украшенное сверху резным венцом. Под деревянную раму всунуты многочисленные поздравительные открытки и фотографии с патриархального вида дедами и старухами, детишками в смешных костюмчиках, серьезными молодцами и строгими молодухами. Меня привлекло одно фото, с изображением круглолицего прищуренного паренька в фуражке и парадном мундире с погонами танкиста. Но не это главное, а то, что внизу каллиграфическим почерком было приписано: «Чита, 1972 г.»
— Жень, — позвал я, — а кто этот военный?
— Где? — подпоясанная передником девушка раскраснелась от хлопот. — А это братишка мой старший, Андрюшка. Он сейчас в армии, в Забайкалье служит в танковых войсках. Год отслужил, еще год остался. Скучаю по нему, прям не могу.
— Ну-да, ну-да! — посочувствовал я. — Но ничего, не плачь девчонка, пройдут дожди! А фотка-то старая?
— Новая совсем! Неделю назад прислал. Написал, что в мае фотографировался.
Ну, вот все и прояснилось. На всякий случай уточнил.
— Слушай, я что-то забегался, дням счет потерял. Сегодня, какое число? Четвертое?
— Да что ты, шестое уже! — она счастливо рассмеялась. — Первая неделя каникул!
Стол Женька накрыла царский: душистое земляничное варенье, малиновое, яблочное. Мед свежайший, еще пахнущий ульем.
Мы пили ароматный чай, ели варенье и, как подобает солидным людям, степенно беседовали.
Незаметно перешли на «ты».
Я сообщил Евгении, что являюсь студентом НГУ, перешел на последний пятый курс и на каникулах решил посетить малую родину.
— А ты, кем будешь, когда закончишь? Как Виктор Мефодьевич, геологом?
(Вот и стало понятно, чем занимается «дядюшка»).
— Нет, я на факультете естественных наук учусь. Химик.
Из дальнейшей беседы выяснилось, что дядя Витя здесь очень редко бывает. Говорят, у него, здесь Женька перешла на шепот, в другом городе есть любовница и он там в основном проживает. Вот и стоит квартира почти всегда пустая.
Их кухонька была такая же крошечная, как и моя. Мы сидели на расстоянии вытянутой руки, и я не мог удержать невольных взглядов то в вырез ее блузки, то на круглые коленки.
Она честно старалась не замечать моих взглядов и безостановочно щебетала.
Эту трехкомнатную квартиру дали деду Илье, ветерану войны и труда.
— Он всю войну, с первого до последнего дня прошел, — с гордостью говорила Женька. — полный кавалер Ордена Славы, а таких меньше, чем героев Советского Союза!
Вот только, едва успели дать квартиру, как дед возьми да помри от инсульта. С тех пор так и живут они тут вчетвером. Баба Фрося, Нина (Женькина мать), брат Андрюха и сама Евгения.
— А мамочка у нас где? — невзначай поинтересовался я.
— На юге. Ей путевку от профкома дали в Геленджик. Она у нас передовик производства, начальник цеха на швейной фабрике!
— А тебя что ж с собой не взяла?
— Ну… надо же ей от нас отдохнуть, — при этом Женька сделала забавную рожицу, явно кому-то подражая.
— А отец где же?
— Да они с мамой развелись, еще, когда мне четыре года было.
— И что?
— И ничего, — развела она руками, — алименты платит и не показывается. Один раз пришел, когда мне шестнадцать исполнилось… почему-то к школе. Я его даже не узнала сначала. Поздравил. Сунул коробку конфет и плюшевого мишку. Вот зачем, спрашивается, взрослой девушке дурацкая игрушка? Лучше бы духи или там, помаду подарил. Как жизнь, спрашивает? Нормально, отвечаю. Ну, постояли десять минут, как дураки, о чем говорить не знаем. Ушел, а я мишку этого в кусты закинула.
— Ну, это ты зря.
— Может и зря, — не стала спорить она.
— А конфеты не выкинула?
Девушка усмехнулась.
— Нашел дуру! Слопали с подружками.
— А ты Жень в какой школе учишься?
— В третьей.
— Я тоже в ней учился, до восьмого класса.
— А потом?
— А потом мы переехали в Новосиб. Там как раз Академгородок строился, отцу квартиру обещали. Здесь-то мы в коммуналке жили и ничего не светило.
Мы посидели, помолчали. Вроде все темы обсуждены, чай булькает в животе и слопана целая розетка варенья, пора и честь знать — в смысле, валить. Хотя нет, есть еще одно дельце.
— Дали квартиру-то? — прервала девушка затянувшееся молчание.
— Дали, — кивнул я. — Трехкомнатную полногабаритную, на Морском проспекте.
— У вас что, море там есть? — округлила она глаза.
— Да не, какое в Сибири море — это местные так водохранилище называют — Обское море. А ты Евгения, комсомолка, поди? — зачем я это спросил?
— Конечно, — удивленно хлопнула она глазами. — А ты нет, что ли?
— А какой класс закончила?
— Девятый, — на ее хорошеньком личике читалось сожаление, что не десятый. Хотела казаться взрослей, хотела мне понравиться.
Как не цинично, но этим надо воспользоваться.
— Хочешь еще меду налью? — предложила хозяйка.
— Да, нет спасибо, что я Винни-пух что ли. Слушай, тут беда такая приключилась… — стал я вдохновенно врать. — Понимаешь, сел в сквере на скамейку… а она свежеокрашенная оказалась… кто-то видать бумажку с предупреждением сорвал, я не заметил… в общем, и рубашка и брюки… все испорчено. Надо на вокзал съездить, там у меня вещички в камере хранения. Вот, у дяди нашел какую-то рвань… но не ехать же в этом — засмеют.
Неся эту пургу, я внимательно наблюдал за реакцией девушки. Согласен, крашеная скамейка — тупая отмазка, типа, как в «Джентльменах удачи» — в цистерне, где мы ехали случайно оказался цемент, и наша одежда пришла в негодность.
Но в данном случае реакция превзошла все ожидания — Женька просто олицетворяла собой желание помочь ближнему.
— Что же делать? — с тревогой спросила она непонятно у кого.
— Так я и говорю… нет ли у тебя какой-нибудь одежонки… напрокат? Я только сгоняю и сразу верну в целости и сохранности! Еще и подарочек с меня.
— Точно! — хлопнула она себя по лбу ладошкой. — Чего я думаю, балда! Андрюшка же одного с тобой роста! И размерами вы, как будто схожи… сейчас что-нибудь принесу.
Она вылетела из кухни.
Вернулась минут через пять, и озабоченно сдув челку со лба, сунула мне тоненькую стопку.