— Чем тебя угостить, Костя? — прищурился законник.
— Ты хозяин, — ответил тот.
— Тогда, — притворно задумчиво сказал Чибис, — принеси моему гостю сто пятьдесят водочки с прицепом и селедочки пожирнее. И пошустрее давай.
Могила сел за стол, закурил, а проворный халдей мигом поставил перед ним запотевший графинчик с водкой, кружку пива и порезанную селедку на тарелке.
— Фарту тебе, Чибис, — и вылил содержимое прямо в глотку.
Подождал, пока приживется, отпил пива и закусил селедочным хвостом.
Чибис, прищурившись, наблюдал за своим гостем. Ритуал был соблюден, пора поговорить о делах скорбных.
— Чем порадуешь Костик, получили с фраерка?
Могила важно кивнул.
— Макнули.
— Точно наглухо?
— Точняк! Четыре раза заточкой в бочину, больше не встанет.
— Меня не колышет, сколько раз вы его тыкали. Пульс проверял?
— Да там мандавошка эта, Манька Форточница, которая на подхвате была… окуляры те, что ты снять велел, у нее прямо в руках загорелись. Полыхнули, чисто паяльная лампа. Я не понял, чо это было? В общем, обожгло ее сильно, она и забазлала на весь околоток, мы с Котом её в охапку и подорвались оттуда. А насчет фраера… да в натуре, Чибис, после такого не живут. Кот забойщиком работал, свиней резал только так, с одного замаха. А свинью-то мочкануть потрудней чем человечка.
— Смотри, Костик. Серьезным людям этот фраерок дорогу перебежал, с самой Первопрестольной малява на него была. Если что не так… Ладно, держи лавэ. Заслужил, — он двинул по столу завернутую в газету пачку денег. — Косарь я тебе давал, тут еще девять. С такими грошами сможете залечь с Котом на годик. Лаве в саквояж и на юга. Пройдет время про вас все и забудут. Правильные люди говорят, за пацанчика этого, никто особо землю рыть не станет. Лишний он тут, никчёмный. Покопают месяцок и спишут на висяк.
Прошла бездна времени, а я еще был жив. Где-то далеко, горел неярко огонек, и я понял, что должен добраться до этого огонька. Мне обязательно надо было до него доползти…
Чувствовал, как жизнь уходит из моего тела, и проваливался в темноту.
Сознание ненадолго возвращалось, я снова полз, и жгучая боль была единственным ощущением, что соединяло меня с настоящим.
Я, то окунался в небытие, то ненадолго выныривал из звенящей темноты. Не думал и не мог думать. Весь был захвачен ощущением ухода из жизни.
Я повернулся на спину, стараясь придушить, прижать к земле, раздавить свою боль. И мне стало легче. Открыл глаза и увидел над собой большие яркие звезды. Их было очень много, и меня удивило, что они совсем не мерцают, а застыли светло и неподвижно, как на фотографии.
— Феликс! Феликс!
Я с трудом открыл глаза и опознал в человеке, склонившемся надо мной, Женьку. Она металась вокруг меня, рыдала, пыталась куда-то тащить, но я был слишком тяжел для нее. Потом, что-то решив, она унеслась прочь. Простучали по асфальту каблуки, я закрыл глаза, а когда снова их открыл, обнаружил рядом с собой, буквально голова к голове, рыжего кота. Он потянулся ко мне мордочкой и потерся, своей мохнатой щекой, о мою. Было приятно и щекотно, а боль исчезла.
В следующий раз придя в себя я услышал стрекотание мотора мотоцикла. Возбужденно переговаривались два голоса, мужской и девичий. Потом меня подхватили с двух сторон, подняли с земли и потащили.
Глава 19
Майор Леонов из Обнорска позвонил в два часа по полудню, как и договаривались. Харин поднял трубку.
— Слушаю тебя, Петя.
— Александр Иванович, — голос Леонова был крайне взволнован. — Не нашли супостата. Весь тот район обшарили, ни тела, ни заявления. По отчетам ментов — крови много, а самого нет.
Твою ж мать!.. — Харину хотелось разбить трубку о телефон. Ничего поручить нельзя! Как теперь звонить самому? Ох, как не хотелось Харину этого делать, но куда денешься. И он позвонил и униженно попросил о встрече.
Встречу назначили на шестнадцать часов, на даче в Барвихе. «Волгу» Харин оставил дома, поехал один, без шофера, на скромном «Москвиче 407».
Дача самого была обнесена казённым зеленым забором, с проводом сигнализации поверху. Харин подъехал к воротам. Из КПП вышел прапорщик-гэбист.
— Документы.
Харин протянул удостоверение, в котором значилось, что он — консультант министра.
— Ждите, — буркнул прапор, забрал документ и скрылся в будке.
Через несколько минут он появился, отдал удостоверение и сказал:
— Машину поставьте на стоянку. Вас ожидают.
То, что ему не дали въехать на территорию — плохой знак. Шеф выражал свое недовольство. Ну что ж, будем держаться соответственно моменту — покаянно. В ту же секунду исчез Александр Иванович, барственно-номенклатурный деятель, завсегдатай дорогих московских ресторанов. Через проходную вошел Саша Харин — человек мелкий, незначительный, которого и не видно-то на фоне этого государственного благолепия.
У входа на территорию, в самом начале посыпанной красным гравием дорожки, Харина ждал референт, высокий человек с надменным лицом. Он не протянул руки, не здороваясь, процедил словно оказывал Харину величайшую милость:
— Следуйте за мной.
По тропинке, якобы заросшей, а на самом деле искусно выполненной художником-садоводом, они двинулись к беседке, построенной в стиле старых дворянских интерьеров. Тропинка эта, березовая аллея, беседка создавали иллюзию декорации к чеховскому спектаклю.
Сам сидел в беседке в кресле-качалке. Одет он был по-простому в светлую рубашку и брюки из легкой ткани, на ногах сандалии. Пил холодный «Боржом», в пепельнице дымилась сигара.
— Иди, Сережа, — сказал он референту.
Когда тот ушел, Сам выдержал паузу и предложил Харину сесть.
— С чем прибежал, Саша? Чем порадуешь?
— Дело в том… — начал Харин, но шеф перебил его.
— В том дело, — усмехнулся он, — что ты не смог сделать, то, что я тебе поручил. Так?
Харин молчал, судорожно размышляя: как и от кого шеф успел узнать о фиаско.
— Молчишь. Сказать нечего?
— Тело не нашли. Верно. Но крови было много. Может все-таки, он того…
— Много крови — это все слова, — опять перебил его шеф, — нет тела, значит нет стопроцентной уверенности. Поэтому слушай дальше и запоминай. Этот человечек, вернее силы, что стоят за ним, представляют серьезную проблему. Если они выйдут на тебя, за твою жизнь я не дам и дохлой мухи, помнишь, как говорил сверчок в Золотом ключике.
— Да что же это за силы такие, зломогучие? — посмел поинтересоваться Харин.
— Об этом тебе знать не надо. Тебе же лучше будет. Многие знания — многие печали. Раз дело не сделано, надо рубить концы. Устрани своего посредника.
— Шеф, это проблема, — забеспокоился Харин, — Сеня-Туз авторитетный вор… как потом делать дела?
— Ты дурак? Если ниточка потянется, следующим будешь ты, Саша, тогда вообще никаких дел не будет.
— Ладно, понял, сделаем. А тех в Обнорске, что?
— За Обнорск не беспокойся, там и без тебя зачистят.
С того страшного вечера, когда меня пытались убить, а потом я очнулся в своей комнате в настоящем, лежащим на полу, целым и абсолютно здоровым, прошло семь суток.
Портал не открывался уже семь дней подряд. Все семь вечеров не зажигалась полоска под дверью в маленькую комнату, и сама дверь не поддавалась на мои попытки ее открыть.
За эти дни я пережил целую гамму чувств или если хотите — градиент, от черного до белого. От, «ноги моей больше там не будет», до, «когда же откроется этот чертов портал и откроется ли вообще?»
Никто не давал мне ответ на этот вопрос. Жорж не появлялся и даже кота я больше не видел.
Неужели я так обосрался, что от моих услуг решили отказаться?
Причем, видимо в процессе починки, меня довольно здорово омолодили. Появилось огромное количество энергии, которое я не знал куда девать. Решил заняться спортом, купил спортивный костюм с кроссовками и начал бегать трусцой. На удивление, хорошо пошло. Я часами трусил по парку и стадиону и думал, думал, думал. Кто и за что меня пытались убить? Не попугать, а именно убить, жестоко и беспощадно. Как я спасся? Ведь раны были, очевидно смертельны, даже каждая по отдельности, а их было четыре. Они даже сейчас отзывались у меня фантомными болями хотя на боку не осталось никаких следов, даже намеков на шрамы.
Когда на шестой день моего вынужденного простоя заявилась Лера, чтоб узнать, как идет моя работа с её материалами, я выплеснул на неё (и в нее) все накопившиеся эмоции и чувства, а заодно и соответствующие жидкости организма. Проще говоря, залюбил её так, что ушла она от меня, по её словам, враскоряку, обозвав взбесившимся параманьяком.
К стыду своему, надо признать, что с её материалами — диссером и выписками из уголовных дел, я работал спустя рукава. Ознакомился бегло, отметив, что есть что-то интересное и перспективное, но самое главное, я не знал — пригодится ли мне это вообще.
На восьмой день позвонил Жорж.
Когда мы встретились он был необычно оживлен и радостен, долго тряс мне руку, будто встретил старого друга после долгой разлуки и, ничего не объясняя, сразу потащил в ближайшее кафе со странным названием для наших сухопутных мест «Морской волк».
— Заказывай, что хочешь, угощаю! — он по-барски махнул рукой, когда мы устроились за столиком, одни во всем зале, видать в наших краях моряков маловато.
— Что празднуем? — я не разделял его радостного настроения. — И откуда у тебя деньги?
— Отвальную! Аванс дали, — непонятно объяснил Жора. — Девушка, — обратился к официантке, — какой у вас самый дорогой коньяк?
— Кизлярский пять звезд, — равнодушно отвечала та, — в меню же написано.
Жорж глянул в меню.
— Действительно. Ха… самый дорогой — Кизлярский пять звезд, а самый дешевый, он же последний — Кизлярский три звезды. Невиданное разнообразие! Ладно, дайте нам пять звезд… Феликс, ты коньяк будешь? Не будешь? Тогда два по сто.