Корректировка — страница 7 из 53

— Во, бля, — сказал мне Генка, — глянь, плывет как важно, словно не швейцар, а целый адмирал.

— Что молодые люди, читать не умеем? — поинтересовался швейцар, глядя на Генку, как на дохлую мышь.

— Да мы бать, не по этому поводу. Яша работает сегодня?

И будучи удостоен снисходительного кивка, добавил:

— Можно его позвать? Дело важное!

Швейцар на несколько секунд замер в неподвижности, словно размышляя, не послать ли нас подальше, но не послал и молча удалился.

— Что за Яша? — поинтересовался я.

— Деловой, — объяснил Генка. — Вождь халдейский. Типа, метрдотель. Он тут в гостинице всей фарцой заправляет.

— А ты его откуда знаешь?

— Да… — Генка неопределенно махнул рукой, — так, дальний родственник.

Спустя минут десять ожидания, в вестибюль спустился хлыщеватый мужчина неопределенного возраста, с холеным порочным лицом. Он был одет в форменный костюм и выглядел еще величественней швейцара. Во взгляде его круглых глаз застыло презрение к окружающим. Хотя, наверное, на дорогих гостей он смотрел иначе, а презрение относилось только к нам, поскольку одеты мы были так себе и выглядели несерьезно.

— Здорово, Яша! — радостно заорал Генка.

— Здоровей видали, — метрдотелю было досадно от такой фамильярности. — Чо надо, дуся?

— Тут дело такое… товарищу деньги понадобились. Часы не возьмешь? Покаж, Феля.

Я отогнул рукав и продемонстрировал запястье, на котором хрусталем и золотом солидно мерцало изделие китайского ширпотреба. Что-то мелькнуло в бесцветных халдейских глазах. Какое-то подобие интереса.

— Японские, «Ориент», с самоподзаводом, хрустальное стекло, противоударные, водонепроницаемые, — вдохновенно перечислял я действительные и мнимые достоинства своего аппарата, — корпус и браслет с износостойким покрытием.

— Фирма́! — с достоинством подтвердил Генка.

Яша небрежно протянул холеную ладонь, и я аккуратно вложил в нее часы.

Он несколько минут крутил их так и этак, разглядывая со всех сторон, потом поделился сомнениями:

— Ворованные, небось, бочата…

— Да ты что?.. — взвился Генка.

А я не стал обижаться, понимая, что это маркетинговый ход — клиент заинтересовался и начал сбивать цену.

— Дядя, моряк дальнего плаванья, по заказу привез, — сообщил я только что выдуманную версию. — Брал за триста, отдаю за двести.

Яша лениво покрутил браслет на пальце.

— Двести… — саркастически хмыкнул. — Стольник могу дать… чо бебики вылупил? Красная цена в базарный день!

— Не-е, — Генка замотал кудлатой головой, — За такой механизм, стольник? Это грабеж, пошли Фелька отсюда. Завтра тете Лене сдадим за нормальные деньги. Давай сюда котлы.

— Не кипешуй, — отмахнулся от него Яша. — Ладно, сто пятьдесят, и это, пацаны, последнее предложение, больше вам в Обноре никто за них не даст.

Я с трудом скрыл радость и солидно кивнул головой.

— Согласен. А это… Яша… можно, мы у вас тут посидим?

Халдейский вождь глянул на вывеску, предупреждающую об отсутствии мест, потом с сомнением на нас. И снисходительно хмыкнув, сказал:

— Тогда сто сорок.

Генка опять начал выпучивать глаза, но я остановил друга.

— Ладно, согласен. Пошли.

Мы следовали за Яшей через вестибюль, а Генка возмущенно шипел мне в ухо:

— Хрена ли ты согласился? Этот козел за три сотни их загонит, я тебе отвечаю! И чо в этом шалмане переплачивать, давай лучше пойдем в гастроном и в два раза дешевле все купим…

Я молча усмехался, не объяснять же другу, что проданный набор китайских шестеренок я взял за три тысячи, что по здешнему курсу будет меньше десяти рублей.

Насколько я помню, «Лесная сказка» считалась самым шикарным кабаком в Обнорске. Был он небольшим, и попасть сюда особенно в выходные, обычному человеку удавалось не часто — вечно «закрыт на спецобслуживание» да «мест нет». Вот и сейчас на всех столиках таблички «стол заказан», а народу от силы треть зала.

Яша указал нам на столик в самом дальнем углу и величественно удалился. На столике, покрытом кремовой скатертью, стояли солонка с крупной солью, да стакан с салфетками, нарезанными так экономно, словно здесь столовались лилипуты.

Я огляделся. Ничего так, миленько, уютненько. Напротив нас была зеркальная стена, визуально расширяющая небольшой зал ресторана. Остальные стены были облицованы темным деревом, с блестками золотистой смолы. С красочными панно в центральной части, на которых доморощенные умельцы как могли, изобразили копии всесоюзно-известных художественных произведений. На одной стене была намазана картина «Утро в сосновом лесу» где резвящиеся медведи напоминали бесхвостых котов-переростков. С другой придурковато таращились Васнецовские богатыри, а похожий на прапорщика Илья Муромец держал ладонь почему-то не над глазами, а у виска, словно отдавал честь посетителям ресторана. Васнецовская Аленушка с третьей стены навела меня на мысль, что неведомому живописцу позировал, опередивший свое время трансгендер. С потолка свисали массивные деревянные люстры, стилизованные под коряги с лампочками в виде свечей. Впечатление посконной старины усиливали стрельчатые узкие окошки с наличниками. По вечерам здесь выступал, аутентичный обстановке, вокально — инструментальный ансамбль «Русь».

Приблизилась официантка. Молоденькая, хорошенькая, еще не успевшая нацепить рабочую маску стервозности. Подала меню в фирменной обложке и молча удалилась. У нее было много дел, а будет еще больше — вечер только начинался. Я проводил взглядом ее ладную фигурку, скользящую между столиков, и почувствовал приятное возбуждение. В голову закралась шальная мыслишка: а не подснять ли кого-нибудь на вечерок? Впрочем, — урезонил я себя, — сердечными делами займемся позже, а сперва как следует выпьем и закусим. Душа просит праздника, я так долго его ждал!

Открыл меню.

«Обнорский городской трест ресторанов».

Ишь ты, сколько в том Обнорске ресторанов, а поди ж ты — трест!

Глава 5

«Меню порционных блюд на 6 июня 1972 г.»

Прейскурант не поражал особым изобилием, зато удивил ценами: из блюд почти ничего не стоило дороже двух рублей, лишь «севрюга по-московски» да икра из той же севрюги гордо стояли особняком с ценами в три шестьдесят и три тридцать.

Генка по-босяцки желал портвейна, но я вразумил друга: сегодня наш выбор — коньяк. По крайней мере для начала. А к коньяку… ух и развернусь же я сейчас! Шаркну, наконец, по душе!

Вернулась официантка, вынула из передника блокнот и приготовила карандаш. Безошибочно угадав, кто здесь заказывает музыку, вопросительно уперлась в меня своими карими вишнями.

— Тэ-экс… — ответил я взглядом на взгляд, — коньячку нам…

— Коньяк отпускается только бутылкой.

— А нам меньше и не надо! Какой у вас самый дорогой?

Самым дорогим оказался Реми Мартин за двадцать рублей.

Нет уж, Реми этого я напился в девяностые, когда был миллионером. Мне чего-нибудь аутентичного, советского. Вот «Апшерон» пять звездочек за одиннадцать тридцать подойдет!

По мере того, как я делал заказ, выщипанные бровки официантки ползли вверх, ибо это выглядело как простое перечисление пунктов меню.

— Издеваетесь? — наконец, не выдержала она, — столько и взвод солдат не съест!

— Девушка, а как вас зовут? — внезапно переменил я тему.

— А какое это имеет отношение?.. Ну, Светлана.

— Светлана! — с восхищением покатал я на языке это светлое имя. — Знаете что, Светочка, на вашем месте я бы снял этот кружевной передничек, купил билет в Москву на первый же рейс и мчался бы на Мосфильм сниматься в главной роли, потому что вы девушка редкой красоты!

Моя грубая лесть произвела впечатление. Все-таки в нашей провинции люди простые им, что не наплети — слушают, развесив уши. Эти самые ушки у девушки слегка покраснели, она разулыбалась, взгляд потеплел.

— Скажете тоже…

— Может Светик, вы нам сами что-нибудь подберете, на свой вкус, а? В выборе не стесняйтесь, потому что деньги жгут мне ляжку.

Она не стала спорить, очевидно усекла, что пахнет хорошими чаевыми.

Кто-то скажет: вот, мол, идиот — на последние деньги кутить собрался… Возможно, я идиот, возможно. Но я так понимаю — деньги не последние и все только начинается. О причинах такой уверенности сейчас рассуждать не хочется, а хочется кутить!

Не подумайте, на самом деле я не гурман и не делаю из еды культа. Мне обычно все равно что жрать, главное, чтобы обстановка была душевная. А она была таковой. В зале играла тихая музыка, царила приятная прохлада и легкий полумрак, рядом сидел старый друг, и нам было что вспомнить.

Посетителей потихоньку прибавлялось. Швейцар то и дело распахивал дверь перед дядями с волосами и без волос, под ручку с празднично украшенными тетями. Самых солидных встречал Яша, выскальзывая из-за своего администраторского столика и провожая до места.

Генка от приятных предвкушений был возбужденно-говорлив и беспрерывно что-то рассказывал про наших бывших одноклассников. Я доброжелательно пропускал его болтовню мимо ушей, потому что давно забыл их, случайных спутников моего детства. И тут что-то пробилось сквозь расслабленную негу.

— Повесился? Кто повесился? Какая сорока?

— Да не сорока, а Сорока! Витька Сорокин.

— Ах, Сорокин…

Вспомнил я этого Витьку, лопоухого и круглолицего пацаненка, который зачем-то все время хотел стать мои другом, но я не ценил его порывов, и обидевшийся Витька начинал устраивать мне всякие пакости. Кончалось это дракой и периодом взаимного равнодушия, после чего все начиналось сначала.

— Год назад, — рассказывал Генка, — причем, отслужил срочную, вернулся, что-то там со своей девкой не поделил, пошел в туалет и вздернулся на бачке!

— Придурок, — резюмировал я.

— Придурок, — согласился Генка.

И тут Света принесла «Апшерон» с холодными закусками. Мы тут же разлили.

— За встречу!

Немедленно выпили и набили рты салатами.