Что до скуки в дороге, то человеку наблюдательному, едущему в первый раз в Сибирь, нечего ее бояться, — на пути представится много интересного.
Словом, я держусь того мнения, что первое препятствие — дорога — только мнимое: этот большой путь разбивается на несколько отдельных переездов, которые, каждый в отдельности, нисколько не утомительны. А жизнь, я полагаю, при известных обстоятельствах, не должна быть скучна в Сибири.
Впрочем, об этом откладываю до следующего письма.
Современная летопись. — 1862. — № 44. — С. 27–28.
Из Восточной Сибири
[I]
Иркутск, 30 сентября 1862 г.
В прошлом письме я обещался поговорить об Иркутске и его жизни; приступаю к исполнению своего обещания.
Иркутск довольно большой город, в котором считается в настоящее время до 28 тыс. жителей, город красивой наружности, с несколькими каменными и другими хорошенькими деревянными домиками[6], со множеством лавок (и несколькими фотографиями), расположенный на берегу Ангары, на большой равнине, обставленной горами. Впрочем, во всем этом нет еще ничего особенно оригинального. Но стоит пробыть в Иркутске два-три дня, чтобы убедиться, что этот город нимало не похож на любой из великорусских губернских городов. А подумав немного, легко убедиться, что иначе и быть не может.
Иркутск — столица самостоятельной части Восточной Сибири, которая в высшей степени своеобразна; своеобразность страны должна была, конечно, означиться и на столице. При растянутости страны, при недостатке хороших людей на мелких местах требуется частая поверка действий чиновников при помощи доверенных людей, посылаемых от высшего начальства. Вот уже причина скопления в Иркутске множества молодых, деятельных людей. Постоянная бродячая их жизнь придает обществу особый колорит; в городе вечный прилив и отлив: стоит выехать из него на два года, чтобы, вернувшись, встретить наполовину новых лиц: тот уехал за Байкал, тот на Амур, а того взяла тоска по своим, уехал в Россию, и всё это заменилось новыми приезжими, которых, особенно в последнее время, стало прибывать очень много.
Далее, Иркутск лежит на перепутье к новой стране, где несколько лет тому назад загорелась сильная деятельность; это сообщило сильный толчок иркутскому обществу, заставило его больше думать, говорить, горячее спорить.
Большое влияние оказали еще на Восточную Сибирь политические ссыльные, в числе которых было довольно много умных людей и из которых иные, имея право возвратиться, остались жить в Сибири. Наконец, и сама отдаленность послужила Иркутску на пользу: отдаленность от патентованных центров тем уже полезна, что дает более простора самобытности. А главное, лишая возможности каждого выписывать себе все нужные вещи из Москвы, как это обыкновенно делается в других менее отдаленных городах, эта отдаленность развила торговлю, которая должна снабжать жителей всем нужным на месте, и действительно, в Иркутске, хотя и за дорогую цену[7], можно достать почти всё, даже всякие мелочные галантерейные вещи.
Вот целый ряд обстоятельств, которые должны были сообщить Иркутску особенный характер.
Чем же он выразился?..
Прежде всего, оживленностью, положительно несвойственною русским губернским городам: оживленностью на улицах, в гостиных, вообще в разговорах. Но мне могут заметить, что это еще не есть особенно оригинальное качество; называл же я сам, например, Казань оживленною. Совершенная правда; но внутри России оживленность является исключительно следствием развитой промышленности или торговли, а потому замечается только в низших классах. Иркутск же не особенно торговый город, и его оживленность есть принадлежность образованного класса.
Далее, во всяком городе[8] вы встретите кружки, но кружки только по состоянию и по общественному положению; в Иркутске, напротив, есть признаки кружков по мнениям. Впрочем, я спешу сделать оговорку, чтобы кто-нибудь, любя воображать себе все в розовом свете, не поспешил сделать заключения, что Иркутск какой-то особенный оазис, где и на положение в обществе, и на состояние совсем не смотрят — подавай только свои убеждения. Я хочу сказать, что в Иркутске смотрят на это менее, чем обыкновенно в России. Мне кажется, он столица, где лица высшего круга менее обыкновенного заражены свойственною им замкнутостью и что хотя и туда пробирается петербургский элемент, который не прочь образовать свой кружок, но столкновение с действительной жизнью, разъезды по голым степям имеют удивительно отрезвляющее влияние.
Те же причины, которые породили благоприятные последствия, дали начало и темным сторонам сибирской жизни. Приезжего, следовательно, остановившегося в гостинице (надобно сказать, что в гостиницах здесь крайний недостаток, их всего две и обе плохи), прежде всего поражает класс загулявшего военного люда, который, к сожалению, довольно многочислен. Разговорившись подчас с такими господами, ежедневно приходившими в гостиницу с утра уже выпивши и тут доканчивавшими задачу своего дня, и доискиваясь причин, заставлявших их пить, я не раз становился в тупик, встречая людей неглупых, говоривших красно и, по-видимому, с убеждением. Но потом всегда оказывалось, что в деле эти люди никуда не годились, ни к какой деятельности не были способны, хотя предметы для деятельности были под рукой; и вот, попав в эту маленькую столицу, эти люди начинали пить и под конец обращались в героев гостиниц, бильярда, карт и водки. В другом месте, быть может, они безвредно коптили бы небо, а тут безлюдье и одиночество заставляют их выкидывать разные штуки. В Сибирь часто едут искать счастья неудавшиеся люди.
Чтобы расстаться с этой темною стороной, я лучше перейду к «умственной жизни» Иркутска.
Здесь получается множество журналов и газет; почти в каждом доме вы найдете что-нибудь. Но, кроме того, существуют еще две библиотеки; казенная, императорская, как ее называют, и частная, просто публичная. Эти две библиотеки представляют довольно интересное явление, а потому я поговорю о них подробнее.
Прихожу в казенную; на столах навалена целая масса новых журналов, до пятидесяти, самых разнообразных: русских, французских, польских, политических, коннозаводских, инженерных и всевозможных специальных; выбор журналов вообще хорош. Однако в комнате никого нет. Я начинаю, конечно, расспрашивать, всегда ли бывает так. «Всегда; в день четыре, пять человек перебывает, не больше; и то все из приезжих; изредка заходят ученики гимназий, духовных училищ». «Теперь библиотека совсем приходит в упадок, — продолжает тот же господин, — подписчиков[9] совсем почти нет, лишь несколько человек». — «Да отчего это?» — «Кто же ее знает». Начинаю расспрашивать в городе. Книги растеряны, узнаю я: прежний библиотекарь много раздал и не собрал; теперь собирают; только многие разъехались; книг вообще мало; вот выписали на 200 руб., так больше года в дороге, и бог знает, когда получатся. Относительно средств — библиотека находится в зависимости от газеты «Амур» и совсем погибает. — «Ну а «Амур» отчего в таком положении?» — «Да не знаю, право. Прежде эта газета хорошо было пошла, а как поступила в казенные руки, сотрудникам стали плохо платить, да и такая чушь началась в газете, что перестали подписываться. Теперь вот лежит в типографии № 46-й уже набранный; только денег нет, не могут выпустить; должно быть, разберут».
Иду в библиотеку частную, г-на Шестунова. Журналов гораздо меньше, читателей гораздо больше, в день всегда пребывает в среднем числом от 20 до 30 человек (отбрасывая, конечно, крайние цифры: они доходят до 8 и до 50). Система абонировки вроде той, которая принята у г-на Сенковского в Петербурге. Большинство подписчиков абонируется на чтение журналов в течение первого месяца со времени их получения в Иркутске. При этом вход в библиотеку для чтения журналов и газет бесплатный. Подписчиков в настоящее время около восьмидесяти, и есть надежда на увеличение этого числа зимою. Их можно разделить на два рода: одни исключительно читают журналы, другие — только беллетристику и отчасти исторические сочинения; в последнее время стали читаться еще популярные книжки по части естественных наук; требование на них довольно сильно. При библиотеке производится и небольшая продажа книг, имеется небольшой запас нот и довольно много детских книг, которые отлично идут с рук (преимущественно книжки ценою до двух, трех рублей, издания Вольфа). Азбуки и книжки Лермонтова, Золотова совсем не имеют сбыта; детей всё больше учат читать по старой методе; оно и покойней, самим учиться не надо.
В библиотеке я встретил несколько человек, которые вели очень оживленный спор о городском устройстве, и потом, когда я ни приходил, всегда заставал очень оживленные разговоры и споры по поводу прочтенного; в казенной библиотеке этого нет, разговоры там не допускаются. Я нахожу это справедливым: при тесном помещении библиотеки (одна читальная комната) подобные споры, конечно, мешают читать; но, с другой стороны, видя, с каким жаром они ведутся, нельзя не поинтересоваться ими; в былое время, когда кипел амурский спор между г-ми Завалишиным и Романовым — спор, имевший свое основание немного поглубже, — тут был род клуба оппозиционной партии; поплатился же за это г-н Шестунов, который должен был продать все книги[10], но дела все-таки не бросил: когда иркутский горизонт прояснился, он снова принялся за старое, снова открыл библиотеку, которая идет очень хорошо. В последнее время к г-ну Шестунову присоединился еще г-н Вагин, через что конечно, увеличится капитал.
Вот еще одно яркое подтверждение старой песни о казне и частных людях, действующих в торговых предприятиях. На казенную библиотеку был ассигнован значительный капитал, г-н Шестунов начал свое дело с 300 рублями; в казенную многие редакции присылают по экземпляру своих журналов безвозмездно, казенная имеет свой журнал, когда-то очень интересный, — и что ж? — сумели затратить капитал, загубить газету, растерять книги, довести и библиотеку и газету до последнего издыхания, а г-н Шестунов борется и с недостатком денег, и с обстоятельствами и все-таки ведет дела свои лучше.