У ворот сада маркиз Иорисака встретил своих гостей. На нем был, как всегда, его черный мундир с золотыми галунами. М-сс Гоклей, на которую это произвело приятное впечатление, заметила, что между этим мундиром и мундирами американского флота не было никакой разницы. Маркиз Иорисака заявил, что он смущен, но гордится этим.
На вилле салон в стиле Людовика XV имел праздничный вид. Севрские вазы были переполнены цветами, а мольберт, на котором находился портрет, был элегантно задрапирован атласом либерти. Маркиза Митсуко, в туалете из мягкого гипюра, сделала реверанс своей посетительнице и, чтобы выказать ей свое уважение, не говорила иначе, как по-английски.
— Маэстро простит мне, если я сегодня изменю его прекрасному французскому языку?.. Впрочем, я уверена, что на борту «Изольды» он сам говорит на вашем языке — он так любезен!..
М-сс Гоклей, очарованная, не скупилась ни на похвалы, ни на откровенные комплименты… Положительно, маркиза Иорисака — волшебница… И как грациозна, как очаровательна, как образована… Народы старой Европы осуждают своих женщин или на легкомыслие, или на возню с хозяйством. Но у новых народов — новые идеи и новые стремления. М-сс Гоклей ценила превосходство своих компатриоток над европейскими женщинами и от всего сердца радовалась, видя, что японки так блистательно идут по следам американок.
— Вы знаете английский, французский, может быть, и немецкий?
— Всего несколько слов…
— Конечно, японский! А китайский?
Маркиз Иорисака на этот раз ответил за жену, что китайского она не знает…
— Вы получили совершенно западное образование! А в Нью-Йорке вы были?..
Маркиза Иорисака не была там, но сожалела об этом до глубины души…
— Как вам идет этот парижский туалет!.. А ваша ручка — это прямо драгоценность.
Фельз, очевидно, не в духе, не говорил ни слова. Мисс Вэн, с презрительным выражением, тоже хранила молчание. Несмотря на все радушие хозяев, несмотря на экспансивную сердечность м-сс Гоклей, визит, может быть, оказался бы не особенно удачным, если бы не появился весьма кстати капитан Герберт Ферган. Маркиз Иорисака встретил его чрезвычайно радушно. Пришлось и Фельзу несколько разгладить морщины, чтобы не быть невежливым, потому что англичанин был очень в ударе.
— Мсье Фельз, — сразу обратился он к художнику, — вы не помните одного места у Фукидида, по-моему, это наиболее глубокое, что только есть в психологической литературе всех народов и всех веков… Извините меня, что я вдаюсь в ученость — мы, англичане, очень сильны в греческом языке: настолько, что эта сила даже составляет причину нашей слабости в практических делах по сравнению с компатриотами м-сс Гоклей… Так вот, в III году 37-й Олимпиады, в самый разгар чумы, которая тогда опустошала Афины, Фукидид заверяет нас, что городом овладело настоящее безумие, какая-то погоня за наслаждениями — посреди агоний и траура… При этом он нисколько этому не удивляется, а считает это совершенно естественной вещью, соответствующей человеческим инстинктам. Да! Так вот, мсье Фельз… Фукидид прав! Потому что сегодня утром я, чувствующий себя здесь, в Нагасаки, совершенно так, как тогдашние афиняне в Афинах, т. е. под угрозой неожиданной и внезапной смерти, я проснулся с желанием как можно усиленнее наслаждаться жизнью!
Жан-Франсуа Фельз поднял брови.
— Разве вы под угрозой смерти?..
— Во всяком случае под угрозой русского снаряда. Ведь я тоже скоро должен вернуться на броненосец маркиза Иорисака. И буду присутствовать при предстоящей битве. Великолепное зрелище, мсье Фельз, но довольно рискованное. Видели вы когда-нибудь бой гладиаторов? Мне это предстоит. Нет ничего увлекательнее. Но — одно маленькое неудобство: в цирке этом нет амфитеатра, так что мне придется самому спуститься на арену!
Он смеялся. И маркиз Иорисака, добродушный гладиатор, искренно смеялся вместе с ним…
Затем Герберт Ферган начал очень ловко расхваливать яхту м-сс Гоклей. Американка гордилась ею и с удовольствием слушала в тысячный раз, что у нее бесспорно самая лучшая яхта в мире. Однако, несмотря на всю ценность похвалы, исходящей от командира судна и адъютанта английского короля, м-сс Гоклей отнеслась к его словам довольно рассеянно: она не могла оторвать своего внимания от маркизы Иорисака, всецело занимавшей ее.
Сидя рядом на диване, американка и японка были похожи на двух задушевных подруг. М-сс Гоклей взяла ручки своей новой приятельницы в свои и, разговаривая с ней конфиденциальным тоном, без устали расспрашивала об ее детстве, юности, замужестве, об ее вкусах, развлечениях, чтении, религиозных идеях и философских воззрениях. Она выказывала при этом любопытство женщин ее расы, которые с детства привыкают упражняться в бесчисленных и бесполезных вопросах, неинтересных, бесцельных, — и на всю жизнь сохраняют в тайниках своего мозга тысячи и тысячи сведений, документов, добытых с трудом, добросовестно распределенных, убранных, снабженных ярлычками, но не понятных и не усвоенных никогда.
Маркиза Иорисака, не привыкшая к этому, охотно поддавалась нескромному приступу своей гостьи. Она добросовестно отвечала на все вопросы, и, казалось, они совсем не утомляли ее. Она давала м-сс Гоклей, совершенно неспособной отдать себе в этом отчет, хорошее доказательство покорности, свойственной дочерям Ниппона. И не без еле заметного кокетства предоставляла свои крошечные пальчики ласке белых западных рук, — тоже красивых, но таких больших по сравнению с ее.
Мисс Вэн своим поведением обескураживала Герберта Фергана и даже самого маркиза Иорисака, пытающихся выказать ей внимание.
Неподвижная и небрежная, из глубины большого кресла, она только время от времени кидала короткие взгляды по направлению дивана. Фельз улыбался с легкой иронией и с легкой горечью.
Подали чай. Все окна были открыты, и в них были видны, под облачным небом, зубцы окаймлявших оба берега гор, а под горами — зеленеющие кладбища, окружающие голубой с коричневым город. Было тепло: солнце стояло еще высоко и смягчало свежесть влажной весны.
— Маркиз, — сказала, наконец, м-сс Гоклей, — я почувствовала такую внезапную симпатию к вашей жене, что мне непременно хочется по-настоящему подружиться с ней. Я, кроме того, боюсь, что после вашего отъезда на войну она будет слишком скучать в одиночестве. И я надеюсь, что мои частые посещения ее развлекут немного. Если нужно, я продолжу стоянку моей яхты здесь — я не потерплю, чтобы такая прелестная и интересная женщина ожидала бы в тоске возвращения своего славного героя… А потом Франсуа Фельз, кажется, намерен написать с маркизы еще один портрет — в каком-то костюме, кажется… Я буду сопровождать его на сеансы, чтобы не оскорблять здешних обычаев. И только тогда покину Нагасаки, когда вы разобьете этих русских дикарей.
Маркиз Иорисака поклонился очень низко и хотел ответить, как вдруг дверь отворилась и впустила неожиданного посетителя. Это был японский морской офицер, в мундире, с ног до головы во всем сходный с маркизом Иорисака: тот же возраст, тот же чин, та же фигура. Разница была в подробности: маркиз Иорисака носил усы — по-европейски, вновь прибывший же был гладко выбрит.
Он вошел и прежде всего поклонился по-старинному: согнувшись вдвое и прикасаясь руками к коленям. Потом подошел к маркизу Иорисака и, отдав ему особенный поклон, произнес по-японски церемонное приветствие, на которое маркиз ответил с большим уважением.
Капитан Ферган приблизился к Жан-Франсуа Фельзу:
— Смотрите хорошенько, маэстро. Вот вам древняя Япония приносит свой привет…
Маркиз Иорисака взял своего гостя за руку и обратился к присутствующим:
— Имею честь представить вам моего благородного товарища, виконта Хирата Такамори, лейтенанта с «Никко«…Будьте добры извинить его: он ни по-французски, ни по-английски не говорит…
Все поклонились. Виконт Хирата еще раз согнул свою негибкую спину. Затем, сказав несколько любезных, но кратких слов маркизе Иорисака, которая выслушала их с большим почтением, он отвел маркиза в сторону, и у них завязался долгий и оживленный разговор.
— Я познакомился с виконтом Хирата во время последнего сражения, — объяснил Ферган Фельзу. — Это очень любопытный тип: он лет на сорок отстал от своего века. А, как вам известно, в Японии сорок лет стоят добрых четырехсот, как только зайдешь за революцию 1868 года. Виконт Хирата тоже сын даймио, как и наш хозяин. Но, в то время как Иорисака принадлежит к племени Шошу, родом с острова Гондо, Хирата принадлежит к племени Сатсума, с острова Киу-Шу. Это колоссальная разница. Шошу были некогда ученые, поэты и художники, тогда как Сатсума были только воины. Когда произошла эта знаменитая революция, которую японцы зовут Великая Перемена, Сатсума и Шошу взяли сторону Микадо против Шогуна. Победа привела их к собственному поражению в смысле своих феодальных прав, потому что Микадо, как только избавился от Шогуна, поторопился поскорее уничтожить кланы, даймио и их самураев. Шошу немедленно примирились с новым порядком вещей. Сатсума не хотели примиряться с ним. Родители маркиза Иорисака модернизировались в одно мгновение, а родители виконта Хирата на девять лет заперлись в своих берлогах в Кагошиме и только в феврале 1877 года вышли из них, чтобы броситься с мечами в руках против императорских войск, вслед за старым мятежником Саиго. Они были побеждены. И вся его родня перебита. Да, мсье Фельз, собственный отец вот этого офицера был убит в бою против ныне царствующего императора. И я полагаю, что виконт Хирата хранит в душе своей прежние чувства своих предков… Забавно то, что при этом — он превосходный офицер, хорошо знающий самые современные сооружения. На борту «Никко» он заведует электрическими машинами. И мало найдется европейских инженеров, равных ему…
В эту минуту маркиз Иорисака, который молча выслушивал японскую речь виконта Хирата Такамори, обернулся к своим гостям:
— Мой благородный товарищ сообщает мне, что нас обоих… — он поправился, взглянув на Фергана, — нас троих завтра вызывают в Сасебо.