Нэ-сан вышла. Фельз в ожидании ее возвращения занялся приготовлениями к отъезду, состоявшими в том, что он снял кимоно из мягкого крепа и надел вместо него крахмальную рубашку, брюки из грубого сукна и пиджак с узкими рукавами.
Одевшись, он поглядел в окно. Дождь перестал, но ветер продолжал гнать по небу тяжелые тучи, готовые вот-вот пролиться на поля. Несмотря- на это, несколько девочек храбро бегали и играли на воздухе, и их деревянные сандалии оставляли углубления в мокром песке. Старшая из них во весь голос распевала старую детскую песенку:
Сузмэ, сузмэ, доко итта?..
(Птичка, птичка, куда летишь?..)
Сенгэ яма э сакэ номини.
(Лечу на гору Сенгэ, чтобы выпить там сакэ.)
Но му тча ван, но му статс…
(Выпью чашку, выпью две…)
— Их отцы или братья, может быть, бьются сегодня против Рождественского или против Линевича, — подумал Фельз. — Но когда японцы сражаются, японки умеют петь… Так поступала героиня Сидзуко, когда герой Иошитс’нэ, изгнанный, блуждал в опасном уединении фиолетовых гор, «там, где бродят одни дикие кабаны…»[34]
О-Сетсу-Сан, возвратившаяся уже, опять распростерлась на пороге.
— Курума высокородного путешественника готова!
— Прощай, — сказал Фельз.
Он нагнулся к маленькой склоненной фигурке, приподнял ее с земли и почти с нежностью прикоснулся губами к ее свежему ротику.
Ободренная малютка спросила:
— Куда вы едете?
— Фельзу хотелось испытать:
— На войну!
— Э!.. На войну!..
Нежные черные глазки блеснули.
— На войну с русскими?
— Да.
Мусме гордо выпрямилась. Фельз, наблюдавший за ней, вдруг спросил:
— Ты хотела бы поехать со мной?..
Ответ вылетел с быстротой пули:
— Да!.. Хотела бы!.. Я хотела бы умереть… и семь раз снова родиться… и семь раз отдать мою жизнь за империю![35]
XXV
Англия ожидает, что каждый исполнит свой долг.
На адмиральском корабле пробили четыре склянки — десять часов, согласно морскому международному правилу. И на всех судах, по всей линии, с первого до последнего, откликнулись и перезвонились такие же склянки. Эскадра — вице-адмирал, контр-адмирал, две дивизии, шесть броненосцев — медленно шла на восток. Небо было низкое, задувал свежий ветер, бурное море и горизонт затянуты были туманом. С правого борта остров Цусима вырисовывался серой громадой. Большая волна разбилась о ветер, и соленые брызги долетели на ют «Никко»[36].
Маркиз Иорисака, ходивший взад и вперед, остановился, чтобы вытереть глаза: ему прямо в лицо попала соленая влага. Потом возобновил свою молчаливую прогулку.
Ют, в форме закругленного треугольника, был широкий, длинный, ровный, с убранными поручнями.
Это, собственно, была платформа и цоколь большой башни. Два орудия, одинаковые, как близнецы, показывали из двойной амбразуры свои горизонтально лежащие дула, похожие на две упавшие Трояновы колонны.
Проходя под одним из орудий, маркиз Иорисака поднял руку, чтобы ласково дотронуться до звучного металла, отозвавшегося на его прикосновение, как бронзовый гонг, если его чуть тронуть пальцем.
В эту минуту кто-то коснулся плеча маркиза совершенно так же, как он дотронулся до металла орудия.
— Ну что, дорогой мой, какие новости?
Маркиз обернулся и отдал честь по-английски.
— А! Это вы, кими! Как поживаете!
Капитан Герберт Ферган был в своем английском мундире и курил оксфордскую трубку. Он только сменил свою фуражку с золотым галуном на ту зюйдвестку, которая в ходу в дурную погоду у всех моряков мира.
— Очень хорошо, благодарю вас, — сказал он. — Что, видно что-нибудь?
Он указал по направлению к южному горизонту. Маркиз Иорисака сделал отрицательный жест:
— Слишком далеко. Они еще к югу больше, чем за шестьдесят миль от Мамесеки… Но подвигаются. Мы сосредоточиваем флот… Там Камимура и Уриу… — он указал на юго-восток. — Все будет готово к двенадцати часам. Нам ждать еще час.
— Вы вошли в контакт с противником этой ночью?
— Да, перехватили его беспроволочные телеграммы. Кроме того, с «Шинано-Мару» его видели. Он был в квадрате 203 на параллели Сасебо, в восьмидесяти милях к западу. Носом к проливу. О!.. Он двигается… В эту самую минуту его должна обстреливать эскадра Катаоки… Но отсюда не слышно. Да и потом… бомбардировка с крейсеров — это не в счет.
Он опять погладил рукой огромное орудие броненосца, под которым стоял, калибром в 305 миллиметров.
— Эти скорее в счет? — спросил Ферган.
— Э! Я тоже так думаю.
Маркиз Иорисака говорил совершенно спокойно. Он даже не нервничал, как нервничал бы самый храбрый европеец накануне решительной битвы.
— Ну, — сказал Ферган, — я уверен, что все пройдет отлично. Конечно, первые минуты будут не из приятных… Русские — люди храбрые. Но вы большего стоите — особенно теперь. Без лести: вы за последние недели добились огромных успехов.
— Благодаря вам… — сказал Иорисака и поглядел на своего собеседника с безупречным выражением благодарности.
Ферган слегка покраснел:
— Нет! Уверяю вас, вы преувеличиваете. Истина в том, что вы вели свою игру прямо великолепно. Вы сумели заполучить всех тузов и всех козырей… и по справедливости должны выиграть роббер. Хороший роббер: эта победа решит всю игру. Если Рождественский проиграет здесь, то завтра у нас будет большой шлем с Линевичем в Маньчжурии.
— Э! Хотел бы я, чтобы это оказалось верно…
Оба прошли несколько шагов, раздвигая ноги и сгибая колени, чтобы противостоять качке. Броненосцы продолжали идти на восток.
Цусима теперь был виден во всю длину, в профиль, на восемь или девять миль позади них. Он казался только железно-серым туманным пятном под свинцово-серыми облаками.
— Не похоже что-то это все на Трафальгарское солнце… — заметил с улыбкой маркиз Иорисака.
— Нет, — сказал Ферган. — Но при Трафальгаре солнце спряталось, как только битва была выиграна, и вечером была буря. Может быть, эта битва уже заранее выиграна?
— Вы слишком хорошего мнения о нас, — возразил маркиз.
Высокие трубы время от времени выпускали густые клубы черного дыма, которые ветер спешил растерзать в клочья. Море, уже потемневшее, длинными зловещими полосами отражало дым.
Английский капитан прислонился к башне.
— Вы сейчас запретесь в этот ящик, Иорисака? — спросил он. — Это ваш пост во время боевой тревоги?
— Да. Я командую башней.
— Я приду к вам туда в гости, если разрешите.
— Вы мне окажете большую честь. Рассчитываю на вас. А! Вот и Камимура.
Он указал на показавшиеся на горизонте другие трубы, появляющиеся из морской дали по две и по три, еще едв*> различимые. Но вскоре стали видны мачты и корпуса. Две эскадры, идя навстречу одна другой, склонялись на юг, чтобы соединиться и выполнить тактическое развертывание перед боем.
— Мы будем в голове, разумеется? — спросил Ферган.
— Разумеется. Вы читали приказ? В одну линию, броненосцы впереди, бронированные крейсера сзади. Стрелять будут по всем двенадцати судам одновременно. И будьте спокойны! На этот раз мы не повторим 10 августа…
Он потупил глаза. Улыбка его стала напряженнее, в уголках губ точно затаилась какая-то горделивая горечь. Он медленно продолжал:
— Мы больше не будем робки… Мы будем сражаться на самой близкой дистанции к неприятелю. Так близко, как только возможно. Урок выучен.
Он вдруг поднял глаза и пристально взглянул на Фергана:
— Мы теперь знаем, что для того, чтобы побеждать на море, надо сперва приготовляться осторожно и методически, но потом кидаться в бой с ожесточением, безумно… Так поступали Родней, Нельсон и француз Сюффрен. Так поступим и мы.
Герберт Ферган отвернулся. Он не отвечал и, казалось, следил с необыкновенным вниманием за ходом бронированных крейсеров, вступающих в строй.
Тяжело проползла минута молчания…
— Вы извините меня? — вдруг спросил маркиз Иорисака. — Я вижу, что наш друг виконт Хирата делает мне знаки. Некоторые технические вопросы…
Герберт Ферган немедленно перестал наблюдать за эволюцией судов, которая, однако, далеко еще не была закончена:
— Но прошу вас!.. Конечно, идите… Да и мне надо вниз. Пора завтракать. Обедать, может быть, придется поздно. Кто знает?..
XXVI
— Значит, башни будут приводиться в действие посредством электричества?
— Да, до тех пор, пока моторы могут двигаться. В случае аварии мы перейдем на гидравлическое управление и в крайнем случае — на ручное. Таков приказ.
— Будем почтительно повиноваться.
И виконт Хирата Такамори, отдав честь сначала по военной дисциплине, приложив пальцы к козырьку фуражки, поклонился затем по обряду самураев и даймио, согнув туловище под прямым углом и приложив ладони к коленям.
— Теперь разрешите мне удалиться.
Он направился к выходу. Маркиз Иорисака Садао задержал его:
— Хирата, вы не очень торопитесь? Еще нет двенадцати часов. Побеседуем немного?
Хирата развернул веер, который он носил в рукаве:
— Иорисака, вы оказываете мне большую честь. Поистине, я не смел злоупотреблять вашим временем: такова была причина моей скромности. Но я польщен вашим снисхождением. Скажите же мне, что вы думаете об этом мелком дожде, похожем на расстаявший туман? Не думаете ли вы, что он может повредить нам во время сражения?
Маркиз Иорисака рассеянно поглядел на туманное и бурное море:
— Возможно… — промолвил он.
Потом внезапно круто повернулся лицом к собеседнику:
— Хирата, простите мою невежливость: я хотел бы задать вам один вопрос.
— Удостойте сделать это;.. — отвечал Хирата.
Он закрыл свой веер и наклонил голову вперед, как бы для того, чтобы лучше прислушаться к словам маркиза. Маркиз Иорисака заговорил медленно, очень серьезным и откровенным тоном: