Лео Ройзман не являлся моим приятелем, собутыльником или товарищем детских игр. Более того, угловатое тело и узкий, торгашеский умишко Лео никогда не внушали мне ровным счётом никакой симпатии. Игнорировать Лео Ройзмана — вот одно из краеугольных обыкновений моей правильной жизни. Тем не менее, испытав иррациональное в своей необоримости желание освободить галстук еврейского торгаша из рук своего единоверца, я предпринял попытку соскочить с облучка пролётки. Тут-то мне и пришлось познакомиться с чугунной хваткой Полковника. Десница его, оказавшаяся крепче самых прочных кандалов, удержала меня на месте.
— Это не наше дело, — проговорил он тоном, не предполагающим возражения. — Вмешаешься — пристрелю.
Угроза подействовала на меня успокаивающе. Как ни крути, но тотальная трезвость весьма способствует смирению. Тем временем и Лео Ройзман, и удерживавший его солдат исчезли из вида.
Сызмальства обладая острым слухом, я не столько наблюдал, сколько прислушивался к возне, происходившей за воротами дома Ройзманов. Оттуда доносились оживлённые голоса, мужские и женские. Среди прочих явно угадывался пронзительный фальцет мамаши Ройзман, которая корила какого-то Мишука за коварство. Бубнящий глухой баритон возражал ей, сетуя на невозможность до особого указания начальника контрразведки срезать висельников с фонарей. Моего слуха достигали вполне связные фрагменты:
— … Мой Лео устал смотреть на это. Он человек искусства и оттого нервный… — это мамаша Ройзман.
— … Смотреть на висельников он нервный, а лезть на столб и перерезать ножом верёвки — не нервный… — это незнакомый баритон.
— … Мы дворника просили… он согласился за большие деньги, выжига…
— … Неповиновение властям!.. Да за такое к стенке… В фонд помощи Северному корпусу отказались вносить, а дворнику платите…
— Да где же это видано, мамаша? Оставьте его! Что вы! — исполненный ужаса визг Лео Ройзмана, большую часть жизни проведшего в страхе перед погромами, ни с чем не возможно перепутать.
Святый Боже! Но кто же остановит мамашу Ройзман, если та уже наладилась затеять потасовку? Уж точно не её жидковатый сынок Леонард.
Наглухо запертые ворота Ройзманов потрясли несколько ударов. И без того пустынная Великолуцкая в миг вымерла — шагавшие в отдалении прохожие все разом свернули в проулки или скрылись в палисадниках домов.
— Мамаша успокойтесь. Не надо так! — верещал Лео.
— Приказ его благородия полковника Энгельгарта приводить в исполнение приговоры на городских улицах. В списке улиц Великолуцкая.
— Иван Савельевич! Зачем ты оправдываешься перед энтими?.. — Ого! Новый голос! Видимо, это тот, кто удерживал Лео Ройзмана за галстук. — На Великолуцкой сплошь одни такие… проживают. Если б не англичане, всех давно бы уж в расход. Наверное, там у них, на островах, повсюду одни такие заправляют. Вот и у нас насадили свои порядки. Виданое ли дело? Православному нет свободы их трогать!
— Вот уж неправда! На Великолуцкой не только такие… — пробормотал я.
Ответом мне стали громкий щелчок и вспышка. Секунда — и одно из трёх тел, болтавшихся на фонаре, с грохотом упало на пустынную улицу и осталось лежать посреди дороги.
А потасовка за воротами дома Ройзманов не прекращалась. Удары сыпались на ворота один за другим и были так мощны, словно в них колотили тараном. Разумеется, занятые усобицей драчуны не слышали ни выстрела, ни грохота, сопровождавшего падение мёртвого тела. Зато на противоположной стороне улицы, в доме моего дядюшки, проворная женская рука быстренько позадёргивала занавески на всех без исключения окнах. Да, псковский обыватель уличную стрельбу слыхивал не раз, но привыкнуть к ней так и не смог.
Во второй раз я оказался внимательней и успел заткнуть уши до того, как Полковник выстрелил. Вот и второе тело повалилось на этот раз прямёхонько на тротуар. Падало оно неловко и задело собой воротину, которая как раз в этот момент распахнулась. Так получилось, что Лео Ройзман, выпавший наружу из собственного двора, угодил прямёхонько под мёртвое тело. Святый Боже, пусть и еврейский! Не повезло бедолаге!
Всё произошло молниеносно, а потом на несколько неимоверно долгих секунд мироздание застыло в неподвижности и тишине. Слышались лишь стенания Лео да скрип воротных петель, которые невидимая рука медленно, но неотвратимо толкала наружу.
— Возможно, нам следует оставить пролётку здесь и пройти в дом дядюшки по переулку. Из него можно через калитку попасть в дядюшкин сад, — быстро проговорил я.
Полковник ничего не отвечал. Он смотрел на мушку прицела неведомо откуда взявшегося револьвера, но почему-то медлил с выстрелом.
— Возможно…
— Невозможно, Леонтий. Если сделаем, как ты предлагаешь, то останемся и без пролётки, и без лошади. К тому же в пролётке, как ты понимаешь, спрятан ценный груз. На килограмм бумажек Сварыкина потянет.
— Ты полагаешь возможность воровства? — изумился я. — Послушай, но мы же на белой земле!
— Мы в вотчине Балаховича. Сам видишь, что творится.
— Тем более! Мы специальные посланцы генералов Юденича и Родзянко и уполномочены…
Грянул третий выстрел. Оглушенный и ослеплённый, я отпрянул, едва не свалившись с облучка. Лео тем временем, выбравшись из-под мёртвого тела, заковылял прочь от собственного дома, из ворот которого уже вышли двое чинов в погонах и при обнажённых шашках.
— Не бойся, Леонтий. Талабский и Семёновский полки на подходе. Пермикин разберётся с партизанами батьки, а наша задача: удерживать ротмистра Булак-Балаховича, чтобы не ускользнул к своим друзьям-эстонцам.
Полковник вытащил из кармана галифе портсигар и спички, достал из портсигара сигарету, чиркнул спичкой, быстро закурил и спрятал портсигар, даже не думая предлагать сигарету мне. Я снова, в который уж раз за минувшие дни, поперхнулся досадой. Он всё ещё считает меня мальчишкой, а ведь я герой набега на острова!
Полковничий пистолет волновал меня чрезвычайно. И не столько он сам, сколько внезапность его исчезновения. Сколько я ни размышлял, мне никак не удавалось понять, в каком месте на своём теле мой vis-à-vis прячет столь громоздкий предмет. Ведь не за щекой же, право слово!
— Балахович докладывал в штаб о прекращении казней, — тихо проговорил Полковник.
— Тем больше у нас оснований действовать! — горячо заметил я, поглядывая в сторону балаховцев, которые таращились на нас с опаской, но пока ничего не предпринимали.
— Где вход в имение твоего дяди?
— Напротив двери Лео Ройзнама. Прямо через улицу. Видишь крыльцо с резным навесом? Это там. Но ворота выходят в переулок…
— Думаю, переулок нам больше подходит.
— Сварыкин обычно приходит именно этим переулком. Предпочитает окольные пути.
— Плевать. Что на заднем дворе? Сарай, конюшня? Надо спрятать пролётку и Солнышко.
— Есть небольшой сарай. Развалюха, но пролётка в нём, пожалуй, поместится. Сварыкин явится сегодня непременно. Он заметил меня. В прошлый раз я обещал ему хороший кокаин…
Я споткнулся на полуслове под изумлённым взглядом Полковника.
— Сам Николай Николаевич снабдил меня. И нечего так смотреть. Часть я отдам Сварыкину, как обещал. Остальное для Балаховича, а иначе как мы доставим его в Ревель? Ты разве не осведомлён? Разве не кокаин заперт в багажном ящике, который мне категорически запрещено отпирать? Обидно. Право слово, при всех nuance, я-то не кокаинист.
Полковник смотрел куда-то мимо меня, не удостаивая ответом. А по булыжникам Великолуцкой шлёпали тяжёлые шаги — чины полка Булак-Балаховича решили выяснить, кто мы такие.
— Нет! — соскочив с облучка, Полковник помешал мне достать из-под мышки пистолет.
— Кто такие? — обратился к нам хрипловатый баритон со знаками различия прапорщика.
— Мы из Ревеля к Сварыкину, — просто ответил Полковник.
— Кто такие? — повторил прапорщик.
Он в сопровождении весьма зверского вида нижнего чина продолжал медленно продвигаться в нашу сторону с поднятой к плечу шашкой. Святый Боже! Неужели вознамерился отмахиваться от пуль клинком? Я невольно рассмеялся. Чины остановились в пяти шагах от нас, пошатываясь. Физиономии обоих имели осоловелое выражение, характерное для второй недели запоя.
— А вы смелые ребята, — проговорил прапорщик. — Из дивизии Пермикина?
— Покажи им документ, Леонтий, — распорядился Полковник.
— Это Леонтий Разумихин, — проворил зверского вида нижний чин, тот самый, что удерживал Лео Ройзмана за галстук. — Я знаю барчука. Он из местных. Племянник старика Ивлева.
Услышал это, прапорщик кинул шашку в ножны, а я тем временем уже извлёк на свет наш Carte blanche, осенённый высоким the autograph.
Вид бумаги вверг прапорщика в прострацию. Нижний же чин, уродливую рожу которого моя юная память отказалась опознавать, бормотал нечто вроде «ваше благородие» и «чего изволите подать».
— Сварыкина нам подать, — глухо ответил Полковник. — Тела с улицы убрать.
— Приказ полковника Энгельгарта… — попытался возражать прапорщик, но Полковник был неумолим:
— Сварыкину явиться в дом господина Ивлева нынче же, но не слишком поздно. — Полковник умолк, чтобы продемонстрировать изумлённым псковитянам свой замечательный брегет. — Сейчас шесть часов пополудни. Сварыкину явиться не позднее одиннадцати. Мы торопимся.
— Да где же мы его теперь найдём? Они, вероятно, уже отдыхают у себя на квартире, а ежели не там, то только знать бы ещё где, — пробормотал нижний чин.
— Где-где! В «Размазне». Там по вечерам тапёр и три гризетки канканируют в нижнем белье!
Это неугомонная мамаша Ройзман подала голос из-за ворот.
— Цыц, дура! — огрызнулся прапорщик.
— Самому его высокопревосходительство дали разрешение на временный брак, и сами же всё равно ходят кан-кан смотреть! — не унималась мамаша Ройзман.
— Ах ты, морда!..
Зверорожий унтер кинулся к воротам, которые, впрочем, уже затворились. Я прекрасно слышал, как с той стороны и засов успели заложить.
— Нам пора, — проговорил Полковник. Он уже держал под уздцы своё Солнышко. — Леонтий, где тут наши ворота?