— Если бы это произошло буквально на две минуты раньше, при этом был бы господин Беда, хозяин гостиницы. Но он как раз пошел спать, я сам ему предложил. Была ужасная погода! Конечно, бандит ждал в своей машине где-нибудь в конце улицы! У меня никогда не было врагов, я никому не причинил зла, любой может подтвердить, а все же кто-то хотел мне отомстить.
— Если кто-то кому-то мстит, то, естественно, имеет для этого повод, — сказал Тевене. — Вам знаком этот американец? Советую честно признаться.
— Клянусь, нет! Я его в глаза никогда не видел! Это какой-нибудь завистник! Мне нужно отдохнуть, у меня голова раскалывается! Отпустите меня, умоляю вас!
— Жертва отдыхает за вас двоих, господин Берже, — ответил Тевене. — Ваши показания очень путаные.
— Они правдивые! — воскликнул Жан-Марк.
— Они ложные, — со зловещим спокойствием ответил Тевене.
3
В первый раз за все время работы на комбинате Сен-Поликарп Жонне очутился в кафе утром буднего дня. Это было кафе на улице Вобан, улице через маленькое «у», потому что большое «У» означало для него теперь улицу, на которой располагалась криминальная полиция. Он вышел из комиссариата один, без Жан-Марка. Полиция задержала его единственного сына, надежду рода, под предлогом, что он — главный свидетель. Почему главный, если вся семья видела содержимое чемодана? Ведь это он, Жонне, развернул полотенце! Полиция имела наглость не только задержать его ребенка, но и не позволить с ним увидеться! Не позволить отцу увидеться с сыном! Допустимо ли такое? Он их так просил! Все напрасно. Сходя по ступенькам, он слышал, как один полицейский сказал другому: «У нас новый человек в камере предварительного заключения! Паскудная история…» Не может быть двух паскудных историй в один и тот же момент и в одном и том же месте. Жонне знает, что такое камера предварительного заключения! Это клетка для диких зверей. И Жан-Марк заперт в ней, как бешеное животное, как буйнопомешанный! Дела складывались так ужасно, что Жонне хотелось довершить этот кошмар глотком чего-нибудь крепкого в рабочее время.
Пригубив коньяк, он еще острее ощутил разразившуюся катастрофу: главный кассир комбината Сен-Поликарп торчит в баре в понедельник, в десять часов утра, а его сын задержан полицией, арестован как подозреваемый в убийстве! И ко всему прочему эта жуткая отрубленная рука, чемодан, кольцо.
Он стал сомневаться в Божьем милосердии. Как это возможно, чтобы честная, трудовая жизнь в одно мгновение стала кошмаром? Он вздохнул, отставил рюмку, расплатился и вышел, не допив коньяк.
VОсмотр места происшествия
1
А в Париже, точнее, в Нейи, повесив трубку после разговора с любезным Тевене, Бело, чтобы собраться с мыслями, прикрыл глаза и не сразу заметил стоявшую перед ним Жизель. Он сидел в мягком кресле, в самом центре второй гостиной (первой мы будем называть ту гостиную, где лежала жертва и работали люди из отдела криминалистики). Стены сплошь были увешаны картинами Ван Гога.
С ними Бело уже имел дело. В прошлый раз это была репродукция, маскировавшая сейф. Оригиналы Ван Гога не используют для укрытия денег или драгоценностей. Они сами — целое состояние. Большое или маленькое? В общей сложности, вероятно, огромное. Эксперт представит точные данные. Вся эта вилла в духе Трианона вместе с террасой из тесаного камня, хорошенькая, как игрушка, кажется намного меньше, чем она есть на самом деле. У входа — плиточный пол в виде шахматной доски из белого и черного мрамора. И за всем следит одна только служанка? Бело взглянул на Жизель. Жизель — название балета, которого он никогда не видел, но запомнил афишу. Как-никак, культурный полицейский! Эта Жизель ничем не напоминала балерину. У нее были толстые, сильные ноги. Она походила на крестьянку. «Танец с метлой», — подумал Бело. Вообще с утра он был в хорошем настроении. В первый раз в работе ему помогал его крестник, Симон Ривьер, сын его лучшего, не считая Пикара, друга, погибшего на посту. Парень уже год служил в полиции, мечтал работать с крестным отцом. Умолял об этом. Для этого требовались два условия: чтобы они оба одновременно были свободны и чтоб это было необычное дело. Случай с отрубленной рукой как раз им подошел. В настоящий момент Симон осматривал верхние этажи, Блондель — сад, а он, Бело, смотрел на Жизель.
— Садитесь, мадемуазель Жизель!
— Можете говорить просто Жизель, господин инспектор! После того, что случилось… — Она сложила руки на коленях. — Я никогда не думала, что потеря хозяйки меня так потрясет.
— Ты потеряла ее необычным образом, — заметил Бело.
— Да, правда, — согласилась Жизель.
— Ты давно работаешь у мадемуазель Сарразен?
— Нет, три недели.
— Всего-навсего?
— Да, господин инспектор. Я бы тут долго и не удержалась.
— Почему?
— В конторе по найму меня сразу предупредили.
— Что это за контора?
— Контора Ле Беллес в Терне.
— О чем же тебя предупредили в конторе?
— Мне сказали, что я не удержусь долго у мадемуазель Сарразен. Два месяца — это предел. Они сказали, что мадемуазель Сарразен очень капризна. Извините, что я так говорю, когда она… Я только повторяю.
— И ты все-таки пошла на это место?
— Когда сидишь без работы… Мои прежние хозяева вынуждены были отказаться от прислуги.
Бело вынул блокнот.
— Может, ты скажешь мне их фамилию и адрес?
— Почему бы и не сказать? Я работала у них пять лет и получила от них рекомендательное письмо. Супруги Лекуры, улица Верней, тридцать один.
— Там, где аптека.
Жизель оживилась.
— Вы из того района?
Бело отрицательно покачал головой.
— Должна признаться, что мадемуазель хорошо мне платила, — продолжала Жизель. — Два месяца у нее — это все равно, что полгода в другом месте.
— По-твоему, она действительно была капризна?
— Нет! Всегда держала слово. Как говорила, так и делала. И никогда не повышала голоса.
— У нее часто бывали гости?
— Приемов она не устраивала, а для прислуги это главное. Наверху я тоже не убирала. Ключ был у госпожи.
— А спишь ты где?
— На втором этаже. Хорошая комната, совсем не такая, как обычно бывает у прислуги.
Они пошли в соседнюю гостиную. Царивший здесь беспорядок изменил ее вид. Через широко открытые двустворчатые двери виднелась нога, обутая в туфельку в восточном вкусе. Работники отдела криминалистики всюду понаставили свои приборы и прожекторы.
— Мы кончили, комиссар, можно забрать труп, — обратился один из них к Бело.
— Спасибо. Вызывайте машину. Останься тут, — обратился Бело к Жизели.
Он хотел еще раз посмотреть на жертву, прежде чем она исчезнет отсюда навсегда. Никогда не известно, что может открыть такой осмотр. На этот раз он не заметил ничего нового. Жертва, получив удар в спину, упала навзничь.
— Мгновенная смерть, — констатировал Боннтет. — Но подождем результатов вскрытия. Удар нанесен стилетом или ножом. Острым орудием. Его не нашли до сих пор и, возможно, не найдут никогда. Нож легко унести с собой, это не топор. Кстати, о топоре…
— На топоре нет никаких отпечатков пальцев? — спросил Бело, ни к кому персонально не обращаясь.
— Никаких! Мы бы тебе сказали! — ответил Нурри, старший из всех, ответственный за отпечатки пальцев.
Топор, а точнее топорик, находился в кухне. Жизель сказала, что рубила им дрова.
— Никаких, — повторил Нурри. — Вытерт, вымыт, вычищен, как алебарда стражника.
Женская рука у запястья тонкая. Достаточно было одного удара. Ужасно. Боннтет не смог определить, через сколько времени после удара в спину была отсечена рука. Остался ли преступник в доме вместе с трупом? Возвратился ли он, когда ему пришла в голову идея разыграть спектакль с «женихом», рукой и чемоданом?.. Да, красивая женщина, очень красивая.
— А тут какая красавица! — сказал Симон, незаметно ставший рядом с Бело. — Я нашел это фото в ее комнате.
Бело взглянул на снимок мадемуазель Сарразен, лежавшей на пляже. Великолепная фигура.
В гостиную вошли люди в белых халатах, с носилками.
— Можете забрать, — сказал Бело и обратился к Симону: — Наверху что-нибудь обнаружили?
— Ничего.
— Тогда иди на помощь Блонделю. Похоже, он заблудился в саду.
2
Жизель не двигалась с места. В сочетании беспорядка и царившей в комнате тишины было что-то странное. Бело снова опустился в кресло.
— Мы остановились на гостях мадемуазель Сарразен.
— Да, господин инспектор.
Голос у нее был, как и раньше, — спокойный, ровный. Исключительное самообладание. Или исключительная тупость.
— Она встречалась с кем-нибудь из семьи?
— Нет, ни с кем.
— У нее были родственники?
— Не знаю.
— А кто приходил?
— Торговцы картинами. Приходили, когда у них появлялось что-нибудь новое.
— Ван Гог?
— Вы его знаете?
— Естественно.
— У нее были и другие картины, импрессионисты, она, кажется, так их называла. Но на этом Ван Гоге она просто помешалась. Она мне сказала, что весь мир завидует ее коллекции.
— Она что-нибудь из этого продавала?
— Нет, только покупала. Вон те две картины купила одновременно.
— А друзья? Их было много?
— Ох нет, господин комиссар, только один! — смущенно ответила Жизель.
— Я не имел в виду любовников, — сказал Бело.
— Ой, простите, я неправильно поняла. Друзья… Друзья… Если речь о мужчинах, то их здесь никогда не бывало. Дамы приходили на чай. Но только по вечерам. А я в десять всегда уже была у себя в комнате. Мадемуазель мне говорила: «Жизель, если ты будешь у себя и услышишь звонок, не беспокойся. Я открою сама, если захочу. А если нет, пусть звонят сколько угодно». Нейи — это глухомань, господин инспектор.
— Ну и что? Ты когда-нибудь слышала звонок?
— Один раз.
— И мадемуазель Сарразен открыла?
— Мне показалось, что я слышала, как хлопнула калитка. У нас, чтобы открыть калитку, надо только нажать кнопку в прихожей.