Или решил, что проснулся. Над Профессором стоял, слегка наклонив маленькую голову со следами эмбриодии, самоед, покрытый черными царапинами татуировок, голый и страшный в своей первобытности.
— Лакомбой! — сказал он и приветственно поднял руку. Профессор зажмурился, пытаясь отогнать видение, но оно не исчезло. Четыре пальца на самоедской кисти срослись, отчего ладонь походила на кожаную мозолистую варежку. — Жуки сожрали твою тень, — медленно, будто подбирая слова, произнес самоед по-русски и улыбнулся, словно старый приятель.
Профессор смотрел в узкие глазные щели на плоском лице, на выступающие скуловые дуги, на пуговичный нос и полуоткрытый род самоеда и не мог пошевелить языком. Даун протянул свою страшную руку и сдернул с Профессора оленью шкуру. Только тогда Профессор понял, что и сам наг, как Адам.
— Вставай. Мыться надо. Совсем плохо пахнешь, — сказал самоед и как был, голый, вышел из чума.
Обтирание снегом не дало эффекта: покрытый татуировками самоед сидел напротив профессора и наливал ему в плошку отвар из медного чайника.
— Пей. Хороший цяй. Силу дает, — протянул самоед деревянную посудину. Потом налил и себе.
Профессор кутался в оленью шкуру и, чувствуя, как подкрадывается слабость и тошнота, дул на горячее варево. На вкус напиток оказался терпким и вяжущим. Тишину чума ломали только резкие хлопки березы в очаге, да шумное прихлебывание самоеда. Когда в плошке проступило дно, Профессор и правда почувствовал себя немного лучше.
Самоед закончил хлебать, отставил посуду. Узкие, со складками у внутренних уголков, глаза пристально посмотрели на Профессора.
— Какого ты рода?
При звуках самоедского голоса в чум зашла белая лайка и улеглась у порога.
— Какого ты рода? — не обращая внимания на собаку, повторил самоед.
Что ему за дело, какого я рода, подумалось Профессору, но вслух он честно ответил:
— Отец мой подал в отставку в чине штабс-капитана инженерных войск.
Самоед горестно вздохнул, будто это известие расстроило его до крайности. Он забил в короткую трубку щепоть табаку и закурил. Задумался.
— Смотри, — задетое эмбриодией лицо вдруг озарилось радостью. — Я — самдорта, — хлопнул он себя по груди кожаной варежкой.
— А я думал, ты — самоед, — вырвалось у Профессора. Горький и вязкий отвар сделал его мысли легкими, а язык говорливым.
— Зачем самоед? — двупалая рука указала на псину. — Он — хаска. Я — ненць. Ты — тоже ненць, только русский, — самоед замешкался, видя непонимание. Помолчал и выдал радостно: — Ненць — значит человек. А ты какого рода?
Профессор пожал плечами. Ненць снова задумался, запыхтел трубкой.
— Имя твое какое? — вдруг радостно спросил он, словно вспомнил что-то важное.
— Профессор, — вдруг сказал Профессор. Хотя и не профессор он был вовсе, а только доцент, а Профессор была всего лишь кличка, что прилипла к нему еще в Крестах, да так и осталась, заменив настоящее имя и фамилию.
— Хорошо, Про Фэ Сор, — кивнул его новый знакомец со странным именем Самдорта. — Хорошо. А чум твой где?
— Далеко, в столице. В большом городе, — махнул рукой Профессор и поймал себя на мысли, что говорит с самоедом, будто с дитятей. — Много чумов. Очень много.
— Где Сталин? На Коровьей Воде? — Самдорта замешкался. — Мэс Ва?
Профессор улыбнулся и покачал головой. В их дикой беседе не было ничего забавного, но шальная веселость щекотала сердце, выбиралась изнутри, мешала сосредоточиться. Мысли Профессора стали играть в чехарду.
— В Петербурге. Большой город на воде.
— Был там, — знающе кивнул самоед. — Большое становище. Много всего. Людей совсем нет, одни русские.
Профессор расхохотался. Игра в слова веселила его самым бессовестным образом. Он насилу успокоился и утер выступившие слезы. Ненць-самоед невозмутимо дымил трубкой. Потом сдвинул брови и сурово, как когда-то старший следователь Анисимов, спросил:
— Кто твой хэхэ?
— Простите? — от неожиданности Профессор перешел на «вы».
— Хэхэ, — повторил Самдорта. Теперь уже он говорил с Профессором, будто с ребенком. — Мой хэхэ — налим, — ткнул он в рыбий силуэт на левом предплечье. — У тебя кто? Кто твой дух-помощник?
— Нет у меня хэхэ, — ответил Профессор. Новое слово вышло похожим на кашель.
— Совсем плохо. Совсем, — опечалился Самдорта. — А раньше ты что делал? Я нельму ловил, палкура, чира. Песца бил еще, оленя гонял, но совсем раньше. Теперь камлаю. А ты?
Профессор задумался. Как объяснить вот так вот разом, сидя на оленьих шкурах у очага, чем он занимался последние годы? Служил стране, которая из матери-империи стала советской мачехой? Которой никогда не нужны были его знания, ей нужна была сначала медная руда, а теперь — рыба. Как объяснить покрытому рисунками и узорами самоеду, что он искал свою каппу? Каппу, которая позволит человечеству шагнуть за порог Земной атмосферы и устремиться к глубинному Космосу.
— Это настолько важно? — растерянно прошептал он.
— Важно. Совсем важно, — кивнул самоед и даже вынул трубку изо рта, подчеркивая важность. Налил до краев плошку чаем и протянул Профессору. — Когда человек переходит на другую сторону, то делает там то же, что и на этой. Поэтому в путь ему надо собрать все вещи, что будут нужны. Тебе тоже скоро собираться в путь. Как это по-русски, — замешкался самоед. — Вот. Скоро умирать.
Профессор поперхнулся. Закашлялся.
— Так что ты делал, Про Фэ Сор?
Мысль о смерти давно не пугала Профессора, но слова самоеда повернули ее другой гранью. Помогли сделать выбор:
— Я учил. Давал знания. Отвечал на вопросы.
— Ммм, — понимающе промычал самоед. Похоже, ответ его удовлетворил. — Так ты тоже тадебе, — и видя, что Профессор не понял, перевел, — шаман. Это хорошо. Вдвоем нам легче будет просить у Нга твою тень. Ты в среднем мире камлал или в верхнем?
— В верхнем, — ответил Профессор. — Я учил, как подняться выше земли. Выше звезд, выше солнца.
Самдорта хитро улыбнулся и погрозил Профессору своей кожаной рукавицей:
— Зачем обманываешь, Про Фэ Сор? Выше звезд и луны, далеко за солнцем начинается седьмой слой неба. Там живет только Нума и его жена Я'Мюня. Никто не может подняться, даже самый сильный шаман. Только до пятого слоя можно, где Яв'мал Вэсоко.
— Ну я же не пешком учил добираться, — улыбнулся в ответ Профессор. — Я учил делать таких железных птиц, что могут долететь и до твоего Нума.
Самдорта замер истуканом и уставился на Профессора широко раскрытыми глазами. Трубка вывалилась из распахнутого рта.
Когда Нея решил выведать еркар больного русского, он не знал, как назвать ему свой. Имя, что написал на паспорте упол, Нея не нравилось, а открывать настоящее чужаку он не хотел. Потому назвался словом, которое про него знал каждый ненцья — самдорта — тот, кто камлает с хэхэ нижнего мира.
Нея всегда любил ходить умом заранее, но даже его ум не мог дойти, что больной русский Про Фэ Сор настоящий выдутана, да такой великий, что приручил железную Минлей-тиртя — птицу, что летает до самого светлого Нума.
Теперь Нея понял, почему так настойчив был нгытырм родителя. Отчего хэхэ отца велел найти русского без тени и проводить его на ту сторону тундры. Про Фэ Сору не нужна была больше его синдрянг, он мог и без нее попасть на суд к Нуму. Все, что было нужно русскому выдутане — верный проводник, который соберет его в дорогу.
Про Фэ Сор уже давно спал, уставший от разговора, а Нея все сидел у огня и думал, как лучше собрать белого выдутана в путь. Думал, сможет ли русский добраться до пастбища народа сихиртя у берега, омываемого двумя морями, хватит ли у него сил. Лишь изредка снимал чайник с сызмы и подливал чаю в плошку.
Лайка у порога навострила уши и тоненько заскулила. Затем и сам Нея почувствовал — к его чуму приближалась нарта, а следом за ней что-то большое, больше самого тяжелого нутуса, рычащее и страшное.
Нея накидал поверх спящего Про Фэ Сора шкур, посадил сверху лайку. Надел малицу и штаны из ровдуги и уселся у очага ждать.
На улице хаски затеяли лай. Нюка над порогом откинулась, и в чум вошел ненцья. Скинул капюшон и коротко, украдкой, поклонился. Нея знал этого ненцья. Он осел на фактории и ездил по тундре только с Красным Чумом.
Нея он не нравился, слишком много говорил о русских начальниках, о Сталине, и называл тадебе и большеоленных ненцьев плохими словами. Сам же, когда его жена положила в дупло третьего ребенка, пришел к Нея просить помощи. Нея помог — четвертый ребенок выжил.
Следом за лживым ненцья, топоча унтами, вошли двое. Нея сразу узнал в них уполов, даже без кожаных пиджаков и деревянных коробочек на боках.
Один из них поднял руку к шапке и представился:
— Уполномоченный УГРО Семенов.
Второй упол высокий, как медведь, сильно похожий носом, ушами и усами на ту карточку шибко большого русского начальника, что Нея видел в фактории, представляться не стал. Наклонился, протянул широкие, как лопаты, ладони к очагу и поджег об него белую гильзу папиросы. Сунул в зубы и выдохнул дымом в лицо Нея:
— Паспорт покажи.
Нея протянул здоровой рукой сложенный в осьмушку листок.
— Так, Прокопий Хатынзи, — протянул упол имя, которое Нея не нравилось. — Ты почему не на фронте?
— Обожди, Вахо, — одернул его упол Семенов. И взглядом показал на двупалую руку Нея. Похожий на нового царя Вахо пощипал ус и вернул паспорт. — Прокопий, — тихо продолжал Семенов. — Мы ищем одного человека, которого зовут, — как зовут человека, Нея не расслышал, имя потерявшегося заглушил толмач из Красного Чума. — Он преступник, понимаешь, Прокопий?
Нея дождался, пока толмач закончит и кивнул.
— Он не появлялся у тебя недели две назад? Нет? А в тундре ты его не встречал? Может, мертвого находил? Скажи, находил недавно мертвого русского в тундре, а, Прокопий?
Нея усердно мотал головой, шепча про себя камлания хэхэ, отводящим глаза. Он затылком чувствовал, как горят в темноте за его спиной глаза хаски, что лежала поверх укрытого шкурами Про Фэ Сора. От усердного камлания на губах Нея выступила пена.