— Да он дурачок совсем, — сказал большой, как медведь, упол. — Пустое это, Андрей. Идем.
— Пустое? — вдруг взорвался спокойный и тихий до того упол Семенов. — Да у меня приказ из самой Москвы! Найти и доставить этого зека, живым или мертвым! Что я им скажу? Что его ваши белые медведи подъели? Труп мне нужен, хоть бы труп какой!
— Да не кипятись ты так, — как-то сразу стал меньше большой упол. — Найдем мы тебе труп, Андрей Яковлевич.
— Не сомневаюсь, — зло процедил упол Семенов и вышел вон. — Заводи! — крикнул он уже снаружи.
— Ты это, Прокопий, если вдруг увидишь кого из не местных, скажи вон Метяне, — сквозь железный рев прокричал упол Вахо. Кивнул ненцьу из Красного Чума и ушел. Метяня, ненцья, который не нравился Нея, выбежал следом за русским хозяином.
Нея утер губы и без сил опустился на шкуру возле очага.
Очнулся Профессор разбитым. В голове качался дурман и ошметки сна. Ему опять снилась недостижимая каппа, и еще — будто кто-то звал его, окликал его, Профессора, по его настоящему имени и фамилии.
Самоед Самдорта уже сидел, поджав ноги, возле Профессора, и пыхтел носогрейкой.
— Ешь, — протянул он прямоугольное блюдо, на котором дымилось и истекало жиром мясо. — Тебе нужно много сил, чтобы добраться до земель сихиртя.
— Кого? — с набитым ртом спросил Профессор.
— Маленьких железных людей. Они живут у двух морей и пасут там земляных оленей. Там тебе нужно будет лечь. Ешь, — повторил самоед. — Потом мы будем собирать тебе вещи в дорогу. Те, что нужны для жизни с той стороны тундры.
— Но у меня ничего нет, — прошептал Профессор, до конца осознав, что понимает самоед под словом «лечь». — Даже одежда на мне, — он провел по затертой малице ладонью, — и та — твоя.
— Когда мой родитель умер, я был совсем далеко. Он не смог научить меня камлать. — Самдорта стащил с себя малицу и стоял теперь перед Профессором голый по пояс. — Потом я вернулся, нашел его нгытырм и все узнал. Нгытырм родителя научил меня именам всех хэхэ и всем их тропинкам. Теперь я ношу их имена, — похлопал по татуировкам самоед, — а когда лягу сам, новый тадебе сможет научиться у меня именам хэхэ. Если найдет мой нгытырм в земле сихиртя. В стране маленьких людей, что жили здесь еще до прихода ненцья.
Самоед покопался в мешочке у пояса. Выудил костяную иглу. Ссыпал порох в плошку. Залил его отваром из чайника, а остатки протянул Профессору:
— Пей, будет острая мысль. Вспомнишь все имена хэхэ верхнего мира. А потом рисуй, — самоед кивнул на пол чума. Профессор пригляделся и понял, что шкуры, лежавшие на полу, перевернуты шерстью вниз и покрыты ровным слоем золы. — Рисуй, Про Фэ Сор, а я буду рисовать на тебе.
Профессор сделал большой глоток прямо из носика чайника. Снял малицу. Сел.
Дрожащие пальцы оставляли робкие, но все же заметные следы на золе. Особенно тяжело давался знак натурального логарифма.
Нарта ходко резала полозьями снег. Она покачивалась, мерно поскрипывая, что придавало ей сходства с медленно плывущим по течению прогулочным яликом. Профессор лежал, закутанный в мягкие шкуры молодых оленей, и представлял, что течение несет его вниз по Неве, рассекающей спящий Петербург на две неравные части.
Профессор думал не о приближённых оценках динамики полета ракет, не о тех случаях, когда силы аэродинамического сопротивления и тяжести невелики по сравнению с реактивной силой, не о неизбежности потерь топлива на преодоление тяготения при подъёме космических ракетных поездов на должную высоту без толкача, и даже не о неуловимой каппе. Он думал о том, какое животное могло бы стать его, Профессора, хэхэ.
Из всех рыб, зверей и птиц только двуглавый орёл нравился Профессору больше прочих. Сходство было, конечно, отдалённое, не такое яркое, как у налима и самоеда с его рукой-плавником, но имперский символ не шел из головы. Пусть с орла давно сняли монаршую корону, отобрали скипетр и державу, гордая птица не погибла. Профессору очень хотелось в это верить. А ещё в то, что когда-нибудь, пусть даже через сотню лет, двуглавый орёл вернётся на шпили Кремля и банковские билеты.
— Самдорта, — вдруг позвал профессор. — Как будет «налим» по-самоедски?
— Нея, — ответил, не оборачиваясь, тот.
Долгая ночь сменялась коротким днем. Профессор спал, думал, пил густой бульон, что варил самоед, пока отдыхали собаки, и продолжал путь вниз по Неве под мерный скрип тундровой шлюпки.
Нарта сделала резкий поворот влево и где-то на подходе к Финскому, почти у Васильевского острова, встала. Профессор открыл глаза и прислушался: тихий морозный воздух тундры и правда взрезал рокот морского прибоя.
— Хаски боятся, не хотят дальше. Чуют земляных оленей. Дальше пешком пойдем, — объявил самоед, помогая Профессору подняться. Поднырнул под руку, крепко обнял, и они побрели к темнеющим впереди холмам.
Последнюю часть пути Профессор только переставлял ноги, повиснув на плече самоеда. Тропа широкими петлями спускалась к прибою. Северо-западный ветер метал пену и осколки ледяных торосов на смерзшуюся в мозаику гальку. Густой серый туман мешался с тучами водяных брызг и размывал грань между морским льдом и льдом суши.
Самоед уверенно вел Профессора к подножию сопки — груды песка, гранита и глины, принесенных ледниками и спаянных миллионами лет в единое целое. В небольшой расщелине клубился все тот же серый туман.
— Пришли, — шепотом произнес самоед. Плеснул из фляжки спирта: сначала на камень у входа в пещеру, потом — на тряпку заготовленного факела. — Аккуратно ступай, Про Фэ Сор. Глубоко падать, — покачал головой самоед и первым шагнул на вырубленную в промороженной глине ступеньку.
На третьем десятке Профессор бросил считать. Низкий свод, крутой спуск, застоявшийся бедный воздух пещеры душил его, заставлял болезненно сжиматься сердце. Голова кружилась. Профессор опирался ладонью о покрытую изморозью стену уходящей вниз галереи и просто старался не упасть.
Внезапно спуск прекратился. Они оказались в небольшом вытянутом гроте с низким потолком и песчаным полом. В центре наподобие стола были сложены три плоских гранитных плиты. В дальнем конце угадывалось что-то большое и темное.
— Это мой родитель, — самоед подвел Профессора к каменному ложу. — Не весь, только его нгытырм, — пояснил Самдорта, наклонив факел. Огонь высветил покрытую инеем и татуировками иссохшую мумию старика ненцья. — Ты тут ляжешь. Рядом.
Профессору стало нехорошо. Он перевел взгляд на темнеющее в дальнем углу склепа пятно.
— А там что?
— Я'хора, — важно сказал самоед и тут же пояснил. — Земляной олень там. Сторожит путь ниже, к стойбищам сихиртя. Когда шаман просит, я'хора отходит и видно путь в землю железных людей. Посмотри сам, — самоед протянул факел Профессору и принялся разводить очаг. — Мне делать надо много еще. Не мешай. Опоздать можем.
Профессор медленно пошел к земляному оленю, держа в вытянутой руке факел, словно рапиру. Из темноты на него так же медленно выплывало нечто, похожее на средних размеров валун, густо посыпанный инеем. Валун словно когда-то пытался вылезти из гранитной стены пещеры, но застрял, сжатый ее тяжелыми сводами. Из самого центра валуна торчал огромный кончик рога. Профессор приблизился и рукавом малицы стряхнул с камня ломкую индевелую корку. Валун был глыбой льда. Из нее на Профессора, нет, сквозь Профессора, смотрел мамонт.
Профессор отшатнулся, схватился за грудь, словно пытаясь ладонью удержать внутри взбесившееся сердце. Медленно выпрямился, запрокинул голову и так же медленно втянул в себя воздух. Через долгую минуту ему стало легче. Он открыл глаза.
Прямо над ним, на низком своде пещеры что-то было. Профессор придвинул факел ближе, стараясь рассмотреть наскальные рисунки облюбовавших этот склеп самоедов.
— Самдорта, — слабо позвал Профессор. Факел в его руке задрожал. — Что это?
— Не узнал? Это твоя железная птица Минлей, — на миг оторвался от приготовлений самоед.
— Нет, вот это что? — Профессор указал пальцем на восьмерки, хаотично нацарапанные возле продолговатого тулова птицы.
— Крылья, что еще? — пожал плечами самоед. — У Минлей-тиртя железное туловище и цемь пар крыльев.
— Сколько? — сипло переспросил Профессор.
— Цемь пар.
Сердце Профессора гулко бахнуло и взорвалось. Кровь ударила в виски. Легкие обвисли пустыми картофельными мешками.
Ему хотелось смеяться. Ему хотелось плакать. Танцевать вокруг возящегося у костра самоеда и целовать его изуродованные эмбриодией щеки. И кричать, кричать во все горло: цемь пар! це-эм-пар! эм-це-два! Масса-и-квадрат-скорости-света. Энергия — вот его каппа, которую так тщетно искал Профессор все эти годы, чтобы найти на пороге смерти в забытой Богом глуши, у пастбища земляных оленей. А она была рядом, совсем рядом и уже очень давно, с самого девятьсот пятого года, и ускользала между пальцев, среди миллионов цифр статистической обработки бесполезных экспериментов. Но теперь, теперь он уже никуда не отпустит свою каппу.
Профессор часто задышал, жадно хапая холодный стоячий воздух пещеры.
— Самдорта, дай мне нож, — сказал Профессор, и в его голосе было столько силы, что самоед не посмел отказать. — Смотри, Самдорта, — Профессор царапал острым стальным кончиком закопченный свод пещеры. — Вот это! Видишь? Это я хочу забрать с собой на ту сторону тундры. Ты понял, Самдорта? Понял? — голос от волнения дрогнул. — Обещай мне!
Самоед кивнул и начал копошиться в кожаном мешочке, подвешенном на поясе.
— Вот и славно, — выдохнул Профессор. — Вот и славно, — повторил он и снял малицу.
Профессор лежал на покрытом инеем плоском камне у входа в страну белоглазых карликов-сихиртя. Он лежал голый по пояс рядом с иссушенной временем мумией безымянного шамана. Ему не было ни больно, ни холодно. Ему было покойно.
Самоед выводил голосом низкие длинные ноты, провожая Профессора на ту сторону тундры. Костяная игла мерно била острием по коже Профессора, оставляя в такт шаманским камланиям точку за точкой — значение каппы для будущих учеников. Когда самоед умолкал, чтобы набрать в легкие воздуха, было слышно, как волны Белого и Баренцева моря шипят пенными брызгами, ударяясь о Канин Нос.