Проворачивая истекающую жиром тушку при помощи все того же саперного тесака, я обратился к инсургенту, который вконец разомлел и, похоже, наладился подремать прямо сидя:
— Ладно, поесть-попить нашли, ночевку поудобнее тоже… А дальше что? Так и будем до самой старости перебираться от колодца к колодцу, от бивака к биваку?!
— А… Что? — вскинулся гном, действительно успевший закемарить, но, осознав вопрос, возмутился: — Нет, конечно!
Собираясь с мыслями, он завозился на своем месте, распрямил спину и снял очки, тщательно протирая стекла, посверкивающие в отблесках огня. Откуда в хозяйстве у не слишком опрятного инсургента взялась чистая тряпица для этой цели, я понятия не имел.
Наконец с очками и размышлениями было покончено, и куда более спокойным уверенным голосом малолетний политик выдал программу действий на будущее:
— Мне надо будет отправить несколько писем. Стратегия дальнейшего поведения определится тем, как именно отреагируют адресаты. Если нам согласятся помочь, то найдутся и средства, и убежище.
От казенщины, до предела неуместной здесь, в дикой пещере, продуваемой всеми сквозняками, у костра из останков летучего умертвия, у меня чуть уши в трубку не свернулись. Подозрения, зашевелившиеся при встрече с патрулем Гебирсвахе, подтвердились самым определенным образом. Не из простых мой спутник, ох, не из простых…
— Тогда я смогу начать свою игру… путь обратно. А ты получишь деньги для ремонта воздушной лодки, — меж тем продолжал гном свои построения, лишь под конец вспомнив о моем присутствии, и не преминул уточнить: — За содействие в трудное время.
Ну спасибо, господин хороший, что нашу малость не забываете. Значит, мне тоже причитается кое-что за уже заметные и еще только предстоящие заботы по утиранию сопливого носа вашей милости. Хорошо хоть не за подтирание мохнатой задницы!!! Откуда я взял, что она мохнатая, не знаю, но со злости может настигнуть и не такое прозрение.
Успокоиться, чтобы слушать далее, оказалось трудновато — за годы собственного властительства я отвык слышать барственные интонации. Загордился выше всяких чинов, а в нынешнем положении заноситься нечего. Сначала хорошо бы выбраться…
Вообще-то по сравнению с вчерашними планами во всем этом монологе кое-что, несомненно, изменилось к лучшему. Сегодня, по крайней мере, уже не шла речь о самопроизвольно возникающей армии сторонников, набранных методами из сказок сестер Грипп. Реалистичность замыслов инсургента заметно повысилась, а у меня свалился с души один из многочисленных камней, наваленных чуть ли не выше недалеких отсюда вершин альтийских гор.
— А до тех пор все именно так и будет, как ты сказал, — подвел неутешительный итог мой спутник. — Смена ночевок, колодцев, путей следования…
— Понятно, — дальнейшее перечисление предосторожностей никак не меняло сути, зато за время обсуждения перед нами успела встать куда более насущная задача. — Давай уже хавчика делить, а то сгорит или пересохнет!
Словно только этого и дожидаясь, гном попробовал голой рукой ухватить отлично прожарившуюся тушку за одну из ножек, торопясь урвать кус посочнее. Само собой, в результате он только обжег уже пострадавший сегодня палец и закопошился, выискивая среди своих одежек лоскут, годный в качестве прихватки.
Не располагая таким разнообразием одежды, я использовал как столовый прибор плоскогубцы от универсального инструмента, всегда обретающегося у меня по карманам. Зато отсекать саперным тесаком первую из двух положенных мне четвертей тушки оказалось не слишком удобно. Коротенький ножичек бестолкового инсургента здесь оказался намного сноровистее, так что за еду мы принялись одновременно.
После этого стало уже невозможно отвлекаться на разговоры и взаимные обиды. Хавчик оказался на редкость вкусен, причем отнюдь не потому, что я ел впервые чуть ли не за пару дней. Вот только на курицу, как обычно говорят о любом незнакомом мясе, он ничуть не походил, скорее уж на утку — как минимум своей исключительной жирностью. Как только ему удается наедать такие жиры на здешних жуках-червяках да лишайниках… Впрочем, плоскогубцам лишняя смазка не помешает, а каким способом можно отчистить сальные руки при недостатке воды, я уже выучил. Скорее удручало отсутствие хлеба или гарнира, заставлявшее запивать каждый кусок слегка пересоленного мяса глотком из бурдюка. Такими темпами хватило бы питья на утро…
При отсутствии горячительных напитков и после пары суток голодовки обильная еда опьяняет и вгоняет в сон не хуже хорошей стопки чистого спирта. Снаружи, с открытого пространства, уже давно не долетало ни единого отблеска солнца, закатившегося больше часа назад. Костер тоже почти прогорел, и пропитанные жиром кости хавчика, опавшие с тросика, смогли лишь ненадолго продлить его затихающее мерцание. Сам тросик, кстати, надо бы смотать, чтоб не перегорел напоследок.
Однако, сделав это перед тем, как лечь на расстеленном запасном чехле флайбота, я успел пожалеть о своей расторопности. Растяжка была символической границей, делившей пещеру надвое, на мою и гномскую половину.
Вот этой-то защиты я и лишил себя, дав малолетнему инсургенту возможность возобновить свои попытки поближе подобраться на ночь — вплоть до получения им повторной затрещины. Похоже, это уже превращалось у нас в некий ритуал отхода ко сну, своеобразную разновидность «ночного колпака» — так лавочники в Анариссе называют последнюю за день рюмку джина. Или шнапса. Как раз альтийского…
Эта мысль оказалась последней перед тем, как я провалился в сон.
3. Чем толще крот, тем глубже в гору
Лети, лети лепесток, лети на Дальний Восток,
Лети на Ближний Восток, лети, наматывай срок…
Снаружи в грот просачивался сероватый утренний свет и ощутимо тянуло холодом, но не это раздражало больше всего. Куда неприятнее оказалось просыпаться от редкостно навязчивого, тонкого скрипа пера по бумаге. Гном успел продрать глаза намного раньше и даже при столь скудном освещении приступил к обещанному с вечера написанию писем. Отчего-то я думал, что это он выразился фигурально, но, как оказалось, вполне конкретным образом.
Где он только найдет тут почтовое отделение, спрашивается?! Хотя, припоминая вчерашний колодец, можно предположить, что за тысячелетия обустройства пещер подгорный народ способен и не такого понастроить. От почты и ямских станций до закусочных с общественными туалетами на каждом шагу. Особенно полезны были бы сейчас последние…
Вернувшись с утреннего холодка, я застал инсургента все за тем же занятием. То ли число возможных сторонников превосходило все мыслимые пределы, то ли ниже достоинства было обратиться к каждому из них менее чем на пяти страницах. Причем то, что страницы были на редкость мелкие, пара на пару дюймов, дела не меняло. С терпением, редким для столь юного создания, гном исписывал каждый клочок чуть ли не папиросной бумаги десятками строчек поистине бисерного почерка. Готовые послания он сворачивал в крохотные трубочки, которые затем засовывал в небольшие, с половину карандаша, медные пеналы с болтающимися у горловин колечками. Уже полдюжины пеналов, закупоренных притертыми пробками, лежали рядком на плоском камне справа, и еще три штуки ожидали начинки, зияя пустотой.
Стало быть, можно расслабиться еще на полчасика, а затем уже спокойно собираться. Покуда не будут закончены бумажные дела, инсургент с места не двинется — или я ничего не понимаю в беззаконии. Не в том, которое от пустого брюха или ради выгоды, а в том, которое от слишком умной головы. Тот же Ван Хроге, который превратил дикий бунт Суганихи Кровавого в идейную резню, тоже был здоров писать — накатал столько трудов, что хватило всем последователям вплоть до самого Мага-Императора Теса Вечного. Да и поныне хлесткие фразы из писаний озверевшего сутяги всплывают в выступлениях уличных политиков, включая недоброй памяти Ренни Нохлиса. Всего-то разницы между морталистами и прочими хрогистами, что последние хотят уравнять всех при жизни, а первые — в посмертии.
И нельзя не заметить, что этим последователи Мертвовода показывают большую реалистичность, так как ни одно живое существо, наделенное разумом, не желает по своей воле быть уравненным с прочими. Равные права и стартовые возможности — это одно, а всеобщая уравниловка под не тобой заданный минимум — совсем другое. И совсем уж третье — то, что какое бы равенство ни было заявлено, в реальности соблюдать его никто не стремится.
На миг я захотел втихую придушить своего попутчика, пока от его писаний не произошло хотя бы самого малого и справедливого кровопролития… а потом расслабился. Чего бы ни творил промеж себя подгорный народ, это не касается ни его исконных недоброжелателей эльфов, ни лично меня в качестве их единственного представителя в здешних лабиринтах. Кто бы кого и по какому поводу тут у них ни резал, не мое дело как сокрушаться, так и злорадствовать. Моя задача — выбраться отсюда, так что любые действия — только в пределах самообороны. И покрепче держаться за подаренного Судьбой спутника, ибо еще неизвестно, насколько терпимы и склонны к подозрительности те, кто почище и менее замешан во всяких непотребствах.
Пока я предавался бесполезным размышлениям, гном завершил возню с бумагами и запаковал все письма, дополнительно залив стык у крышки каждого пенала то ли смолой, то ли жидким каучуком. Явно вместо сургучной печати — для нее нужен огонь, а после прошлого горького опыта гном явно не имел желания лишний раз возиться с горелкой. Да и дрова поутру тоже не летали из-за холода и сырости, мелкая морось по определению вредна крылатым мертвякам. Вон, капли воды на моем брезентовом пончо до сих пор не высохли…
Словно только что заметив, инсургент близоруко оглядел меня сквозь грязноватые очки и невинно поинтересовался:
— Что, снаружи ветер?
— Нет, дождь, — отозвался я и только тогда сообразил, что попался на вывернутый наизнанку старый анекдот про второго уарса Хтангского.