Рыжов подкурил сигарету и стал нервно ходить из угла в угол, пытаясь найти решение.
– А давай его накурим? – неожиданно предложил Ствол. – И на плац выпустим, он побузит маленько, все увидят, что умом тронулся, а под утро сам «галстук» примерит.
– Ты голова, Ствол! Мы двух зайцев одним косяком! И деньги, и Сомову подлянку!
– Иди в казарму, найди пакет и план.
Рядовой Губа сопротивлялся как мог, он пытался орать, но кляп во рту делал усилия тщетными. И как только рыжий вернулся с пакетом и планом, Стволов, злорадствуя, улыбнулся, словно предвкушая долгожданную расплату за победу. Пакет надели на голову и, чтобы стукачок не задохнулся, дно распороли ножом, подкурив набитую анашой папиросу, и со словами: «Хорошая дурь, от одной затяжки вставляет!» по очереди стали задувать дым в пакет.
– Аккуратно, не торопись. Держи крепче края пакета, пусть все вдохнет!
Рядовой Губа кашлял, задыхался, но с каждым вдохом сизый дым проникал в его легкие, сначала появился дикий страх, сопровождаемый конвульсиями и судорогами, а потом стало как-то спокойно, и его тело, обмякнув, расслабилось.
– Он не сдох? – поднимая веки, спросил Рыжий. – Может, развяжем его?
– Нет. Вроде дышит, – вслушиваясь в поверхностное дыхание, ответил рядовой Стволов. – От него такой запах странный, у меня так дед пах в старости, перед тем как угодить в «дурку», такой затхлый запах старой одежды, понюхай.
– Ха-ха. Ствол, ты, походу, через раз стукача накуривал, подвисаешь.
– Не, я серьезно!
– Я и смотрю, обнюхивает солдата, Ха-ха, – разразился хохотом Рыжов.
Понимая, что ведет себя странно, Николай перевел все в шутку и тоже заразительно засмеялся. А Губа неподвижно сидел с заставшей улыбкой на лице, его тело казалось каменным, каждый видимый мускул пульсировал и сокращался в такт сердцебиению, и когда Рыжов ударил его ладонью по лицу, Алексей открыл глаза. Огромные черные зрачки остекленевшего взгляда и все сильней расплывающаяся зловещая улыбка.
– Эй, темный лорд, ты че тупишь, прикидываешься мертвым? – еще раз ударив по лицу, спросил Рыжий.
Алексей задрожал, с силой раздвигая руки в стороны, попытался освободиться. Веревки, которыми были связаны руки, врезаясь в кожу, впитывали кровь. Рядовой Губа пронзительно смотрел вперед и что есть сил пытался освободиться. А когда он оперся на ноги и попытался выпрямиться, деревянный стул под ним начал медленно и уверенно трескаться. Высокий худощавый солдат встал в полный рост, и остатки сложившегося стула упали на пол вместе с окровавленными веревками, что связывали солдата. Он тяжело дышал и неподвижно смотрел в одну точку.
– Накурили на свою голову, – прошептал вжавшийся в стенку Рыжов.
– Валим отсюда, пусть в закрытой каморке побудет этот псих, пока дурь не отпустит.
Закрыв на ключ служебное помещение, испуганные солдаты решили ничего не рассказывать сослуживцам и, раздевшись, легли по кроватям. Глубокой ночью вся казарма проснулась от оглушительного удара о дверь в коморке, новый удар сорвал дверь с петель, и она упала на пол. Рядовой Губа подошел к оружейной комнате и ножкой от стула попытался сорвать замок.
– Валите этого чудика, а то он нас всех постреляет! – крикнул кто-то из глубины казармы, и пятеро самых смелых вскочили с кровати.
– Лежать, твари! – хриплым басом заорал Губа, угрожая острым концом палки.
Храбрецы опешили, но когда солдат снова принялся взламывать замок, всей гурьбой накинулись на него, пытаясь скрутить одурманенного рядового. Эта попытка закончилась воткнутой в ногу палкой и разбросанными по углам смельчаками, которые уже не так резво рвались на штурм обезумевшего солдата. Вытерев кровь сослуживцев о майку, Алексей продолжил теребить замок на двери.
– Слышь, Губа, мы тебя больше не тронем, успокойся! – начал Рыжий. – Ты дыши ровно, сейчас дурь отпустит, станет полегче, все забудется. Главное, не злись, хочешь, по плацу походи.
– Да, братан, – подхватил предложение друга Ствол. – Там воздух свежий, голова светлее будет, а тут надышали служивые, совсем кислорода мало, вот ты и лишканул чуток с глюками. Но ты не бойся, мы тебя прикроем перед начальством. Иди проветрись.
– Кость дьявола должна быть уничтожена! – прорычал он и направился в ленинскую комнату.
Шаткой походкой, в окровавленном нижнем белье, рядовой медленно пошел в ленинскую комнату, там он выдрал плинтус, разворотив тайник, и грубым движением разорвал белоснежную портянку. Костяной кубик с аккуратно высеченными символами упал на освещенный луной стол. Тяжело дыша, Алексей сел за стол и, словно не чувствуя боли, стал колотить по мистическому предмету. Каждый новый удар гулким эхом заставлял вздрагивать скопившихся возле двери сослуживцев. Разбитый в кровь кулак и расколотый на кусочки костяной кубик – такую картину спустя час лицезрел младший лейтенант Сомов. Попытка криком вразумить помешательство солдата оказалась неудачной, а когда он наткнулся на обкуренный взгляд, все стало на свои места.
– Это дисбат, рядовой! Оборжался всякой гадости, а теперь посмотри на него – невменяемый сидит и портит государственное имущество. Это залет, рядовой, это залет!
Разбирательства шли долго, солдата-срочника доставили в госпиталь, а потом перевели в местную психиатрическую клинику. Сомов сделал все, чтобы дело получило максимальный резонанса. Факты дедовщины и издевательства над новобранцами посыпались как из рога изобилия, почти все виновники получили сроки в дисбате. Досталось и высшим чинам – за то, что допустили преступную халатность во время призыва. Как говорится, дело прогремело на всю страну.
Курилка военкомата.
– Палыч, слышал, ты строгача получил за шизика, – затягиваясь, попытался подбодрить коллега. – Обидно, перед выходом на пенсию – и такая неприятность.
– Не поверишь, вот не помню я этого рядового Губу, хоть убей, – сделав глоток кофе, ответил седой психиатр. – И дело поднял, и фото вроде знакомое, и повторное заключение, что годен, мое, а вспомнить не могу.
– Формально ты не виноват, проглядел областной психоневрологический диспансер, но шуму было столько, что всем досталось.
– А где он служил?
– Где-то на Дальнем Востоке, город в голове крутится, но не назову, только номер части: 674.
– 674, говоришь?! – Антон Павлович поперхнулся от нахлынувших воспоминаний, но, откашлявшись, продолжил: – Сорок лет безупречной службы, и вот на тебе, строгий с занесением, но, может, оно и к лучшему, у всего есть своя цена.
– Вам, психиатрам, видней.
– И не говори, – рассмеялся Антон Павлович, потушив сигарету.
На этом перекур с утренним кофе закончился, и начался рабочий день, а значит, как и всегда, толпа шумных призывников, ожидающих под дверью в начале пути во взрослую жизнь.