Костры миров — страница 4 из 19

Ты спрашиваешь, откуда стартуют ядерные бомбардировщики, приятель? Они стартуют из твоего сердца.

М. Орлов

В городе говорят о странном происшествии. В одном из домов, принадлежащих ведомству придворной конюшни, мебели вздумали двигаться и прыгать; дело пошло по начальству. Кн. В. Долгорукий снарядил следствие. Один из чиновников призвал попа, но во время молебна стулья и столы не хотели стоять смирно. Об этом идут разные толки. N сказал, что мебель придворная и просится в Аничков.

А. С. Пушкин. Дневник. 17 декабря 1833 года

Опять старая история. Когда построишь дом, то начинаешь понимать, как его надо было строить.

Ф. Ницше

1

– Теперь возьмешь?

– И теперь не возьму. – Алехин еле отмахивался. – Козлы! Вообще не беру чужого!

– Чего врешь-то? – наседал на Алехина маленький, глаза раскосые, длинные волосы неряшливо разлетались по кожаным плечам. По плечам кожаной куртки, понятно. – Ты недавно червонец увидел на дороге, что – не взял? «Вообще не беру чужого»! Ишь раскудахтался!

Спрашивая, маленький злобный тип все время оглядывался на приятеля.

Длинный, смуглый приятель почему-то ласково назвался Заратустрой Намангановым. Непонятно только, откуда маленький тип мог знать про червонец, недавно найденный Алехиным на дороге. И непонятно, почему так ласково назвался Заратустрой длинный. Никто не просил его как-то называться. В самом имени Заратустры Алехину слышалось что-то огненное, тревожное. К тому же на голове длинного набекрень сидела гигантская кавказская кепка. Конечно, мохнатая.

А третий вообще ни на кого не походил. Ну, может, немного на Вия – чугунный, плотный, плечистый. Мощный нос перебит, сросся неровно, криво, на плечах ватная телогрейка. Алехин таких не видел сто лет.

– Ну, возьмешь?

– Не возьму.

– Ты же не за просто так берешь, – упорствовал маленький. – Ты за деньги.

– А я и за просто так не возьму.

Конечно, Алехин мог бы что-то приврать, подкинуть что-то такое сильное, обвести козлов вокруг пальца, но Верочка твердо предупредила его – больше в жизни не врать! Совсем не врать! И срок испытательный установила, не подпускала к себе. Чего же срываться из-за таких козлов? Соврешь, а волны-то далеко пойдут. Известно ведь, начинаешь с мелочей, с истинной правды – ну, скажем, служил на флоте. А потом почему-то из сказанного тобой как-то само собой выходит, что выполнял тайные приказы правительства. Или скажешь, вот, мол, живу в домике под снос, правда в самом центре города, а получается, будто ему, Алехину, в ближайшее время дадут элитную двухуровневую квартиру со встроенным гаражом.

Неадекватная информация больно ранила Верочку.

2

А поначалу с Верочкой у Алехина все складывалось прекрасно.

Как увидел ее в приемной у начальника телефонной связи, так в тот же день и позвонил. Не мог не позвонить. Он таких, как Верочка, никогда раньше не встречал. Лицо овальное, гладкое, нежная кожа блестит, волосы волнистые, глаза лесные, зеленые. И Верочка Алехина тоже отметила, выделила из толпы. Не могла не отметить, не могла не выделить. Рост почти средний, глаза неуверенные, всегда не знает, куда сунуть руки – то ли в карманы, то ли под мышки.

Правда, доброжелательный. Но врет много.

В первый день Верочка, конечно, еще не знала, что Алехин врет очень много, а сам Алехин тогда считал, что вранье – это совсем не повод для ссор, вранье – это ерунда, чепуха, раз плюнуть. Но, увидев, как Верочка в ответ на его слова начинает поджимать губки, Алехин решил: раз так, раз не нравится ей это, он завяжет. Верочка еще ни слова вслух не произнесла, а Алехин уже решил: завяжет!

И действительно. Домик у него маленький деревянный – на снос, зато, правда, в самом центре города, рядом с драматическим театром. И садик при нем в три дерева. Семь лет обещают Алехину двухкомнатную квартиру в центре, соседей посносили уже, а до его домика руки не доходят. Алехин при первом свидании издали показал Верочке домик: вот, дескать, по-настоящему перспективный, двухкомнатная квартира светит. А Верочка только пожала круглым плечиком: «Ой, Алехин, так я же на твой домик смотрю каждый день!»

Оказалось, Верочка живет в новой девятиэтажке напротив.

Понятно, Алехин смутился. Маленький домик его хотя и стоял под боком у драматического театра, но стоял все же на пустыре рядом с новостройкой, а значит, был открыт для обозрения, и Верочка каждый день могла видеть, как Алехин наведывается в туалет. А туалет у него вроде скворешни. Даже отверстие, как сердечко, вырезано в двери.

Но Алехин не удержался. Сказал: «Пошли ко мне, Верочка. Посидим поговорим, музыку послушаем. У меня дома кофе есть. Маулийский». Он не знал, существует ли такой сорт, но прозвучало красиво. Верочка даже немного покраснела, услышав про маулийский кофе, и отказалась. Да и как идти, если деревянный домик Алехина с такими неслыханно простыми удобствами открыт глазам всех Верочкиных соседей?

– Вот, – решил рассказать о себе Алехин. – Мою фамилию ты уже знаешь. Мне, в общем, не все можно говорить про себя… но тебе… скажу…

– Что? – Верочка даже затаила дыхание.

– Тебе трудно поверить будет, но я скажу. Понимаешь, необычная у меня профессия…

От напряжения Верочка рот открыла.

И тогда Алехин брякнул:

– Я агент!

А Верочка, дура, сама, именно сама красивой своей нежной ладошкой закрыла Алехину рот. Не надо, дескать, ни слова не говори больше, я же все понимаю, Алехин. Ты откровенный, но, наверное, давал подписку о неразглашении. Черт знает, что она в тот раз об Алехине подумала. Я ведь заметила, ты держишься не так, как все. Я видела, как свободно ты входил к начальнику телефонной связи. С моим шефом, Алехин, так свободно, как ты, никто никогда не разговаривал.

Короче, не дала Алехину говорить. А потом обиделась, почему врал.

А он не врал. Зачем ему врать? Он правда агент. Что в этом плохого? Он не первый и не последний. Зато опытный и знающий. Его очень ценят в Госстрахе. Он зарабатывает неплохо. И у него интересные клиенты. Например, пенсионер Евченко. Или крупный математик Н. По вредности пенсионер Евченко первый в мире, а научные труды математика Н. печатаются в самых развитых странах мира. В странах средне- и малоразвитых научные работы математика Н. реже печатаются, но скоро и там до них дойдут. Прогресс не стоит на месте. А Верочка, дура, как узнала, что Алехин не тайный агент, а всего лишь агент Госстраха, ударилась в слезы. Ей, наверное, было бы гораздо приятней узнать, что он, Алехин, вовсе не просто опытный, вовсе не просто ответственный знающий агент Госстраха, а самый настоящий тайный агент какой-то особенно недружественной к нам, даже враждебной страны. Тогда бы она, дура, могла страдать, могла бы мечтать о том, как спасет его. А может, сжав чувства в кулак, сдала бы его куда нужно.

А агент Госстраха…

Ну что такое агент Госстраха?

Куда сдашь простого, хотя и опытного агента Госстраха?

Подумав, Верочка определила Алехину испытательный срок. «Даю тебе месяц. Если за это время ты ни разу не соврешь, удержишься, приучишь себя к нравственной дисциплине, сам увидишь, какой интересной станет жизнь».

А что в такой жизни интересного? Как можно жить, совсем не привирая?

Но Верочка сама объяснила. «Я вот давно хочу посмотреть „Лебединое озеро“ в нашем оперном театре. Но одной идти не хочется и с подругами тоже. А вот… если ты… исправишься…» Он в первый же вечер позвонил ей по телефону: «Это я, твой последний романтик». Но она вела себя сдержанно.

3

Но кое-что в Алехине Верочка одобряла.

Он, например, читал серьезную литературу.

Верочка глубоко была уверена, что книги всяких там Стругацких и Прашкевичей, Штернов и прочих до добра никого не доведут. Какой-то «Пикник на обочине» (пьют все время, наверное), «Костры миров» (а это еще о чем?), «Записки динозавра»… Какие динозавры? Разве нормальный динозавр мог писать? Зачем ненормальные книжки нормальному человеку?

Но однажды Верочка встретила Алехина на улице.

Он нес книги в букинистический магазин. Понятно, те, которые читать не мог и не хотел. А Верочка обрадовалась: «Ой, Алехин, наконец-то ты купил серьезные книги! Ой, какой молодец! Ты даже Пришвина читаешь. Это у него все про птиц и зайчиков? Большой, трагический писатель. Ты у меня растешь, Алехин! Я тобою горжусь!»

А чего гордиться? Алехин вовсе не купил книгу Пришвина. Он, наоборот, энергично хотел от нее избавиться. Не хотел трагического про птиц и зайчиков. Лучше бы уж Пришвин писал про милицию. Но похвалу Верочки принял. И теперь часто вворачивал в разговор: «Читал я как-то у Пришвина…» Или: «Пришвин бы с этим не согласился…» Или: «А вот в третьем томе Пришвина…» У него, собственно, только третий том и был, потому он и нес его в бук, но в разговоре звучало солидно. «А вот в третьем томе Пришвина…» Верочка даже вздрагивала от волнения.

Но испытательный срок не скашивала.

4

Сказать, что Алехин прямо вот так сразу начал совсем новую, правдивую жизнь, значило бы несколько преувеличить.

Не сразу, конечно. К тому же с того дня, когда он дал Верочке это свое опрометчивое обещание, пошла ему непруха. Например, стал стесняться Алехин бегать в свою деревянную скворешню. Побежишь, а Верочка увидит и подумает: это чего он так часто бегает? А не побежишь, Верочка подумает: это как же он без всего этого обходится? В хозяйственном магазине стал стесняться ночных горшков. А потом еще демократически настроенные пикетчики стали устраивать на пустыре перед домиком Алехина шумные несанкционированные митинги. Понятно, к его деревянной скворешне выстраивалась гигантская очередь – попробуй туда попасть! Иногда Алехин думал, что Верочку огорчает вид на такую очередь к его туалету. Почему, дескать, он это позволяет? Какая распущенность!

А потом в садик Алехина, состоящий из трех деревьев, опустился самый настоящий НЛО (неопознанный летающий объект). Это не вранье. Свидетелем оказался сержант Светлаев, милиционер. Он лично видел НЛО – такой большой серебрящийся шар. Пускает яркие голубые и зеленые лучи, движется куда хочет и шипит при этом негромко, но сердито, как масло на сковороде. Правда, пока ехал милицейский патруль, вызванный сержантом Светлаевым, НЛО спугнули какие-то полуночники.

В тот день Алехина страшно утомили пикетчики и ораторы.

Особенно злобствовали бородатые иссохшие ребята из общества «Память». Их мегафоны начали матюгаться под окнами Алехина прямо с утра. «Россия, проснись! Где твоя память?» Да уж лучше склероз, чем такая «Память».

Особенно невзлюбил Алехин известного в городе оратора У.

С помощью мегафона маленький, рыжий, горластый, горбатый и мутноглазый оратор У. с редким неистовством с самого раннего утра требовал одного: срочно восстановить, срочно омолодить генофонд русской нации! Это главное, а может, и единственное, в чем прямо сейчас, с самого раннего утра, нуждается простой русский народ, замордованный всеми другими окружающими его народами! Свой собственный генофонд оратор У. нерасчетливо порастряс еще в юности по всей популяции, вот теперь и требовал неистово: «Освободим рюсских зенсин! Вернем рюсским зенсинам простого рюсского музика!» Лежа в постели, Алехин отчетливо представлял себе уютный пылающий русский очаг. А перед очагом – просторный русский топчан, застеленный русской простынкой. А на топчане в полной готовности маленький, рыжий, горластый, горбатый и мутноглазый оратор У. с его вечным рефреном: «Освободим рюсских зенсин!» – и длинная очередь красивых дородных женщин, пригнанных к нему для восстановления русского генофонда. Очередь, прямо скажем, похлеще той, что днем выстраивается к туалету Алехина. И Верочка среди них – плачущая, упирающаяся.

А вот крупный математик Н. ни на какие такие разборки внимания не обращал. Зато, услышав от Алехина про НЛО, мгновенно примчался на грузовой машине и с помощью двух грузчиков выставил из кузова странный, отталкивающего вида прибор, что-то вроде армейского миномета, установленного на чугунной плите, но с датчиками и с небольшим телевизионным экраном. По экрану, как живые, ползали зеленые кривые. А когда Алехин подошел поближе, стрелки на датчиках вдруг зашкалило. Крупный математик сразу оживился. Губы толстые, жадно трясутся.

– Алехин, вам сны снятся?

– Ну да, я разве не человек?

Математик Н. оживился еще больше:

– Неужели вас мучают сомнения?

– Да нет, я в этом не сомневаюсь!

– А шкаф для одежды у вас не падал без причины?

Алехин хотел ответить, что это не шкаф, а сам он недавно падал без причины – в лужу. Под давлением трех каких-то хулиганов. Но перевел разговор на другое, на более интересное. Ткнул пальцем в таинственный прибор, который было решено на несколько недель оставить в его садике:

– Застрахован?

– От чего? – удивился математик.

– От митингов.

– Думаете, поломают?

– Непременно поломают.

– А да ладно, – отмахнулся математик. – Пусть ломают. Нам бы только снять четкую информацию. – И объяснил, затягиваясь дешевой сигареткой: – Нам на изучение НЛО никто не выделяет приборов, поэтому мы всегда пользуемся чужими. Вот даже создали лабораторию по ремонту редкой научной аппаратуры. Принимаем приборы у самых разных организаций. Неделю ремонтируем, а в документах указываем, что три месяца. А сами этими приборами пользуемся. Всем польза.

5

А вот с хулиганьем сложнее.

Объявились в переулках вокруг пустыря рукастые придурки.

Встретили вечером Алехина – маленький тип, с ним этот длинный и еще тот тип, что похож на Вия. В переулке лужа, по сторонам заборы, за заборами заглохшая новостройка. Домой можно пройти только по переулку, поперек него – лужа, и эти трое: ласковый Заратустра в мохнатой кавказской кепке, Вий в ватной телогрейке и маленький, длинноволосый. Алехин, увидев троицу, сразу понял: сейчас попросят закурить. И решил: пройду мимо, пусть думают, что глухонемой.

Но хулиганье пошло хитрое. Они не попросили закурить. Они сразу схватили Алехина за грудки и сунули под нос что-то вроде игрушки. Может, искусственный рак, а может, не рак. Всякие там псевдоподии, ложноножки, усики, клешни, лапки. Присматривать Алехин не стал. Для одной только вежливости взвесил на ладони тяжелую игрушку: «Из золота, что ли?»

Таких, как эти типы, Алехин недолюбливал.

Пропились, наверное, пытаются толкнуть с рук игрушечного металлического, явно украденного рака. И глаза у них какие-то неживые, не туда смотрят, куда надо. И ругаются странно, без интереса. Думают, наверное, куда денется этот Алехин? Перед ним лужа, не побежит он через лужу. А Алехин несколько дней назад сам набросал в лужу кирпичей – один туда, другой подальше. С первого взгляда не заметишь, но он-то знал тайную подводную тропу и мог пробежать по воде, яко посуху. Потому и не торопился, не выказывал никакой робости, предлагаемого металлического рака активно отталкивал. Зачем ему чужое? Он сроду не брал чужого! Чувствуя несомненное моральное превосходство, даже подмигнул маленькому длинноволосому.

И умудрился оторваться от типов.

В общем, жизнь кипела.

По утрам митинги, днем очереди к туалету.

А вечерами появлялся неугомонный крупный математик Н.

Курил, хрипел: «Алехин, голова у тебя не кружится? Странные сны не снятся?»

А ему снились сны, даже очень. И странные. Например, Верочка – в одних только длинных коричневых сапогах, и ничего на ней больше не было. Разве про такое будешь рассказывать?

6

Опять возвращался вечером домой. И вот нет чтобы пойти более дальним, кружным, зато безопасным путем, поторопился, свернул в узкий переулок. А там опять эти трое. Длинноволосый дергается, подбрасывает на ладони тяжелого металлического рака:

– Бери, бери! Для тебя, Алехин!

– За полбанки? – ухмыльнулся догадливый Алехин.

И подумал: где это они узнали мою фамилию?

– Зачем за полбанки? Ты по делу бери.

– Это как, по делу?

– А за полтинник.

– Значит, растут цены? – обиделся Алехин. – За простую механическую игрушку полтинник? Да она даже не заводится, в ней дырки нет для ключика. Ну, положим, возьму я. Зачем мне ваш рак? Таскать в кармане?

И улыбнулся. Не обидно, но с некоторым чувством превосходства.

Улыбка у Алехина широкая, открытая, как у губастого зайца из трагических рассказов Пришвина. И зубы ровные. Вот по ровным зубам, по широкой губастой заячьей улыбке Алехину и прилетело.

– Ты чего? – обиделся Алехин.

И опять ему не понравились глаза троицы – какие-то тусклые, неживые. Не поймешь, что надо таким? В драку все-таки хватило ума не лезть, намекнул только, отмахиваясь: видел я вас, козлы. Не раз видел. Пробавляетесь на стройке, да? Понадобится, мне вас найти, как плюнуть.

И дунул прямо по луже.

Смылся, конечно. Но обидно, конечно.

Он мотается день-деньской по участку, пенсионер Евченко достал, сидит в печенках, а тут еще это хулиганье. Сегодня опять не сумел уговорить упрямого пенсионера Евченко пролонгировать его страховку. Тот одно ноет: вот, дескать, помру, наследников у меня нет – кому достанется страховка? Алехин говорит: да не пропадет ваша страховка, в случае чего достанется государству. А достанется государству, говорит, станет государство еще сильнее. А станет государство сильнее, в счастье подрастут и ваши возможные потомки.

– Ага, потомки, – обиделся пенсионер. – Я тут всю жизнь горбатился, а они, эти потомки, сразу на готовенькое.

7

Но больше всего мучила Алехина Верочка.

Он у нее все-таки был однажды. Уютная однокомнатная квартирка. Литовская стенка. Дорогой хрусталь, книжки на полках. Всякие красивые камни, особенно агаты. Их Верочке дарил геолог, с которым она когда-то дружила. Что-то у них там не связалось, но Алехин не любил слушать про это. Ну, еще бельгийский ковер, японский пылесос, тефлоновая посуда. И все не застраховано!

Алехин обалдел от такой беспечности.

Задумавшись, двинулся по роковому переулку.

Моросил дождичек. Развязался шнурок на ботинке. Подняв воротник ветровки, Алехин присел на корточки как раз перед знакомой лужей. Завязывая шнурок, подумал: как бы ни складывалась моя жизнь, пусть даже Верочка совсем откажется от него, пусть даже не выдержит он испытательного срока, все равно он Верочку уговорит… застраховать… всю квартиру… А то, не дай бог, пожар…

Когда Алехина сзади пнули, он как раз думал о том, как хотелось бы ему помочь Верочке, поэтому упал неудачно – лицом в лужу. Вскочил весь в грязи, злой, хоть ополаскивайся.

Ну конечно, те же трое.

Ласковый Заратустра Наманганов за неделю оброс неопрятной щетиной, смотрел на Алехина тускло, без интереса. Глаза под козырьком кавказской кепки, сдвинутой набекрень, казались совсем неживыми. А на Вие промокла ватная телогрейка. Но стоял прямо, ни разу не чихнул перебитым носом. Только длинноволосый дергался и кривлялся. Нехорошо, мол, не по-товарищески поступаешь, Алехин. Расселся посреди дороги, ни пройти ни проехать. Даже подмигнул. Мы, дескать, случайно пнули тебя, Алехин. Подумали, что это сидит перед лужей один наш хороший приятель.

А что, разве обращаются так с хорошими приятелями? Алехин надулся, вытер платком лицо. Главное, решил, не дать им возможности спровоцировать драку.

– Если даже и приятель ваш, – заметил миролюбиво. – Зачем его пинать?

И сразу понял: ошибся. Длинноволосый задергался, обозлился, засучил рукава:

– Это ты нас учить будешь, как обращаться с хорошими приятелями?

И запрыгал, задергался, пытаясь достать кулаком до ровных зубов, до губастой миролюбивой улыбки Алехина. Он тут будет корить нас!

Когда Алехин позже рассказывал Верочке про случившееся в переулке, он, в общем, почти ничего не скрывал. Да и что скрывать? Все-таки трое. Разве разумный человек полезет в драку против троих? И забор грязный. Его, Алехина, значит, прижали к мокрому грязному забору, испачкали ветровку. А он все сдерживал этих типов. Вот чего, дескать, разошлись, мужики? Рядом отделение милиции, в отделении сержант Светлаев. Но мужикам было все равно. Особенно бесился длинноволосый. Алехин, если бы захотел, мог запросто утопить его в луже, но ведь рядом находились Заратустра и Вий. Черт знает, что у них там в широких оттопыренных карманах и что у них там за голенищами? По рассказу Алехина выходило, что все трое были в высоких резиновых сапогах.

Чтобы не пугать длинноволосого, чтобы не спровоцировать настоящую неравную драку, Алехин якобы демонстративно отступил в лужу и, понятно, промочил ноги. Кроме того, скользко ведь, и Алехин опять нечаянно упал в лужу. Эти типы вроде опомнились, начали извиняться, длинноволосый протянул руку помощи, но рука оказалась мокрая, и Алехин опять – в лужу. Это совсем рассердило длинноволосого: вот, дескать, Алехин, ты не держишься на ногах, а потом начнешь говорить, что это мы тебя замарали! Стали тянуть Алехина из лужи уже все втроем и, конечно, опять уронили.

Но подняли. А чтобы снова не упал, прижали к грязному сырому забору. Длинноволосый при этом нечаянно сорвал с Алехина шарфик и вроде совсем нечаянно втоптал в грязь.

– Ну, берешь рака? За деньги.

– За какие деньги? – отмахивался Алехин.

– За хорошие деньги, – дергался длинноволосый. – За отечественные.

– Я вообще не беру чужого, – отмахивался Алехин.

– А ты не бери. Ты купи.

Для надежности Алехина еще плотнее прижали к забору, но забор оказался скользкий, и Алехин опять упал.

– Теперь возьмешь?

– А что изменилось? – якобы обиделся Алехин. – Цены упали? Не хочу брать ничего чужого. Не мой этот рак. Не хочу рака. Он и не ваш, наверное.

– Вот заладил! – У длинноволосого прямо руки опускались. – «Наше – ваше». О чем ты? Чего как попугай? Раз наше, значит и ваше. Что за непонятки? Наше, значит ваше, а ваше – это наше. Не так разве?

– Нет, конечно. Совсем не так!

– А как? – обозлился длинноволосый. – Если рак наш, тогда что твое?

– Ветровка моя, – заявил Алехин. – Шарфик мой. Лужа моя. Родина моя. Земля.

– Земля? – сильно удивился длинноволосый. – Неужели и Земля твоя?

– Ну, наша, – поправил себя Алехин.

– А Родина? – еще сильнее удивился длинноволосый. – Она твоя?

– Ну, наша.

– Тебя прямо никак не поймешь. Ну, чё попало. Да ладно, уговорил. Бери рака без денег. – И добавил, пытаясь достать кулаком до ровных зубов Алехина: – Ты нам сразу понравился. – Но не перестал интересоваться: – А реки, горы, Алехин? Они чьи? А подземные ископаемые и облака? А вымершие существа? Тоже твои?

– Наши, – совсем запутался Алехин.

– А море?

– Обское, что ли?

– Ну, пусть Обское.

– Тоже наше.

– А Черное?

– И Черное – наше.

– Это, значит, и твое, Алехин?

– Ну да, мое.

Алехин не врал. Черное море, Понт Евксинский он любил, раз пять ездил к Черному морю. Возвращался из любимой Пицунды всегда загоревший, уверенный, похорошевший. Начинал считать себя обаятельным, что льстиво подтверждали некоторые его пожилые клиентки. Загоревший, уверенный подолгу тренировал перед зеркалом южную уверенную улыбку. Для опытного страхового агента широкая уверенная улыбка – первое дело. Спорт, искусство, кино и все прочее – это второе дело, а улыбка – первое.

– А вот лишишься ты Черного моря, Алехин, хорошо тебе будет?

Ну, козлы! Алехин даже рассмеялся. Лишиться Черного моря! Да пусть оно окажется хоть грузинским, хоть украинским, хоть турецким, хоть румынским или там болгарским и так далее, никто всего моря никогда не лишится. Хватит моря на них и на нас. На всех хватит. Смех Алехина Заратустру Наманганова и его корешей неприятно разочаровал. Они переглянулись, вроде как не поверили Алехину. Все мокрые, на Вие телогрейка раскисла, да и сам Алехин, плотно прижатый к грязному сырому забору, сильно скучал. Не поленился бы пойти в обход опасного переулка, сидел бы в своей кухоньке и варил чай.

До него не сразу дошли слова ласкового Заратустры.

– Ох, лишишься ты, Алехин, Черного моря. Аральского лишился, а теперь и Черного лишишься. Вспыхнет море в одночасье и не будет больше ни твоим, ни ихним.

– Как это вспыхнет? – поразился Алехин.

– А вот так. – Длинноволосый сделал неприятное движение, будто чиркнул спичкой под носом Алехина. – Пых – и готово!

И спросил:

– У тебя телефон есть?

8

Домашний телефон для Алехина был предметом особой гордости.

Алехин простоял в очереди на телефон почти десять лет, и все равно ему пока поставили только воздушку – в один день и почти случайно. Кстати, именно в тот день он впервые увидел Верочку. Ноги длинные, глаза лесные, зеленые, полупрозрачная кофточка на груди и все такое прочее. И Алехин чем-то ее привлек. Может, осторожной стеснительной улыбкой, Алехин никогда об этом не спрашивал. Строго ответив на стеснительную улыбку страхового агента, Верочка, как и подобает опытной секретарше, пробежала тонким красивым пальчиком по длинному списку, лежащему перед ней:

– Опаздываете, товарищ Алехин.

Алехин удивился, но виду не подал.

Как это опаздывает? Неужели его очередь подошла?

Начальник телефонной связи, человек еще молодой, но умудренный, сидел за просторным письменным столом и курил длинную иностранную сигарету. При этом он внимательно слушал острые анекдоты какого-то кудрявого смуглого весельчака – может, своего помощника. Увидев Алехина, кудрявый умолк и недовольно отсел в сторону, а начальник телефонной связи закурил новую сигарету. Алехин в ответ улыбнулся открыто. Он видел: начальник телефонной связи много работает – пепельница забита окурками, на столе свежий номер газеты «Советская Сибирь». Он даже немного упал духом. Конечно, у начальника телефонной связи тысячи важных дел, а тут он, Алехин, явился со своим мелким вопросом.

К счастью, начальник уже поднял на Алехина глаза.

– Мне уже звонили о вас, товарищ Алехин, – сказал он. – Мне рекомендовали вас как уверенного работящего человека. Наверное, правильно рекомендовали, я верю товарищам сверху. Но теперь придется работать еще больше. Перестройка, товарищ Алехин! Не какие-то там застойные времена. Гласность. Ускорение. Каждый должен показывать личный пример в быту. Учиться и работать. Все больше и больше работать и учиться. – При словах «перестройка» и «гласность», а особенно «ускорение» полные безмыслия глаза начальника телефонной связи становились какими-то обиженными. Было видно, что на душе у него накипело. А до Алехина дошло наконец, что, может, принимают его за кого-то другого, но он промолчал, решил дослушать до конца умного человека. – Телефон не роскошь, это всем известно. Домашний телефон – это определенное признание обществом. Вы, товарищ Алехин, отдаете себе отчет, как много теперь придется работать?

Слова начальника телефонной связи взволновали Алехина.

Он, конечно, не думал, что его вот прямо сейчас из кабинета отправят в колхоз на копку картофеля или, наоборот, в Институт повышения квалификации, но насторожился. Он очень хотел установить домашний телефон. Он очень хотел вписаться в строй непонятных, но мудрых мыслей начальника.

– Я теперь много работаю, – сказал он вслух.

Некоторое время начальник связи с сомнением рассматривал Алехина.

– Это хорошо, товарищ Алехин, – наконец сказал он. – Перестройка, гласность, ускорение. – (После каждого из этих слов в голове Алехина вспыхивали и гасли разные яркие факты из богатой и содержательной жизни страхового агентства. Конечно, он будет теперь работать еще качественнее. Он прижмет хвост пенсионеру Евченко.) – Мы с вами не можем молчать! Мы не можем поступаться принципами.

Начальник явно шел вброд, на ощупь, он не знал, что сказать еще.

Выручила Верочка, открывшая дверь:

– К вам из профотдела, Иван Георгиевич.

Счастливый Алехин задержался в приемной.

Он так и ел глазами Верочку, разбиравшую какие-то бумаги.

Документы на телефон были подписаны. Алехин не знал, какое чудо произошло, но документы были подписаны. И юбка у Верочки оказалась с длинным разрезом. При ходьбе, да и просто при движении разрез этот расходился, правда, ничего такого особенного Алехин не увидел, наверное, Верочка немного неправильно к нему стояла – боком. Но это ничего. Это ничего, думал Алехин. Вон как хорошо все началось, главное – дальше не испортить.

9

– Есть, есть у меня телефон.

Длинноволосый отпустил Алехина.

А Заратустра Наманганов вдруг резво пошлепал по луже за угол бетонного забора и через пару минут принес телефонную трубку с оборванным проводом. А ну-ка, сказал он, набери свой домашний номер.

– Зачем? – спросил Алехин, рассматривая трубку с циферблатом.

– А ты не трусь. Набери.

– Меня же все равно дома нет.

– Какая разница? Ты набери, Алехин.

Ага, догадался Алехин. Они меня тут держат, а другие такие же шмонают сейчас, наверное, мой домик. Так оно и бывает. Слыхали мы про такое. И неохотно набрал свой номер. В молчащей до того трубке сразу раздались длинные гудки.

– Ну вот, – снисходительно начал Алехин, но в этот момент что-то в трубке щелкнуло, и из бездонной мглы, из дымных времен, из какой-то совершенно невероятной и страшной бездны донесся до страхового агента завораживающий ужасный голос:

– Горит, Алехин, море. Горит. Зря не веришь.

– Какое море? – ошеломленно спросил Алехин.

– Черное…

Длинноволосый отобрал у Алехина трубку.

– Хватит с тебя, – сказал он с придыханием. – Тяжелый ты человек.

До Алехина наконец что-то дошло.

– Эй, мужики, – обеспокоенно сказал он. – Если даже и горит море, я-то тут при чем?

– Тебе сколько лет? – спросил длинноволосый.

– Немного за тридцать, – неохотно признался Алехин.

– Тридцать пять. Медленно взрослеешь, Алехин. – Длинноволосый почти с сочувствием похлопал Алехина по грязной ветровке, но тут же пригрозил: – Смотри не потеряй рака. Мы его тебе отдаем на время. Ну, как переходящий приз. Когда понадобится, придем. Так что сваливай!

И Алехин свалил. Да с такой скоростью, что чуть не сшиб в садике странный, похожий на гранатомет, прибор математика Н. Чертыхнулся второпях: этот Н. тоже придурок. Прибор поставил, а не страхует.

10

А в конторе в тот день он услышал:

– Ой, Алехин! Зоя Федоровна видела летающую тарелку!

Все конторские метелки были в ужасе и восторге. Все – молоденькие, все, как на подбор, некрасивые. Правда, все замужем. Видно, для такого дела, как замужество, остренькие коленки, белесые реснички и копешки волос на маленьких головах вовсе не препятствие. А вот Зоя Федоровна, заведующая отделением Госстраха, при всей своей внешней импозантности всю жизнь просидела в старых девах. Отсюда и характер. Зная, например, что Алехин пьет крайне редко, Зоя Федоровна все равно каждый день незаметно к нему принюхивалась. И всяко предупреждала:

– Был у нас один человек, Алехин. Все пил и пил. А где он сейчас?

И сама отвечала:

– На каторге!

– Да какая каторга в наше время?

– А жизнь? – резонно возражала Зоя Федоровна. – Разве не каторга?

О жизни Зоя Федоровна знала все. О счастливой тоже. Чтобы жить счастливо, знала она, надо все предметы роскоши поровну разделить на всех и бесплатно раздать. После такого важного события в истории человечества надо будет лишь следить за тем, чтобы ни у одной отдельно взятой человеческой особи снова не возникло ужасной жажды накопления. Если такая жажда возникнет, незамедлительно отправлять такую ненадежную особь на каторгу, невзирая ни на пол, ни на возраст, ни на образование. А всем ворам, даже самым мелким, рубить руки выше локтей. А чтобы нигде и никогда не возникало дурацких несуразиц, связанных с так называемым любовным томлением, раз и навсегда освободить все человеческие особи от исполнения дурацкого супружеского долга. И все такое прочее.

НЛО (неопознанными летающими объектами) Зоя Федоровна раньше никогда не интересовалась. Но вот ночью встала, захотелось воды, пошла босиком на кухню. А окно кухни выходит прямо на пустырь, на заброшенную стройку, на домик Алехина. И вот над тремя деревьями маленького садика Зоя Федоровна увидела огромный, как бы зеркальный шар. А на поверхности шара Зоя Федоровна увидела свое огромное отражение. И это отражение Зое Федоровне безнравственно подмигнуло.

– Да это вы сами, наверное, моргнули от удивления, – догадалась худенькая метелка Ася, ответственная, хорошая работница.

Зоя Федоровна обиделась:

– Зачем это мне моргать ночью?

Алехин промолчал. Он не хотел вступать в споры.

Он сам находился в смятении, потому что ночью увидел сон, явно один из тех, которыми интересовался крупный математик Н. Приснилось Алехину, что он идет по узкой тропинке. Вот Зоя Федоровна ночью ходит босиком на кухню, а он во сне шел босиком по узкой тропинке. Солнце печет, вокруг пологие коричневые глинистые холмы, редкая скудная травка. А может, холмы не глинистые, может, они из коричневого суглинка, который, как сметана, расползается после дождя. Кое-где торчат сосны, похожие на рыжий укроп. Короче, страна блаженная на прекрасном морском берегу. А он, Алехин, идет босиком по тропинке и твердо знает, что уютный домик с тремя балкончиками на берегу – это его собственный домик. Или дача. Не важно что. Главное, его собственное! И получил он этот домик или эту дачу не просто так, а официально от правительства. Что-то он, Алехин, сделал такое, что ему, как большому Герою, дали то ли домик, то ли дачу с тремя балкончиками. И стоит у зеленой калитки Верочка и ждет его, Алехина. Нетерпеливо и страстно ждет. Играет круглым бедром, глаза лесные, зеленые. Алехин во сне так и набросился на Веру, будто правительство и ее отдало ему вместе с дачей. Как большому Герою. Обнял Веру, врос корнями в землю, бомбой не сдвинешь. А может, не корнями врос, может, лапами, или звериными когтями, или какими-нибудь ужасными псевдоподиями, этого Алехин уже не помнил. Но сон такой, что Алехин долго млел, проснувшись…

И вот еще что.

Его же вчера били и унижали.

Его вчера мордой тыкали в грязный мокрый забор, у него вся морда должна быть раскрашена синяками, а он проснулся, а на лице ни следа, ни царапины. Он специально смотрелся в зеркало, изучал свое лицо. Где ссадины? Где царапины? Где синяки? Его возили по луже, ставили к забору, как смертника, ему вчера тыкали кулаком в зубы, а где же следы насилия? Вот ведь чудо.

Глядя в зеркало, Алехин улыбнулся.

Улыбка получилась уверенная, профессиональная.

В страховом деле такая улыбка очень важна. Придешь к какой-нибудь бабуле, которая давно ничему на свете не верит, уговариваешь, убеждаешь, улыбаешься ей, перечисляешь условия, а сам как бы невзначай посматриваешь на полуоткрытую дверь ванной, там взрослая внучка купается. Главное, улыбаться. Но и, собираясь на работу, недоумевал: что за сон такой?

Без всякого интереса глянул на замоченную с вечера одежду.

Там в кармане ветровки должен лежать рак. Металлический, заржавеет.

А на работе шум. «Ой, огромный зеркальный шар!» Метелки в трепете и в восторге. Огромный зеркальный шар! И отражение Зои Федоровны! Зина, мать троих детей, самая смелая, предположила: «Увидишь тарелку – жди событий». А Тася – голубоглазая, тихая, всегда немножечко приторможенная, вдруг рассказала ужасную историю про то, как один американский летчик погнался на военном истребителе за летающей тарелкой, а из летчика чудным образом вымыло весь кальций. Вернулся на базу, трясется, как холодец. Жена теперь держит своего летчика в большом эмалированном ведре. А метелка Ася, всегда симпатизировавшая Алехину, вспомнила, что некоторые люди, видевшие летающую тарелку, сами научились летать. Подпрыгнут, зависнут в воздухе и начинают летать понемножку.

– Да вы чего это, – обиделась Зоя Федоровна. – Я на девятом этаже живу.

11

Пользуясь разговорами, Алехин из кабинета Зои Федоровны позвонил Соньке Лужиной. Было время, когда с этой Сонькой они запросто могли сделаться мужем и женой – лет семь назад, когда Алехин только начал работать в страховой конторе. Но Сонька с самого начала водила его за нос, то есть даже в самые лучшие месяцы их отношений не отвергала ухаживаний речника Косенкова. Позволяла провожать до дому, вывозить на веселые пикнички, но, если что, рядом сразу оказывался мрачный речник Косенков. Устраивая свое счастливое будущее, Алехин на самых льготных условиях последовательно застраховал все немалое Сонькино имущество, даже устроил ей льготное свадебное страхование, но вышла Сонька все-таки за речника. И теперь Алехин видел ее раз в год, когда скромно заходил к Косенковым пролонгировать их многочисленные страховки. При этом Сонька смотрела на Алехина с укором.

Разговаривал он с нею всегда на одну тему. «Ну почему так? – жаловался. – Ну почему, Сонька, как что-то плохое происходит, так непременно со мной? Сама погляди. Всех соседей давно посносили, а мой домик обходят как заколдованный. Мне что, жить на пустыре до старости?»

И сейчас пожаловался, а Сонька сладко зевнула.

– Сразу видно, что ты спишь, – разозлился Алехин. – Все работают, а ты спишь.

– Ну ты даешь. Может, я сейчас не одна…

– Нужен мне твой речник!

– Ну ты даешь.

– С тобой поглупеешь, – опять пожаловался Алехин и попросил: – Сонька, ну ты же друг. Ну придумай что-нибудь!

Сонька знала, о чем он. Время от времени Алехиным овладевал зуд перемен. Бросить к чертям осточертевший деревянный домик с деревянными удобствами под многочисленными окнами девятиэтажки, забыть про печку, пожирающую тонны угля и дров и старомодно коптящую на зеркальные окна девятиэтажки! Он был согласен на любую квартиру.

– Ты же начальница обменного бюро, ты все можешь.

– Ну ты даешь. Твоя хибара официально предназначена под снос, – зевая, объяснила Сонька. – Мы тебя даже на учет поставить не можем. Хоть в Совет министров звони.

– А ты? – спросил Алехин с надеждой.

– Сволочь ты, Алехин, – рассердилась Сонька. – Было время, я тебе все предлагала. Я всю себя тебе предлагала. А ты растоптал.

На самом деле Сонька преувеличивала. Вся она и тогда была в руках жадного речника Косенкова. Все равно до сих пор укоряла Алехина: дескать, вот слушался бы меня, и все мое было бы у тебя в руках.

Он повесил трубку.

Что-то его тревожило.

Никак не мог понять что.

Не хулиганы же, правда, всучившие ему игрушечного металлического рака. Не пойдет он больше по тому переулку. Он лучше в тот узкий сырой переулок пошлет милиционера сержанта Светлаева.

Все равно что-то тревожило Алехина. Что-то непонятное вторглось в его жизнь. А-а-а, вспомнил он. Голос по телефону – мерзкий, чужой. «Горит, Алехин, море… Горит…»

12

Он незаметно выскользнул из кабинета, а метелки вовсю разошлись, особенно Ася.

Ася с детства была натурой художественной, хотя и прихрамывала тоже с детства, как Серая Шейка. Однажды ее стихи даже напечатали в городской вечерней газете. Алехин радовался вместе со всеми, но потом Зоя Федоровна попросила и его написать что-нибудь. «Но по делу… – укоризненно повела она глазами в сторону Аси. – Короткую рекламную статейку о льготной страховке для очень пожилых людей, например».

Алехин написал, но из редакции ответили, что для них это скучновато.

Он осторожно провел рукой по лицу. Все-таки странно. Длинноволосый дважды заехал мне по морде, потом меня прижимали к забору, а кожа как новая, ничем не испорченная. У него даже настроение улучшилось. «С одним моим приятелем, – вмешался он в разговор сотрудниц, – однажды тоже необычное случилось. Он в Томске жил. Жена от него ушла».

Метелки так и сгрудились вокруг Алехина.

Тема несложившейся личной жизни всегда их интересовала.

А приятель Алехина был человеком благородной души. Такого каждый обидеть может, тем более что жена его оказалась стопроцентной самкой. Он без всяких споров оставил ей и квартиру, и обстановку, и детей, а сам трагически скитался по друзьям и знакомым, случалось, ночевал на вокзале. Начальство, боясь потерять замечательного слесаря, выделило ему комнату в пустом, обреченном на слом здании на месте бывшего городского аэропорта на Каштаке.

Там приятель и зажил. А звали его Коля, руки золотые.

При случае, кстати, мог и поддать. А поддав, мог и побить самку. Но по своему родному углу сильно соскучился. Вселившись в свою комнату, твердо решил: теперь все, хватит, теперь целую неделю отдыха! Обстановку комнаты составили на тот момент мягкий диван, а у противоположной стены в метре от входной двери – холодильник. На диван Коля набросил простыню, чтобы уже никогда этим не заниматься, а холодильник загрузил некоторой едой и красным портвешком. И первый вечер в собственной комнате решил отдать не гостям, а отдыху и глубоким благородным раздумьям.

Стояло лето. Окно распахнуто настежь. В пустом доме ни души.

Раздевшись до трусов, Коля солидно прогуливался от мягкого дивана к белому холодильнику и обратно. Подойдет босиком к белому холодильнику, возьмет небольшой вес красного портвешка и, довольный, топает босиком обратно к мягкому дивану. Полежит немного, отдохнет, подумает и снова босиком топает к белому холодильнику. Хорошая жизнь. Коля решил жить так долго, пока не отдохнет полностью.

Малость захорошев, залег на диване.

В окно заглядывала луна, весело мерцали летние звезды.

Звезды мерцали так ярко, так близко, что казалось, протяни руку – и ухватишь любую. Коля когда-то читал или слышал, может, что звезды на самом деле это вовсе не серебряные обойные гвоздики, а самые настоящие Солнца. А значит, вокруг разных таких звезд обязательно могут быть разные планеты. Даже такие, как Земля. А если есть планеты, то на них возникает жизнь.

От чего? Да хоть от сырости.

Ну а если уж на какой-то планете появляется жизнь, знал Коля, ее уже ничем не остановишь. На Земле, например, пробовали всякое. И напалмом жгли, и взрывали водородную бомбу, и устраивали искусственные землетрясения, и просто сжигали в специальных печах большие количества людей, а жизни наплевать на это – цветет и развивается. Ведь простому человеку, такому как Коле, что надо? Простой человек, он ведь как живет? Он правильно живет. Получил, к примеру, комнату в пустом доме – и отдыхает.

Коля понимал, что на других планетах все, наверное, немножко не так, но твердо верил в тот факт, что если уж на какой-то планете появилась жизнь, то ее уже ничем не остановишь. Удобно устроившись на диване, раскурив недорогую отечественную сигарету «Прима» (он все предпочитал отечественное), Коля мысленно представил, что где-то за миллиарды, а может, за биллионы верст от него, на другой отдаленной планете, пережившей, как и Земля, множество войн, даже атомных, вот совсем как он, Коля, лежит сейчас и смотрит на сияющие над ним звезды некий одинокий, как он, внеземной самец. И может, он тоже вчера получил небольшую личную жилплощадь и теперь отдыхает, купил межзвездного портвешка.

И так хорошо, так благородно стало Коле, что даже глаза увлажнились.

Он босиком прогулялся до холодильника, взял небольшой вес, подышал на запястье, где в принципе мог находиться широкий обшлаг праздничной белоснежной рубашки, и босиком неторопливо двинулся обратно к мягкому дивану по своей родной, принадлежащей теперь ему комнате.

И тут что-то случилось.

Из-под босых Колиных ног, как бы пройдя сквозь темный линолеум, которым был покрыт пол, поднялся пухлый огненный шар. Этот огненный шар не был ярким, от него не несло жаром, но шипел он крайне выразительно и зловеще, как сало на сковороде, с какой-то необычной, как заметил Коля, блатной интонацией. И в долю секунды Коля оказался в коридоре за плотно прикрытой дверью, вероятно продиффундировав сквозь ее плотную древесину и дерматиновую обшивку, потому что сам он выскочить из комнаты за такое короткое время физически не мог. А за дверью грохнуло, и в коридор понесло отчетливым запахом уксусной кислоты и аммиака.

Коля осторожно заглянул в комнату. Да, там попахивало уксусной кислотой и аммиаком, но все осталось на своих местах. Горел свет, окно открыто, призывно поблескивала белая эмаль холодильника, манил к себе мягкий диван, обещая полноценный отдых. Никакой копоти, никаких новообразований.

Неужели портвешок такой крепкий?

Коля нерешительно вернулся в комнату.

Опасности не чувствовалось. Он открыл холодильник и на всякий случай сразу взял хороший вес. Решил, на сегодня хватит. Решил, прилягу на диван. И осторожно босиком пошлепал к дивану. И вот как раз на середине комнаты, как раз между холодильником и диваном, из-под босых Колиных ног всплыл все тот же пухлый огненный шар и от всей души шваркнул Колю.

Как молнией. Как высоковольтным разрядом.

На этот раз Коля диффундировал на мягкий диван.

Он стоял босиком на чистой простыне и двумя руками держался за полуспаленные трусы. Как человек благородный, он сразу и напрочь отмел всякие мысли о возможном сумасшествии. По той же причине он напрочь отмел все сомнения о религиозных чудесах. Очень осторожно, прислушиваясь к каждому шороху, решив все перепроверить, медля и вздыхая, он отправился в новую экспедицию к белому холодильнику, мерцающему у дверей, как айсберг.

И ничего. Опасная экспедиция завершилась благополучно.

Коля покачал головой. Жизненный опыт у него был богатый. Он чуть ли не с детства знал гениальную формулировку – всякое бывает. А что трусы спалило, ну так и такое, наверное, бывает. Поэтому он уже успокоенно прилег на диванчик и снова попытался настроиться на далекого внеземного самца, о котором думал недавно.

Но что-то мешало его раздумьям.

Пораскинув мозгами, он решил, что, пожалуй, рано завязал с выпивкой.

Но когда, поднявшись, он вновь двинулся к холодильнику, стебануло его по-настоящему. Взвыв, он мгновенно оказался на мягком диване. Как молния, резнула ослепляющая сознание мысль: неужели теперь он навсегда отрезан от белого холодильника? Поэтому, немного отдышавшись, мудрить Коля не стал. Просто вылез в открытое окно и, обогнув здание, вошел в свою комнату, как положено, через входную дверь. Глотнув из бутылки, тем же кружным путем вернулся на диван. Чтобы успокоиться, даже похвалил себя: вот, мол, даже в самых экстремальных условиях способен на скромные и разумные решения. Вот, правда, зимой комната будет выстуживаться.

Утром все ребята по слесарному цеху знали Колину историю.

И вечером к нему заявилась веселая дружная компания. Шумели, выпили весь портвешок и принесенную водку, ходили босиком из угла в угол, некоторые для чистоты эксперимента раздевались до трусов – и ничего! Ни на одном трусы не спалило. Это, Коля, у тебя видения, так решили ребята. Ты теперь хорошенько отоспись, и все как рукой снимет. Коля, собственно, и сам так думал, но, оставшись один, уже раздевшись, не посмел босиком пойти к холодильнику, натянул резиновые сапоги. Вот в этих-то сапогах его и шваркнуло. Да так, что следующую ночь Коля, опаленный до пояса, провел в доме одного своего пьющего, но надежного приятеля-электрика. Будучи специалистом, приятель-электрик отверг все самые смелые и неожиданные гипотезы. В жизни, Коля, все проще, покачал он головой. И посоветовал: ты сходи в политех. Там есть такой крупный математик Н., он всякими такими историями интересуется.

В этом месте, к большому огорчению метелок, Зое Федоровне позвонили. Отправляясь к телефону, строго напомнила: «Рабочий день, девочки! Хватит лясы точить!»

– Алехин! А чем кончилось? – жадно шепнула худенькая Ася, но Зоя Федоровна так строго на нее взглянула, что Ася без понуканий направилась к своему столу.

– И тебе, Алехин, пора.

13

У Алехина как раз была назначена встреча с пенсионером Евченко.

Оглядываясь на зловещий переулок, в котором вчера напали на него Вий, Заратустра и длинноволосый, Алехин прошел к знакомой девятиэтажке. На седьмом этаже нажал на звонок. Соседняя дверь вела в однокомнатную квартиру Верочки. Он всячески старался не смотреть в ту сторону. Там бельгийский ковер, литовская стенка, всякий хрусталь, агаты от геолога. И все такое незастрахованное!

Алехин испытывал нежность и беспокойство.

Вздохнув, нажал на звонок, и за дверью далеко-далеко запела невидимая птичка, потом послышались легкие птичьи шаги. Персональный пенсионер Евченко Кузьма Егорыч когда-то писал книжки по советскому праву, преподавал в высших учебных заведениях, был активным членом единственной прогрессивной партии и много занимался общественной работой.

Он и сейчас многим интересовался.

Когда бы Алехин ни заходил к Кузьме Егорычу, он всегда сидел в махровом халате за огромным письменным столом и разглядывал через мощную лупу какие-то документы и газетные вырезки. За спиной пенсионера в коричневой раме висел большой портрет Генералиссимуса, вырезанный из послевоенного «Огонька».

– Вы прямо как бывший шпион, – доброжелательно подмигивал Алехин, желая сказать пенсионеру приятное.

– Типун тебе на язык, – пугался Евченко.

Лысый, остроносый, моргал белесыми ресничками, впивался взглядом в Алехина. Доктор зоологических наук, никак не меньше! Почему зоологических, Алехин не знал, но так думал. Было, было в пенсионере Евченко зоологическое упорство. Он, например, никак не хотел пролонгировать страховой договор. «Кузьма Егорыч, – убеждал Алехин, – имея пролонгированную страховку, вы обеспеченный человек. Сломаете руку, получите на лечение. Сломаете ногу, получите еще больше. А если переедет вас поезд, считайте, уже и миллионер!» – «А деньги? – сварливо, но резонно возражал Евченко. – Зачем они, если меня поездом переедет?»

Логика в словах Евченко была, но Алехин не сдавался.

Намекал, что вот был и такой случай, один дедок умер. Считался бедным, а, оказывается, имел страховку. Теперь на эту страховку учится в институте его любимый наследник – талантливый юноша-ветеринар.

– Не буду я поддерживать прыщавых, – моргал белесыми ресничками пенсионер Евченко. – Знаю, как они учатся. «Мертвые с косами вдоль дорог стоят, дело рук красных дьяволят». Орут целый день, ничего святого.

А еще было, ненавязчиво намекал Алехин, скончался как-то в одночасье один хороший дедок, всю страховку оставил детскому садику. Этого дедка, благородного человека, детский садик всем составом провожал в последний путь. Как настоящего человека. Даже детей-грудничков несли воспитательницы в голове процессии.

– Это ж как так? – возмутился Евченко. – Зачем груднички на похоронах?

14

– Это я, Кузьма Егорыч!

– Чего тебе опять? – ворчал пенсионер Евченко, неохотно возясь с цепочками.

– Вот видите, Кузьма Егорыч, – поймал пенсионера Алехин. – Путаетесь в цепочках, дверь на семи запорах, как в тюрьме. Только конвоиров не хватает. А застрахуете имущество, ничего бояться не надо.

– А если унесут застрахованное?

– Купите новое.

– А если унесут новое?

– Снова купите. Еще более новое. Так сказать, круговорот вещей в природе. Вон у вас телевизор «Атлант». Это же древность. Ему больше лет, чем вам. Таких уже давно не выпускают. Пусть его и упрут, а вы получите страховку и купите «Сони» с экраном на полстены.

– Ладно, проходи.

– Вы меня так шпыняете, прям как человекообразную собаку, – пожаловался Алехин, входя в холостяцкую квартиру пенсионера. – Вы же умный человек. Я сам слышал, как вас называли – умный.

– Где? – подозрительно заинтересовался Евченко.

– В магазине, наверное, – соврал Алехин. Для своих клиентов он никогда не жалел добрых слов. – Я, кстати, так же думаю.

Он говорил, а сам рассматривал знакомую комнату.

Книжный стеллаж, на стене поясной портрет единственного советского Генералиссимуса. Книг много, но все больше справочники и энциклопедии. Алехин однажды заглянул в том на букву «Б», интересно было: правда, что враг народа английский шпион маршал Берия носил золотое пенсне, или враки? Но статьи о маршале в томе на букву «Б» Алехин в энциклопедии не обнаружил. Вместо нее была вклеена цветная карта Берингова моря. А сейчас с непонятным волнением Алехин увидел на письменном столе персонального пенсионера толстую книгу в красном переплете.

«Лоция Черного моря».

Зачем пенсионеру лоция?

Но Алехин начал все же издалека:

– Вот за что мы всю жизнь боремся, Кузьма Егорыч?

Такого не поймаешь, не застигнешь врасплох. Пенсионер ждал такого вопроса:

– Чего тут не понимать, Алехин? Всегда боролись и всегда будем бороться за счастье народа. – Он сурово нахмурился. – Смысл всякой вечной борьбы – счастье народа.

– При всех режимах? – не поверил Алехин.

– При всех законных правительствах, – строго поправил пенсионер Евченко. – Многие поколения русских революционеров доказали ценой собственных кристально чистых жизней то, что любой человек достаточно высокой духовной организации чрезвычайно способен с героической и максимальной самоотдачей бороться за общее счастье, к чему мы и должны их незаметно подталкивать.

Ну, прямо как по писаному сказал. Алехин только кивал.

Везет старику. Рядом за стеной, всего в метре от ничего не подозревающего упрямого пенсионера, живет Верочка. Она может ходить по квартире в одном легком халатике, несмотря на такую близость. А пенсионер Евченко, как любой сосед, в любое время может заглянуть к ней, скажем, за солью. Вот только зачем ему «Лоция Черного моря»? Но вслух Алехин спросил:

– А что есть счастье, Кузьма Егорыч?

– А счастье – это есть мир на всей Земле, – незамедлительно, нисколько не теряя времени на раздумья, ответил пенсионер. – Всеобщий всеобъемлющий мир и свободный труд. И еще всеобщее равенство. И равенство всех освобожденных от какой бы то ни было духовной и материальной ответственности. – Он подумал и уточнил: – Больше, конечно, от материальной.

Сам Евченко в своем застиранном махровом халате и в теплых тапочках вовсе не выглядел человеком, полностью свободным от духовной и материальной ответственности, и, ободренный этим наблюдением, Алехин умно заметил, что в этом году чуть ли не юбилей знаменитого высказывания: «жить стало лучше, жить стало веселей». А вот он, Алехин, несмотря на все прогрессивные изменения, несмотря на все пережитые им режимы… («законные правительства», – строго поправил пенсионер), несмотря на все пережитые им законные правительства, до сих пор обитает в деревянном домике, предназначенном на снос еще при Брежневе, и бегает в простой деревянный сортир на глазах всей девятиэтажки.

– А дурак – он и есть дурак. – Пенсионер Евченко не собирался сочувствовать. – Настоящий человек, Алехин, имеет право на всеобщее счастье только в том случае, если он не рассматривает всех других людей как средство для достижения своего личного счастья.

И объяснил:

– Посадить дерево, Алехин, воспитать тихого ребенка, оплодотворить одну отдельно взятую верную женщину – это, Алехин, еще не все. Это, Алехин, каждый сумеет. Под освобождением человека мы, материалистические философы, имеем в виду не просто освобождение от всех форм духовной и материальной зависимости, но еще и от всех форм зависимости от самой природы.

Начав, пенсионер уже не мог остановиться.

А Алехин почему-то вспомнил металлическую игрушку, навязанную ему алкашами Заратустры Наманганова. Заржавеет этот рак в кармане сырой ветровки. Думал о раке, а в голове вертелось: на кой черт сдалась пенсионеру «Лоция Черного моря»?

– …и только когда миллиарды и миллиарды самых различных пониманий сольются воедино, – вдохновенно пел пенсионер Евченко, – и образуют гармонию, подобную гармонии музыкального эпического симфонического произведения, вот тогда, Алехин, наступит счастье и для тебя лично.

– А для вас?

Пенсионер Евченко обиделся. Он даже замахал маленькими, покрытыми коричневыми пигментными пятнышками лапками, но Алехина это не смутило. Главное правило страхового агента: какую бы чепуху ни молол клиент, выслушивать его надо терпеливо и до конца. Пусть размахивает своими пигментными лапками, никогда не перебивайте клиента. Смотрите ему в глаза. Улыбайтесь. Даже если он вам противен, улыбайтесь. Клиент не говорит ничего путного? Подумаешь. Вам-то что? Дайте ему выговориться.

– Счастье счастьем, Кузьма Егорыч, а вот меня вчера возле собственного дома чуть алкаши не побили. – Алехин знал, что пенсионер Евченко, как любой смертный, с интересом относится к подобным историям. – Полный беспредел, Кузьма Егорыч. – Алехин с нарастающим подозрением поглядывал на «Лоцию Черного моря». – Алкашам дай волю, они море подожгут…

– А что? И подожгут, – горячо откликнулся пенсионер.

И вдруг полез суетливо в какие-то бумаги, кучей сваленные на письменном столе.

– Я раньше сам думал, что не горит море. А оказывается…

– Что оказывается?

– А ты сам почитай, а то скажешь: вру. Бери, бери. Это вырезки из газеты. Из большой государственной газеты. – Пенсионер Евченко, как суетливый паучок, бегал по комнате. – Да возьми вырезки с собой, вернешь потом. Это не болтовня, а это научный факт!

15

Алехин и на этот раз ушел от пенсионера ни с чем.

Это его разозлило. Встречу алкашей – побью, решил. Или позову сержанта Светлаева. И подумал, прозвонив в квартиру Светлаева: пива бы выпить.

Дверь открыл сам сержант милиции.

– Как служба?

– Нормально.

– Как здоровье?

– Нормально.

– Как жена?

– Нормально.

Ну и все такое прочее.

Плечистый сержант был в милицейской форме.

Обычно встречал Алехина в потрепанном спортивном костюме, а тут на тебе – в полной форме. Наверное, только что вернулся с дежурства. Крепкий, волевой, как глыба гранита. Много подумаешь, прежде чем бросишься на такого вот крепкого и волевого сержанта.

– Проходи.

– Да ну, пошли лучше за пивком.

И пошутил:

– Дома у меня рак есть.

Странно, но о раке он упомянул с внезапным холодком в груди. И даже мысль о том, как удивится сержант, увидев, что рак металлический, тоже почему-то не развеселила Алехина.

– Рак?

– Вот такой.

– Рак – это нормально.

В сущности, Алехин не разделял мнения сержанта, но слово уже вырвалось.

Он еще раз показал на пальцах:

– Вот такой.

– Нормально, – кивнул сержант. – Значит, очищаются наши водоемы.

– Вовсю, Сёма.

– А мы власть ругаем.

– Конечно, не без этого, Сёма.

– Я в свое время раков ловил на Ладоге, – вспомнил сержант. – Нормально. – И неожиданно приуныл. – Только в командировки теперь далеко не посылают. Так… Куда-нибудь рядом…

– Это куда же? – полюбопытствовал Алехин.

– Служебная тайна, – твердо отрезал сержант.

В комнате зазвонил телефон, и, как всё в квартире сержанта, звонок показался Алехину твердым и волевым.

– У аппарата, – твердо сказал сержант Светлаев и удивился. – Гражданин Алехин? Да. Присутствует гражданин Алехин. – И еще больше удивился. – Есть передать трубку гражданину Алехину!

– Меня? – не поверил Алехин.

И услышал в поднесенной к уху трубке мощное чужое дыхание.

И услышал чужой, страшный до паралича, а от того чрезвычайно убедительный голос: «Горит, Алехин, море… Горит…» И почти без перехода: «И место жительства сменишь…»

Пискнуло, и пошли глухие гудки отбоя.

Розыгрыш, с противной тоской подумал Алехин. Сонька, наверное, подбила своего глупого речника. Не зная, что сказать, он пояснил туманно, что это ему звонили из обменного бюро. Говорят, есть варианты. Вот и позвонили.

– Домашние номера сотрудников МВД не подлежат разглашению.

Подозрительно поглядывая то на Алехина, то на замолчавший телефон, сержант Светлаев переоделся в штатское. Ладно, сейчас даванем пивка, подумал Алехин. А рак – это шутка. Этот рак нам не по зубам.

16

Пивные киоски или не работали, или запасов пива не имели.

– Хоть на Чукотку езжай, – рассердился сержант.

– Почему так далеко?

Светлаев не ответил. Стоял насупясь. Всерьез настроился на отдых, а тут…

– Вот посмотри, – сказал Алехин, не желая длить молчание. – Видишь, мой деревянный домик, а за ним пустырь?

– Вижу. Мой участок.

– Гнусное местечко.

– Это почему?

– Меня вчера там встретили.

– А что не встретить-то? Кореша?

– Какие кореша! Алкаши. Унизили, загнали в лужу. Сапогом пинали в лицо.

– Сапогом?

– Ага.

– А следы побоев?

– Что? – не понял Алехин.

– Следы побоев где?

– Ну, следы… Нет следов…

– Что-то ты мне сегодня не нравишься, Алехин. Жизнь – она, конечно, штука сложная. Я понимаю. По статистике, к примеру, есть города, в которых каждая вторая женщина изнасилована…

– То есть как это, каждая вторая? – опешил Алехин.

– А вот так.

– А если в таком городе живут три сестры?

– Считай, две уже изнасилованы. Или одна, если повезет, – твердо объяснил сержант Светлаев. – Зависит от последовательности. Нормально. Если одна за другой стояли, то одна или две обязательно изнасилованы.

– А что же милиция?

– У меня на участке тихо, – уклонился сержант от прямого ответа.

– Ну, не скажи. Меня вчера на твоем участке пинали сапогами в лицо.

– А ты, Алехин, разгласил тайну служебного телефона!

Позже, рассказывая про эту распрю, Алехин клялся, что ему совсем не хотелось ссориться, но вот будто тянули его за язык. И сержанта тоже.

Короче, разошлись недовольные.

17

Дома, вспомнив о металлическом раке, Алехин перерыл всю свою замоченную в баке одежду, но рака не нашел. Развесил простирнутое белье и ветровку в садике. Долго любовался на прибор крупного математика Н. Зеленая линия весело прыгала по экранчику, все время давая при приближении Алехина неожиданные всплески. Но может, так и должно быть. По какой-то непонятной ассоциации он вспомнил про газетную вырезку пенсионера Евченко. Его даже холодком обдало, когда он увидел название статьи, вырезанной пенсионером из «Литературной газеты»: «КОГДА ВЗОРВЕТСЯ ЧЕРНОЕ МОРЕ?»

Да это что же такое? Алехин собственным глазам не поверил.

«Судьба Черного моря, – прочел он, – судя по результатам последних научных экспедиций, оказалась на весах жесткой, даже, похоже, жестокой альтернативы: мы в любой момент можем стать свидетелями и участниками небывалой экологической катастрофы, число жертв которой никто не берется подсчитать».

Неужели даже крупный математик Н. не берется? – испугался Алехин.

«О крымских событиях конца 20-х годов (землетрясение силой 8–9 баллов), – прочел Алехин, – остались многочисленные свидетельства очевидцев, среди них, например, недавно рассекреченный рапорт начальнику Гидрографического управления Черноморского флота, составленный по данным военных постов наблюдения и связи на мысе Лукулл, Константиновского равелина (Севастополь) и Евпатории.

Из упомянутого рапорта следует, что в море землетрясение сопровождалось появлением яркого огня:

ВПНС Лукулла 0 ч. 42 мин. – столб пламени продолжительностью 5 с;

Евпатория 2 ч. 48 мин. – на море вспышки огня белого цвета;

Севастополь 3 ч. 31 мин. – по пеленгу 255 вспышка огня высотой 500 м, шириной 1,5 морской мили;

ВПНС Лукулла 3 ч. 41 мин. – по пеленгу 260 замечена огненная вспышка высотой около 500 м, шириной около 1 морской мили.

Что это было? Откуда поднялись над морем гигантские языки огня? Что могло гореть на открытом водном пространстве?»

Алехин стопроцентно разделял недоумение автора.

«Ответить на это тогда, более чем семьдесят лет назад, было, конечно, гораздо легче, но, увы, бесценные документальные свидетельства о необычайном явлении десятилетиями оставались неизвестными для науки. С соответствующими грифами они легли в архив ВМФ, хранящийся в Санкт-Петербурге».

Так что же было причиной возникновения огня на море?

К сегодняшнему дню, утверждал автор статьи, существует лишь одна, зато во многом согласующаяся с указанными данными версия: внезапное сильное подводное землетрясение спровоцировало выход из глубин моря к его поверхности, а затем самовозгорание огромных количеств горючего газа сероводорода. Не случайно в журналах наблюдений указано на «неожиданное вскипание спокойного моря», на «тяжелый запах тухлых яиц», на «бурый дым после огненных вспышек» и тому подобное. Гигантскими полукилометровыми факелами полыхал над открытым морем, скорее всего, именно сероводород.

Чувствуя странное стеснение в груди («Горит, Алехин, море… Горит…»), уставившись глазами на окна освещенной вечерним солнцем девятиэтажки, Алехин задумался. Из текста статьи следовало, что мертвые безжизненные пространства сероводорода заполняют все Черное море от глубин в 100–200 метров до самого дна с рекордной глубиной в 2245 метров. Другими словами, сероводородом заражено более девяти десятых всего объема прекрасного Черного моря, на котором Алехин так часто отдыхал. И количество ядовитого горючего газа со временем все более и более возрастает.

Да что же это такое? – испугался, прикинув масштаб явления, Алехин. Я, значит, расслабляюсь где-нибудь в Сочи или в Пицунде, а содержание ядовитого газа в море все растет?

В 1974 году, узнал Алехин, американские ученые (везде эти американцы!) вроде бы решили, что, к счастью, началось естественное затухание опасного процесса, однако вскоре их оптимизм (так им и надо!) начал затухать. Верхняя граница сероводородного слоя в Черном море вновь по каким-то неясным причинам начала подниматься, причем в ускоренном темпе. К концу 80-х (Алехин как раз в те годы бывал в Пицунде) скорость подъема верхней границы достигла двух метров в год. Аэробным, то есть живым, содержащим живительный кислород, слоем в Черном море остается сейчас только его поверхность. То есть на человечество надвигается невиданное экологическое бедствие. Не дай бог, ударит новое землетрясение – сразу вскипит спокойное до того море и с чудовищной силой взорвется над морскими просторами ужасный горючий газ.

«Горит, Алехин, море… Горит…»

Понятно, что после такой вспышки побережье вокруг Черного моря на многие тысячи километров будет сожжено и отравлено, а в воздух выбросит неисчислимое количество едкой серной кислоты. А кто может предсказать, в какую сторону по воле ветров отправятся кислотные тучи? Алехин живо представил: вот они с Верочкой гуляют по берегу прекрасного Черного моря, а издали неожиданно наползает черная кислотная туча. А у них с Верочкой нет даже зонтиков. Ведь одежда на Верочке расползется на клочки, пожалуй, ошеломленно, но живо представил Алехин.

И оборвал себя. Потому что подошел к тому месту в статье, которое совсем по-новому высветило его недавнюю беседу с паскудными корешами Заратустры Наманганова. Автор статьи как-то нехорошо, как-то очень даже нехорошо подчеркивал, что землетрясение это вовсе не единственная штука, которая способна сыграть роль адской запальной машинки. По Черному морю, намекал автор, плавают корабли самого различного назначения, на нем испытывают боевые торпеды, бомбы, мины. Опять же, туристы швыряют окурки за борт, тревожно подумал Алехин. Известно ведь, что, если есть возможность совершить какую-нибудь пакость, всегда найдется придурок, способный ее совершить.

Он почувствовал себя беззащитным.

Вот выйдут однажды они с Верочкой на катере в море, а вода под катером вдруг вспухнет, вскипит, гнусно дохнет на них тухлыми яйцами. Думай, Алехин, думай, зачем «Лоция Черного моря» персональному пенсионеру?

18

Набрал знакомый номер.

Обрадовался, услышав Верочкин голос.

– А у нас Зоя Федоровна видела летающую тарелку.

– Это всё? – в голосе Верочки не слышалось никакой ласки.

– А еще мне подарили металлического рака, только он куда-то запропастился.

– Это всё? – холодок в голосе Верочки прозвучал уже совсем явственно.

– А еще я прочитал в газете, что Черное море может взорваться.

– И всё?

– Разве этого мало?

– Алехин, – чуть не плача, заговорила Верочка. – У меня в квартире лопнули трубы, кругом вода, с потолка течет, а ты опять со своими выдумками. Я так хотела сходить в театр на «Лебединое озеро», а ты опять со своим раком!

– Верочка, – обрадовался Алехин, – давай я тебе помогу.

– Спасибо, но я уже сантехника вызвала.

– На ночь? – ужаснулся Алехин.

– Какая разница? – обиделась Верочка.

– На ночь? Сантехника? Они же все алкаши!

– Зря ты так думаешь. Надо верить в людей, Алехин!

Она повесила трубку, а в Алехине все кипело. Ну конечно! Лопнули трубы, сейчас сантехник придет. Ноги длинные, глаза лесные, зеленые. Такую обмануть – пара плюнуть. Он бы, Алехин, сам управился за полчаса!

Тревожно было Алехину. Вот сидит где-нибудь в подвале грязный террорист-сантехник и подло мастерит грязную самодельную бомбу. Может, рядом сидит, может, в соседнем доме. Пьяный, сходит к Верочке, прочистит трубу, а сам сядет в поезд, доберется до Черного моря, скотина, наймет катер и запузырит грязную бомбу куда поглубже. Вот бы поймать такого. За совершение подвига любое правительство не пожалеет отдельного домика.

– Да ну, – услышал Алехин ровный, отливающий металлом голос.

И увидел на столе рака.

19

Ну, клешни – он ими слегка пощелкивал, попугивал. Ну, многочисленные раскачивающиеся усики – он ими помавал. Ну, плоский, короткий, отливающий литой медью хвост. Ну, масса неясного назначения псевдоподий, а особенно глаза. Маленькие, черные, как бусинки. Глаза рак стеснительно, но высоко поднимал над собой – они были на тоненьких стебельках и вращались, как перископы. Иногда рак пятился, отступал, прятался за стакан с мутной водой, тогда Алехин только эти черненькие бусинки-глаза и видел.

– Ты кто? – нервно спросил Алехин. – Что я тебе сделал?

– Не хватало еще, чтобы ты мне что-нибудь сделал, – с большим достоинством ответил рак.

Он беспрерывно помахивал, шевелил, подергивал, помавал всеми своими многочисленными усиками, клешнями, псевдоподиями. Алехин так и решил, что это дорогая импортная игрушка со встроенным миниатюрным магнитофончиком.

Но полыхнуло вдруг воспоминание о вчерашнем сне.

Темный берег, глинистые холмы, уютный домик, несомненно его, Алехина, домик. И он сам с Верой, застыв у калитки, счастливо и слепо следит за ровным морским прибоем. Несомненно, он, Алехин, получил этот домик в подарок от какого-то сильного правительства. Как Герой получил – за большой подвиг. Может, даже за то, что спас Черное море от грязного террориста-сантехника. Правда, на соснах, похожих на рыжий укроп, вспомнил Алехин, возились какие-то неясные рукокрылые, а у чудесной Верочки просматривались присоски.

– Ты кто?

– Я твой счастливый случай, – ровно ответил рак.

– И как звать мой счастливый случай?

– Звать меня нынче Авва. Так и зови.

– А я – Алехин, – на всякий случай представился Алехин и с большим сомнением хмыкнул. – Как это – Авва? Почему?

– А почему ты – Алехин?

– Да потому что у меня отец был Алехиным.

– А мне ты в чем-то таком отказываешь?

Алехин пожал плечами, и рак, почувствовав его неуверенность, наконец подобрел, дескать, имя можешь не называть, дескать, я буду звать тебя просто Алехиным. И пояснил, что он, вообще-то, троякодышащий.

– Это еще что? Это еще как?

– Ну, как… – рак Авва многие человеческие слова воспринимал буквально, например слово «скотина», пока, правда, случайно высказанное Алехиным. – Как всякая троякодышащая скотина, – пояснил он без всякого кокетства, – я дышу так, и еще так, и еще вот этак. Ты на ночь сунул меня в таз с мыльной водой, гадость какая, а я доброжелательно беседую с тобой и мечтаю долго вести наши беседы.

Клешня рака стеснительно поднялась над стаканом, потом из-за другого края сверкнули черные бусинки-глаза. Они показались Алехину чрезвычайно умными, и это ему особенно не понравилось. Взял бы и вырвал с корнем! Но Алехин держался. Что-то заставляло его соблюдать вежливость по отношению к столь непривычному троякодышащему созданию. Не кусается, уже хорошо.

Но глаза – умные.

Это не нравилось Алехину.

Это беспокоило. Это навевало печаль.

Ну почему так, думал он. Почему Верочка на ночь вызвала сантехника, а не меня? Почему не верит мне? Я ведь почти не вру. И почему длинноволосый в узком переулке бил меня и все равно всучил говорящего рака? Почему пенсионер Евченко не желает пролонгировать страховку? А Зоя Федоровна такую летающую тарелку видела, что ее собственное отражение ей безнравственно подмигнуло. И домик мой никак не сносят. И Верочка объявила испытательный срок. Да что же это такое?

– Это еще ничего, – высунулся из-за стакана рак. – Будет хуже.

– Куда уж хуже?

– Есть куда, – рассудительно заметил рак. – К примеру, домик твой внезапно сгорит, а Верочка выберет другого самца. Или пенсионер Евченко напишет на тебя донос, а метелка Ася приведет к тебе всех своих сопливых детей. Или сержант Светлаев притянет тебя к суду за разглашение служебных тайн. Так что плюнь на всех.

– На кого это на всех?

– Да на всех сразу. На счастливчиков-соседей по девятиэтажке, на алкашей, хулиганов, гегемонов, кондукторов, упрямых пенсионеров, тупых сержантов, на членов правительства, – ровно перечислил рак Авва. – На всех подряд! В конце концов, Алехин, их много, а ты на Земле один. А потом купи билет и лети на Черное море. А я дам тебе в дорогу одну маленькую штучку. Ты выйдешь в море и запузыришь ее поглубже. Вот всем сразу и прилетит. Они еще пожалеют, что не ценили тебя.

– А за что меня ценить?

– Я – Авва, – с гордостью произнес рак.

Кажется, наглость рака не имела пределов.

– Я сейчас тебе так запузырю, – сказал Алехин, – что ты клешней не соберешь.

– А ты лучше подними трубку, – посоветовал рак, стеснительно топчась за стаканом. – Сразу успокоишься.

Телефон действительно надрывался.

Алехин поднял трубку, и из каких-то страшных неведомых глубин опять пахнуло на него ужасным подвальным холодом. Из глухих безымянных подвалов вечности, не пронумерованных никакими астрономами, услышал он знакомый голос: «И место жительства сменишь…»

И сразу отбой.

20

Но почему сны? Зачем сны?

Как объяснить печаль коротких и быстрых снов?

Почему в этих странных снах сходится все несхожее?

Алехину опять снился домик. Похоже, тот самый, который он получил как большой Герой. Крошечный милый домик в два этажа, с витой деревянной лестницей. Стоял он на берегу моря за аккуратным штакетником. В соснах, похожих на колючий рыжий укроп, возились неизвестные рукокрылые. На берегу жирно рылись в грязи илистые прыгуны. И все тут до самой последней былинки принадлежало Алехину. Это была его жизненная база. Навечно, как пирамида. Он всю жизнь возводил, и на вершине было начертано яркими лучами света – ВЕРА. Ни люди, ни время не могут сокрушить его базу, потому что имя ВЕРА, начертанное на вершине, включало в себя

и НАДЕЖДУ,

и ЛЮБОВЬ.

Алехин шел по узкой уютной дорожке, посыпанной желтым песком.

Он старался не шуметь, не скрипеть башмаками. Он видел в окне Верочку, она жарила на кухне что-то вкусное. Он торопился к Верочке, он жаждал Верочку, но чем ближе подходил, тем больше тревожился, потому что в знаменитой Книге было сказано: «Он ввел меня в дом пира, и знамя его надо мною – ЛЮБОВЬ». А Верочка, наверное, никогда не слыхала про дом пира. Она стояла у открытого окна, потом крепкой грудью навалилась на подоконник и подставила ему влажные губы для поцелуя. Алехин жадно сжал Верочку, и она прижалась к нему, повторяя страстно: «Шлюссен, шлюссен, майн херр».

Алехину было хорошо. Обнимая Верочку, он знал: большой Герой победил. Но с кем, когда, где он боролся? Почему это мучило его даже во сне? Почему во всем чувствуется какая-то неправильность? Алехин, понятно, пытался вскрикнуть, проснуться, но несло откуда-то терпким колючим дымом, а Верочка обнимала его сразу всеми присосками, страстно шепча: «Шлюссен, шлюссен, майн херр». И ни с того ни с сего у Алехина начала отрастать борода. За считаные минуты она, как туман, покрыла все окрестности, а невидимая рука выставила перед ним огромную фотографию – совсем безрадостную, как он понимал. Опаленные деревья, печная труба над руинами. Это война, качал головой Алехин. Это настоящая война. И вдруг понял, что не война это, а руины его собственного домика…

Он проснулся, и запах гари не исчез.

Потом алый язык пламени с треском прорезал удушающую мглу, и до Алехина дошло: да это же горит его собственное гнездо! Это же горит его дом родимый, давно предназначенный властями на снос. Пылает сразу с четырех углов. Коричневым рабочим портфелем Алехин высадил стекла и, обожженный, отравленный, исцарапанный, вывалился из окна.

Огонь шумно пожирал стропила.

Подъехавшие пожарные помочь ничем не могли.

Они просто сбивали пламя, не давая ему дотянуться до окон девятиэтажки.

– Твой? – сочувственно спросил испачканный сажей пожарный, поставив перед Алехиным испачканный коричневый портфель.

– Мой, – хмуро ответил Алехин.

– Под окном валялся.

Алехин кивнул.

– Что сохранилось-то у тебя?

– Вот ветровка, – хмуро объяснил Алехин. – Сушилась на веревке. Ну и портфель.

– Ну, хоть портфель сохранился. Считай, повезло.

– Так и считаю, – хмуро кивнул Алехин.

Тоской, безнадежностью, чем-то невыразимым, неясным несло от дымящегося пепелища.

21

Впоследствии Алехин никак не мог восстановить в подробностях тот день.

Зато метелки в страховой конторе проявили себя в тот день с самой лучшей стороны. Они не только сочувствовали, они помогали. А Зоя Федоровна вообще сказала: «Алехин, ты на три дня свободен. Тебе следует отдохнуть». И безжалостно добавила: «Ты у нас погорелец». Услышав такое, сердобольные метелки дружно набросились на Зою Федоровну: да какие там три дня, вы что? Такому погорельцу нужен настоящий отдых. Двадцать четыре дня, не меньше, пока не опомнится. Но Зоя Федоровна остудила их пыл: не забывайтесь, на все закон есть.

И повернулась к Алехину:

– Ты-то согласен насчет закона?

Алехин был согласен. В конце концов, это именно она, пользуясь своим официальным положением, выбила Алехину номер в гостинице. Как погорельцу. А уже в гостиницу ему позвонила Верочка. Впервые – сама! «Какой ужас, Алехин, – сказала она. – Я увидела в окно закопченную печку с длинной трубой и решила, что ты сгорел».

– Уж лучше бы я сгорел.

– Не говори так, Алехин. Самое дорогое у человека – это жизнь. – И тут же нелогично пожаловалась: – Вот у меня, Алехин, совсем не огонь. У меня наоборот – вода повсюду. Я, наверное, утону, Алехин.

– С тобой же там сантехник, – не удержался Алехин.

– Вот он-то и считает, что текут в доме скрытые трубы.

– О чем это ты? Какие скрытые трубы в панельном доме?

– Так сантехник сказал. Он, кстати, культурный и воспитанный человек. Я угостила его чашечкой кофе, – отомстила Алехину Верочка. – А на сегодня вызвала специальную бригаду.

– У тебя кофе на всех не хватит.

– Я хорошо зарабатываю, Алехин. – Верочка, конечно, догадывалась, что сердце Алехина разрывается от ревности, поэтому не обижалась. – Я взяла день без содержания. Вот сижу у окна, смотрю на твою закопченную печку и жду бригаду.

– Может, тебе помочь?

Спрашивая, Алехин оставил всякий юмор.

Он теперь разговаривал с Верочкой серьезно.

Он вовсе не набивался к ней в гости (как погорелец). Просто не хотелось оставлять Верочку на растерзание пьяных сантехников. Будут талдычить: «Сейчас! Сейчас!» А сами только и знают, что хватать беззащитную женщину за крутой бок.

Вот Алехин и держался с Верочкой умеренно.

Но бок крутой тоже держал в уме.

22

Положив трубку, Алехин спохватился: а где же рак?

А вдруг сгорел? Что скажет на это Заратустра Наманганов? Ведь Алехину он сам намекал, что отдают ему рака Авву на совсем небольшой срок. Если они так били меня за то, что я не хотел брать, то как же будут бить за то, что не могу вернуть?

– Не думай об этом, – услышал Алехин знакомый голос.

На поцарапанной гостиничной тумбочке, прячась за графин с мутноватой несвежей водой, сидел рак.

– Как ты выбрался из огня?

– Из огня? Из какого еще огня? – рак Авва, кажется, не понял вопрос. Он обновленно, даже с любовью шевелил всеми усиками, псевдоподиями и клешнями. – А-а-а, – дошло до него, – ты про чудесный процесс окисления! Да, да, это так, там все окислилось, – с глубоким удовлетворением выдохнул он. – И металл окислился. И дерево. И целлюлоза. И то, что вы называете пластической массой.

Глазки-бусинки, поднятые над графином, с интересом обозревали гостиничный номер. Ну, что он там видел? Поцарапанная тумбочка. Графин с мутноватой водой и телефонный аппарат. Типовая деревянная кровать, небольшой стол, торшер у стены. Ну конечно, живописная картина на стене. «Утро в бобровом лесу» – ранний период безымянного гостиничного мастера. Настолько ранний, что по полотну между редкими хвойными деревьями ходила пока только беременная медведица. А за широким хвойным деревом угадывалась настороженная фигура русского охотника с большим биноклем в правой руке.

– Я много не дам, – загадочно произнес рак, – но свое ты получишь.

Алехин пожал плечами. Он не знал, рад ли он появлению рака. Кажется, немного привык к нему. В любом случае он смутно чувствовал за раком нечто огромное и вовсе не игрушечное, как казалось в первые минуты общения.

– Встряхнись! Докажи им всем, что они козлы.

– Кому это им?

– Да всем! Я же тебе перечислял. Трахни их всех от души, Алехин. И бомжей, и министров. Вон ведь домик у тебя сгорел, плёвый, но свой, и квартира никак не светит, сносить-то теперь нечего. А Верочка хочет посмотреть «Лебединое озеро», а тебе билет купить не на что. Опять же, пьяные сантехники, эти ночные распития кофе. Ну, Алехин! Ты чего? Ты сам подумай? Кто к тебе относится с душой? Милиционер Светлаев? Или пенсионер Евченко? Или твоя начальница? Или президент страны? Ты же сто́ишь гораздо большего, Алехин. Докажи им всем.

– Вот и докажу.

– Как? – живо заинтересовался рак, и на тумбочке внезапно появилась желтая банка, очень удобная для пользования – плоская, на боках вмятины для пальцев. Так и просилась в задний карман брюк. – Расскажи подробнее.

– Ну, как… – неуверенно начал Алехин. – Получу страховку…

– Всего-то? – рак был разочарован.

– А ты чего хотел?

– Ты же не простая скотина, Алехин. Ты высшее плацентное! Бери задачу покруче. Вот лежит на тумбочке взрывной запал, видишь? Отдаю бесплатно. Садись в поезд и отправляйся к Черному морю. Торопиться некуда. Отдохни, отведи душу, а потом запузырь запал в море. Вот они ахнут!

– Да кто они?

– Да все, Алехин! Все, кто тебя не ценит. Ты вот, к примеру, Верочку хочешь, – рак стеснительно отвел глаза, – а она к себе сантехников водит. Ты вот, к примеру, хочешь жить умно, а тебя окружают глупые метелки. Ты уважаешь крупного математика Н., а он смотрит на тебя как на подопытного обоссума.

– Опоссума, – поправил Алехин.

– Какая разница? Все равно никто не обращает на тебя внимания. У всех собственные квартиры, а тебя скоро и из гостиницы выставят. Кто ты вообще, Алехин? Кто о тебе слыхал на этом свете?

– А тебе-то что?

– Мне за тебя обидно, Алехин. Не хочу, чтобы ты и дальше оставался ничтожеством. Стукни кулаком по столу, запузырь запал в Черное море!

– Я тебе за это клешни пообрываю.

Рак добродушно возразил:

– Я их регенерирую.

И опять взялся за свое:

– Ты посмотри, ты только посмотри, как ты живешь, Алехин! В твоем возрасте каждое уважающее себя разумное существо раз пять уже объехало вокруг света. О других планетах я пока не говорю. А ты? Ну, Пицунда. Ну, рынок в Бердске. В твоем возрасте каждое уважающее себя разумное существо переспало с немалой дюжиной самок. О полусамках я и не говорю. А ты? Ну, даже предположим, что переспишь ты с Верочкой, – что дальше? Пойдут плаксивые дети, нехватка денег, катастрофически надвинется старость. Начнешь болеть, Алехин.

– Это еще почему?

– Ну, Верочка начнет болеть.

– Да почему?

– Да по кочану! – не выдержал рак, топнув по тумбочке сразу семью или девятью конечностями. – Докажи всем, Алехин, что ты настоящее волевое существо. А то ведь смешное говоришь. Что́ тебе эта жалкая страховка?

– Знаешь, Авва, – обиделся Алехин, – я, может, и бывал нечист на руку, но совесть у меня чиста.

Затрещал телефон. Это Верочка, обрадовался Алехин.

Но оказалось – не Верочка. Это снова прозвучал ужасный голос из неизбывной Вечности. Низкий, угрюмый, исходящий прямо из темного чрева Вселенной, из ее непредставимых глубин, голос, пугающий до паралича. «Возьми, Алехин, взрывной запал… Трахни этих козлов… Ты свое получишь, Алехин…»

Бросив трубку, он заорал раку Авве:

– Убери отсюда запал, а то я тебя самого трахну!

– Не торопись, не торопись, Алехин, – терпеливо уговаривал рак, прячась за графином с мутной водой. – Не торопись, а то мы найдем другого Героя. Тогда вся твоя жизнь, Алехин, так и останется бессмысленной работой на грех. Понимаешь? В процентном отношении, Алехин, доля грехов, вырабатываемых твоими соплеменниками, давно превышает долю грехов, вырабатываемых всеми другими цивилизациями. А изначально вы ведь не предназначались только для выработки грехов. Ну, сам подумай, Алехин. Сколько можно? Останови процесс.

– Заткнись!

Рак Авва нисколько не обиделся:

– Ты стоишь большего, Алехин, поверь мне. И раз уж ты на меня голос возвысил, значит действительно стоишь большего. Нельзя больше жить так, как вы живете. Сам посуди, – рак Авва выставил из-за стеклянного графина клешню и раскрыл валявшуюся перед телефоном желтую книжечку под названием «К сведению проживающих». – В ней же одно вранье. – И с наслаждением процитировал: – «Доставка в номер кофе, сигарет, фруктовой и минеральной воды, вафель и печенья, различных фруктов». Вот позвони, позвони. Вот закажи в номер различные печенья и фрукты!

Алехин просто из принципа набрал номер дежурной по этажу.

– Различные печенья и фрукты? – неприятно откликнулась дежурная. – А может, вам заодно доставить различные водки и наливки?

– Получил? – обрадовался рак Авва, потирая сразу множеством псевдоподий. И добавил радостно: – Трахни их всех, козлов!

– А-а-а, это погорелец? – вдруг дошло до дежурной, и голос ее сразу стал сочувственным, а оттого приторным и фальшивым. – Выпили, наверное? Вам можно. – И предложила так же приторно и фальшиво: – Хотите, принесу кофе? У меня свой. Растворимый. Одесский.

– Спасибо, – отказался Алехин.

Приторное сочувствие ему не понравилось.

А рак, наоборот, повеселел, задвигался, оживился.

– Вот смотри, – начал листать он литой клешней странички желтой книжки. – «Гостиница предназначена для временного проживания иногородних граждан в течение срока, согласованного с администрацией гостиницы, но не свыше тридцати суток». А кончатся эти сутки, куда денешься?

– Женюсь на Верочке.

Эти слова расстроили рака Авву.

– Хочешь всю жизнь подбирать воду тряпкой?

– Это почему вдруг такое?

– Да у нее же трубы текут.

– А ты откуда об этом знаешь?

Рак Авва уклончиво промолчал, но сдаваться не собирался:

– Вот тебе для начала легкий вопрос, Алехин. Есть Бог или нет Бога?

Алехин оторопел:

– Не знаю.

Но рак и сейчас не думал останавливаться на достигнутом:

– Ладно, Алехин. Для начала предположим, что Бог есть. Да? Но тогда он чего Бог? Каких мест? Только маленькой планеты Земля, или Галактики, или Метагалактики, или попросту всей Вселенной?

– Откуда ж мне знать такое?

– Ты, наверное, лютый атеист, Алехин, – укоризненно покачал головой рак. – Тогда скажи, лютый атеист Алехин, почему зеркало меняет отражение слева направо, а, скажем, не сверху вниз?

Алехин машинально глянул в зеркало, висевшее под живописной картиной «Утро в бобровом лесу». А действительно, почему?

– Не знаю.

– А хаос? – открыто торжествовал рак Авва. – Вот скажи мне, лютый атеист Алехин, почему невозможно создать настоящий, истинный хаос? Почему так трудно создавать бесконечные ряды случайных чисел? Почему настоящий случай практически невозможен?

– А это так? – удивился Алехин.

– Да, это так, – удовлетворенно выдохнул рак и опять заглянул в книжку «К сведению проживающих». – «Оставлять в номере посторонних лиц в свое отсутствие, а также передавать им ключи от номера воспрещается». Почему?

– Как это почему? Вдруг постороннее лицо очистит твой номер?

– Очистит? – Все-таки рак Авва многие слова воспринимал буквально. – Ну, очистит. Что в этом плохого? Чистая клешня, чистый номер, чистая Вселенная. Почему, Алехин, нельзя доверить ключ постороннему лицу?

– Давать ключ постороннему лицу, – обозлился Алехин, – это значит намеренно провоцировать постороннее лицо на кражу. Не выдержит, сопрет что-нибудь, а ему срок за это впаяют.

– Срок… – рак Авва задумался.

Слово «срок» явно о чем-то ему напомнило.

– «Воспрещается хранить в номере громоздкие вещи, легковоспламеняющиеся и дурнопахнущие вещества». А это почему?

– Ну, вот припрешь ты в номер концертный рояль. – Алехин ухмыльнулся. – А тут тесно. Как прикажешь горничной убираться?

– Куда убираться?

Алехин демонстративно не ответил.

– А пользоваться нагревательными приборами? – в отчаянии вскричал рак Авва. – Почему нельзя пользоваться в номере нагревательными приборами? Почему нельзя переставлять мебель?

– А это есть нарушение гармонии, – красиво объяснил пришедший в себя Алехин. – Переставлять мебель и пользоваться нагревательными приборами в номере – это явное нарушение гармонии, Авва. Сам подумай. Начнется пожар, то есть процесс активного окисления, а в номере громоздкие вещи и легковоспламеняющиеся и дурнопахнущие вещества. Соседей отравишь, сам сгоришь.

– Я несгораемый, – возразил рак. – «Воспрещается курить и распивать спиртные напитки в случае возражения других лиц, проживающих в номере».

– А ты возражаешь? – спросил Алехин, демонстративно раскуривая сигарету.

– Возражаю, – рак Авва опасливо выглянул из-за графина.

– Перебьешься.

– Вот все вы на Земле такие, – укоризненно покачал клешней рак. – И ты, Алехин, такой. Ничем не отличаешься от других ничтожеств. – И попросил со страстью: – Помоги миру. Трахни обидчиков! О тебе напишут целых двенадцать книг. И все будут с отчетливыми изображениями лиц, приятных тебе.

– У меня все фотографии сгорели, Авва.

– Мы их восстановим. Мы снимем настоящий полнометражный фильм. Помоги, Алехин, своим соплеменникам, останови массовую выработку грехов. Грехи планеты Земля одурманили всю Галактику. Мы терпеть больше не можем. Ваши грехи ложатся на нас. Ваши грехи душат нас. Они не дают нам развиваться. Мы устали отвечать за вас. Зачем тебе слабая, капризная самка? Мы дадим тебе крепкую и здоровую самку из сферы Эккурта. Чтобы ты знал, Алехин, крепкие и здоровые самки из сферы Эккурта приносят крепкий и волевой помет. Выбери судьбу, достойную разумного существа! Хочешь, я прямо сейчас выдам тебе билет до самого Черного моря?

– А обратный?

– Да ну тебя, – замахал рак металлической клешней. – Зачем тебе обратный? Выйдешь в море, запузыришь запал как можно глубже. Вот и все.

23

А дежурная все же принесла кофе.

Это была молодая, уже увядающая женщина.

Она во все глаза смотрела на погорельца Алехина. Она охала и ахала, все еще приторно, но уже не так фальшиво. Она вынимала из карманов фирменного голубого халата печенье и сахар в пакетиках. Рака на тумбочке и взрывной запал она почему-то не замечала – по крайней мере, не смотрела в сторону тумбочки. И выпроводить ее оказалось не так просто. Но она отвлекла Алехина. Честно говоря, он ведь пока никак не представлял своего будущего. Если, скажем, поддаться на уговоры рака Аввы и трахнуть всех на свете, то во что это выльется, какие формы приобретет? Алехину вовсе не хотелось превращаться в какое-нибудь знаменитое членистоногое, ему не хотелось иметь крепкий здоровый помет от какой-то там крепкой и волевой самки из сферы Эккурта. Тревожила его и туманная судьба большого Героя. Что это вообще за большой Герой? За что отличают таким необычным званием?

Но главное, Верочка. Хрустальная вершина его величественной жизненной пирамиды. Он даже не выдержал и набрал знакомый номер. К сожалению, за истекший час настроение Верочки не улучшилось.

– Я всех соседей обошла, Алехин, ни у кого вода не бежит, только в моей квартире бежит. Никто не может понять, откуда она бежит, и сантехников нет до сих пор.

– Хочешь, я к тебе приду?

– Не надо, Алехин. – В обычной жизни Верочка руководствовалась какими-то своими непонятными правилами. – У меня тут как на «Титанике».

– А ты плюнь, – вдруг предложил Алехин, ужасно поразившись собственной смелости. – Придут сантехники и пусть занимаются. А ты запри их и уйди. И ключ им не оставляй. Для ответственности. Пусть работают, пока все не сделают.

– Да куда я пойду, Алехин?

– Как это куда? – заорал он. – Ты же давно хотела посмотреть «Лебединое озеро». Пошли в театр. Я приглашаю. У нас серьезные причины есть посмотреть балет. Я погорелец, а у тебя трубы текут.

– На «Лебединое озеро»? – переспросила Верочка.

И долго-долго думала.

Потом сказала:

– Пошли.

Алехин чуть не уронил телефонную трубку. Он был в восторге. Он даже замахнулся трубкой на рака Авву, нацелившегося было отключить телефон. Он даже крикнул: «Я тебя сейчас трахну!» И уже в трубку закричал Верочке:

– Это ты приняла правильное решение! Нельзя поддаваться никаким обстоятельствам! Захотела посмотреть «Лебединое озеро» – иди в театр! – И, прикрыв трубку рукой, грозно пообещал занервничавшему раку: – Я тебя трахну!

Последние слова, кажется, расслышала Верочка.

Но как бы не поняла.

– Жди у театра.

24

Алехин был в восторге. А опечаленный металлический рак, укрывшись за графином, следил за Алехиным с болью и с недоумением. Дом сгорел у человека, важный выбор не сделан, будущее под вопросом, а он рвется к болезненной, капризной самке.

– Тебе этого не понять, – заявил Алехин. – Тебе, Авва, самому пора брать билет. И тоже в один конец. Только не к Черному морю, а куда-нибудь подальше на север. – И предупредил: – Начнешь спорить, суну тебя в сосуд с царской водкой.

И вдруг похолодел. Деньги! Деньги! Вот о чем он забыл. У него же нет денег!

И немедленно позвонил в контору. Ответила ему вахтерша. Метелки, значит, ответила, у Зои Федоровны, а Зоя Федоровна не велела никого звать к телефону.

Тогда Алехин позвонил сержанту Светлаеву.

Домашний телефон не отвечал, пришлось звонить в отделение.

– Сержант Светлаев отсутствует, – ответили.

– А где отсутствует сержант Светлаев?

– В служебной командировке.

– В Бердске? В Искитиме?

– Никак нет. На Чукотке.

– Разве у сержантов милиции бывают такие командировки?

Трубка растерянно и завистливо засопела, тогда Алехин позвонил Соньке.

– А, это ты, скунс? – ответила трубка наглым голосом речника Косенкова. – Чего тебе опять? Ты же у нас уже все застраховал. Может, хочешь застраховать теперь мою жизнь на свое имя? Не получится!

И гнусно добавил:

– Скунс!

В дверь номера постучали.

– Войдите, – хмуро кивнул Алехин.

Дверь распахнулась, и в номер, как буря, влетел крупный математик Н. От него так и несло крейзовой энергетикой. «Сильно погорел?» – спросил он, хватая Алехина за плечо и восторженно его рассматривая. Тактом он, видимо, не отличался. Конечно, мог при случае обратиться к малознакомому человеку на «вы», но это не было его главной особенностью. Не выпуская Алехина из крепких объятий, он обрушил на него массу самых невероятных вопросов. Снились ли Алехину сны? Не ощущал ли он во сне какую-то особенную тревогу? Не было ли у Алехина в последнее время видений? Не прыгала ли по домику мебель? Не собирается ли Алехин теперь совершить в ближайшее время что-нибудь особенное?

Алехин отбивался. Он ни слова не сказал о раке. Он промолчал о некоторых своих снах. Но все равно крупный математик Н. радовался каждому его слову.

– Значит, ты проснулся, – радовался он, – а вокруг все во мгле? И ты начал задыхаться, да? И бросил портфель в окно? И портфель выбил стекла? И ты вывалился из огня? – И вдруг завопил: – А сны? Какие сны ты видел?

И опять странный холодок тронул Алехина. Он вспомнил непонятную невидимую руку, во сне протянувшую ему фотографию. Он тогда подумал, что на фотографии война, а на ней, оказывается, дымились руины его собственного домика.

Но вслух он сказал:

– Нет, ничего особенного не снилось.

Математик явно не поверил, но, пробежавшись по комнате, принюхавшись, приглядевшись, все же ушел, оставив на кровати газету. Непонятно, с умыслом или просто так.

25

Алехин машинально раскрыл свежие, пахнувшие типографской краской листы.

Все правильно. Всю третью полосу местной газеты занимала статья крупного математика Н. под интригующим названием «НЛО в Новосибирске».

А что такого? Новосибирск – большой промышленный город и, как говорится, не чужд страстей.

И свидетели подтверждают.

«Погода вчера была переменная, – рассказал нашему корреспонденту штурман дежурного вертолета С. Непрялка. – Цель, о которой идет речь, мы обнаружили во время тренировочного полета. Внизу всегда много ярких естественных бликов – озерца, старицы, речки, а обнаруженный нами объект характеризовался более тусклым, я бы сказал, ртутным блеском. Шел неизвестный объект на высоте порядка пятисот метров, но, заметив нас, мгновенно переместился метров на восемьсот выше и стал уходить в сторону. Мы вели вертолет прямо за ним. Это не понравилось объекту. Мгновенно развернувшись, он пошел на нас, резко увеличиваясь в размерах. Тогда мы сами отвернули под девяносто градусов. А объект зеркально повторил наш маневр. На более близкое знакомство мы, скажу прямо, не решились. А когда уходили на посадку, то видели, что странный объект как бы остановился и, повисев над нами, вернулся на свою исходную позицию на высоте примерно в пятьсот метров. Как птица, отогнавшая хищника от своего гнезда.

Наш корреспондент. А на что был похож объект?

Штурман С. Непрялка. По Центральному телевидению недавно показали кадры, отснятые японцами на Аляске. Так вот, наш объект был точной копией тех тускло отсвечивавших шаров, которые снимали японцы. Может, мне показалось, но по поверхности наблюдаемого нами объекта даже расплывались какие-то круги. Как бы неясные отражения».

– Ты читай вслух, – потребовал рак Авва.

– Перебьешься, – грубо ответил раку Алехин.

«Наш корреспондент. В ноябре прошлого года жители Новосибирска в течение целой недели могли наблюдать над городом такие же странные светящиеся объекты. Они стремительно двигались на огромной высоте. От некоторых объектов вниз уходили расходящиеся пучки света.

Студент М. Янушевич. Вышел я во двор и глазам не поверил. Напротив, метрах в тридцати от меня, завис над зеленой травой шар. Ну, как елочная игрушка. Завис, как на воздушной подушке, только пыль не летит и трава не примята. А поверхность шара блестит, и ходят по ней кривые круги, будто спираль крутится. Я шагу не успел сделать, а он снялся с места и взлетел. Минут пять я его видел, а потом шар растворился в небе».

– А комментарии? – спросил рак.

Похоже, и не нужно было читать ему вслух.

«Доктор физико-математических наук крупный математик Н. любезно согласился ответить на наши вопросы.

Наш корреспондент. Доктор Н., вы написали популярную книгу об НЛО. Что подтолкнуло вас к разработке столь, скажем, вызывающей темы? Я имею в виду вашу книгу „Кто-то извне“. Что вас подвигло на такой труд? Любовь к загадкам? Природное любопытство? Как складывалась судьба этой книги?

Математик Н. Скажем так, книжке долго не везло. В одном издательстве книжка была даже набрана, но военная цензура заставила рассыпать набор. Оказывается, сам того не зная, я покусился на некоторые тайны наших военных. Долгое время моя книжка числилась в списке не рекомендованных к печати трудов. Так сказать, индекс либрорум прогибиторум. Надеюсь, перевод не нужен? Но времена меняются. Я считаю, что мы живем в очень интересное время. Я имею в виду и то, что теперь можно открыто ставить проблему НЛО. В памяти компьютеров хранятся тысячи никем не объясненных фактов. Например, случай, описанный в вашей газете, лишь один из многих. Бывало, что НЛО вот так же атаковали самолеты и вертолеты, пытаясь отогнать их от каких-то определенных мест. Классический пример: гибель в 1948 году капитана ВВС США Томаса Мантела, самолет которого на глазах у других пилотов развалился в воздухе при попытке догнать подобный объект. Или, скажем, недавний случай с иранскими „фантомами“, которые вынуждены были совершить преждевременную посадку после того, как при погоне за НЛО у всех у них враз отказала электроника.

Наш корреспондент. А что вы можете сказать о природе НЛО?

Математик Н. Ну, блок гипотез о природе НЛО обширен. Некоторые из них касаются внеземного разума. Вы, наверное, хотите об этом услышать? Не смущайтесь. Вполне возможно, что мы давно находимся под пристальным наблюдением других, более развитых цивилизаций. Я подчеркиваю, именно цивилизаций. И вполне понимаю ваш скепсис. Тем более трудно поверить, что некоторые представители человечества уже бывали в таких, скажем, удаленных от Земли местах, как созвездие Гончих Псов.

Наш корреспондент. Как это понимать?

Математик Н. Поверьте, я сам всегда с сомнением принимаю все подобные сообщения, но при этом отдаю себе отчет в наших весьма далеких от ясности представлениях об истинной структуре окружающего нас мира. Разве не так? Вы ведь не будете спорить, что наше знание окружающего мира весьма отрывочно? Возможно, что даже та часть фундаментальных физических законов, что нами выведена и доказана, вовсе не обязательна для каких-то других, более отдаленных от нас частей мира. Понимаете? Мир, в котором мы живем, нами недостаточно изучен. Образно говоря, мы, люди разумные, стоим у ноги чудовищного существа, более крупного, чем Эверест, и, изучая эту ногу, пытаемся представить себе общий образ этого неизвестного нам существа. Это сравнение вполне можно отнести к НЛО. Неопознанные объекты – всего лишь малая часть огромного, во многом неизвестного нам мира.

Наш корреспондент. А не могут НЛО оказаться шаровыми молниями?

Математик Н. Шаровая молния живет секунды, редко минуты. НЛО живет сутками, неделями, есть свидетельства – месяцами. Шаровые молнии не превышают в диаметре нескольких дециметров, НЛО не ограничены в размерах. Траектории шаровой молнии, как правило, повторяют изгибы рельефа, а у НЛО траектория полета может быть самой вычурной. Шаровые молнии возникают только в атмосфере, насыщенной электричеством, НЛО появляются где угодно.

Наш корреспондент. Академик Влаиль Петрович Казначеев в открытой печати высказал предположение, что НЛО ниоткуда не прилетают, что они порождение нашей собственной планеты. „Организованная энергия, структуры которой, сливаясь, образуют новые виды материи“ – так сформулировал свою мысль академик. Можете к этому добавить что-нибудь?

Математик Н. Чем-то гипотеза академика Казначеева напоминает мне „мыслящий эфир“ древних греков. Но в конце концов, почему нет? Есть свидетельства, подтверждающие способность НЛО амебообразно перетекать друг в друга, отпочковываться от какого-то общего „тела“, наконец, элементарно делиться. Почему бы не подумать о проявлениях, скажем, некоей гипотетической небелково-нуклеиновой жизни? В конце концов, разумные рассуждения не бесполезны.

Наш корреспондент. Складывается впечатление, что в последние годы НЛО идут на нас прямо-таки косяками.

Математик Н. Просто факты их появления ранее замалчивались. А есть и объективные обстоятельства, мешавшие и до сих пор мешающие получать достаточно достоверную информацию. Человек – весьма болтливый биологический объект, при этом он наделен сильными чувствами, он в высшей степени эмоционален. Например, человеку присущи чувства стыда, ответственности, иронии, смущения, он часто боится показаться смешным. В серьезном деле это иногда здорово мешает. Несколько лет назад некто С., директор крупного химического комбината, полностью отравившего протекавшую по району реку, прогуливался вечером по пустынному парку. У него было плохое настроение. Он был угнетен обязанностью в короткий срок выплатить крупные судебные штрафы и обдумывал возможность оправдать действия своих подчиненных перед местным населением и начальством. Вдруг рядом с ним опустился некий воздушный корабль, не имевший определенной формы, и С. сразу попал в другой мир – благоухающий, опрятный, полный уюта и чистоты. Только через три месяца странные похитители, похожие на людей, но не люди, вернули С. на Землю.

Наш корреспондент. Он, наверное, подробно рассказал о том, что с ним случилось?

Математик Н. Ну что вы? Напротив, он постарался все это скрыть. В случившемся он признался только самым близким ему людям, потому что понимал: выскажись он о случившемся публично, его в лучшем случае запрут в психушку. Ему выгоднее было врать. Он напридумывал несуществующих любовниц, фантастических похитителей, требовавших от него выкупа. В общем, он врал по тем самым причинам, о которых я говорил выше. Или, к примеру, слесарь М. Совершенно ординарный молодой человек. Собрался на свидание с девушкой и для смелости выпил. Девушка, как водится, к месту свидания запоздала, зато рядом со слесарем появились маленькие зеленые человечки. Для разминки слесарь М. попытался погонять их по пустому бульвару и в итоге попал в неземной корабль, в котором тоже пробыл три месяца. Думаете, вернувшись на Землю, слесарь М. честно рассказал о том, что с ним произошло? Да нет, нет, конечно, ни слова правды. К счастью, все знали, что слесарь М. не дурак выпить, он и раньше допивался до зеленых человечков, так что́ уж тут. Любимая девушка… Трехмесячное отсутствие… Никто не решится сказать всю правду. Кстати, существует гипотеза, что за нами внимательно наблюдают как раз потому, что мы слишком далеко зашли в своем нравственном и экологическом безумии. Мы все время врём. Нас боятся. Понимаете? Совершенствуя грязную технику, мы становимся опасными для окружающего мира. Чем страшней наши свалки, чем грязнее наши вода, суша, воздух, тем большее мы к себе привлекаем внимание. Давно пора говорить обо всех наших бедах вслух, громко. Давно пора понять, что, скрывая свои болезни, мы только усугубляем их. Вот почему, пользуясь вниманием вашей газеты, я обращаюсь ко всем и к каждому. Если с вами произошло что-то странное, что-то необычное, что-то сильно смущающее вас, не стесняйтесь, обращайтесь к нашему телефону доверия. Его номер легко запоминается и указан в конце статьи. Пусть вы чувствуете себя испуганным, пусть вы стыдитесь каких-то своих поступков, пусть вам внушена мысль об отвращении к любым общественным обращениям, переборите себя – ваши знания необходимы науке!»

– Там действительно указан номер телефона? – живо заинтересовался рак Авва.

И задумался. Медленно втянул в металлические глазницы стебельчатые глаза, прижал к телу клешни, псевдоподии, усики. И замер в таком положении, затаившись за графином с мутной желтоватой водой.

В этот момент по телефону позвонили.

– Погорелец, – мягко сообщила дежурная по этажу, – у нас в холле внизу есть почтовое отделение. Там вами интересовались. На ваше имя пришел перевод. Вы спуститесь вниз, паспорт ведь у вас сохранился?

26

Он спустился.

Переводов на самом деле оказалось семь.

Один на три рубля сорок девять копеек, три – по одному рублю семьдесят четыре копейки, два – по пятьдесят две копейки, а один аж на целых семь рублей и тридцать четыре копейки. То есть Алехин сразу смог получить в руки семнадцать рублей и восемь копеек! Заполняя квитанции, Алехин стыдливо отводил глаза от кассирши:

– Вот всегда так… Ждешь, ждешь…

Бормотание не выглядело убедительным.

Он даже не знал, откуда свалились на него деньги.

– Из газет это, – сухо прояснила ситуацию кассирша. – Вот на квитанциях указан обратный адрес. Фельетонами пробавляетесь?

Похоже, кассирша не уважала фельетонистов.

Алехин тоже не уважал фельетонистов, но деньги есть деньги. Да и пришли они именно как гонорар не за фельетоны какие-то, а за отвергнутую ранее рекламную статейку о льготном страховании для пожилых людей.

Как говорится, в жизни всякое случается.

Однажды, лет пять назад, Алехин купил семь лотерейных билетов.

Забыл, конечно, про них и вспомнил только месяца через два, увидев валявшуюся в конторе газету. Правда, розыгрышная таблица была оторвана. Взяв билеты, он отправился в ближайшее отделение связи. «Проверьте, пожалуйста». Скучающая кассирша повела тонким пальчиком по колонке цифр и мило улыбнулась: «Вы счастливчик. От души поздравляю. Вы выиграли „Славу“. Будильник». Она взяла второй билет и весело рассмеялась: «Ну надо же! Выиграли еще один такой же будильник. Поздравляю». Алехин не поверил, но кассирша вновь повела тонким пальчиком по колонке цифр, и голос ее изменился: «Глазам своим не верю. Вы и на третий билет выиграли будильник „Слава“». Алехин решил, что кассирша его разыгрывает, но она продолжала водить пальчиком по серым колонкам. Правда, ни с четвертым, ни с пятым, ни с шестым, ни даже с седьмым выигрышем она Алехина поздравлять не стала. Когда это один человек на семь купленных лотерейных билетов выиграл в один присест семь будильников «Слава»? На вопрос кассирши, будет ли Алехин забирать выигрыш будильниками, он строго покачал головой: «Только наличными». Лишь тогда сильно помрачневшая кассирша буркнула в ответ: «Клоун!»

27

Семнадцать рублей и восемь копеек!

Наконец-то Алехину пошла настоящая пруха.

Теперь они с Верочкой посмотрят «Лебединое озеро», а потом зайдут в кафе и вкусно перекусят. Сантехники к тому времени закончат ремонт, и Верочка пригласит его помочь навести порядок в квартире.

До встречи оставался какой-то час.

Алехин почистил единственную рубашку, накинул на плечи уцелевшую после пожара ветровку и спустился в холл. С Верочкой он решил вести себя просто. Как нормальный человек, не как погорелец. Верочка – чуткая и понимающая женщина. Она должна оценить простой и убедительный стиль. Он ни на что не будет жаловаться, он даже расскажет Верочке что-нибудь смешное. Скажем, о приборе крупного математика Н., погибшем в огне пожара. Впрочем, нет, спохватился Алехин, я ни словом не обмолвлюсь при Верочке о пожаре. Не хочу выглядеть погорельцем. Я простой надежный мужчина, на которого может положиться простая симпатичная женщина.

Что может означать глагол «положиться»? – задумался Алехин.

И вдруг вспомнил полковника с новой городской улицы Выдвиженцев.

Полковник в отставке Самойлов считался в Госстрахе грубым и бескомпромиссным человеком. Метелок он в квартиру просто не впускал, а Алехина впускал для того, чтобы минутой позже спустить с лестницы. Он явно не считал страховку предметом первой необходимости. Все метелки называли полковника невоспитанным человеком и бесперспективным клиентом.

Однажды в магазине «Культтовары» выкинули детские механические игрушки.

Для смеху (пугать метелок) Алехин купил парочку зеленых прыгающих лягушек. Проходя по улице Выдвиженцев, рассматривая купленные игрушки, он решил еще раз (на всякий случай) заглянуть к полковнику Самойлову. На успех он, конечно, не надеялся, но чем черт не шутит. Зная характер полковника Самойлова, он заранее решил не даваться ему в руки, лучше самому сбежать по лестнице. Так что, когда полковник открыл дверь, Алехин держал одну из лягушек в руке. В этом не было умысла, но, увидев механическую лягушку, полковник страшно удивился:

– Это у тебя чего?

– Это такая лягушка.

– Вижу. Механическая?

– Конечно.

– Ну, войди!

Железной рукой полковник Самойлов ухватил Алехина за грудки и втащил в квартиру, захлопнув за собой дверь на замок. Заметьте, не сбросил с лестницы, а, наоборот, втащил в квартиру.

– Сыграем?

– В очко? – испугался Алехин.

– Почему это в очко?

– А во что вы предлагаете?

– А в этих вот лягушек.

– Как это в лягушек?

– А как в казармах, – признался полковник. – Эти лягушки бог знает с каких пор выпускаются. Мы снимали дурацкие кожухи, получаются как бы механические гоночные аппараты на лягушиных лапах. Лягушек у тебя две?

– Ну да, две.

– Снимай кожух со своей.

А своим экземпляром полковник Самойлов посчитал вторую купленную Алехиным лягушку. Ободранные лягушки действительно выглядели весьма эффектно. Устойчивые квадратные механические гоночные аппараты на лягушиных лапах. При этом лапы у своего гоночного аппарата полковник Самойлов умело подогнул. Чувствовался воинский опыт. Гоночный аппарат полковника Самойлова выглядел приземисто и мощно.

– Победа будет за нами, – неуверенно заметил Алехин.

– Это точно, – по-военному ответил полковник Самойлов.

– А приз? – спросил Алехин.

– Приз? – увлекшись приготовлениями, полковник в отставке забыл про столь важную часть соревнований. – Выиграешь в семи забегах, получишь бутылку «Столичной». Соответственно, наоборот.

– Я не пью, – соврал Алехин.

Полковник с отвращением посмотрел на него.

– Если проиграете в трех забегах, – предложил Алехин, – то страхуете мебель. Если проиграете в пяти забегах, страхуете квартиру. Если проиграете во всех забегах, страхуете свою жизнь.

Полковник Самойлов задумался.

В глазах полковника мерцали загадочные огоньки.

Наверное, как всякий военный человек, он взвешивал шансы. Наверное, пытался понять, что выгоднее: или сразу спустить Алехина с лестницы, получив ординарное удовольствие, или принять гнусное предложение жалкого штафирки, а потом уже, выиграв, спустить жалкого штафирку все с той же лестницы каким-нибудь особенно изощренным военным образом?

Остановился полковник на втором варианте.

В тренировочных забегах лягушки, точнее, то, что от них осталось, вели себя по-разному. Одна падала набок, задирая трепещущие лапки, другая без всяких причин резко меняла направление движения. Понадобилось немало усилий, чтобы нормализовать их поведение и выработать единый стиль. После чего полковник Самойлов красным мелком начертил на чистом полу две параллельные беговые дорожки, разметил линии старта и финиша и вытащил из ящика письменного стола чудовищно большой револьвер неизвестной Алехину системы.

– Заряженный?

– Полный комплект.

– Боевыми?

– А то!

– Зачем? – робко спросил Алехин.

– А стартовый выстрел? Как без него?

– Соседи услышат? И обои можем испортить.

Полковник подумал и спрятал револьвер обратно в стол.

С веселым стрекотанием носились по расчерченным дорожкам два странных гоночных аппарата на лягушиных ножках. Алехину четко шла пруха. Часа через два он застраховал мебель полковника в отставке Самойлова. Через два с половиной – квартиру полковника в отставке Самойлова. И наконец, через три – личную жизнь полковника в отставке Самойлова. Заодно на двоих они выпили бутылку «Столичной».

Прощаясь, полковник кивнул Алехину:

– Мы, военные, умеем проигрывать!

28

Верочка! – пело сердце. Карман ветровки оттягивало, но Алехин не стал выбрасывать опечаленного рака. Ах, какой теплый вечер! Ах, какое низкое солнце! Возле горисполкома Алехин увидел большую толпу. Или митинг, подумал, или цыганки приехали. Но тут же забыл и про митинг, и про цыганок, потому что увидел впереди Верочку.

Она шла плавно.

Толпа как бы обтекала ее.

Мужчины оглядывались, вздергивая голову, как норовистые быки, а женщины поджимали губки. Еще бы! Верочка шагала легко, свободно. Не размахивала руками, не прижимала руки к бокам. Длинноногая, в коротенькой юбке, с голыми ногами и в такой прозрачной кофточке, что, пожалуй, уместно было бы что-нибудь и поддеть под нее.

Кто-то легонько похлопал Алехина по плечу:

– Билет до Сочи. С однодневным отдыхом в санатории «Север».

Алехин очнулся. Маленький длинноволосый тип из команды Заратустры Наманганова протягивал ему голубой авиабилет. К счастью, ни Вия, ни Заратустры рядом не наблюдалось.

– Да иди ты!

Алехин с восхищением глядел на приближающуюся Веру.

И она приблизилась. И произнесла печально:

– Алехин. У меня дома так и течет, а сантехники придут только вечером. Может, нам не ходить в театр?

– Ты же хотела посмотреть «Лебединое озеро»!

Верочка нежно взяла агента под руку. Идя рядом, она так откидывалась, что кофточка на груди становилась почти прозрачной. Никогда Алехин не видел Веру так близко и так отчетливо, и, чувствуя это внимание, Верочка оживилась. Он не знал, чем так тронул Верочку, но она действительно оживилась. Она как бы мягко подталкивала Алехина высоким бедром, она явственно прижималась к нему тугим боком. Алехин сразу возненавидел всех этих жалких самцов, оглядывающихся на Веру. Он сам хотел на нее оглядываться. Билет в Сочи! Вот придумали! С однодневным отдыхом в санатории «Север». Придурки!

У Алехина были деньги. Он вел Верочку в театр.

Он гордился тем, что Верочка такая красивая. Он радовался, что вечер теплый, а под ногами поблескивают веселые плоские лужи от недавно пролившегося непродолжительного дождя. Хорошо бы увидеть очень большую лужу, подумал он. Я бы взял Верочку на руки и легко перенес через широкое и опасное водное пространство. И наверное, увидел бы сквозь прозрачную кофточку…

А Верочка шла свободно. Она шла легким шагом.

Она легко переступала через плоские лужицы, чуть поддергивая при этом свою и без того короткую юбку. Впрочем, поддергивание это можно было считать условным: ничего более того, что Алехин уже раньше видел, Верочка показать не могла. Так они и шли под веселыми липами прямо на театр, как в сторону небольшого, но очень дружелюбного государства. Они были чудесными послами в мир искусства. Алехин расправил плечи и старался не смотреть на грудь Веры, очень уж прозрачная оказалась у нее кофточка. От него веяло уверенностью, и Верочка смотрела на него снизу вверх.

– Ты мало отдыхаешь, Алехин…

– Мы вместе поедем в отпуск…

– На Черное море?

– Конечно.

– Так ведь на это деньги нужны, Алехин, – очень серьезно ответила Верочка. – Я, правда, неплохо зарабатываю, конечно вместе с премиальными и тринадцатой. На отпуск деньги надо специально откладывать.

Алехин кивал.

Верочка жаловалась:

– Иногда так хочется открытости, откровенности. Чтобы излить душу. И чтобы без вранья…

К чему это она? – насторожился Алехин.

Но спросить не успел. Они как раз подошли к особенно большой плоской луже. По ее поверхности бегали веселые радужные разводы. Осторожнее, Верочка, хотел сказать Алехин. Он даже хотел подхватить ее на руки, но не успел, не решился, только указал: «Шагай вон на тот кирпич, а я приму тебя на сухом месте».

Верочка, смущаясь, чуть поддернула и без того короткую юбку. Ноги у нее были длинные, загорелые. Выказывая робость и смущение, она ступила длинной загорелой ногой на указанный Алехиным кирпич, и кирпич под ее ногой незамедлительно перевернулся. С жалобным стоном, как раненая лебедь, Верочка ухнула в грязную мерзкую лужу, покрытую нефтяными разводами.

Знай Алехин, как это делается, он тут же бы умер.

Но он не умер. Он просто выдернул Верочку из лужи.

– Ты простудишься, – жалко бормотал он, насильно закутывая Верочку в сорванную со своих плеч ветровку. – Ты простудишься и умрешь.

– Такси, такси… – шептала мокрая Верочка.

– Ты простудишься и умрешь, – жалко бормотал Алехин. – Побежали скорее ко мне, я затоплю печку. Ты обсушишься.

В великом отчаянии он совсем забыл о том, что нет у него больше ни печки, ни домика, ничего нет, и в казенную гостиницу с такой грязной и мокрой гостьей его ни за что не пустят. Но это и не понадобилось. Тормознуло такси, и, не обернувшись, не попрощавшись, Верочка нырнула в салон.

29

Мир рухнул.

Алехин стоял под окнами девятиэтажки.

Пять минут назад он прошел мимо родного пепелища, и теперь скорбный запах гари преследовал его. Подняв голову, он с тупым отчаянием всматривался в неяркую вечернюю звезду Верочкиного окна. Рядом скромно светились окна однокомнатной квартиры упрямого пенсионера Евченко. А в окнах квартиры сержанта Светлаева света не было, – наверное, он еще не вернулся из служебной командировки. В узком роковом переулке чувствовалось какое-то движение, но Алехин не оборачивался. Плевал он теперь на роковой переулок. Подозрительный силуэт скользнул в телефонную будку, Алехин и на этот раз не повернулся. Плевать ему на подозрительные силуэты.

«Вегетирую, как микроб на питательной среде».

Однажды Алехин услышал такое от крупного математика Н., но только сейчас до него дошел истинный смысл сказанного. Поистине, микроб. Любой человек, даже самый неуклюжий, мог вовремя подхватить Верочку. А на меня нельзя положиться. Он тоскливо следил за окном Верочки. Она ведь хотела увидеть «Лебединое озеро», а я уронил ее в лужу. Я, я, никто другой. У Верочки течет с потолка, а я не помог. У нее пьянствуют грубые тупые сантехники, честь и достоинство Верочки каждую минуту подвергаются опасности, а я стою и смотрю на ее окна. Правда, вдруг подумал он, у нее, может, все уже исправили? Может, она сейчас приняла горячий душ и пьет чай из тонкой фарфоровой чашки. Сидит в кресле, в тонком полупрозрачном халатике без ничего под ним, и с презрением вспоминает, какое ничтожество этот Алехин! А ветровку его выбросила в окно. Он даже позвал негромко: «Авва… Авва…» – но умный рак не отозвался.

Получается, я и рака отдал Верочке, с горечью подумал Алехин.

Я все ей отдал. А Верочка… Он задумался. В проскользнувшей мысли таилась какая-то зацепка… А Верочка… Она ведь не швырнула в меня ветровку… Значит… Да нет, ничего это не значит. Она мокрая была… Надо позвонить ей. Может, простуженная, она лежит сейчас на мокром диване и стонет, а со всех сторон хлещет вода, как в тонущем «Титанике», и надрывно поют пьяные сантехники.

Уеду из города, решил он. Позвоню Верочке и навсегда уеду.

Он поискал монетку. Он решил позвонить Верочке незамедлительно.

– Эй, ребята, – воззвал он к подозрительным силуэтам, хихикающим в телефонной будке. – Двушки не найдется?

Неприятно знакомый голос назидательно произнес:

– Работать надо, козел!

– Тебе двушки жалко?

– Могу выдать билет в Сочи, бесплатно, – вылез из будки длинноволосый и помахал голубой бумажкой. – С однодневным отдыхом в санатории «Север».

– Иди ты!

Длинноволосый без замаха ткнул Алехина кулаком.

Тяжелый Вий, вывалившись из телефонной будки, чугунной рукой замахнулся на Алехина, и даже Заратустра, надвинув на глаза мохнатую кепку, поднял над головой тяжелый гаечный ключ.

Алехин с ужасом понял, что его сейчас искалечат.

Проходя под ручку с возлюбленным, а может, с мужем, проходя мимо несчастного полуслепого горбуна, явно погрязшего в пороках и в нищете, Верочка, конечно, никогда не догадается, что на асфальте сидит, прикрывшись пыльным дождевиком, бывший ее друг, бывший страховой агент Алехин, а ныне пустое ничтожество, сраный гнус и подлый обманщик.

Алехина испугала такая перспектива.

Он кинулся к девятиэтажке и вбежал в Верочкин подъезд.

Лифт не работал. Задыхаясь, Алехин в несколько приемов взбежал на седьмой этаж. Преследователи ломились вслед. В отчаянии Алехин нажал звонок упрямого пенсионера Евченко. Он не хотел выводить негодяев на Верочку. Он жал и жал звонок, зная, что пенсионер Евченко никогда никуда не торопится. Жалко, думал он, что сержант Светлаев в командировке. Чукотка – это далеко. Бродит сержант милиции среди смирных олешков, а на его участке орудуют хулиганы.

Дверь открылась.

– А ну, отпусти звонок!

Вид пенсионера поразил Алехина.

Обычно он гулял по комнате в застиранном махровом халате, а сейчас предстал перед страховым агентом в скромном дорожном платье: серый плащ шестидесятых годов, серая шляпа, серые сапоги. Не пенсионер, а заслуженный садовод-мичуринец. А в левой руке он держал дерматиновый обшарпанный чемоданчик, из тех, что задолго до перестройки упорно называли почему-то «балетками».

Алехин втолкнул пенсионера в дверь.

– Но позвольте!

– Не позволю, Кузьма Егорыч, – горячо зашептал Алехин. – За мной преступники гонятся. Отберут у вас чемоданчик, обчистят квартиру.

И, тревожным ухом прижавшись к двери, услышал, как матерятся на лестничной площадке Заратустра Наманганов и его кореша. Упрямый пенсионер тоже прижался к двери маленьким суховатым ушком. Мат, услышанный ими, был небогатым, но выразительным.

– Это кто? Это они за тобой? Наделал все-таки делов, Алехин! А ну, вали отсюда! Я тебя укрывать не стану. Некогда мне.

– То-то вы в полной походной форме, – выразительно протянул Алехин.

– Уж какая есть, походная или непоходная, – сердито возразил упрямый пенсионер. Прислушиваясь к грязной ругани на лестничной площадке, он сжался, стал похож на раздраженного паучка. – У меня, понимаешь, весь вечер соседка стонет за стенкой, а теперь ты!

Алехин дернулся, но сдержал себя.

Стонет! Значит, все-таки простудилась!

Но вслух спросил:

– Вы что, уезжаете?

– Улетаю, Алехин! Улетаю!

– Самолетом?

– Нашим отечественным, – самодовольно кивнул пенсионер и, как бы коря себя за некоторую романтическую восторженность, пояснил: – Бесплатная путевка, Алехин. Понимаешь? – И грозно помотал сухоньким пальчиком. – Я, Алехин, в жизни своей много и честно работал! Вот и награда.

– В Сочи летите? – нехорошо догадался Алехин.

– В Сочи!

– В санаторий «Север»?

– Да, в санаторий «Север».

– С однодневным отдыхом?

– Почему это с однодневным? – обиделся пенсионер. – На полную катушку и на полном обеспечении! – Он вдруг фальшиво пропел: – «Есть море, в котором я плыл и тонул…» Теплое южное море, Алехин. Наши предки сделали его нашим. Благодатное, гордое. Если откровенно, – таинственно понизил голос упрямый пенсионер, – то я давно заслужил бесплатную путевку. Если откровенно, то такие люди, как я, имеют право бесплатно ездить на Черное море. Вот так вот, Алехин. Вот тебе правда. А теперь проваливай. Понадоблюсь – позвони.

Он полез двумя пальцами во внутренний карман серого дорожного плаща и извлек огромную визитку, больше похожую на меню. Убористым шрифтом на ней были перечислены многочисленные чины, посты и звания, когда-либо полученные или занимаемые пенсионером Евченко в его прежней жизни.

– У меня еще много почетных грамот, – наклонив голову, добавил упрямый пенсионер. – Я всяким вождям был нужен. – Пенсионер Евченко с уважением склонил голову в сторону портрета Генералиссимуса, вырезанного из послевоенного «Огонька». – Всё, Алехин. Пора мне. Освободи квартиру.

– А разве вы не возьмете трубку, Кузьма Егорыч?

Телефон на столе пенсионера действительно разрывался.

– Возьму, возьму, – высокомерно ответил на вызов Евченко.

И уже совсем другим, уважительным низким голосом заговорил:

– Да, это я… Да, Кузьма Егорыч… Да, персональный пенсионер… Имею многие грамоты и поощрения… – Голос его постепенно расцвел, возвысился. – А как же… Если официально предупреждаете… Ну, задерживается рейс… Ладно… Спасибо вам, уважили… Утром даже удобнее… Извинения принимаю…

И колесом выпятил сухонькую паучью грудь:

– Есть отдыхать!

Повесив трубку, он самодовольно отдул губу:

– Видишь, Алехин, как резко возрастает в нашей стране внимание к персональным пенсионерам? Такие, как я, везде и всегда нужны. Отечественным властям, – несколько непонятно пояснил он. – За мною большой опыт, Алехин. Нас, персональных пенсионеров, теперь персонально предупреждают, если задерживается рейс.

«Интересно, откуда знать аэрофлотовским работникам телефонные номера всех персональных пенсионеров? – удивился про себя Алехин. – И как они предупреждают тех, у кого нет телефонов?» Но говорить этого вслух не стал.

– Не боитесь лететь самолетом?

– Советский «аэрофлот» гарантирует.

– Гарантирует только страховая компания.

Алехин так сказал скорее машинально, по профессиональной привычке. У него не выходили из головы стоны Верочки. Почему она стонет? Почему стонет так громко? Чтобы не мучить себя, спросил:

– Вы на ответственных постах работали, Кузьма Егорыч?

– Это само собой, – пенсионер Евченко неторопливо снял плащ и остался в старинном полувоенном костюме из синего габардина. – Ты еще молод, Алехин, ты еще не знаешь, что такое настоящий порядок. Ты еще не знаешь, в каких условиях мы совершали свои творческие подвиги. Я, например, вел передачи на государственном радио. Получал данные, садился перед микрофоном, рядом усаживал помощника, чтобы позвякивал гаечными ключами. Он умел талантливо позвякивать, убедительно. Посевная – это не просто так, Алехин, посевную надо чувствовать всей душой. Я уж не говорю о сборе богатого урожая. Это сейчас государственные деньги уходят на радиожурналистов, которые едут в колхоз, а потом клевещут на простых трудовых людей, обвиняя их в воровстве и в пьянстве. В мое время, Алехин, такого быть не могло. Мы получали проверенную информацию. Получали сверху, там не ошибались. И денег на бессмысленные поездки не тратили, каждая копейка шла государству. Я, значит, зачитывал информацию, а ответственный помощник в нужное время позвякивал гаечными ключами. Чтобы убедительно было. Вот что такое экономная экономика, Алехин. Мы работали талантливо…

Он поискал сравнение и нашел:

– …как Д. А. Налбандян.

Даже мечтательно прищурил глаза:

– До сих пор помню чудесную завитушку росписи на талантливых полотнах великого советского живописца.

– Налбандян? – попытался вспомнить Алехин. – Это который гуси-лебеди?

– Великий советский живописец Д. А. Налбандян не имеет никакого отношения к этим вашим упадническим гусям-лебедям, – холодно поправил Алехина пенсионер. – Великий советский живописец Налбандян был академиком, писал портреты вождей, он лауреат и герой.

– Все равно гуси-лебеди, – не уступал Алехин. – Зря вы, Кузьма Егорыч, решили лететь самолетом.

– Это почему?

Алехин объяснил. У него как-то приятель полетел в Сочи. Тоже по бесплатной путевке. Торопился, Черное море хотел увидеть. А самолет есть самолет. Вынужденная посадка в Воронеже, а приятель-дурачок не застраховался. Рука сломана, нога сломана, зубов нет, все лечение за свой счет.

– А другие пассажиры? – невольно заинтересовался Евченко.

– Остальным что! – улыбнулся Алехин. – У них страховка.

И уставился на замочную скважину. Из нее вдруг со зловещей медлительностью выкрутилась, низверглась струйка вонючего дыма. Наверное, это кто-то из корешей Заратустры в бессильной ярости вколотил в замочную скважину окурок отечественной сигареты.

– А твой приятель? Он как? – осторожно спросил Евченко.

– Ну, как, – покачал головой Алехин. – Лечение плохое. Путевка пропала.

– Ну, не знаю, – произнес пенсионер, неприятно пораженный услышанным. – Наш «аэрофлот» самый надежный. Один Иван Кожедуб, герой, сколько врагов накрошил. Я-то знаю. Я в жестокие годы войны, Алехин, формировал новые части, отправляющиеся на фронт. Ответственная работа, даже пострелять ни разу не удалось. Ты представить не можешь, сколько усилий я отдал на благо родины! – И задумчиво повторил: – Нет, нет, самолеты у нас уверенные!

– Со страхованием все равно надежней.

Алехин говорил, а сам думал только о Верочке.

Ну, как она там? Он даже прикоснулся к стене. Верочка же здесь, совсем рядом. Может, в метре от него! Правда, и пакостники Заратустры совсем рядом. Он прислушивался, напрягал слух, но стонов не слышал.

– Ну, если так… – покачал головой упрямый пенсионер. – Ну, если так, можно поехать поездом. Железнодорожный транспорт тоже у нас надежный.

– Со страхованием надежней, – повторил Алехин.

– Это еще почему? – опять заинтересовался пенсионер.

– У меня как-то приятель ездил в братскую Болгарию, – прислушиваясь ко всем звукам, долетающим с лестничной площадки, объяснил Алехин. – Решил ехать через две границы, посмотреть на быт коренных иностранцев. Не доезжая до ближней, в Кишиневе кто-то сорвал стоп-кран, а приятель мой как раз сытно обедал в вагоне-ресторане. Так всем лицом и въехал в салаты и в фужеры. Сломал руку, сломал ногу, сломал ключицу, повредил глаз, а правый у него косил с детства. Другие рядом побились меньше, но все равно только мой приятель остался довольный.

– Это почему так?

– А полная страховка, – небрежно пояснил Алехин. – Он за все свои страдания получил наличными. За каждый раненый глаз, за каждую пораненную конечность. Застрахованного человека Родина не оставит в беде.

– Тебя, Алехин, послушать, так вообще никуда теперь ехать нельзя, – возмутился Евченко. – Хоть всю жизнь просиди на кухне.

– Не скажите, Кузьма Егорыч! «На кухне»! К чайнику потянетесь, а вас долбанет электрическим током. Или вентилятором отрубит палец. Или обваритесь крутым кипятком, или нож…

– Ты обалдел, Алехин! – грубо закричал Евченко. – Какой кипяток? Какой вентилятор? Какие ножи, пальцы? Какой электрический ток? У меня бесплатная путевка с отдыхом в санатории «Север»!

– Незастрахованную путевку легко потерять.

Охнув, Евченко кинулся к брошенной на диван «балетке».

Волнуясь, открыл два замка. Выложил на диван «Лоцию Черного моря»:

– Да вот же она – моя путевка! С отдыхом в «Севере»! Никуда она не делась!

Успокаивая разволновавшегося пенсионера, Алехин посоветовал:

– Если страховаться, Кузьма Егорыч, то все-таки комплексно. Жизнь, смерть, травмы, хищения, дикие родственники, домашний скот, личный транспорт, разнообразное личное имущество, даже удар молнии. Хорошая страховка, Кузьма Егорыч, – это путь к свободе. Полная страховка – освобождение от всех тревог.

В виде примера Алехин рассказал упрямому, но уже несколько растерянному пенсионеру историю из жизни все того же своего приятеля. Он стал большим человеком. Часто ездил в командировки. Там его хорошо встречали, всегда показывали что-нибудь интересное. Например, показали отечественную реку Обь. Это большая река. Если не считать Миссисипи с Миссури, самая длинная в мире. И вообще, «хороши вечера на Оби». Лето солнечное, вода зеркальная, шашлыки на палубе прогулочного катера, и скорость такая, что большой человек, приятель Алехина, невольно заинтересовался, запивая огненный шашлык ледяным пивком: «Встречаются ли на Оби мели?» – «А то! – ответили дружелюбные хозяева. – Обязательно встречаются. Течение – оно и есть течение. За всем не уследишь. Здесь намоет, там размоет. Природа». – «А зачем такая высокая скорость? – опасливо заинтересовался большой человек. – Ведь если воткнемся в мель, то небось, как птицы, полетим за борт». – «Даже еще быстрей, – ответили ему радушно. – Куда там птицам!» И шкипер подмигнул, не выпуская штурвал: но у нас все схвачено, не воткнемся. И в этот момент они и воткнулись. Сорванные с палубы страшным ударом, пассажиры летели над остановившимся катером как нестройная стая немного нетрезвых птиц. Стая эта галдела. Самым первым, официально вытянув руки по швам, летел головой вперед большой человек, приятель Алехина. Когда он пролетал над шкипером, единственным человеком, удержавшимся на ногах, потому что держался за штурвал, благородный шкипер решил спасти хотя бы его и, не отпуская штурвала, ловко ухватил летящего гостя за одну из его рук. Но большой человек, ни на секунду не замедлив движения, так и полетел дальше, а рука осталась в руках шкипера. Оторвалась, падла. И, увидев такое, доперев, что он такое учинил, шкипер рявкнул, как тифон океанского лайнера, и без размаха отправил столь ужаснувший его предмет как можно дальше от катера. Оторванная рука уже коснулась воды, когда над взволнованной поверхностью показалась мокрая голова большого человека. «Не бросай!» – кричал он. Но шкипер уже бросил.

– А чего? – настороженно спросил Евченко.

– А того, – прислушиваясь к странным звукам на лестничной площадке, объяснил Алехин. – Погорели все, кто плавал на катере. И хозяева погорели. И шкипер погорел. И гости погорели. А большой человек…

– Истек кровью? – испугался Евченко.

– Вы что, Кузьма Егорыч! У него же страховка! Он на нее новый протез купил, и еще кое-что осталось – на булавки.

– Давай, давай! – вдруг разволновался пенсионер. Что-то в его душе надломилось. – Давай, Алехин, не сиди, не болтай, работай! Я думал, что ты трепун, я тебе не верил, богом клянусь. Но теперь вижу, что ты мыслящий, думающий человек. Давай, давай! Я все хочу застраховать, Алехин. Личное имущество, личный транспорт, личную жизнь и смерть, и диких родственников, и квартиру. Что увидишь, то и бери на учет. Только давай на льготных условиях, Алехин, как много потрудившемуся персональному пенсионеру. Все вноси в страховой полис, ничего не пропусти. Поезда эти… Самолеты… Катера… – В крайнем возбуждении упрямый пенсионер бегал по комнате, как маленький обесцвеченный паучок уроподус. Про такого паучка Алехин прочитал в какой-то заумной книге. – Давай, Алехин, не сиди, работай, страхуй! Заодно и старый договор пролонгируем.

Но пролонгировать они ничего не успели.

За бетонной стеной раздался пронзительный женский крик.

Кричала Верочка.

30

«Неужели сантехники?»

На лестничной площадке никого не оказалось.

Алехин с разбегу высадил дверь Верочкиной квартиры и вместе с дверью ввалился внутрь. Диковато всхрапнув, упрямый пенсионер Евченко, выбежавший за ним, как синий габардиновый паучок, нырнул обратно за свою надежную дверь, в надежные, сплетенные за много лет сети. Тщательно заперев замки, он попытался дозвониться до сержанта Светлаева, но телефон сержанта не отвечал. Тогда упрямый пенсионер жадно прильнул маленьким жадным мохнатым ухом к бетонной стене, отделявшей его от сумасшедшей соседки.

Алехин хорошо помнил уютную Верочкину квартиру.

Уют и порядок. Прежде всего, уют и порядок. Вязаный половичок в прихожей, там же дивная вешалка, украшенная оленьими рогами, большое зеркало в деревянной оправе, на лакированных полочках народные игрушки, прялочки, медведи. Кухню Алехин из прихожей не видел, но отчетливо донеслось оттуда фырканье недовольного холодильника. Он будто пытался о чем-то предупредить, но какая-то сила наваливалась на него, и было непонятно, что, собственно, происходит в кухне. Зато была видна часть комнаты. Богатая литовская стенка. Книги. Дорогой хрусталь. На полу ковер – бельгийский, серо-коричневый.

Милый, уютный мир, навсегда запавший в сердце Алехина.

Но сейчас зеркальные стекла литовской стенки были разнесены вдребезги, бельгийский ковер прожжен, тлел сразу в двух местах. В уютной прежде квартирке отчетливо пахло бедой, паленой шерстью, горелой резиной. На тлеющем ковре валялись детали разобранного письменного стола. Не разбитого, а именно разобранного. По болтику. По заклепочке. По гаечке. Немало терпения надо приложить, чтобы так разделаться с массивным столом надежной литовской работы. Оленьи рога на вешалке странно оплыли. Одиноко сияла на фоне сырой стены лампа нагло обнаженного торшера. Абажур был содран, как шкура, и заброшен на металлическую гардину. У окна – перевернутое кресло. И сами стены, обои в цветочек, были изъедены мелкими темными кавернами, будто кто-то в упор палил в них картечью из охотничьего ружья. И среди всего этого ужаса дивная Верочка стояла в углу дивана, в таком коротеньком и тонком халатике, что его можно было и не надевать. Увидев неожиданного спасителя, она отчаянно закричала:

– Он за мной гоняется!

– Кто? Кто? – Алехин лихорадочно крутил головой, пытаясь обнаружить среди этого ада разбушевавшихся пьяных сантехников.

– Да пуфик, пуфик!

Верочка спрыгнула с дивана – испуганная, длинноногая. Легкий халатик на ней разлетелся, обнажив загорелую кожу. Вскрикнув, она бросилась прямо к Алехину, но, зафиксировав ее прыжок, зеленый уютный пуфик, возбужденно топтавшийся возле дивана, весело, как собачонка, кинулся вслед за хозяйкой.

Алехин с трудом отбросил его ногой в сторону.

– Он сошел с ума! Он совсем сошел с ума! – кричала Верочка, тыкая тонким пальчиком в сбесившийся, приседающий перед ними пуфик. – Он преследует меня.

Похоже, что необъяснимое поведение пуфика пугало Верочку гораздо больше, чем все остальное.

– Что здесь творится?

– Я не знаю, – потрясенно ответила Верочка и крепко обвила шею Алехина тонкими руками. – Сперва сильно текло только на кухне, а теперь течет везде. Сантехники говорят, что не может быть такого, но ты же сам видишь.

Действительно, на изъеденных кавернами стенах, прямо по обоям в цветочек здесь и там темнели сырые потеки. Это было ужасно, это было необъяснимо, но Алехин сквозь ткань прозрачного халатика чувствовал такое горячее нежное тело, что уже не хотел, чтобы ужасные чудеса кончились.

– В кухне течет, – всхлипывая, прижималась к Алехину Верочка. – Соль поплыла, рис разбух. Я не успеваю вытирать пол и стены. У меня тряпок столько нет. А на стенке, – она ткнула пальчиком в сторону обезображенной литовской стенки, – камень подпрыгнул и лопнул. Я чуть с ума не сошла. Видишь, ковер прожжен. Сейчас такой ковер просто так не купишь. – И спросила с отчаянием: – Алехин! Зачем за мной пуфик гоняется?

«Может, это самец?» – мелькнуло в голове Алехина, но сама постановка вопроса явно была бессмысленной. Какой из пуфика самец? За Верочкой, например, мог гоняться пьяный сантехник, да и из него в такое время какой самец?

Но пуфик правда вел себя как живой. Он мотался под ногами, рвался к хозяйке, сбежавшей от него. Пару раз Алехин отпинывал его в сторону, потом, разозлившись, крепко заклинил между сырой стеной и диваном. В принципе, теперь можно было опустить Верочку на диван, но он не хотел этого. «Подожди, подожди, – пытался он понять, крепко прижимая к себе Верочку. – Почему ты говоришь, что пуфик бегал за тобой и справа и слева? Он же один. Он не может бегать одновременно и справа и слева. Почему ты говоришь, что он бегал строем? Как один-единственный пуфик может бегать строем?»

– Не знаю, – всхлипывала Верочка.

Разруха в квартире была, можно сказать, полная.

На кухне звонко, по-весеннему, звенела веселая капель, журчали быстрые ручейки. Пуфик страстно возился между сырой стеной и диваном – наверное, ревновал хозяйку. В стенах что-то подозрительно потрескивало. Вдруг громко пошли стоявшие до того настенные часы. При этом они как-то неприятно разухабисто сыграли известный вальс. А кусок камня, валявшийся на ковре, вдруг сам по себе распался на несколько угловатых частей. Под ним тут же затлел ковер, опять густо понесло паленым. И повис в растерянном пространстве долгий тоскливый звук.

Верочка наконец обрела способность смущаться.

Покраснев, вырвавшись из объятий, она поправила на себе халатик.

Нечего там было поправлять, но она халатик поправила. Лесная, нежная, зелеными большими глазами испуганно поглядывала на ревнивый пуфик. А из ванной тем временем донесся легкий хлопок.

– Ой!

Они осторожно приблизились к ванной.

В нос ударил смешанный запах нашатырного спирта, йода и валерианы.

На полу валялись самые разнокалиберные тюбики и пузырьки, небрежно вытряхнутые из домашней аптечки. Алехин готов был поклясться, что пузырьки, а также пластиковые тюбики не были ни разбиты, ни раздавлены, тем не менее их содержимое каким-то образом было выдавлено и бессердечно вылито на прежде белую раковину, на ванну, на стиральную машину. Чешский голубой унитаз, гордость Верочки, был особенно унижен: его покрывала какая-то гадость вроде гуталина. Даже негр не решится на такое сесть. А среди разгрома и ужаса висела на капроновой веревке чисто выстиранная ветровка Алехина. Оказывается, Верочка успела простирнуть ветровку.

Значит, думала о нем! Значит, вспоминала, надеялась увидеть!

Стараясь не выдать внезапной радости, Алехин сказал:

– Там документы у меня лежали…

– Ага, – всхлипнула Верочка, с ужасом рассматривая униженный унитаз. – Я их выложила. Они теперь там. – Она не стала пояснять где, но у него сердце сжалось от нежности. – Там в кармане еще что-то лежало. Тяжелое. Ты извини, Алехин, оно упало в унитаз. Я не успела схватить.

– Забудь, – строго сказал Алехин.

А сам подумал: рак Авва выберется и из канализации.

И еще подумал: «Дура Верочка. Не застраховать такое имущество!»

Они вернулись в разгромленную комнату. Вдруг вырвавшийся на свободу пуфик радостно бросился им под ноги, но Алехин безжалостным пинком снова загнал его в тесный промежуток между диваном и стеной. И пахну́ло на них застоявшимся табачным дымом. «Ой, Алехин, – снова прижалась Верочка, – ко мне иногда подружка приходит. Ну, выкурит сигаретку, я все проветриваю, а сейчас-то почему пахнет?»

Он промолчал. Он понимал, что дело тут не в подружке.

– Ой, Алехин, а как же мы теперь жить будем? – всплеснула руками Верочка.

Музыка сфер. Верочка не могла найти фразы, которая прозвучала бы так чудесно.

Еще десять минут назад Алехин готов был взять билет в одну сторону, положить в карман взрывной запал и лететь к Черному морю. Сейчас его не сумел бы отправить к Черному морю даже полковник в отставке Самойлов. Верочка произнесла «мы», и это слово наполнило душу Алехина самыми невероятными надеждами. Сильным ударом ноги он отправил пуфик за диван и строго, чтобы не испортить впечатления, спросил:

– А где тут у тебя телефон?

– В милицию позвонишь?

Он помотал головой.

– В психушку?

Он опять помотал головой.

– В домоуправление?

– Да ну, кого сейчас найдешь в домоуправлении! – Он судорожно вспоминал номер крупного математика Н.

И вспомнил. И математик сразу откликнулся.

– Здравствуйте. Извините. Это с вами Алехин говорит.

– Да ну? – обрадовался математик. – Чего это в третьем часу ночи?

– У меня новости.

– Хорошие?

– Разные, кажется.

– Тогда начинайте с плохих.

– Ну, ковер прогорел, разрушаются камни, пахнет паленой шерстью, унитаз загажен, пуфик бросается на людей…

– А вода? – тревожно спросил математик. – Сочится вода из стен?

– Еще как! Ручьи звенят, как в весеннюю пору. Я такого раньше не видел.

– Так это же хорошая новость, а не плохая, – обрадовался крупный математик Н. И кому-то там рядом крикнул: – Собирайтесь, ребята! – И снова Алехину: – Теперь выкладывайте хорошие новости.

– Я звоню не из гостиницы.

– Ну, я об этом уже догадался.

– Я сейчас из девятиэтажки звоню.

– Ну, я и об этом, в общем, уже догадался.

– Из семьдесят второй квартиры.

– И об этом догадался.

– Я не один.

– Женщина?

– Ага, женщина.

– Тогда не трусь, скоро приедем, – ободрил Алехина крупный математик Н. – Типичный полтергейст. Похоже, попали прямо в фокальный центр.

Верочка тоже прижалась маленьким красивым ухом к трубке. Теперь они слушали крупного математика вместе, и это здорово их сближало. Стараясь как можно дольше продлить разговор, Алехин переспросил:

– А что такое полтергейст?

– Если б мы знали, – хохотнул крупный математик Н. – Тебе разве не достаточно того, что ты там вокруг видишь? Если я начну рассказывать тебе о полтергейсте даже то немногое, что знаю, нам понадобится несколько суток. Даже устоявшейся терминологии мы еще не имеем. Интеллектоника, Алехин, – это наука совсем новая, мы ее только создаем. При случае прочти мою статью. Напечатана в доступном журнале.

– В «Химии и жизни»? – блеснул познаниями Алехин.

– Ну что ты! – математик обращался к Алехину то на «ты», то на «вы». Это, в общем, было приятно. – «Химия и жизнь» нас не печатает. Статья опубликована в «Советском скотоводстве».

– Почему в «Скотоводстве»? – опешил Алехин, а Верочка даже немножко отодвинулась от трубки.

– А мы научили скотоводов лечить мастит у коров. Нашли эффективный способ. Вот они нас и полюбили.

И спросил с любопытством:

– Женщина, с которой ты сейчас, она уже рожала?

– А вам такое зачем?

– Ну, если у нее разовьется мастит…

– Здесь мебель сошла с ума, а вы про мастит какой-то!

– Все в природе связано и взаимосвязано, Алехин, – весело произнес математик Н. Шутил, наверное. – Если в ближайшее время у твоей женщины заболит голова, если ее начнет подташнивать и всякое такое, не пытайся давать лекарства. Обойдись соленым огурчиком.

– Вы это к чему?

А Верочка густо покраснела.

– Значит так, – удовлетворенно хохотнул крупный математик Н. – Приборы подготовлены, минут через десять приедем. Вы там не сойдите с ума. Вы лучше любовью займитесь. Экстрим приводит сознание в норму.

Верочка опять густо покраснела, но голову от телефонной трубки не отодвинула.

«Сказать ему про рака Авву?» – подумал Алехин, но крупный математик Н. уже сам спросил. Когда, дескать, ты, Алехин, в последний раз сталкивался со своими зомби?

– С какими еще зомби?

– Ну, с этими хулиганами, от которых тебе по зубам прилетело и на которых ты жаловался сержанту.

– А вы откуда знаете?

– Ты отвечай. Не тяни. У нас мало времени.

– А-а-а, эти… – неохотно припомнил Алехин. – Да буквально пару часов назад… Гоняли они меня по лестницам – может, и теперь бродят где-нибудь по двору. Их Бог разумом обидел.

– Ну, разум – штука тонкая, – засмеялся математик. – Можно и красную рыбу считать дурой, а она за тысячи километров посреди океана находит путь к своей единственной, затерянной на далеких островах речке.

– Да не считаю я красную рыбу дурой.

– Тогда и зомби не считай хулиганами. У них особенное назначение. Как и у тебя. Как у всего сущего.

– Ой, посмотри!

Алехин бросил трубку.

На кухне рождалось странное молочное сияние.

Нет, к счастью, оно рождалось не в кухне. Оно рождалось за окном, на пустыре, над обгорелыми метелками деревьев, совсем недавно окружавших деревянный домик Алехина.

Прижавшись носами к влажному стеклу, Алехин и Верочка замерли.

В нежном молочном свете прямо над черным пожарищем мерцал и переливался смутными радугами огромный зеркальный шар. Он был величиной с пятиэтажный дом, не меньше. А со стороны рокового переулка со всех ног мчались к переливающемуся радугами шару Заратустра Наманганов, в кавказской мохнатой кепке, чугунный Вий, в сырой телогрейке, и тот, третий, маленький, длинноволосый. Всю эту троицу энергично преследовал сержант Светлаев, видимо вернувшийся из дальней командировки. На ногах сержанта красовались меховые унты, на плечах – теплая меховая куртка. А толстые штаны поблескивали, как подошвы, – наверное, были обшиты тюленьей шкурой. Бежал Светлаев споро, но было видно, что догонять хулиганов не собирается.

Прижавшись друг к другу, они смотрели на огромный зеркальный шар.

На мгновение Алехину показалось, что он видит в зеркальном шаре отражение свое и Верочки, но, наверное, это ему показалось. Не было там никаких отражений. Только медленно, как спирали, ползли по поверхности шара смутные радуги. А Верочка опять ойкнула, и они увидели, от кого это убегали Заратустра и его кореша.

Не от сержанта Светлаева, а от рака Аввы.

И, в отличие от сержанта, рак Авва здорово превосходил беглецов в скорости.

Все псевдоподии и усики рака работали так стремительно, что казалось, его несла невидимая воздушная подушка, совсем не дающая пыли. Потом ударила яркая вспышка, и длинноволосый исчез, не добежав десяти метров до зеркального сверкающего шара. Ударила вторая, и Вий исчез. А потом растаял в воздухе Заратустра.

Сержант Светлаев пораженно остановился.

Сунув руку под куртку (наверное, там висела кобура), он изумленно следил за раком Аввой, вдруг необыкновенно раздувшимся. Одним прыжком огромный (теперь) рак достиг шара и слился с его зеркальной поверхностью, а шар, будто старинный монгольфьер, начал плавно подниматься над пожарищем,

над пустырем,

над городом…

– Это НЛО, Алехин?

Боясь соврать, Алехин кивнул.

Померк молочный свет, заливавший пустырь.

Сразу стало сумрачно, и Верочка полными слез глазами обернулась на разгромленную квартиру: «Алехин, как же мы теперь будем жить?»

Он вздохнул и потянулся за сигаретой, но Верочка остановила его:

– Давай не будем больше курить, Алехин.

Он кивнул. Как в последний раз (а может, правда в последний), он увидел вдруг берег моря, уютный домик с балкончиками, сосны, похожие на рыжий укроп, и нелепых рукокрылых. Услышал страстное: «Шлюссен, шлюссен, майн херр». И рыжее неземное солнце разостлало по морю колеблющуюся дорожку. И он понял, что никогда не будет у него такого уютного домика. И не будет он жить среди рыжих сосен, похожих на укроп. И никогда не услышит шелеста рукокрылых. И не станет большим Героем, которому благодарное правительство и благодарный народ могли подарить домик с такими чудесными балкончиками.

– Какое сегодня число? – спросил он.

– Уже двадцатое, – тихо ответила Верочка. – Август. Осень на носу. – И подняла на Алехина полные слез глаза. – Как же мы, правда, теперь жить будем? Ведь у меня ничего-ничего не было застраховано.

– А ты плюнь, – мягко посоветовал Алехин и подошел к странным образом уцелевшему на тумбочке телевизору. – Мы с тобой будем хорошо жить.

И обрадовался, указывая на вспыхнувший экран:

– Ой, ты смотри. И в театр не надо ходить!

На экране шло «Лебединое озеро»!

20 августа 1991 года

Великий Краббен