— Так… отсрочка возможна?
Приор Санта-Кроче внимательно оглядел стоящего перед ним иноземца, одетого в темно-красный дамасский камзол.
— Почему это так важно для вас?
— Во-первых, как человек, получивший определенное воспитание, я не могу спокойно на все это смотреть. А во-вторых, меня волнует судьба домоправительницы моего родственника.
Орландо Риччи вздохнул.
— От меня вы можете не таиться. Ваша выдумка хороша, и Флоренция в нее верит. Однако я точно знаю, что вы — не Жермен, а Франческо… и довольно давно.
Лицо Ракоци не изменилось, но словно бы отвердело.
— Как вы догадались? — глухо спросил он.
— По голосу. У вас особенный тембр. В прежние времена я слышал, как вы пели с Лоренцо. — Он рассмеялся. — А на днях вы подпели монахам. Все очень просто, мой дорогой.
Ракоци досадливо подвигал бровями.
— И что же теперь? — Помолчав, он добавил: — Что вы собираетесь делать? На мне лежит обвинение в дьяволизме. Вы ведь не можете с ним не считаться?
— Могу.
Заметив изумление в глазах собеседника, приор пояснил:
— Мой дорогой Ракоци, вы заходите к нам частенько, и я что-то не заметил, чтобы вы сторонились меня, или алтаря, или какой-то святыни. Мы стоим сейчас возле мощей, но вы почему-то не кричите от боли. Вы осеняете себя крестным знамением, и это тоже никак вам не вредит. Почему же я должен не доверять очевидному и считаться с напраслиной, какую на вас возвели?
Францисканец покосился на тускнеющее окно и прибавил другим тоном:
— Подходит время вечерни. Я должен уйти. Приходите ко мне снова, как только получите более твердые вести из Рима. Будьте уверены, в день, когда Савонаролу низвергнут, я буду свидетельствовать за вас.
Ракоци поклонился:
— Благодарю вас, святой отец.
Приор торопливо благословил его и поспешно ушел.
Ракоци тоже не стал задерживаться в Санта-Кроче. Утром он собирался нанести очередной визит консулу, и к нему следовало подготовиться, да и в палаццо дел хватало, правда, вернувшийся Руджиеро взял львиную часть этих забот на себя. Дворецкий вполне оправился от ранений, хотя все же прихрамывал. Впрочем, хромота была ему на руку. Вкупе с пороховым пятном на лице она сделала его совершенно неузнаваемым, а новое имя Ферруджио окончательно путало все следы.
В тот момент, когда Ракоци шел по виа делла Примавера, Руджиеро-Ферруджио пытался сдержать натиск Христовых воителей, вторгшихся во дворец Сан-Джермано. Севшим от возмущения голосом он кричал на юнцов, срывавших со стен главного зала картины. С «Триумфом Париса» им пришлось повозиться, но в конце концов тяжелая рама треснула и грохнулась на мраморный пол. Двое подростков, вынув ножи, принялись кромсать полотно.
Кучка погромщиков столпилась возле резных панелей, пытаясь найти дверь, ведущую в секретные комнаты. Руджиеро порадовался, что догадался запереть ее изнутри.
Еще двое юнцов поднимались по лестнице, но вход на второй этаж охранял Натале.
— Дальше никто из вас не пройдет. — Он взмахнул тяжелым жезлом. Погромщики рассвирепели.
— Отойдите, синьор. Вы не должны нам мешать. Нам велено уничтожить роскошные вещи.
— Интересно, кто вам это позволит? — Натале поднял жезл. Подростки переглянулись и приняли вызов.
Завидев распахнутые ворота палаццо, Ракоци понял, что там творится что-то серьезное, и побежал. Полы длинного красного плаща его развевались как крылья.
Треск мебели, грохот посуды, вопли погромщиков — все эти звуки вызвали в нем волну отвращения. Он встал на пороге, лицо его побелело от гнева. Погром был в разгаре. Уго с искаженным отчаянием лицом оттаскивал от Натале осатаневших воителей. Тот лежал на ступенях, лоб его был разбит. Руджиеро загнали в угол и прижали громоздким шкафом к стене.
На мраморном полу зала валялись искореженные картины, в той же груде поблескивали весы и мелкие гирьки. Сломанные альт и скрипка старинной работы сиротливо прижались к китайским нефритовым львам. Разрозненную кучу пергаментов с нотами покрывали турецкие пояса, всюду катались драгоценные кубки, под ногами погромщиков похрустывали черепки. В дверях музыкальной гостиной появились четверо покряхтывающих от натуги юнцов. Они волокли огромную ширму красного дерева, инкрустированную слоновой костью. Кто-то пнул ее, дерево затрещало — эта капля переполнила чашу терпения Ракоци.
— Прекратите! Сейчас же! — Этот окрик заполнил весь зал.
Погромщики замерли, обернувшись к застывшей в дверях фигуре. Ширма упала, ее удар о мраморный пол был зловещим и громким, как громовый раскат.
Ракоци в полной тишине прошествовал в центр зала и, стиснув зубы, оглядел Христовых воителей.
Позже никто из них так и не смог объяснить, чего они так испугались. Владелец палаццо не был вооружен и ни ростом, ни статью не превосходил даже самого щуплого из подростков. Однако в темных бездонных глазах иноземца таилось нечто такое, что вызывало предательскую слабость в коленках у каждого, на кого падал его пылающий взгляд.
Облизнув губы, старший подросток попробовал пояснить:
— Мы не причиняем вреда. Мы просто боремся с проявлениями человеческого тщеславия.
— Молчите.
Приказ прозвучал как удар хлыста.
Вожак Христовых воителей вызывающе выпятил подбородок.
— Меня зовут Иезекиль Аурелиано. Мы действуем по указанию Савонаролы.
— Я приказал вам молчать.
Ракоци взглянул на юнцов, удерживавших Руджиеро.
— Отпустите дворецкого. Ну же. Я жду.
Смутившись, подростки оттащили шкаф от стены.
— Ферруджио, — велел Ракоци, — посмотри, что с Натале.
Руджиеро кивнул и молча пошел к лестнице.
Молчали все. Ракоци прошелся по залу. Он присел у альта и прикоснулся к струнам. Их жалобное дребезжание, отозвалось в нем болью. Он поднял одного из нефритовых львов. Передняя правая лапа прекрасного изваяния раскололась, полголовы было отбито. Ракоци все смотрел и смотрел на него, пораженный произошедшим.
— Убирайтесь из моего дома. Немедленно. Все, — сказал он наконец. — Иначе я за себя не ручаюсь.
Подростки засуетились и потянулись к дверям. Многие облегченно вздыхали.
Но Иезекиль Аурелиано не двинулся с места.
— Вы не имеете права нас гнать.
— Я? Не имею?
Ракоци задохнулся от ярости. Он встал, подхватив с пола осколок нефрита, и пошел к наглецу. Дикарь рассуждает о праве?
Иезекиль Аурелиано вдруг понял, что может произойти. Он попятился, зацепился за перевернутый стул и чуть не упал, потом повернулся и побежал к двери.
— Вы еще горько пожалеете обо всем!
Этот крик донесся уже с улицы. Ракоци глубоко вздохнул, потом осторожно положил осколок нефрита на пол и посмотрел на Уго.
— Они добрые христиане, — заговорил было тот и умолк.
— Они варвары. — Ракоци нахмурился. — И ты варвар, Уго.
— Но наш приор говорит, что людям не надо излишеств. Люди должны владеть только необходимым.
Ракоци не ответил. Он обратился к Руджиеро, склонившемуся над Натале:
— Как он, Ферруджио?
— Не думаю, что череп его поврежден, но удар был сильный. — Руджиеро выпрямился. — Ему нужно отлежаться, а позже посмотрим.
— Я отнесу его. Ступай к нему в комнату и приготовь кровать.
Поднимаясь по лестнице, Ракоци обошел Уго. Брезгливо, словно боясь испачкаться.
— А что делать мне? — спросил тот обиженно.
Ракоци повернулся.
— Ты впустил их сюда. Как бы ты поступил на моем месте?
— Я поблагодарил бы слугу, попытавшегося спасти мою душу от ада! — вскричал Уго в отчаянии, понимая, что его не простят.
— В самом деле? Тогда, возможно, ты будешь мне благодарен за то, что я позабочусь о твоей благочестивой душе и не позволю тебе оставаться в гнездовье порока? К завтрашнему утру ты должен покинуть мой дом. — Ракоци посмотрел на Руджиеро. — Мне стыдно. Я взял его в услужение.
Руджиеро, казалось, не слышал его слов.
— Натале аккуратен. В его комнате ничего не надо готовить. Я бы помог вам, хозяин, но я еще не окреп.
Дворецкий смотрел в сторону, стесняясь собственной слабости.
— Не беспокойся. — Ракоци нагнулся и подхватил Натале на руки. Уго, стоявший ниже, был изумлен. Хозяин легко, как с младенцем, управился с человеком гораздо крупнее себя.
Молодой слуга в нерешительности сделал шаг вверх и замер. В его помощи там не нуждались. Он вдруг понял, какой опасности избежали его сотоварищи. Хозяин мог всех их перекалечить, но проявил снисходительность. Уго потряс головой. До сих пор он думал, что нет во Флоренции человека сильнее и опаснее Савонаролы. Оказалось, что есть.
Сходя вниз по лестнице, Уго старался не смотреть на то, что творится в зале. Он торопливо спустился в подвал, чтобы набить дровами очаг. На душе его скребли кошки. Юноша чувствовал себя обманутым и виноватым, но не знал, чем своему горю помочь.
Уложив Натале, Ракоци с Руджиеро вернулись в парадный зал. Они долго стояли там и молчали, потом Ракоци произнес:
— Составь список того, что испорчено, Руджиеро. Мне это нужно к утру.
Руджиеро кивнул, сочувственно глядя на своего патрона. Он знал, что творится у него на душе.
Ракоци поднял с пола византийскую миниатюру, больше похожую на икону, чем на светский портрет. Он долго смотрел на нее, гладя большим пальцем лицо базилевса, умершего много веков назад.
— Хорошо, что «Орфей» цел. Мне надо было спрятать и остальное.
— Не корите себя, патрон. Что было, то сплыло, а впредь нам будет наука.
— Ну-ну, — усмехнулся Ракоци — Ты полагаешь, нас можно чему-нибудь научить?
Он помолчал.
— Составь список, мой друг, и поскорее. Я схожу за врачом.
Натале уже спал, и во враче не было большой надобности.
Руджиеро понял, что хозяину просто не хочется находиться в стенах оскверненного погромщиками палаццо. Что ж, к его возвращению он постарается все прибрать.
Письмо венгерского дворянина Жермена Ракоци, адресованное флорентийским властям.