Попробуйте приготовить – увидите: не хуже чем «Рафаэлло» из рекламы.
Про враньё
Когда я была маленькая, мне никто не верил.
Что папа – это мой папа, а не дедушка.
Что волосы у меня на самом деле такого странного, медно-рыжего цвета, а брови и ресницы – чёрные. (Некоторые даже руками норовили потрогать, а уж что-нибудь сказать – каждый, просто обязательно.)
Что у меня нет ни бабушек, ни дедушек, они умерли задолго до того, как я родилась, и летом на даче я живу с противными чужими тётками.
Что мой брат старше меня на целых пятнадцать лет. Это вообще было для всех моих ровесников чем-то непостижимым. Переспрашивали: «Может, на пять, а не на пятнадцать?» Ага, как будто я вообще дебилка и не различаю эти цифры.
Конечно, тогда мне было очень обидно.
Просто ужас.
Теперь-то я знаю, что у разных людей разные жизни, и у кого-то жизнь не совсем обычная. Жизнь, которая не вмещается в головы других.
Так что теперь мне уже не так обидно.
Хотя тоже случается.
Вот меня спросил журналист для интервью однажды:
– Вы человека можете убить?
Я честно отвечаю:
– Не знаю, не пробовала… Но если кто-то животных мучает, или над детьми издевается, или, например, как-то обижает мою родную любимую машинку, пожалуй, попробовала бы. Во всяком случае, постараюсь.
Так бы, наверное, любой человек ответил.
И журналист кривенько так усмехается:
– Ну, это вы, конечно, шутите…
Странно, но когда говоришь совсем честно, тебе не верят. Люди как-то не привыкли к честности, что ли?.. Особенно журналисты.
Да, когда говоришь правду, а тебе не верят, это ужасно обидно, в любом возрасте.
Но не надо огорчаться.
У меня есть вот какое наблюдение.
Чаще всего не верят другим людям и всех подозревают во вранье те, кто сам часто врёт и обманывает. Так что, дружок, если ты говоришь чистую правду, а тебе не верят, ты посмотри внимательно на этих самых неверящих. Они и есть самые отъявленные вруны, притворяльщики и обманщики, привыкшие мерить всех остальных людей по себе, тоже считать врунами. Будь с ними осторожен, друг!
Вот у тебя живот заболел и ты просишь учительницу отпустить тебя с занятий, а она так с прищуром на тебя смотрит:
– Угу, конечно, на третьем уроке тесты по геометрии, как же тут животу не разболеться, знаем-знаем, хи-хи-хи…
А ты сразу думаешь: «Всё с вами ясно, Марья Петровна (Сара Ароновна, Лейла Хадиятовна, Оксана Тарасовна). Сами всю жизнь врёте напропалую и думаете, что все такие».
И не дружи с ней.
Дружи с теми, кто тебе верит. И сам им верь. И всё у тебя будет хорошо, вот увидишь.
Превращение
В нашем классе была девочка Олеся со смешной фамилией Черемох. Она вообще была чудная такая… Двоечница-предвоечница. Всегда опаздывала, даже если ко второму уроку. А однажды в мешке со сменкой принесла только одну тапку. Вместо второй был котёнок. Черемох сказала, что он заполз в мешок со сменкой случайно, потому что дома полно котят и вообще жуткий беспорядок. Мне, конечно, тут же страшно захотелось в гости к Черемох, ведь у меня дома был один сплошной порядок и очень не хватало котят, а я их обожала.
Учительница позвала завуча, и тот велел Черемох сию минуту отнести котёнка домой – в школе котятам не место. Черемох пожала плечами, не спеша собралась и ушла, и я видела в окошко, как она вприпрыжку бежит через школьный двор на волю, пока мы все, почти сорок несчастных детей, решаем задачи и читаем стихи о природе.
Черемох всё время врала. Притом иногда даже без всякого смысла, без выгоды, не для того, чтобы придумать какую-то уважительную причину для опоздания или пропущенных уроков. Врала просто так.
Например, про пленного немца. Рядом с моим домом была (она там и сейчас стоит – хотите, проверьте) маленькая будочка. Теперь-то я знаю, что это всего лишь вентиляция, для метро. А в детстве нам казалось, что это какой-то таинственный домик.
И вот Черемох «внесла ясность». Она сказала, что в этом домике живёт пленный немец, из тех, что строили дома в Москве после войны. Почему он остался жить в этом крошечном домике, она и сама не знала, но твёрдо сказала, что мы, потомки солдат-победителей, должны относиться к пленному немцу великодушно, то есть подкармливать.
И мы оставляли перед будочкой яблоки и куски булок и всё ждали, что в один прекрасный день из будочки выйдет довольно упитанный немецкий солдат и мы строго скажем ему:
– Одумался? Езжай домой и больше не нападай на нашу Родину!
Про нашу учительницу алгебры Черемох рассказывала, что якобы раньше та в другой школе преподавала физкультуру, но однажды на соревнованиях по прыжкам в высоту среди толстяков сильно стукнулась головой и стала после этого преподавать алгебру.
А в седьмом классе, на занятиях по предмету «Домоводство» (это когда девочек учат готовить и шить, а мальчиков – что-нибудь привинчивать или, наоборот, отпиливать), случилась совсем непонятная история.
Домоводство шло перед химией. По химии ожидалась контрольная. Пока мы готовили тесто для блинчиков, которые мы изучали на этом уроке домоводства, все с ужасом говорили о предстоящей контрольной. Черемох, принёсшая из дому тёмного цвета варенье для начинки, предложила угостить блинчиками учительницу химии. Никто даже не заподозрил ничего, мы часто приглашали учителей попробовать наши угощения по домоводству. Учительница химии пришла, с аппетитом съела два блинчика с черемоховским тёмным вареньем… Зазевала-зазевала, потом села в сторонку, а уже минут через пятнадцать за ней приехал муж-военный на машине «Жигули», унёс её, сладко спящую, на руках, и она не появлялась в школе недели две. Интересно, что остальные – хоть бы хны. Все девчонки и учительница по труду Зоя Дмитриевна тоже пробовали блинчики с тёмным вареньем… Может, Черемох добавила в варенье специальное снотворное, действующее только на учителей химии?..
Вот какая была у нас Олеся Черемох.
Когда мы подросли, Черемох первая перестала носить противную школьную форму – коричневое платье и чёрный фартук, надела короткую юбку и красный свитер.
«Угомонись, Черемох, – предупреждали учителя, целых два завуча и директор. – Возьмись за ум, пока не поздно. Иначе ты будешь валяться в канаве. Ты окажешься в глухой деревне одна-одинёшенька. Ты будешь улицу мести, и это в лучшем случае. Тебя заберут в милицию навсегда-навсегда».
Но Черемох не собиралась «угоманиваться» и браться за ум. Она сбрила брови и нарисовала другие повыше – тоненькие-претоненькие. Ногти накрасила зелёным, а к ушам пристегнула какие-то здоровенные пуговицы. Говорила, что это такие модные серьги. В общем, после восьмого класса (а раньше такие экзамены, какие сейчас сдают после девятого, сдавали после восьмого) Черемох ничего не сдала, нахватала двоек, или, как мы тогда говорили, «бананов», и её выгнали из нашей школы.
Куда она девалась, я точно не знаю. Наверное, совсем перестала учиться. Иногда посреди уроков она подъезжала к нашей школе на настоящем мотоцикле. За рулём сидел какой-то кудрявый парень в кожаной куртке. Парень страшно газовал и шумел своим мотоциклом, а Черемох свистела в два пальца, бросала в окна мелкие камешки и дразнила учителей.
Ужас, ужас…
Что с ней было дальше, я тоже не знаю. Честно говоря, я просто боялась об этом думать. И вот недавно, когда мы с моими одноклассниками встретились в кафе, чтобы съесть чего-нибудь вкусного и как следует вспомнить наши счастливые школьные годы, кто-то рассказал про Черемох.
Ну, как вы думаете, что ней стало?
Совсем пропала? Угодила в милицию навсегда-навсегда? Метёт улицу? Живёт в заброшенной деревне?
ХА-ХА-ХА-ХА-ХА-ХА-ХА!!!
Олеся Черемох стала учительницей начальных классов. Такой строгой, что её побаиваются не только ученики, но и родители и другие учителя, и не только в её школе, а во всём учебном округе.
Дорогие ребята! Если у вас в школе есть самая строгая учительница, которая никогда не шутит, и все её боятся, посмотрите за ней повнимательней, понаблюдайте, разведайте – не наша ли это знаменитая Олеся Черемох? И даже если это не Олеся Черемох, а Ирина Петровна или Ася Иосифовна, то всё же подумайте: а не была ли она в детстве страшной безобразницей? Спросите у неё как-нибудь невзначай про зелёные ногти, пуговицы на ушах и мотоцикл. И про котёнка в мешке со сменкой.
А кошки – лучше!
Погода хорошая, воскресенье.
Я давно готова, а мама всё собирается, пристёгивает чулки какими-то штучками к специальному широкому поясу, который утягивает её и делает стройнее.
Как всё это долго, противно и хлопотно! Какая скука быть женщиной! Неужели и мне тоже надо будет пристёгивать чулки? Ужас, ужас…
Наконец спускаемся на лифте.
– Доброе утро, погода хорошая, как раз погулять, – говорит лифтёрша тётя Шура.
– Мы идём покупать брильянты! – радостно сообщаю я и понимаю, что мама меня сейчас убьёт.
Мы с мамой выходим из подъезда на Каретном Ряду и шагаем направо, вниз, к Петровке.
Брильянты продаются у старушки по имени Нина Михайловна, в Неглинных переулках. Дом старый, с облезлой лепниной на потолке, в квартире ужасно воняет кошками. А вот и кошки! Ура, кошки! Обожаю кошек! У них такие милые физиономии с хитрыми усатыми улыбками, они так смешно играют и машут лапками. Кис-кис-кис! Кис-кис… Но кошки дикие все до одной, стремительно прошмыгивают мимо меня и прячутся. Удаётся изловить одного рыжего котёнка. Он пребольно, до крови царапает меня задними лапами и тоже смывается.
В квартире тесно стоит старая мебель. Всё нагромождено, напихано кое-как, кругом беспорядок и пыль.
Мама и Нина Михайловна сидят на диванчике с подлокотниками в виде львиных голов и рассматривают кольца, серьги, браслеты, цепочки, кулоны, подвески и ещё много всего сверкающего и драгоценного, названия чему я не знаю. Уже долго. Уже скучно. Уже совсем долго и невыносимо скучно.