— Я не стараюсь, — терпеливо сказал Чаки. — Я просто хочу, чтобы вы не теряли вашу глупую голову. А потом это лицо...
— С него на меня что-то капало... — Тинка опять вздрогнула.
Чаки начал терять терпение.
— Это чепуха, мисс Джоунс. Постарайтесь мыслить хладнокровно. Вы были под действием снотворного. Кто-то вошел к вам в комнату и склонился над вами, проверяя, спите ли вы. Но вы еще не спали, а были только одурманены. В тусклом свете и после недавних событий вам могло привидеться все что угодно. Лицо при свете луны, проникающем через окно, казалось круглым и белым, тени портьер отбрасывали на него узоры, напоминающие решетку, рот в темноте казался черной ямкой, а отражение лунного света в глазах сделало их маленькими и похожими на свиные... — Он вновь говорил музыкальным валлийским голосом.
— А рука? — сказала Тинка.
— Что не так с рукой?
— Не с рукой, а с лапой! — Она вздрогнула в третий раз. — Она была белая и вздутая, как дохлая рыба, плавающая на воде... А пальцы были скрюченные и... я знаю, что ни вы, ни кто другой мне не поверите, но они были испачканы кровью...
Испачканы кровью...
«Я окунаю их в кровь детей, рожденных во грехе...»
Конечно, все дело в воображении! Мистер Чаки прав — в полусне на нее нахлынули воспоминания о дожде, капающем на лицо, о глупой фразе в ответ на замечание Джо Водяного о ее ногтях...
— Вы правы, — сказала Катинка. Испытывая внезапное облегчение, она вцепилась маленькими ручками в коричневый рукав мистера Чаки. — Конечно, это миссис Лав наклонилась посмотреть, сплю ли я, а на руках у нее был просто ярко-красный лак для ногтей!..
В дверь комнаты постучали. Они отпрянули друг от друга. Мистер Чаки бесшумно исчез в окне соседней комнаты, а Тинка скользнула к туалетному столику, обернулась и громко произнесла:
— Входите?
В дверях появилась миссис Лав с подносом, на котором находились чашка чаю и печенье. В отличие от крашенных перекисью волос и пурпурных губ, ее короткие ногти были девственно чистыми. На них не было никакого лака ни сегодня, ни вчера.
Миссис Лав двинулась вперед с веселой улыбкой.
— Хорошо спали, дорогая?
— А вы как думаете? — отозвалась Тинка.
Миссис Лав поставила чашку на стол перед ней.
— А как поживает наша бедная лодыжка?
— Наша бедная лодыжка поживает превосходно, — ответила Катинка, — и сегодня мы отвезем ее в Суонси, где люди не так интересуются содержимым наших сумочек.
— Пейте чай, дорогая, — сказала миссис Лав, очевидно ощутив эти болезненные уколы.
— Что в нем? — осведомилась Тинка. — Мышьяк?
Миссис Лав подошла к окну и раздвинула портьеры. При ярком утреннем свете ее лицо казалось веселым и добродушным.
— Думаю, дорогая, глупо ходить вокруг да около. Я все вам расскажу. — Она немного подумала. — Дом стоит в уединенном месте, добраться до него нелегко, и вдруг сюда точно с неба сваливается молодая леди, рассказывает о какой-то девушке с иностранным именем, о которой никто из нас никогда не слышал, и говорит, что заглянула повидать ее. Заглянула — хотя сюда от деревни три мили, да еще нужно переправиться через реку! Не удивляйтесь, что мистеру Карлайону это показалось сомнительным. Вы придумали какую-то историю о растянутой лодыжке — по крайней мере, мы так считали, потому что ваша лодыжка сначала совсем не опухла. Вот мистер Карлайон и сказал: «Мы выясним, кто она на самом деле». Мы добавили вам в молоко капельку снотворного — вреда от него никакого, только хороший ночной отдых, — а когда вы заснули, я вошла к вам в комнату и заглянула в вашу сумочку.
— Вам незачем было беспокоить себя признаниями, — сказала Катинка. — Я не спала.
Последовала маленькая пауза.
— Вы... видели меня?
— Я этого не говорила. Я только сказала, что не спала. Миссис Лав неуверенно улыбнулась.
— Надеюсь, я не напугала вас, дорогая? Конечно вы поняли, что это я?
— Разумеется, — сказала Тинка. — Мне показалось, что вы выглядите очаровательно.
Женщина вышла. Катинка оделась, подкрасила лицо, пользуясь имеющейся в сумочке косметикой, и спустилась на первый этаж. Дверь столовой была открыта. Карлайон завтракал в комнате.
Тинка не ожидала, что один его вид снова вызовет у нее дрожь в коленях. Она не могла притронуться ни к овсянке, ни к бекону, ни к яйцам и тосту с желтым валлийским маслом, а только потягивала кофе. Карлайон после первого приветствия хранил молчание, но казалось, будто он подыскивает нужные слова.
— Вы выглядите ужасно сердитой! — сказал он наконец, нервно откинув со лба прядь волос.
— Вам незачем стараться быть вежливым, — отозвалась Тинка. — Я уйду, как только смогу. Не беспокойтесь.
Карлайон уставился на тост и варенье.
— Знаю, — вздохнул он. — Но теперь я... не хочу, чтобы вы уходили.
Сердце Тинки перевернулось несколько раз.
— До сих пор ваше гостеприимство было не слишком ободряющим.
— Знаю, — виновато повторил Карлайон. — Уверен, что вы понимаете причины. Но теперь мы могли бы все исправить...
«Теперь, когда я видела лицо, — подумала Тинка. — После этого мне нельзя позволить уйти отсюда. Женщина рассказала ему, и они договорились втроем, что он должен использовать свое обаяние и уговорить меня остаться. А я вот-вот попадусь на удочку!» Ловко эксплуатируемая сексапильность — излюбленный арсенал дешевого сердцееда, который годами изучал молодых женщин с таящимся в глубине их ослиных сердец жгучим желанием обзавестись колыбелью. Какое имеет значение, что это не был ослепительный шарм, сопровождаемый изысканной одеждой, орхидеями, искрометным остроумием и комплиментами? Карлайон использует свое обаяние, чтобы принудить ее остаться, потому что они боятся ее отпускать. А самое скверное, что она готова продать свою бессмертную душу за то, чтобы ответить «да».
Послышалось звяканье. Маленькая разносчица молока появилась из-за угла дома и двинулась мимо окна столовой, неся два полных бидона. Катинка вскочила и подбежала к окну, едва не споткнувшись.
— Мисс Джоунс! — воскликнула мисс Эванс. — Это вы?
— Доброе утро, мисс Эванс.
— Вчера вечером я все время смотрела на реку, но не увидела, как машут платком у брода, поэтому решила, что все в порядке. А джентльмен?..
Карлайон не должен знать, что Катинка виделась сегодня утром с мистером Чаки, что в доме уже два посторонних, которые знают о Лице...
— Я ничего о нем не знаю, — ответила она, слегка повысив голос. — Разве он не вернулся? А сейчас вы не могли бы перевезти меня в вашей лодке?
Краем глаза Тинка видела, как плечи Карлайона слегка поникли. Он положил на тарелку вилку и нож и резко поднялся.
— Прошу прощения... разумеется, если вы хотите уехать... — Пожав плечами, Карлайон вышел из комнаты.
Итак, ее никто не удерживает. Как говорил мистер Чаки, вся история с Амистой — полнейшая чепуха, какая-то нелепая путаница, которая в один прекрасный день выяснится сама собой... Ведь мистер Чаки тоже отрицал существование Амисты и потом убедительно объяснил кажущуюся непоследовательность этого отрицания. Возможно, вся тайна объяснится так же легко? «Я могу это проверить, — подумала Катинка. — Эта женщина приходит сюда каждый день. Если в доме есть молодая девушка, она должна знать об этом». Тинка высунулась из окна и снова понизила голос:
— Мисс Эванс, вы когда-нибудь видели Амисту?
— Кого? — озадаченно переспросила маленькая женщина.
— Молодую девушку, которая живет здесь или жила раньше. Наверное, вы видели ее, когда приносили молоко?
— Здесь нет никакой девушки, — сказала разносчица молока. — И никогда не было. Только мистер Карлайон, миссис Лав и Дей Джоунс.
— Но здесь есть девушка, — возразила Тинка. — Я видела ее прошлой ночью — она приходила в мою комнату. Толком разглядеть ее лицо я не могла — его искажали лунный свет и тени от оконных занавесей. К тому же я переутомилась, и у меня разыгралось воображение. Но в доме есть девушка — у нее ногти покрыты красным лаком. Это я видела четко.
В ярко-голубых глазах отражалось сомнение.
— Если вы ее видели, то почему не заговорили с ней?
— Я... у меня была путаница в голове... Короче, я не стала с ней говорить — вот и все. Но я знаю, что она здесь. Она в течение нескольких месяцев писала мне из этого дома. Вы все утверждаете, что ее никогда тут не было. Но в таком случае, как она могла описывать дом, людей и вещи в нем, сиамского кота и все, что здесь происходило день за днем? Конечно, она была здесь все время! Я хочу знать, где она сейчас. Уже несколько недель я не получала от нее известий...
— Возможно, она уехала, — вполне логично предположила маленькая женщина.
— Тогда почему все говорят, что ее никогда здесь не было? Тут есть что-то странное. Мне не нравится этот дом — по-моему, в нем происходит что-то ужасное... Что случилось с этой девушкой?
День был чудесный — дождь вымыл долину, а зелень сверкала на солнце, скрывая ее безобразную черноту. Даже угольные конусы на горе по другую сторону реки обладали своеобразной суровой красотой, симметрично созданной человеческими руками на фоне несимметричных красот, сотворенных руками Бога. Катинке припомнилась «Баллада Редингской тюрьмы»... «Нет, не смотрел никто из нас с такой тоской в глазах на лоскуток голубизны в тюремных небесах...»{20} «Над головой голубое небо, рядом высокие горы, а этот дом — тюремная камера, где я буду чахнуть, прикованная собственной глупостью. Но была ли прикована к этой камере и Амиста — юная девушка, которой Карлайон говорил, что происхождение, возраст и состояние не должны препятствовать их браку? Я не могу уйти, оставив ее здесь, но... Откуда я знаю, что эти люди не живут за счет таких ловушек, в которые заманивают одиноких женщин не первой молодости, у которых отложено немного денег в нейлоновом чулке? Что, если Карлайон подсунет мне брачную лицензию и бланк для страхования моей жизни?»
Разносчица молока звякнула бидонами.