Притулившийся рядом на изрядной стопе одинаковых сизых папок с надписью «Дело номер...» Смазлик потянулся было утащить стул для собственных нужд, но Малинкин с неожиданным для своих габаритов проворством припечатал сей предмет меблировки к полу.
– Зеленым, – мстительно процедил он, – стула не давали.
На Смазлика он дулся со дня последней тринадцатой зарплаты, которой лишился в ходе безобразного расплева с начальством – инициированного, как подозревал крепкий орденец Досифей, пронырливым нехристем.
– Нужен мне твой... понос, – буркнул гоблин, всем видом изображая лису в винограднике.
Я ретировался прежде, чем разгорится перепалка. По счастью, всех уцелевших сотрудников нашего райотдела севвосточники вселили компактно, на половине подчердачного этажа, и свара не могла оскорбить ничьего слуха – свои-то давно привыкли. Морщилась только Китана, но ее сегодня как раз не было – она с бригадой на выезде перетрясала в Царицыне старый склад, где очередная когорта народных умельцев настропалилась безо всякой магии делать молдавский коньяк из технического спирта, чифира и леденцов «чупа-чупс». И что характерно – торговали им три месяца, прежде чем самый ушлый потребитель сообразил, что на этикетке написано «Белый цапель».
От недосыпу и усталости я начинал временами отплывать в какую-то нирвану. Проходя мимо вахтерки, я поймал себя на том, что мучительно вслушиваюсь в доносящийся из ветхорежимного эфироузла бубнеж:
– ...после недавних беспорядков в секторе Мордор и на западном берегу реки Андуин. А теперь – о новостях магии. Несмотря на то что американский сенат принял недавно закон, запрещающий эктоплазматическое клонирование, теологи других стран категорически не согласны с такой постановкой вопроса...
Я встряхнул головой, отгоняя наваждение. Еще только забот о международном положении мне не хватает для полного счастья. Вот добреду до дома (это городскими порталами до Ковроткаческой, и оттуда областными восемь ворот... добрести бы, не свалившись), и спать... спать... спать...
Всеволод Серов, четверг, 17 июня
Шар выслушал мое сообщение предельно внимательно. Таким – заострившимся, сжавшимся, словно изготовившийся к прыжку снежный барс, – я не видел своего друга уже давно. Пожалуй что, с самого Афгана. После ранения Шар отгородился от окружающего мира стеной циничной иронии – а сейчас егерская закалка с хрустом прорвалась сквозь эту оболочку.
– И что теперь ты намерен предпринять?
– Хороший вопрос. – Я пожал плечами. – Попытаюсь задействовать резервные каналы связи.
– А ты уверен, что они не замыкались на того же Грома? – спросил эльф. – Сколь мне мнилось, они предназначались в основном для того, что обеспечить безличную связь, в случае, если прямой контакт станет... рискованным.
– Не уверен, – вздохнул я. – Но в любом случае что-то делать надо.
– А вот в этом не уверен я! – резко отозвался эльф.
– Почему?!
– Потому! Это одна из самых типичнейших ваших человеческих черт – чуть что, бегать и суетиться, точно безголовые куры, даже тогда, когда необходимо просто спокойно обдумать обстановку, дабы, – эльф повысил тон, – принять наиболее взвешенное решение.
– А мне не нужно обдумывать! – огрызнулся я. – У меня на этот счет есть прямая инструкция – в случае утраты связи с куратором действовать так-то и сяк-то, сэмэ пункт шестой следующего раздела.
– Мы за речкой, – Шар вопросительно приподнял бровь, – так часто следовали инструкциям?
– Нет, – отозвался я, помолчав. – Но там была война. Войны не выигрываются по методичкам мирного времени. Нам пришлось самим учиться... выживать и побеждать.
– Почему ты решил, – холодно сказал эльф, – что это – не война?
– А что, – я демонстративно покосился на окно, – нас уже бомбят?
– «Огненные шмели», по-твоему, детские игрушки? – осведомился Шар опасным голосом.
– В любом случае, – отмолвился я после очередной паузы, – нам придется проявить активность... как-то обозначить себя.
– Зачем?
– Если уж ты взялся мыслить категориями Сунь-цзы, – усмехнулся я, – то попробую пояснить на понятном тебе языке. Противник нанес первый удар, так? Теперь ход за теми, кого мы условно, до поры до времени, считаем «нашей стороной». И если мы не поторопимся как-то обозначить, что «мы здесь и мы свои», то этот ответный удар может прийтись и по нам.
– Ты думаешь?
– Честно? Шайтан его знает! – сознался я. – Все эти игры рыцарей плаща и кинжала... мы с тобой в них плаваем весьма мелко.
– Мы?
– А у тебя есть опыт в проведении подобных игрищ? – удивился я. – Поделись.
– У меня есть та толика здравого смысла, – проворчал эльф, – которой благие боги обделили вас.
– И что же вещает тебе в ухо эта бесценная крупица, о мудрейший?
– Что влип я с тобой по самое «не хочу», – проворчал эльф. – Ладно. Обойди эти ваши «каналы безличной связи» – скворечники с двойным дном и прочий подобный идиотизм. Только вы, люди, могли настолько все запутать и... проклятье, даже слова подходящего подобрать не могу.
– Идиотизировать, – услужливо подсказал я.
– О да! – вздохнул Шар. – А я пока...
– Ты пока – что? – осведомился я минуту спустя, поняв, что по доброй воле мне продолжения фразы не дождаться.
– Поразмыслю, – огрызнулся эльф. – О делах наших скорбных.
– Эй-эй! – улыбнулся я. – Это не шараповская фраза.
– Мя! – подтвердил Македонский, свесившись с аквариума.
Валентин Зорин, четверг, 17 июня
От портала к своей инсуле я брел уже в таком состоянии, что и не заметил этих двоих, покуда трепыхаться не стало поздно.
Амбалы как амбалы. Я бы заподозрил в них волотов-полукровок, если бы не знал, как такие великаны получаются. Когда нарастительные чары на себя по поводу и без накладывают, мышцы прямо на глазах бугрятся. Потом, правда, приходится расплачиваться – организм измывательства над собой не приемлет – но то потом, а так хочется в трудной борьбе заполучить самый толстый бицепс в округе! Даже кровавым – в прямом смысле – по́том.
И самое смешное – если не баловаться лишним чародейством, можно добиться тех же результатов. Только при этом ты еще и пользоваться научишься приобретенным богатством, и не останется оно дурным мясом... Но я отвлекся.
А следовало мне – тогда – насторожиться. Обычно подмосковные качки ходят, точно на кол посаженные. Эти же двигались необычно ловко; возможно, потому я и не обратил на них внимания.
Что дело неладно, я понял, только когда сообразил – мне не уступают дороги. Это при том, что был я в форменном кафтане. Окрестному хулиганью при виде меня следовало расползаться по темным углам.
Я уже хотел отодвинуться к бортику, дать дорогу – еще не хватало по дороге домой после такого веселого дня ввязаться в драку – когда громилы разом метнулись ко мне.
Испугаться я не успел. Даже разозлиться не смог, потому что после таких ударов, какой пришелся мне под ложечку, основной эмоцией – по личному опыту утверждаю – оказывается мучительное недоумение. А потом мне засветили в челюсть, и я, кажется, отключился на секунду.
Когда я вновь вернулся в реальность, чьи-то грубые руки до странности профессионально шмонали мои карманы. Сильный пинок заставил меня согнуться в три погибели. Руки торопливо отдернулись, донеслась из вышины тихая ругань, и протопотали, удаляясь, шаги.
Я перевел дух и со стоном сел, слепо шаря по нагревшейся за день брусчатке. Пальцы наткнулись на что-то мягкое – моя папка.
Осторожно, чтобы не разбить ставшую после удара стеклянно-хрупкой голову, я повернулся. Похоже было, что грабителей привлекла в первую очередь она – три-четыре завалявшихся в ней с незапамятных времен листка были разбросаны по мостовой, разодранные в клочья. И только не найдя в ней ничего ценного, амбалы принялись шарить по сусекам.
Я без особой надежды поискал кошелек. Само собой, того не было. Спасибо еще, что остались ключи – их я обычно пристегиваю цепочкой к поясу. Кафтан порван, корочка – я торопливо пошарил за пазухой – треснула посередке: показывать еще можно, но лучше бы новую выправить.
Надо же, какая нелепость! Господство из отдела по особо грешным избит районными хулиганами. Хоть статью в газету пиши.
Я потер челюсть. Надо бы поторопиться домой и приложить холодную примочку. Иначе я завтра не объяснюсь перед Свет Никитычем.
К счастью, до моей инсулы оставалось совсем немного. Торопливо, стараясь не показываться редким прохожим, я проковылял последние пару сот локтей, забежал в подъезд и бросил крошек в шахту.
Как всегда дух почавкал с минуту, прежде чем подтащить из подвала платформу-подъемник. По совести, его давно следовало перезаклясть – на стене шахты еще угадывалась печать приходской канцелярии по безопасности подъемников, но если с цемента отшелушится еще пара чешуек бронзовой краски, чары спадут окончательно, и околдованный сильф с гиканьем устремится на свободу. А если платформа при этом будет колыхаться в районе восьмого, скажем, этажа, то в наш дом придется вызывать экзорцистов – мало ли какой дряни из нижних миров слетится на свежую кровушку.
В этот раз, однако, дух воздвиг подъемник без особенных жалоб – разве что постонал немного ради проформы. Меня, настроенного нападением на подозрительный лад, это, впрочем, не успокоило. Не иначе подлая нечисть считает часы до освобождения.
А у дверей своей квартиры я застыл как вкопанный.
Дверь была открыта.
Сердце у меня ушло в пятки, потрепыхалось там секунду и остановилось вовсе. Мало того, что я только что лишился кошелька – после вчерашнего кутежа там не так много и оставалось, – но воры, настолько безмозглые, чтобы польститься на мое холостяцкое обиталище, всенепременно обчистят квартиру до последней крошки, как мыши. Выносят все – старые носки и граненые стаканы, амулеты лохматого года выпуска и эфирники марки «КВН». Если мне очень повезло, то мебель осталась. Так что одалжить завтра у Смазлика хотя бы пару сотен до получки смогу на свежую голову.