— Нет, ты что. Я связал рукава, получилось что-то вроде мешка. Все равно рубашка уже никуда не годилась. Я потом ее выкинул.
Мы черпаем воду консервными жестянками. Я усердно поливаю грядки в старушкином огороде. Увы, воды немного, она быстро заканчивается. Может, удастся найти второе ведро или какой-нибудь бочонок? Тогда мы носили бы воду вдвоем и запас был бы побольше.
— А знаешь, мы — зоологические огородные гномы, — закончив работу, говорю я.
Эмек смотрит на меня с комичным изумлением, а потом начинает смеяться и все никак не может остановиться. Он падает на траву, одной рукой держится за живот, а другую прижимает ко рту и хохочет до слез.
— Ты чего? — спрашиваю я, немного задетый его реакцией, но потом тоже прыскаю.
Мы лежим на траве и покатываемся со смеху. Я уже очень давно так не хохотал. Зажимаем себе рты, чтобы никто не услышал. Смеемся беззвучно.
Мы делим овощи пополам, Эмек провожает меня до погреба и исчезает. Я спрашиваю, где его жилище, но он не хочет рассказывать. Лучше мне не знать — так он говорит. Наверно, и правда лучше, и все-таки — если бы я знал, то чувствовал бы себя немного спокойнее. Пытаюсь читать «Машину Времени». Очень жалко, что здесь нет других книг, потому что время тянется ужасно долго. Хотя в погребе все равно слишком темно, чтобы читать, — я почти не различаю букв, и глаза уже болят.
Вечером начинается дождь, и на Варшаву наплывает гроза.
Сначала становится темно, а потом ударяет первый гром.
Я выглядываю наружу из люка, потому что в окно ничего не видно. Высовываю голову — и в этот момент начинается ливень, как будто на небе кто-то опрокидывает ведро за ведром.
«Выходит, зря мы поливали», — думаю я.
Захлопываю крышку люка и на ощупь возвращаюсь к ящику. Жалко, что здесь нет лампы или хотя бы свечки. Правда, это было бы опасно — кто-нибудь мог бы увидеть свет. Ливень барабанит по земле, гром все грохочет и грохочет. Я не боюсь, потому что точно знаю, что такое гром и молния, — читал об этом. Тучи трутся друг о друга в небе, прямо как коты, и электризуются, а когда ток уже не помещается в них, то летит на землю. Томас Эдисон открыл способ запереть ток в медных проводах и использовать его для разных целей. А молния — это ток, не запертый в проводах. Интересно, можно ли получать ток с помощью котов? Если, например, посадить много котов в одну комнату, чтобы они задевали друг друга при ходьбе, и прицепить им к хвостам проводки, тогда ток, наверно, проходил бы по этим проводам… И тогда электростанции были бы не нужны! Только придется собирать ток в специальные контейнеры. Надо об этом поразмыслить.
Что-то легонько ударяет по моему ящику, и у меня тут же волосы становятся дыбом от страха. Что это? Я таращу глаза в темноте, потом протягиваю дрожащую руку, нащупываю… Это коробка из-под овощей! У страха глаза велики, как говорил Дедушка. Особенно когда ничего не видно. Но почему коробка сама сдвинулась с места? И вдруг меня осеняет. Я быстро наклоняюсь, рука погружается в воду по самое запястье, прежде чем достает до пола. Меня заливает! Дождь такой сильный, что земля уже насквозь промокла и вода больше не впитывается! А что будет, если… Я подтягиваю колени под самый подбородок, прислоняюсь спиной к стене. Нельзя вылезать из погреба в такой ливень. Я же только-только выздоровел.
Внезапно вспомнив о «Машине Времени», я хватаю книгу и прячу ее под свитер. Может, через минутку перестанет лить… Но нет, не перестает. Воды все больше и больше, она уже доходит до моей постели. Я вскакиваю, становлюсь под стенкой. Когда вода поднимется еще выше — ну, скажем, до колен, — тогда убегу. Ничего, если слезу с ящика, то мне будет только по пояс. Но может, через минутку дождь все-таки закончится.
Глава 2
Дождь чуть приутих, но все еще идет. Вода продолжает подниматься — к счастью, медленно. Я чувствую, что ботинки уже наполовину мокрые. Немного подумав, я снимаю их, связываю вместе шнурками и перекидываю через плечо. Что бы я делал без ботинок?! Нельзя, чтобы они развалились. Вода холодная, ступни коченеют. Я стою то на одной ноге, то на другой. Ужасно хочется спать. Деревянный ящик из-под овощей! Я наклоняюсь и шарю вокруг себя. Наконец нахожу. Только бы он не сломался подо мной… Втаскиваю ящик на свою постель и залезаю на него. Стукаюсь головой о потолок, приходится согнуться. Приседаю на корточки. Вода не доходит до верха ящика и подниматься перестала. Хорошо. Я осторожно сажусь, как можно сильнее поджимая под себя ноги. Ящик небольшой, но мне удается упереться пятками в его край. Обхватываю колени, упираюсь в них лбом и тут же засыпаю.
Дедушка стоит во дворе и играет на скрипке. Вокруг очень высокие дома, окна уходят вверх, в бесконечность. Только далеко, далеко вверху виднеется прямоугольный лоскуток неба. Музыка отражается от стен, возвращается эхом. Из окон падают монетки и ломти хлеба. Я бегаю по кругу, громко смеюсь, собираю пожертвования в шапку. Но их слишком много — они льются как дождь. Столько денег, столько хлеба! Дедушка стоит, закрыв глаза, и играет все громче, все быстрее. Его седая грива вся растрепалась. Смычок снует в воздухе, как оса. Монетки и хлеб уже не помещаются в шапке. Быстро стягиваю рубашку, связываю рукава. Высыпаю в нее монеты, но это не спасает — денег и ломтей все больше и больше. Я брожу по колено в этих россыпях.
— Дедушка, хватит! — кричу я. — Не играй больше!
Он не слышит. Я залезаю на шаткую груду. И вдруг она уплывает из-под меня. Падая, я разеваю рот, чтобы закричать, и…
Открываю глаза. Я слетел с ящика! Вода спала, сквозь окошко сочится бледный утренний свет. Гроза кончилась. Но вместо земляного пола в погребе теперь болото! Густая, черная, липкая грязь покрыта мокрой, разбросанной по всей комнатке соломой, на которой я спал. И что мне теперь делать? Чтобы все это высохло, потребуется много дней. Какое счастье, что я не упал с ящика в эту грязюку, а только съехал с него на постель.
Раздается стук — два быстрых удара, потом тишина и еще два. Эмек!
— Эй ты, гном, — говорит он, заглядывая в приоткрытый люк, — ты живой?
— Живой! — с облегчением кричу я. — Но тут все испортилось.
— Что испортилось?
— Дождь смыл мою солому, и пол весь раскис, — со слезами в голосе поясняю я, хотя очень стараюсь не разреветься. — Что мне теперь делать?
— Не волнуйся, — говорит Эмек. — Что-нибудь придумаем. Пошли скорее, а то сейчас повылазят огородники.
Я поправляю ботинки на плече и спускаюсь с ящика. Холодная, как лед, грязь забивается между пальцами ног. Так противно, что по спине пробегает дрожь. Вытягиваю одну ступню из болота, которое неохотно выпускает ее и возмущенно причмокивает. Прохожу таким способом несколько шагов, останавливаюсь и оглядываюсь по сторонам. Банка из-под молока лежит на боку у стены. Я поднимаю ее и иду к лестнице.
— Вот, — я протягиваю банку Эмеку, — теперь можно будет носить на огороды больше воды.
— А теперь что? — спрашиваю я, когда наконец удается отскрести от пяток въевшуюся грязь.
Хожу по кругу по мокрой траве, которая щекочет мне ноги.
— Надо найти тебе другое место, от этого сейчас толку мало.
— Но где?
— Еще не знаю, — пожимает плечами Эмек. — Есть разные варианты. Глянем на них чуть позже, а пока что можешь у меня поспать. Сдается мне, что тебе особо поспать не удалось.
— У тебя? — радуюсь я. — Но… ты же говорил, что мне лучше не…
— Ну говорил. Но раз надо, значит, надо. Не будешь же ты в болоте сидеть. Это была самая кошмарная гроза, которую я в жизни видел, — заявляет он. — Настоящий конец света.
И правда. По дороге к жилищу Эмека я вижу поломанные ветки деревьев и кустов. Повсюду лужи.
— А где ты живешь? — спрашиваю я.
— У жирафов, — со вздохом отвечает он.
— Это далеко?
— Не очень. Ближе, чем до Вислы. Но надо торопиться — я прямо чувствую, что сегодня здесь будет такое движение, как никогда.
Эмек оказывается прав: сюда стекаются почти все владельцы огородов. Они пришли оценить потери и починить все, что удастся. Некоторые из них вдобавок привели с собой семьи, так что в зоопарке стоит такой шум и гам, какой наверняка царил здесь раньше — когда люди толпами приходили смотреть на Дюжину и других зверей.
Однако я не беспокоюсь, потому что сижу вместе с Эмеком в его убежище, которое он называет «аистовым гнездом». Оно находится между крышей и остатками потолочных балок в павильоне жирафов. Здание почти полностью разрушено. Остался только угол с частью крыши, но и он держится «на честном слове», как сказал Эмек. Взобраться наверх нелегко. Взрослый бы не смог. Сначала нужно залезть на кривое, расколотое бомбой дерево, а затем по скобам, которые Эмек вбил в уцелевшую стену. Это замечательное убежище, в сто раз лучше, чем погреб под вольером для зебр, и к тому же оно отлично обустроено. Здесь есть запасы воды и еды, стул, множество ящиков, два одеяла. И керосиновая лампа! И гамак! Когда я его впервые увидел, то вообще не понял, что это — хотя мне и попадалось слово «гамак» в книгах (у того же Жюля Верна), но там не было никаких рисунков. Оказывается, лежать в нем удивительно приятно — Эмек разрешил. К сожалению, гамак здесь только один, моя кровать — это несколько составленных вместе ящиков, но я совсем не против. Наконец-то я чувствую себя в безопасности. Может, не настолько, как с Дедушкой в Квартале, но уж точно больше, чем в погребе под вольером для зебр.
— Эмек сказал, что ты теперь живешь у него в убежище, — говорит Лидка, встретившись со мной вечером за старыми помещениями для страусов, недалеко от нашего вольера для зебр.
На ней все то же платье и лакированные полуботинки. Лидка расплетает косы и старательно причесывается поломанным гребнем.
— Он меня пригласил, — отвечаю я. — Вода залила погреб.
— Я знаю. Наверно, ты ему нравишься.
— Почему ты так думаешь?