— Потому что мне он никогда не рассказывал, где прячется. Но я и так знаю. Я как-то раз пошла за ним тайком. Он живет в башне.
— Это не башня, там был павильон для жирафов.
— Может, раньше и был. А теперь какая разница? — пожимает плечами Лидка, продолжая причесывать волосы.
— Зачем ты это делаешь?
— Что делаю? Причесываюсь?
— Ну да. И платье, и ботинки. И ленты. Зачем тебе здесь эти финтифлюшки? Носила бы штаны, тебе было бы удобнее.
— Девочки не ходят в штанах.
— Да кто тебя здесь видит? — пожимаю плечами я.
— Я себя вижу, — с достоинством отвечает Лидка и начинает заплетать косы.
— Оно долго не продержится.
— Платье? Я тоже здесь долго оставаться не буду. Папа придет и заберет меня, а если нет, то убегу вместе с… Я должна выглядеть красиво. И вообще так безопаснее. В случае чего.
— Ты о чем?
Лидка вздыхает, отводит глаза и принимается завязывать ленту на кончике косы.
— Если что-то случится… если кто-то нехороший меня заметит… Например, немецкий солдат… Что он подумает, когда меня увидит? Он подумает: «Какая милая нарядная девочка в бархатном платье, лакированных ботинках, с лентами в косичках. Наверно, погулять пришла. Она уж точно не из гетто сбежала — там все дети ходят грязные и в лохмотьях». Это называется камуфляж.
— Я вот из Квартала, — обиженно откликаюсь я. — Но не хожу грязный и в лохмотьях.
Лидка бросает косичку, смотрит на меня неподвижным взглядом, потом спрашивает:
— А ты себя давно видел?
— В каком смысле?
— Ты выглядишь как чудо-юдо. — Лидка завязывает вторую ленточку и прячет гребешок в карман платья.
— Неправда!
— Да ну? А ты посмотри.
— У меня нет зеркала.
— Погоди. — Девочка встает, исчезает за углом дома и вскоре возвращается, неся под мышкой небольшую створку окна. Прислоняет ее к стене. В раме все еще осталось стекло, хотя и треснутое. Лидка протирает его пучком травы, отступает на два шага назад и с удовольствием глядит на свое отражение.
— Видишь? — говорит она и передо мной делает реверанс, придерживая подол двумя пальцами, словно элегантная дама. — А теперь посмотри на себя.
Бросаю на нее хмурый взгляд, но встаю с травы и подхожу к окну. Отражение темное и не очень четкое, но… это что, я?!
Наклоняюсь к стеклу, отхожу на шаг назад. Я выгляжу как маленькое тощее пугало! Грязная рубашка висит на мне словно на вешалке. Заляпанные грязью штаны с пузырями на коленях напоминают два мешка. Всклокоченные волосы — оранжевое воронье гнездо. Впалые щеки в грязных полосках, круги под глазами… Но я же здесь всего несколько дней, ну, может, пару недель! Как я мог так сильно измениться?
Я поворачиваюсь спиной к стеклу, пытаюсь вытереть лицо полой рубашки. Если бы Дедушка меня таким увидел, у него бы сердце разорвалось! Лидка смотрит на меня исподлобья.
— Да не расстраивайся ты так, — в конце концов говорит она. — Если хочешь, я тебе помогу.
— Это как же, интересно? — со злостью спрашиваю я, приглаживая волосы рукой.
— Нет, так ничего не выйдет. Их нужно расчесать. Но сначала — помыться. И еще надо постирать твою одежду.
Лидка смотрит на солнце, которое медленно опускается все ниже. Оно уже над кронами деревьев.
— У тебя еще что-нибудь есть? — спрашивает она.
— Из одежды? Есть вторая рубашка, свитер и куртка. И шапка.
— Хорошо, — кивает Лидка. — Сходи, возьми рубашку и возвращайся.
Я залезаю по балкам на наш чердак. Вторая рубашка точно такая же грязная, как та, что на мне. Почему я раньше этого не замечал?
— Покажи, — требует Лидка, когда я возвращаюсь. — Это тоже в стирку. С нее и начнем. Пошли. Только надо вести себя очень тихо.
Мы крадемся по зарослям и огородам. Доходим до забора, отделяющего зоопарк от улицы и железной дороги.
— Эмек говорил, что сюда нельзя ходить, — шепчу я Лидке. — Тут опасно.
— Опасно, — кивает она. — Поэтому надо быть внимательным. Я здесь миллион раз ходила.
— Миллион?
— Ну, раз двадцать так точно.
Протискиваемся между отогнутыми прутьями ограды, а потом, пригибаясь к земле, перебегаем дорогу и садимся на корточки в кустах у железнодорожной насыпи. Лидка внимательно осматривается по сторонам, подходит к рельсам и кладет на них руку.
— Что ты делаешь? — шепчу я.
— Проверяю, не идет ли поезд. Даже когда его еще не видно, рельсы уже дрожат. Это пригородная железная дорога, поэтому они такие узкие. Почти как трамвайные, — поясняет она. — Поезд ходит от Яблонны до Карчева и назад. А вокзал там, возле моста. Железнодорожная станция «Варшава-Мост».
(А, я видел этот вокзал, когда мы со Стеллой переходили через Вислу!)
— Откуда ты знаешь?
— Эмек рассказывал. Все в порядке, можем переходить.
За рельсами начинаются густые заросли. В них полно мусора: разбитые бутылки, железный лом, деревянные доски. Мы осторожно перелезаем через все это. Вдруг зелень расступается, за кустами оказывается песчаный берег, а внизу — река. Серо-зеленая вода плещется у берега между толстыми стеблями каких-то странных растений, поднимающихся со дна.
— Это пляж, — говорит Лидка. — Но здесь нам к воде спускаться нельзя — увидят. Сбоку есть такая маленькая бухточка, ее немного загораживают деревья и кусты. Я там уже несколько раз купалась.
Мы пролезаем под ветвями сухого кривого дерева. Лидка раздвигает кусты и осторожно выглядывает из них.
— Все спокойно. Никого не видно.
Бухта и правда маленькая. По поверхности стоячей, мутной воды, прямо у травянистого берега, плавает густой слой зеленых чешуек. Мы обходим бухточку, с другой стороны виднеется небольшой песчаный пляж.
— Раздевайся, — говорит Лидка.
— Не буду я при тебе раздеваться!
— Да я не смотрю, дурачок, — пожимает плечами она. — Я сяду сбоку и буду следить, не идет ли кто.
Она поворачивается ко мне спиной и садится на низком бугорке под деревом. Я чувствую себя глупо. Краем глаза гляжу на нее, потом на воду. В ней вполне может кто-то плавать. Раки? Или даже пиявки? В Амазонке плавают пираньи, самые хищные рыбы на свете. Они способны за секунду сожрать корову — я об этом читал. Все происходит так быстро, что корова даже не успевает удивиться. Солнце висит низко над крышами домов по ту сторону реки. Я вздыхаю и стягиваю рубашку через голову. Кладу ее на траву. Скидываю ботинки и штаны, а затем медленно вхожу в Вислу. Она ледяная! Со дна поднимается песок, вода мутнеет. Мои ноги вязнут в мягком дне. Стуча зубами от холода, я опускаю руку в воду, потом осторожно касаюсь плеча мокрой ладонью. Холодно!
— Если не окунешься — не отмоешься, — вдруг подает голос Лидка, а я тут же приседаю — я же совсем голый.
От прикосновения ледяной воды у меня перехватывает дыхание и глаза на лоб лезут. Наверно, так чувствует себя человек, которого ударило током!
— Ты же сказала, что не будешь смотреть! — тихо отзываюсь я.
— А я и не смотрю, — отвечает Лидка. — Хорошенько поскребись песком.
Я зачерпываю со дна горсть песка, начинаю тереть им ноги и плечи. Постепенно мне становится теплее и… веселее. Я хихикаю, набираю в легкие воздуха и окунаюсь с головой. Никогда в жизни не купался в реке! Вода заливается в нос, щиплет горло. Я выныриваю, откашливаюсь.
— Тихо ты! — шикает Лидка. — Все?
— Почти, — отфыркиваюсь я. — А голову тоже песком помыть?
— Нет! Ты с ума сошел? Я тебя расчешу. Вылезай и надевай рубашку. А штаны оставь, я постираю.
Я послушно выхожу из воды. Теперь я совсем согрелся, воздух кажется горячим. Надеваю рубашку, сажусь и натягиваю ее до самых колен.
— Все, — сообщаю я.
Лидка приседает на корточки у кромки берега, опускает в воду мои штаны и рубашку.
— Смотри, сколько грязи, — говорит она.
И действительно, по поверхности воды расплываются темные круги. Она трет одежду, выжимает и бросает мне.
— Нести будешь сам, а то у меня платье промокнет.
— Мне что, в одной рубашке идти?!
— И в ботинках. Она же длинная, чего ты волнуешься? Ничего не видно.
Мы проходим через заросли, крапива жжет мои голые ноги, но я только стискиваю зубы и ничего не говорю. Когда мы доходим до железнодорожной насыпи и Лидка кладет ладонь на рельсы, прямо за нашими спинами раздается голос.
— Стой!
Я тут же оборачиваюсь, сердце подкатывает к самому горлу. Из-за ветвей на меня смотрит Эмек.
— Вас аж до самого Повислья[17] слышно, — кислым тоном говорит он, а потом добавляет, глядя на меня: — А ты без штанов.
— Я знаю. Мы их постирали.
— На дороге стоят два пацана. Я их уже раньше видел, они приходят воровать еду с огородов.
Лидка бесшумно залезает под куст. Я натягиваю рубашку до колен, сажусь на корточки рядом с ней и кладу мокрую одежду на траву.
— А когда они уйдут? — шепчу я.
— Уже скоро, — успокаивает Эмек. — Надо было мне сказать, что вы идете на реку.
— Мы не собирались, — объясняет Лидка. — Я решила, что ему нужно выкупаться.
— Девчачьи штучки, — презрительно хмыкает Эмек, но я вижу, что он бросает быстрый взгляд на свои руки, а потом украдкой вытирает их о штаны.
— Что ты делал? — спрашиваю я.
— Ничего.
— А зачем пришел тогда?
— А ты что, книгу пишешь? Любопытный больно.
— Они вроде ушли. — Лидка вытягивает шею и заглядывает за насыпь.
— Лучше еще подождать, — говорит Эмек.
Я только теперь замечаю длинный ящик с инструментами, который стоит на земле рядом с деревом.
— Что это?
— Не видишь, что ли? Инструменты.
— А зачем они?
— Надо зачем. Все, можно возвращаться. — Эмек берет ящик и одним прыжком перемахивает через насыпь.
Нам удается без помех добраться до павильона жирафов. Лидка раскладывает на траве мои мокрые штаны и рубашку, затем садится сзади меня, вынимает гребень и начинает расчесывать мне волосы. Боль просто адская.
Эмек прячет инструменты под грудой досок возле вольера, возвращается к нам и растягивается на траве, подложив руки под голову. Он смотрит в лиловое небо, потом закрывает глаза и покусывает травинку.