Кто из нас, друзья-страдальцы,
Будет амбру их глотать,
Навивать их шелк на пальцы,
Поцелуем прожигать,
Путать негой, мять любовью,
И во тьме по изголовью Беззаветно рассыпать?»
ШЕЯ
Шея девы — наслажденье!
Шея — снег, змея, нарцисс ;
Шея — в высь порой стремленье;
Шея — склон порою вниз.
Шея — лебедь ; шея — пава ;
Шея — нежный стебелек;
Шея — радость, гордость, слава;
Шея — мрамора кусок!..
Кто тебя, драгая шея,
Мощной дланью обоймет?
Кто тебя, дыханьем грея,
Поцелуем пропечет?
Кто тебя, крутая выя,
До косы от самых плеч,
В дни июля огневые
Будет с зоркостью беречь:
Чтоб от солнца, в зной палящий
Не покрыл тебя загар;
Чтоб поверхностью блестящей
Не пленился злой комар;
Чтоб черна, от черной пыли,
Ты не сделалась сама,
Чтоб тебя не иссушили
Грусть, и ветры, и зима?!
Особенное место в творчестве Пруткова занимает так называемая «антологическая» поэзия. Античной мифологией, историей и антуражем увлекались почти все более или менее выдающиеся русские поэты.
Вспомните пушкинский «Фиал Анакреона», вспомните вакхов, нимф, мирты, амуров, фебов, харит, урны и пр. в стихах Батюшкова, Боратынского, Дельвига, Катенина, Майкова, Фета, того же Бенедиктова и, наконец, Щербины, творчество которого представляет собой апофеоз этого явления.
«Красота, красота, красота! Я одно лишь твержу с умиленьем»,— восклицал Н. Ф. Щербина, и ему вторил К. П. Прутков, создавший такие шедевры, как «Пластический грек», «Спор греческих философов об изящном», «Письмо из Коринфа», «Философ в бане», «Древней греческой старухе, если б она домогалась моей любви», «Честолюбие»...
Исследователи отметили любопытное соревнование двух поэтов — Пруткова и Щербины, когда последний, признав превосходство первого, исключал некоторые стихи из дальнейших собраний сочинений...
Но опять скажем: никто не обнимет необъятного, никто не охватит всего творчества Пруткова и тем более в кратком очерке.
Вернемся же к теме взаимоотношений поэта и толпы. Уже в наше время было найдено и опубликовано обращение «Козьмы Пруткова к читателю в минуту откровенности и раскаяния».
Именно это стихотворение с исчерпывающей полнотой вскрывает психологию поэта и показывает его место в толпе.
Мы в очередной раз осмеливаемся на пространную цитату из Пруткова, сознавая, что она не только не наскучит читателю, но и прояснит все то, о чем писали, пишут и будут писать...
С улыбкой тупого сомненья, профан, ты
Взираешь на лик мой и гордый мой взор;
Тебе интересней столичные франты,
Их пошлые толки, пустой разговор.
Во взгляде твоем я, как в книге читаю,
Что суетной жизни ты верный клеврет,
Что нас ты считаешь за дерзкую стаю,
Не любишь; но слушай, что значит поэт.
Кто с детства, владея стихом по указке,
Набил себе руку и с детских же лет Личиной страдальца, для вящей огласки, Решился прикрыться,— тот истый поэт!
Кто, всех презирая, весь мир проклинает,
В ком нет состраданья и жалости нет,
Кто с смехом на слезы несчастных взирает,— Тот мощный, великий и сильный поэт!
Кто любит сердечно былую Элладу,
Тунику, Афины, Ахарны, Милет,
Зевеса, Венеру, Юнону, Палладу,—
Тот чудный, ^ изящный, пластичный поэт!
Чей стих благозвучен, гремуч, хоть без мысли, Исполнен огня, водометов, ракет,
Без толку, но верно по пальцам расчислен,— Тот также, поверь мне, великий поэт!..
Итак, не пугайся ж, встречался с нами,
Хотя мы суровы и дерзки на вид И высимся гордо над вами главами;
Но кто ж нас иначе в толпе отличит?!
В поэте ты видишь презренье и злобу;
На вид он угрюмый, больной, неуклюж;
Но ты загляни хоть любому в утробу,—
Душой он предобрый и телом предюж.
Вот тут бы самое время выяснить наконец, что же такое пародия.
Начнем с того, что на Козьму Пруткова стали писать пародии, а это было верным признаком его славы. Вспомним Пушкина, который восхищался тем, что в Англии «всякое сочинение, ознаменованное успехом, попадает под пародию».
Козьму Пруткова обвиняли и продолжают обвинять в том, что он писал пародии. Один современный автор доказывает это на протяжении 266 страниц, где 744 раза утверждает, что в стихах поэта «высмеиваются такие-то и такие-то». Например, в своих пародиях «Прутков высмеивает Хомякова и, в его лице, чрезмерные претензии некоторых малозначительных поэтов». В эту компанию попадают все, кому подражал Прутков,— от Пушкина до Фета. Одного Гейне все авторы, изучающие Пруткова, берегут пуще глаза, всякий раз оговаривая, что «высмеивается» не этот поэт, писавший на немецком языке, а его переводчики.
И надо сказать, что такое почтение вполне понятно. Гейне в прошлом веке переводили многие поэты.
Частенько, правда, они выдавали за переводы собственные стихи, и тогда под заглавием появлялось скромное «Из Гейне». Такова была мода. Козьма Прутков не отставал от нее, но, как человек правдивый, выражался более точно — «Будто бы из Гейне».
Вернемся к пародии. Лучше других понял ее значение Николай Остолопов. В своем «Словаре древней и новой поэзии», вышедшем еще в 1821 году, он напомнил, что это греческое слово слагается из para — против, ode — песнь, и по-
яснил, что пародия «выставляет на позор подверженное осмеянию; иногда выказывает ложные красоты какого-либо сочинения; а иногда служит одному только увеселению читателя, ибо случается, что пародируемое сочинение не имеет таких недостатков, кои бы заслуживали малейшее порицание».
А как же быть в последнем случае? Сочинения Пруткова недостатков не имели, как не имело их большинство избранных им примеров для подражания. Но у каждого большого поэта был свой слог, излюбленные им слова, свой взгляд на вещи. Это нравилось читателю. Это подметил Прутков, «совместивший» в себе многих поэтов. Но у Пруткова было и еще одно качество, которым он отличался от всех прочих. Уменье довести все до абсурда, а потом одним махом поставить все на свои места, призвав на помощь житейский здравый смысл.
Здравый смысл — это главное, чем привлекает к себе читателей Козьма Прутков. Некоторые считают, что он часто ломится в открытые двери, но истина, даже известная всем, нисколько не проигрывает от частого ее повторения...
Возьмем для примера «Осаду Памбы» Козьмы Пруткова. Чем навеяно это стихотворение?
Известно, что на рубеже XVIII и XIX веков Иоганн Готфрид Гердер перевел на немецкий и обработал старинные народные эпические песни испанцев. Его «Романсы о Сиде» имели громадный успех. Ими вдохновлялись поэты во многих странах, а в России им писали подражания Карамзин, Жуковский, Пушкин, Катенин... Всем известно увлечение испанской поэзией и Козьмы Пруткова.
Некоторые современные литературоведы находят в «Осаде Памбы» реминисценции из «Романсов о Сиде» в переводе П. А. Катенина (Бухштаб), другие считают, что он «высмеивает» переводы В. А. Жуковского (Сукиасова, Берков), а нам кажется, что Прутков был знаком и с немецкими, и с русскими переводами. Пропустив их через неповторимое прутковское «я», он создал нечто особенное, всеобъемлющее, о чем говорит и подзаголовок стихотворения «Романсеро, с испанского», в котором воплощена идея отобразить дух романса ! вообще (романсеро — собрание романсов).
Федор Михайлович Достоевский считал «Осаду Памбы» совершенно оригинальным подражанием. Он по памяти воспроизвел его в «Селе Степанчикове и его обитателях», что сделаем и мы:
Девять лет дон Педро Гомец,
По прозванью Лев Кястильи,
Осаждает замок Памбу,
Молоком одним питаясь.
И все войско дона Педра Девять тысяч кастильянцев,
Все, по данному обету,
Не касаются мясного,
Ниже хлеба не снедают,
Пьют одно лишь молоко.
Всякий день они слабеют,
Силы тратя попустому.
Всякий день дон Педро Гомец О своем бессилье плачет,
Закрываясь епанчою.
Настает уж год десятый.
Злые мавры торжествуют;
А от войска дона Педра Налицо едва осталось Девятнадцать человек!
Их собрал дон Педро Гомец И сказал им: «Девятнадцать!
Разовьем свои знамена,
В трубы громкие взыграем И, ударивши в литавры,
Прочь от Памбы мы отступим Без стыда и без боязни.
Хоть мы крепости не взяли,
Но поклясться можем смело Перед совестью и честью, .
Не нарушили ни разу Нами данного обета:
Целых девять лет не ели,
Ничего не ели ровно,
Кроме только молока!»
Ободренные сей речью,
Девятнадцать кастильянцев,
Все, качаяся на седлах,
В голос слабо закричали:
«Sancto Jago Compostello!
Честь и слава дону Педру!
Честь и слава Льву Кастильи!»
А каплан его Диего
Так сказал себе сквозь зубы:
«Если б я был полководцем,
Я б обет дал есть лишь мясо,
Запивая сантуринским!»
И, услышав то, дон Педро
Произнес со громким смехом:
«Подарить ему барана —
Он изрядно подшутил!»
После этих строк Федор Михайлович Достоевский отдает должное и автору их в таком диалоге :
«Я обратился к Настеньке и спросил ее: чьи стихи?
— Да, да! чьи стихи? — всполошился дядя.— Должно быть, умный поэт написал?..
— Это господин Кузьма Прутков написал, папочка, в «Современнике» напечатано,— выскочила Сашенька.
— Кузьма Прутков! не знаю,— проговорил дядя.— Вот Пушкина так знаю!.. Впрочем, видно, что поэт с достоинствами,— не правда ль, Сергей? И, сверх того, благороднейших свойств человек — это ясно как два пальца! Даже, может быть, из офицеров... Хвалю! »
Позже, но еще при жизни Козьмы Пруткова (в 1861 году), Достоевский в одной из статей, удивляясь многочисленности и разнообразию «литературных партий» в России, заметил : «Даже сам великолепный Кузьма Прутков, в строгом смысле, может тоже считаться представителем цельной и своеобразной партии».