Естественно-разговорное представление прерывается неожиданным появлением Ивана Семеныча, который сообщает госпоже Разорваки, что у нее есть внук турецкого происхождения...
Это замечательное произведение так и не было доведено до конца, но оно и в таком виде высоко ценилось Римским-Корсаковым1.
1 По многочисленным воспоминаниям, эта пьеса Козьмы Пруткова была в программе домашнего спектакля у Римских-Корсаковых. Кроме того, когда однажды заиграли «Orientale» Глазунова, Николай Андреевич заметил, что «в этом номере, говоря словами Козьмы Пруткова, всюду восток...» Римский-Корсаков очень часто цитировал своего любимого поэта и даже подражал ему. Известна открытка композитора к В. Вельскому от 27 сентября 1902 года, в которой, нетерпеливо ожидая очередной отрывок либретто «Китежа», Римский-Корсаков пишет:
Вянет лист, проходит лето.
Мокрый снег валится,
От неимения либретто Можно застрелиться.
18
1854 год кончился, и Козьма Прутков замолк.
Сперва это объяснялось тревожным временем. Разразившаяся Крымская* война отвлекла от Козьмы Пруткова его друзей, А. К. Толстого и братьев Жемчужниковых, без которых как-то не писалось...
Целых шесть лет читатель не видел в журналах ни единой его строчки. Но помнил Козьму Пруткова. О нем говорили и писали, искали его общества, а иные даже хвастались знакомством с ним.
Так Иван Александрович Чернокнижников (он же А. В. Дружинин), пространно писавший когда-то о первом печатном опыте Козьмы Пруткова, наконец удостоился встречи с ним на рауте у госпожи Мурзаменасовой, о чем и поведал в «Заметках Петербургского туриста» в 1856 году.
Присутствовавшие там издевались, кто как мог, над старой модой иметь альбомы. Иван Александрович произнес горячую речь в защиту альбомов. Он вспомнил, как сам вел в юности альбом и как часто просматривал его с наслаждением в зрелые годы. И теперь он не желал, ударяясь в модный снобизм, бросать камень в то, чему когда-то поклонялся.
«Когда я кончил,— писал Чернокнижников,— из круга изящных слушателей вышел неровным шагом человек сред- > него роста, ухищренно причесанный, с челом мрачнее туманного Казбека, с кусочком черного английского пластыря на левой щеке, с осанкой поэта истинного, с безграничным пониманием собственного достоинства и превосходства над толпой. Все в незнакомце дышало чем-то необыкновенным, даровитым, как будто знакомым; глядя на него, легко было усмотреть в нем существо, которое, во время первых романтических начинаний Жуковского, в литературе явилось знакомым незнакомцем.
Он подошел ко мне, с жаром пожал мне руку и сказал голосом, от природы одаренным некоторой торжественностью :
— Благодарю вас, я сам люблю альбомы... Позвольте же заключить вашу импровизацию одним афоризмом, мною составленным: «Бросая в воду камешки, смотри на круги, ими образуемые, иначе такое бросание будет пустою забавою!..»
Едва услыхал я афоризм... как завеса упала с моих очей ; я прозрел, я угадал, с кем имею дело.
— Неужели,— сказал я, приготовляясь кинуться на шею к знакомому незнакомцу,— неужели я вижу перед собой поэта Кузьму Пруткова, автора произведений «Замок Памба», «Спор греческих мудрецов об изящном» и «Как бы я хотел быть испанцем»?
— Я Кузьма Прутков! — гордо сказал господин с челом туманнее Казбека...
Даровитый Прутков пригласил меня к себе на литературный вечер, имеющий произойти во вторник в одиннадцать часов утра... Прутков наговорил мне много чудесного про свой собственный альбом, украшенный литографированным портретом обладателя... Мы обменялись _ стихотворениями для наших альбомов... Дар Кузьмы Пруткова был драгоценнее моего слабого дара».
19
Иван Чернокнижников оказал литературоведению неоценимую услугу, так как мы почти ничего не знаем о том, что поделывал Козьма Прутков целых пять лет (после 1854 года).
Оказывается, у него были творческие утренники...
И главное, где-то у кого-то хранится его АЛЬБОМ!!!
«Вот бы разыскать», — подумали мы.
В первую очередь следовало вернуться к судьбе литографированного портрета Козьмы Пруткова. Известно, что трое художников — Л. Жемчужников, Бейдеман и Лагорио — не только нарисовали портрет, но и перерисовали его на камень, после чего он был отпечатан в литографии Тюлина в значительном количестве экземпляров. В 1853 году эта литография находилась на Васильевском острове по 5-й линии, против Академии художеств. После того как цензура запретила выпуск портрета, а Тюлин вместе со своей литографией переехал в другое место, все отпечатанные экземпляры пропали вместе с камнем. Это установил В. Жемчужников, посетивший г. Тюлина в 1854 году в новом помещении. «Впоследствии,— пишет он,— некоторые лица приобретали эти пропавшие вещи покупкой на Апраксином дворе».
Мы попытались найти потомков Тюлина, но наши поиски через адресный стол оказались тщетными.
Тогда мы обратились в Пушкинский дом, где хранится знаменитая картотека Модзалевского. Но и там нас постигла неудача. Весь раздел картотеки, посвященный близкому другу Козьмы Пруткова поэту и драматургу Алексею Константиновичу Толстому, оказался украден. А именно там могла быть разгадка тайны альбома.
«Ага!» — сказали себе мы.
Теперь следы могли вести либо в Марсель, либо в Сан-Франциско, либо даже в Лиссабон, где в свое время скончалась вдова А. К. Толстого графиня Софья Андреевна.
Напишем о себе так, как написал бы В. Шкловский.
Мы любим автомобили.
Человек на лошади — это уже кавалерист.
Человек идущий по асфальту — это уже пешеход.
Козьма Прутков говорил:
«Человек раздвоен снизу, а не сверху,— для того, что две опоры надежнее одной».
Рисунок Пикассо развеял это ощущение.
Учились мы плохо, но дали миру Опояз.
Еще в двадцатые годы некоторые русские фамилии иностранного происхождения не склонялись.
Изучив русскую грамматику, как сумму приемов, мы хотели стать писателями. Потом мы взялись учить других. Те нашли себя в кинематографе. Прошли годы. Архангел протрубил в трубу. Мы пожалели, что не учились у Козьмы Пруткова. Мы виноваты в том, что на пути своем заблудились. Прутков писал :
«Собака, сидящая на сене, вредна.
Курица, сидящая на яйцах, полезна.
От сидячей жизни тучнеют: так, всякий меняло жирен».
Говорят, что в одной отдельно взятой фразе мы гениальны как Козьма Прутков.
Зимой кругом бело. Летом снега нет.
К художнику Федотову ходили братья Агины, преподаватель рисования Бернардский и отдаленно похожий судьбой на Федотова богатый Лев Жемчужников.
Когда посторонних не было, говорили о русской литературе. Приходили молодой Федор Достоевский в бедном сюртуке и ослепительно чистом белье, поэт Плещеев и молодой поэт Николай Алексеевич Некрасов, уже показавший голос :
Цепями с модой скованный,
Изменчив человек.
Настал иллюстрированный В литературе век.
Он готовил юмористический альманах с иллюстрациями. Достали деньги, выбрали название. «Первое апреля». Там же поместили эпиграмму «Он у нас осьмое чудо» :
...Он с французом — за француза,
С поляком — он сам поляк,
Он с татарином — татарин,
Он с евреем — сам еврей,
Он с лакеем — важный барин,
С важным барином — лакей.
Кто же он? (Подлец Булгарин Венедиктович Фаддей.)
То, что в скобках, не было напечатано. В иллюстрациях часто хотели изобразить то, что не позволяла цензура сказать словом.
Санкт-Петербург — город великолепный, стоящий на Неве.
В Париже возводили баррикады.
В Петербурге искали Валериана Майкова, но он уже умер; арестовали Петрашевского, Достоевского, еще одного Достоевского — о третьем забыли, арестовали Бернардского, Ястржемского, Плещеева...
Бернардского освободили. Он рассказал Жемчужникову, что его привели в комиссию, назначенную по делу Петрашевского.
Один генерал спросил :
— Вы коммунист?
— Нет, я Бернардский,— ответил преподаватель рисования.
Посмотрели на него генералы, тихо переговорили между собой и приказали освободить его из заключения.
Лев Жемчужников прославился тем, что вместе с художниками Бейдеманом и Лагорио нарисовал портрет Козьмы Пруткова.
Вскоре умер Николай I.
Александр II тоже не любил литературы, но разрешил журнальную полемику.
Это было для Козьмы Пруткова тяжелым испытанием.
Он никак не мог уловить твердых начальственных нот. Почва под ним всколебалась, и он стал роптать.
Вопросы, вопросы, вопросы, поднимаемые в печати, вызывали его возмущение.
Козьма Прутков всюду кричал о рановременности всяких реформ и о том, что он «враг всех, так называемых вопросов!».
Молодежь совсем распоясалась, у всех появились убеждения. Жизнь была отперта.
«Собственное» мнение появилось у каждого.
Но разве может быть собственное мнение у людей, не удостоенных доверием начальства? .
Откуда оно возьмется?
На чем основано?
Когда неизбежность реформ сделалась несомненной, он, по словам его друзей, «старался отличиться преобразовательными проектами»..
Одним из таких проектов был «Проект о введении единомыслия в России», написанный в 1859 году, но опубликованный лишь в 1863.
Он предложил покончить со всеми вопросами одним махом.
Как?
Очень просто.
Несогласие во мнениях проистекает оттого, что нет материала для мнения. А таким материалом может быть только мнение начальства.
Но как узнать мнение начальства?
Жизнь и художник перестраивают поэтические структуры и изменяют значение слов, подчиняя их потребности выражения времени. Это очень ясно в пародии. «Дон-Кихот» — роман о гуманисте. Козьма Прутков не Дон-Кихот, а трезво мыслящий чиновник.
Генерал Клейнмихель Петр Андреевич наблюдал за стройкой Зимнего дворца после пожара.
За работу свою Клейнмихель, уже граф, получил золотую медаль с надписью :