Я не знаю, что такое?
Хоть бы книжку мне прочесть!
Минорное настроение Козьмы Пруткова вполне понятно. Противоречия, возникшие у него и его друзей с руководителями «Современника», все-таки оказались неразрешимыми. Программа журнала требовала от него таких душевных жертв, на которые он пойти не мог. Он переставал быть самим собой, а раздвоение личности, как известно, к добру не приводит... •
Добролюбов в течение 1860 года неоднократно высказывался по поводу творчества К. П. Пруткова :
«Художественный индеферентизм к общественной жизни и нравственным вопросам, в котором так счастливо прежде покоились г. г. Фет и Майков (до своих патриотических творений) и другие — теперь уже не удается новым людям, вступающим на стихотворное поприще. Кто и хотел бы сохранить прежнее бесстрастие к жизни, и тот не решается, видя, что чистая художественность привлекает общее внимание только в творениях Кузьмы Пруткова».
Автограф К. П. Пруткова.
Но такая поддержка нисколько не радовала Козьму Петровича. Добролюбов видел в Пруткове только пародиста и хотел, чтобы пародист своим талантом служил тому направлению, которого придерживался журнал. Самостоятельной творческой личности в Козьме Пруткове он не видел. А Прутков был ею. Он разрабатывал те же темы, что и другие поэты, но раскрывал в них себя.
Козьма Прутков чувствовал себя устаревшим, не зная, естественно, что плодам его творчества суждено пережить все и всяческие увлечения толпы. Он чувствовал себя лишним.
Козьма Прутков стал чаще печататься и в других журналах. Новая серия «Плодов раздумья» была опубликована в «Искре». В этих афоризмах он блеснул глубокими рассуждениями о службе, чиновниках, генералах. С возрастом к нему пришла еще большая мудрость, о чем говорит хотя бы такое высказывание:
«Если хочешь быть покоен, не принимай горя и неприятностей на свой счет, но всегда относи их на казенный».
В журнале «Развлечение» появились его стихи «Я встал однажды рано утром» и такое слабое произведение, как:
Сестру задев случайно шпорой,
«Ma sœur,— я тихо ей сказал,— .
Твой шаг неровный и нескорый Меня не раз уже смущал.
Воспользуюсь я сим моментом И сообщу тебе, ma sœur,
Что я украшен инструментом,
Который звонок и остер».
В «Современнике» Прутков опубликовал оперетту Петра Федотыча Пруткова (отца) «Черепослов, спречь Френолог». Добролюбов сопроводил ее одобрительным примечанием :
«Поклонники искусства для искусства! Рекомендуем вам драму г. Пруткова. Вы увидите, что чистая художественность еще не умерла».
«Ужасное горе постигло семейство, друзей и ближних Кузьмы Петровича Пруткова, но еще ужаснее это горе для нашей отечественной литературы... Да, его не стало! Его уже нет, моего миленького дяди! Уже не существует более этого доброго родственника, этого великого мыслителя и даровитейшего из поэтов; этого полезного государственного деятеля, всегда справедливого, но строгого относительно своих подчиненных!.. »
Так писал в своем «Кратком некрологе» Каллистрат Иванович Шерстобитов, племянник покойного. Он (некролог) был опубликован в № 4 «Современника» за 1863 год.
Реквиемом звучат слова:
«Мир праху твоему, великий человек и верный сын своего отечества! Оно не забудет твоих услуг».
Нет, мы не можем... Слезы душат, перо валится из рук... Мы приступаем к описанию последних дней и кончины Козьмы Петровича Пруткова.
Он не был убит на дуэли. Его не задушили бандиты. И все же...
Друзья писали о «внезапном нервном ударе...»
Но разве не наводят тебя, читатель, на подозрительные мысли слова В. Десницкого, сказанные в предисловии к «Избранному» Пруткова в 1951 году?
«Мы не имеем оснований оспаривать естественность смерти К. Пруткова в 1863 г., у нас нет данных высказывать подозрение по адресу друзей Козьмы Петровича из редакции «Современника»...»
Тогда, кто же и за что?..
Тайна гибели Козьмы Пруткова еще долго будет тревожить воображение виднейших криминалистов и романистов.
Правда, впоследствии при ревизии Пробирной Палатки среди служебных бумаг, которые в свое время сгребли со стола покойного, был найден листок, проливающий весьма неясный свет. Рукой Пруткова, но уже слабеющей, на нем написано:
Вот час последних сил упадка От органических причин...
Прости, Пробирная Палатка,
Где я снискал высокий чин,
Но музы не отверг объятий Среди мне вверенных занятий!
Мне до могилы два-три шага...
Прости, мой стих! и ты, перо!..
И ты, о писчая бумага,
На коей сеял я добро!..
Уж я — потухшая лампадка,
Иль опрокинутая лодка
Вот... все пришли... Друзья, бог помочь!..
Стоят гишпанцы... греки... вкруг...
Вот юнкер Шмидт!.. Принес Пахомыч На гроб мне незабудок пук...
Зовет Кондуктор... Ах!..
Это стихотворение оказалось в секретном деле, а потому господин ревизор проявил сугубую осторожность и произвел тщательное расследование, материалы которого дают возможность уяснить себе следующее :
Сослуживцы и подчиненные покойного, допрошенные господином ревизором порознь, единогласно показали, что стихотворение сие написано К. П. Прутковым, вероятно, в тот самый день и даже перед самым тем мгновением, когда все чиновники Палатки были внезапно, в присутственные часы, потрясены и испуганы громким воплем «Ах!», раздавшимся из директорского кабинета.
Они бросились в этот кабинет и усмотрели там своего директора, Козьму Петровича Пруткова, недвижимым, в кресле перед письменным столом. Они бережно вынесли его, в этом же кресле, сначала в приемный зал, а потом в его казенную квартиру, где он мирно скончался через три дня.
Господин ревизор признал эти показания достойными полного доверия, по следующим соображениям :
1) почерк найденной рукописи его стихотворения во всем схож с тем несомненным почерком усопшего, коим он писал свои собственноручные доклады по секретным делам и многочисленные административные проекты ;
2) содержание стихотворения вполне соответствует объясненному чиновниками обстоятельству;
3) две последние строфы сего стихотворения писаны весьма нетвердым, дрожащим почерком, с явным, но тщетным усилием соблюсти прямизну строк; а последнее слово «Ах!» даже не написано, а как бы вычерчено, густо и быстро, в последнем порыве улетающей жизни; вслед за этим словом имеется на бумаге большое чернильное пятно, происшедшее явно от пера, выпавшего из руки.
На основании всего вышеизложенного господин ревизор, с разрешения министра финансов, ограничился извлечением найденного стихотворения из секретной переписки директора Палатки, оставив это дело без дальнейших последствий.
И зря!
Проницательный читатель, наверное, уже уловил некоторые противоречия во фразах, выделенных курсивом. Когда же отлетела жизнь Козьмы Пруткова: при вопле «Ах!» или тремя днями позже?
Здесь много неясного и неоконченного.
Друзья усопшего в «Необходимом объяснении» писали: «Уже в последних двух стихах 2-й строфы несомненно выказывается предсмертное замешательство мыслей и слуха покойного; а читая третью строфу, мы как бы присутствуем лично при прощании поэта с творениями его музы. Словом, в этом стихотворении отпечатлелись все подробности любопытного перехода Козьмы Пруткова в иной мир, прямо с должности директора Пробирной Палатки».
К. И. Шерстобитов, любимейший родственник покойного, свидетельствует, однако, что Козьма Петрович умер «в полном развитии своего замечательного таланта и своих сил».
Вот его описание кончины :
«Кузьма Петрович, любезный и несравненный мой дяденька, скончался после долгих страданий на руках нежно любившей его супруги, среди рыдания детей его, родственников и многих ближних, благоговейно теснившихся вокруг страдальческого его ложа... Он умер с полным сознанием полезной и славной своей жизни, поручив мне передать публике, что «умирает спокойно, будучи уверен в благодарности и справедливом суде потомства; а современников просит утешиться, но почтить, однако, его память сердечной слезою...»
Это случилось 13 января 1863 года в два и три четверти часа пополудни.
Однако Михаил Евграфович Салтыков (Щедрин) в статье «Сопелковцы», говоря о своих противниках из «Московских ведомостей» и «Русского вестника», вспоминал другое:
«Замечательно, что еще Козьма Прутков предрекал появление подобных людей: «Погоди! — говорил он мне на смертном одре своем,— будут еще не такие люди! будут люди с песьими головами! Эти люди будут говорить, что самое приличное место для человека есть отходная яма». И с этими словами прозорливый старец скончался. Я не могу забыть этих слов...»
М. Е. Салтыков незадолго до печального события был рязанским, а затем тверским вице-губернатором и имел весьма высокий чин. Следовательно, он мог быть вхож в дом директора Пробирной Палатки, и его слова имеют вес.
Кому же верить?
Кстати, о детях Козьмы Петровича Пруткова.
Мы уже отмечали, что они унаследовали приятную наружность и высокое образование отца. Но ничего не сказали об унаследованных ими талантах.
В историю литературы следует вписать Фаддея, Андроника, Антона, Агапия и Кузьму Кузьмичей Прутковых. Шестой сын К. П. Пруткова, Парфен Кузьмич, был убит под Севастополем и проявить себя в литературе не успел.
Поручик и кавалер Фаддей Кузьмич Прутков прославился сочинением стихотворных «Военных афоризмов для г. г. штаб- и обер-офицеров, с применением к понятиям нижних чинов», из которых современники увидели с удивлением, как даровитый сын гениального отца усваивал себе понятия своего века, постоянно его опережая, что не могло не быть отмечено командиром полка, в котором поручик служил.
Полны тонкой наблюдательности его рифмованные мысли: «В гарнизонных стоянках довольно примеров, что дети похожи на г. г. офицеров», «Строя солдатам новые шинели, не забывай, чтоб они пили и ели», «Не говори: меня бить не по чину; спорют погоны и выпорют спину», «У бережливого командира в поход хоть нет сухарей, а есть доход», «Будь в отступлении проворен, как перед Крестовским Корш и Суворин», «Не дерись на дуэли, если жизнь дорога, откажись, как Буренин, и ругай врага», «Если двигаются тихо, не жалей солдатских ж...— посмотри, как порют лихо Глазенап и Бутеноп!» и т. д.