Козьма Прутков и его друзья — страница 17 из 66

Но, к сожалению, подававший большие надежды Фаддей Прутков скончался в полном расцвете сил и в разгаре своей работы над «Военными афоризмами».

Прискорбное событие произошло в феврале 1821 года близ города Радзивиллова Житомирской губернии. Эта дата вызывает сугубое сомнение, но не расходится с данными такого вполне надежного документа, как «Церемониал погребения тела» вышеуказанного поручика и кавалера, составленный аудитором и адъютантом того полка, в котором служил «в бозе усопший».

В раннем варианте знаменитого «Проекта» Козьмы Пруткова есть фраза, начинающаяся со слов: «Как я сказал еще в 1842 году своему сыну Фаддею...» С другой стороны, некоторые выражения и события в тексте церемониала указывают на то, что он происходил где-то не ранее шестидесятых — семидесятых годов прошлого столетия, что еще более запутывает вопрос и делает его совершенно дискуссионным.

Церемониал погребения был очень красочным. Чем-то он смутно напоминал церемониал погребения императора Николая I... Открывали шествие горнисты, которые играли отчетисто и чисто. Вели следом клячу, на которой ездил виновник плача. Шли полковые чины, разговорами увлечены. Шли гуси, индейки и утки, помещенные, как и в «Пахомы-че», более для шутки. Следом шли, устроцв галдеж, Буренин, Суворин и Корш...

Причина смерти поручика Пруткова была нами установлена из речи командира полка, сказанной им при погребении:

Бескорыстием был равен Аристиду —

Но его сразила простуда.

Он был красою человечества,

Помянем же добром его качества...

Заплатить придется очень мало,

Не более пяти рублей с рыла...

Во время поминок произошел инцидент. Полковой священник отец Герасим раскритиковал рифмы вышестоящего своего начальника, за что полковник распорядился посадить его под арест. Чем все кончилось, известно со слов полкового адъютанта :

«Узнав о намерении полковника, отец Герасим изготовил донос графу Аракчееву, в котором объяснил, что полковник два года не был на исповеди. О том же изготовил он донос и к архипастырю Фотию и прочел на пикнике полковнику отпуски. Однако, когда подали горячее, не отказался пить за здоровье полковника, причем полковник выпил и за его здоровье. Это повторялось несколько раз и после бланманже и суфле-вертю, когда гг. офицеры танцовали вприсядку, полковник и отец Герасим обнялись и со слезами на глазах сделали три тура мазурки, а дело предали забвению. При этом был отдан приказ, чтобы гг. офицеры и юнкера, а равно и нижние чины не смели исповедываться у посторонних иереев, а только у отца Герасима, под опасением для гг. офицеров трехнедельного ареста, а для гг. юнкеров дежурств при помойной яме, а для нижних чинов телесного наказания».

* * *

Об Андронике Пруткове у нас сведений нет совсем. Он проявил себя как драматург одной драмы, но в трех действиях. Называется она «Любовь и Силин». Еще при жизни отца, а именно в 1861 году, Андроник напечатал ее в журнале «Развлечение». Большими достоинствами она не отличается, но кое-что от прутковского духа в ней есть.

Коротко ее содержание сводится к следующему. Предводитель дворянства Силин ест лапшу и учит французский, а его наперсница и крепостная девка Любовь отгоняет от него мух. Появляются путешественники Дон-Мерзавец и гишпанка Ослабелла. Дон-Мерзавец тоже гишпанец, и в доказательство того, перекусив немного, он закуривает сигару. Силин сразу же влюбляется в Ослабеллу, а генеральша Кислозвездова, немая, но сладострастная вдова, преследует Мерзавца. Исцелить ее от немоты может только любовь, и тогда откроется, кому принадлежит Финик. Дворяне выбирают предводителем Мерзавца, женившегося на генеральше. Гимназист Финик оказывается «обломком рода древнего дворян». Все в ажитации. Из оврага доносится громовой голос: «На колени! » Все падают на колени и замирают.

Драма полна намеков, смысл которых в настоящее время утрачен, да и в то время их понимали только друзья семейства Прутковых.

26

«Нет на свете государства свободнее нашего, которое, наслаждаясь либеральными политическими учреждениями, повинуется вместе с тем малейшему указанию власти» — так сказало одно из действующих лиц «Торжества добродетели».

Эта «драма в четырех действиях из французской современной жизни, соч. Антона и Агапия Прутковых» увидела свет лишь в 1959 году на страницах 67-го тома «Литературного наследства». А до тех пор она прозябала в корректурных листах журнала «Современник» из-за ее полной неприемлемости для царского режима.

Во вступлении к драме, подписанном всеми чадами Козьмы Петровича и скрепленном его племянниками, секретарями семейного совета Воскобойниковым и Шерстобитовым, содержалось много точных и не совсем точных сведений о потомстве и творчестве гениального писателя.

В частности, там говорилось :

«Один из нас, соименник Кузьмы Петровича, Кузьма Кузьмич Прутков, пока еще остается неизвестным публике; но мы предупреждаем, что в нем воскреснет талант нашего знаменитого родителя».

Не воскрес!

Правда, впоследствии появлялось немало произведений, подписанных Прутковым-младшим и даже самим Козьмой Прутковым, но подлинность их всякий раз с негодованием отвергалась друзьями семьи покойного.

В драме «Торжество добродетели» действуют уже не просто лица, а сановники (французские, разумеется). Один из них, де Лагероньер, и впрямь существовал во Франции. Был он виконт, но республиканец, а когда к власти пришел Наполеон III, мгновенно стал монархистом... В России же все было наоборот — некто П. В. Валуев был директором департамента у министра-консерватора М. Н. Муравьева и писал проекты, направленные против отмены крепостного права, но, став в 1861 году министром внутренних дел, он показал себя самым оглушительным либералом и едва ли не революционером, на словах. Друзья семейства Прутковых утверждали, что именно его имели в виду Антон и Агапий, создавая образ журналиста и сановника де Лагероньера...

Ну, и что же случилось с сим французским сановником? А то, что надумал он стать товарищем министра плодородия. Однако секретарь де Лагероньера, некий Гюгель, сам метит на этот пост. Зная, что министр плодородия не любит прыщавых, он покупает в лавке на несколько рублей казанского мыла, перцу, серной кислоты и других едких веществ с тем, чтобы подсыпать их в ванну его превосходительства и вызвать на теле де Лагероньера появление компрометирующих вздутий.

Министр плодородия решает сам познакомиться со своим будущим заместителем и является к нему в ту самую минуту, когда тот принимает свою ядовитую ванну. Разговор, состоявшийся между министром и намыленным сановником, достоин того, чтобы его воспроизвести.

«М и н и с т р (садится около ванны.). Вы хотите быть моим товарищем? Какой у вас взгляд на вещи?

ДеЛагероньер. Я более смотрю на них косвенно.

Министр. Это хорошо. А направление века?

ДеЛагероньер. Можно дать другое направление.

Министр. Это необходимо. Когда я займусь министерством здоровья, то поручу вам плодородие. Дайте ему совершенно другое направление.

Де Лагероньер. В каком смысле я должен понимать?..

Министр. В самом прямом смысле. Плодородие должно зависеть от министерства, то есть от меня. Я не хочу, чтобы в нашем отечестве что-либо росло или рождалось без моего позволения. О всех посевах надо будет сперва представлять мне смету на утверждение. Без моего ведома чтоб никто не смел посеять ниже кресс-салату. Все, что вырастет мимо меня,— вон!

Де Лагероньер. Это показывает глубокую заботливость вашего превосходительства.

Министр. Таков мой взгляд. Куры, яйца, свиноводство и даже само движение народонаселения, понимаете, должно подлежать моему надзору. Все, что будет сверх сметы,— вон!..»

Однако этим благодетельным для Франции указаниям не суждено было воплотиться в жизнь. Министр отверг де Jlaгероньера, потому что у того вскочило на лбу 25 прыщей. А самого министра плодородия сверг с его поста полковник Биенинтенсионе, каковую фамилию можно было бы перевести на русский словом Благонамеренный.

Образ полковника считается большой творческой удачей драматургов Прутковых. Служа в «министерстве подозрения», он очень бдителен и обходителен. Всякого он целует взасос. Его любимые слова: «Говорите смело, не жалейте ни отца, ни матери...» и «Я вам второй отец». Перед ним раскрываются сердца и развязываются языки. Он знает подноготную всех, в том числе и министра плодородия, написавшего в юности опрометчивый стишок: «Народов идеал, свобода золотая!» Убрав со своего пути всех, полковник и сам метит в министры...

А теперь пора восстановить историческую справедливость.

Долгое время в литературоведении считалось, что автор сатирической поэмы «Сон Попова» Алексей Константинович Толстой был первым, кто осмелился вывести на страницы художественного произведения образ ласкового «лазоревого полковника» из жандармского ведомства. Однако мы знаем, что, принадлежа к числу друзей Прутковых, А. К. Толстой не мог не быть знакомым и с творчеством Антона и Агапия. Несомненно, что именно «Торжество добродетели» повлияло на создание образов и министра, и полковника в поэме «Сон Попова», написанной гораздо позже.

Итак, добродетель восторжествовала. Имена Антона и Агапия Прутковых выплыли из тьмы забвения и, как мы надеемся, займут прочное место в учебниках литературы. Они были первыми!

27

В драме «Торжество добродетели» есть одно весьма любопытное примечание. В нем указано, как играть сцену в ванной. Актеру предлагается сесть не в воду, что было бы неприлично, а в сухую ванну, выставив наружу только мокрую голову, шею без галстука и голую руку. Примечание завершает фраза : «Так представляли мои дети в домашнем театре, и вышло очень хорошо».

Читатель уже догадался, что это слова самого Козьмы Петровича Пруткова. Они дают очень наглядное представление о домашних развлечениях покойного и его детей.

Но каким образом в драму вставлено замечание уже скончавшегося Козьмы Пруткова?