Приведя полностью (!) басни Пруткова, рецензент говорит, что «они невольно вызывают улыбку, а потом вызывают недоумение. Что все это такое? — спрашиваете себя. Для чего талантливый — бесспорно талантливый автор теряет свой труд, свое остроумие, что собственно он сказать хочет?».
Признавая гениальность Козьмы Пруткова, ему отказывали в праве на бессмертие.
Иначе расценил творчество поэта А. Н. Пыпин, нарисовав предварительно мрачную картину николаевской эпохи. «В это время,— писал он в «Вестнике Европы»,— и явился К. Прутков, произведения которого тотчас обратили на себя всеобщее внимание, т. к. вносили в литературу элемент, который по времени был очень кстати. Нужно было чем-нибудь развлечь людей в том состоянии апатии, подавляемого недовольства и скуки, из которых не было выхода ; выход нашелся— в смехе... Смех этот не был однако бессодержателен...»
В. П. Буренин обвинял «Отечественные записки» и «Дело» в отсутствии чувства юмора:
«Что бы ни кричали современные либеральные критики о пустоте и безыдейности стихов и прозы почтенного «директора пробирной палатки», в этой прозе и в этих стихах есть два качества, к сожалению, довольно редко встречающиеся в наше время, «доросшее до идей», во-первых, в ней виден неподдельный талант, во-вторых, тщательная художественная обработка. Смешно требовать от стихотворных шуток
Козьмы Пруткова той идейности, которая даже и в современной сатире выражается в форме либерального протеста против надзора городовых и дворников и идет не далее такого протеста».
Некогда ходивший в либералах Буренин вспомнил и ту эпоху, когда начал творить Козьма Прутков :
«Поэзия, лишенная всякой возможности отвечать стремлениям мысли о свободе, бросилась в воспевание «тонких» чувств и ощущений, в фразистую риторику, в искусственное подражание «классическим» мотивам. Беллетристика пробавлялась интимными повествованиями об амурах непонятых дам и угнетаемых собственной бесхарактерностью кавалеров. Драматургия ударилась в официальный патриотический тон и в российские «провербы» и водевили на французский лад. Сатира молчала, потому что пикнуть не смела. Общая давящая скука и пустота господствовала в журналистике, как и в жизни. И вот в это-то печальное и тоскливое время вдруг появляется молодая, веселая литературная компания («Прутковский кружок».— И. П.), которая в форме художественно обработанной шутки начинает издеваться над пустотой и скукою господствующего тона поэзии, да попутно стороной и над тогдашней официальностью...
Да, Козьма Прутков может считаться настоящим родоначальником русской пародии: от него пошли все те юмористические поэты, которых в период пущего прогресса развелось такое множество и которые еще до сих пор питаются иногда от крупиц, падающих со стола Козьмы Пруткова».
Уже через месяц после выхода «Полного собрания сочинений Козьмы Пруткова» встал вопрос о втором издании его.
* * *
Девяностые годы прошлого столетия называли «эпохою реставрации Пруткова» (А. В. Амфитеатров). Сочинения его выдерживают пять изданий. Он полноправно фигурирует в «Историях русской литературы» различных авторов. Его цитируют, популяризуют. Его используют в своей полемике представители всех направлений, независимо от политической окраски. Козьма Прутков становится классиком.
Наследию его уже не страшны отдельные наскоки со стороны А. М. Скабичевского и иных либерально-серьезных критиков.
Академик Н. А. Котляревский торжественно объявляет: «Кузьма Прутков — явление единственное в своем роде: у него нет ни предшественников, ни последователей».
В 1898 году в «Энциклопедическом словаре» (изд. Брокгауза и Ефрона) появилась большая статья, посвященная творчеству Козьмы Пруткова. Ее написал известнейший в ту пору философ Владимир Соловьев. С тех пор имя Козьмы Пруткова неизменно входит во все энциклопедии мира.
Соловьев был давним почитателем Пруткова. И хотя поэт и философ жили в разные времена, их духовная связь нашла свое отражение в художественной литературе.
Граф Ф. JI. Соллогуб сочинил мистерию «Соловьев в Фи-ваиде», рассказывающую о путешествии философа в Египет в 1876 году. В одной из сцен мистерии участвуют Сатана и Гёте, сверяющий по рукописи «Фауста» слова своего собеседника. И в ту самую минуту...
«Сатана (смотря в пустыню)
Вот он идет. Не торопись приятель!
Готова сеть,— и ты в моих руках.
Но кто же с ним? По виду, председатель.
Так много важности в осанке и чертах.
(Входит Соловьев под руку с Кузьмой Прутко-в ы м. Они останавливаются.)
Кузьма Прутков (держа Соловьева за пуговицу сюртука)
Прощайте, юноша! Обдумывайте смело Все то, что высказал в коротких я словах.
В вас много d’inacheve, в вас многое назрело,—
Но (тонко улыбаясь) кто же ест фасоль, пока она в грядах?
Соловьев (вдумчиво)
Можно ли смертному в грани понятного Образно вставить принцип необъятного?
Проще: возможно ли, взяв отвлечение,
Его целиком перенесть в представление?..»
И еще:
«Соловьев
Как утешительно теперь, среди неверья,
Читать подобный труд, как эти Пух и перья,
И в книге находить не пошлые софизмы,
А столь глубокие, святые афоризмы...
. . . . . . . . . . . . . . . .
Поистине скажу, что в имени Косьмы
Отзвучье космоса недаром слышим мы».
В свою очередь В. С. Соловьев сочинил мистерию «Белая Лилия», считающуюся образцовым подражанием Козьме Пруткову.
* * *
Поэтический бум в начале двадцатого века нисколько не затмил Пруткова. Его даже считали предвозвестником модернизма. Из прутковских мистерий выводили увлечение мистицизмом, богоискательством и богостроительством.
Мы уже упоминали о постановке «Черепослова» в театре В. Ф. Комиссаржевской в 1909 году. Там же была поставлена и «Фантазия», причем реклама обещала, что «на сцене будут живые собаки»... Тогда же «Черепослов» появился на сцене театра «Фарс».
Некто Homo novus объявил Козьму Пруткова «декадентствующим сатириком». Скрывавшийся под псевдонимом А. Р. Кугель закрепил за Прутковым репутацию пророка.
«Нечто вольтеровское чувствуется в насмешке и улыбке Пруткова... Истинная сущность вольтеровского ума есть не только бичевание пошлости в настоящем, но и предвидение ее в будущем. Уже в зародышах, в едва приметных зеленых всходах зоркий глаз высматривает тлю грядущего мещанства и хамства.
Таким был и тот ум, который известен под именем Козьмы Пруткова»...
Кугель считал его циничным и жестоким. «Это злостное — я вас одурачу, я вас заставлю стонать от нелепости, и вы будете мучительно доискиваться скрытого смысла в том, что по существу нелепо, и посмеюсь над вашими безнадежными усилиями понять непостижимое и объять необъятное... Есть особое наслаждение — какое-то карамазовское — в том, чтобы острием иронии прорезать радужную оболочку оптимизма. Такова основа прутковщины — ядовитой орхидеи расцветшего и утонченного ума».
Статья была приурочена к пятидесятилетию со дня смерти Козьмы Пруткова. Театр «Кривое зеркало» отметил этот юбилей торжественным собранием.
Уже при входе в театр гостей встречал бюст юбиляра и его афоризм-призыв: «Козыряй!» Среди выступавших ораторов был философ-богоискатель Межерепиус, прочитавший доклад на тему: «Прутков и Антихрист». Во время художественной части известные артисты исполняли элегии Пруткова. Большой успех имел романс «На взморье».
Стоит огородник угрюмо
И пальцем копает в носу...
Понравился публике и квартет «Вы любите ли сыр...» Вечер завершился естественно-разговорным представлением «Опрометчивый турка»...
Юбилею был посвящен целый номер журнала «Новый Сатирикон». Там подвизался очередной лжесын Козьмы Пруткова — Иваникл Кузьмич Прутков. Там помещались лжеафоризмы Пруткова.
«Если у тебя спрошено будет, что полезнее: солнце или месяц? Ответствуй — городовой. Ибо солнце и месяц светят в часы, незыблемо им положенные, а городовой во всякую минуту засветить может».
В цензурных условиях приходилось изощряться, чтобы передать главное. Теперь же главное заслонялось частностями— зачем думать,*когда можно сказать: «Сам дурак!»
Мы вступили в XX век, уже нисколько не беспокоясь за судьбу Козьмы Пруткова, уверенно шагнувшего на страницы хрестоматий.
Россия была чревата революцией, но Прутков, как бы отражая в своем наследии всю противоречивость жизненных явлений не только прошедшего, но и будущего, оставался в настоящем необходимым всем и каждому.
Если народники упрекали поэта за отсутствие идейности, то марксисты в спорах со своими противниками не раз цитировали Козьму Пруткова.
«Такая традиция сложилась, очевидно, потому,— пишет П. Н. Берков,— что непритязательный алогизм Пруткова, выполнявший у консервативных кругов русских читателей функцию борьбы с «тенденциозностью» народнической литературы, и поэтому делавший его неприемлемым для народников, повернулся к марксистам девяностых годов другой своей стороной — непоколебимостью своего метафизического позитивизма».
Не вдаваясь в глубины философии, скажем, что Плеханов, например, очень любил доказывать абсурдность утверждений своих противников при помощи прутковских афоризмов, часто цитировал «Юнкера Шмидта», «Перед морем житейским», «Немецкую балладу»...
После революции 1905 года и манифеста 17 октября, перед открытием Третьей думы Козьма Прутков неожиданно поправел и высказался вполне в либерально-монархическом духе.
Что за нелепость, скажете вы! Прутков ведь давно умер. Ответим : всякое бывает, а с Прутковым тем более.
Спирит мне держит речь под гробовую крышу:
«Мудрец и патриот! Пришла чреда твоя;
Наставь и помоги! Прутков! ты слышишь?» — Слышу Я.
Пером я ревностно служил родному краю,
Когда на свете жил!.. И, кажется, давно ль?!
И вот, мертвец, я вновь в ее судьбах играю Роль.
Я власти был слуга; но страхом не смущенный,
Из тех, которые не клонят гибких спин,