И гордо я носил звезду и заслуженный Чин...
Посмертное стихотворение было передано в редакцию «Вестника Европы» медиумом и последним из оставшихся в живых друзей поэта Алексеем Михайловичем Жемчужниковым. Он умер в следующем, 1908 году, и с тех пор Козьма Прутков голоса из загробного мира не подавал.
Октябрьская революция смела и прогнивший монархический, и буржуазно-демократический режимы. На очереди стоял вопрос о строительстве новой пролетарской культуры и об отношении к культуре старой, дворянской, к которой принадлежал Козьма Петрович Прутков.
У Ленина имя Пруткова не только не вызывало сомнений, но он даже включил сочинения поэта в список книг, которые пожелал иметь в своей библиотеке в 1921 году. И впоследствии Бонч-Бруевич вспоминал :
«В. И. Ленин очень любил произведения Пруткова как меткие выражения и суждения и очень часто, между прочим, повторял известные его слова, что «нельзя объять необъятного», применяя их тогда, когда к нему приходили со всевозможными проектами особо огромных построек и пр. Книжку Пруткова он нередко брал в руки, прочитывал ту или другую его страницу, и она нередко лежала у него на столе». (Вл. Бонч-Бруевич. Изучение лаборатории творчества В. И. Ленина. — «РАПП», 1931, № 3, стр. 170.)
Уже в начале двадцатых годов появилось много работ о Пруткове и публикаций его произведений, не напечатанных до революции по цензурным и иным соображениям. Однако некоторые деятели Пролеткульта относились к творчеству поэта более чем настороженно.
«Пролетарскому писателю у него, собственно, учиться нечему»,— утверждал В. Десницкий в предисловии к собранию сочинений Пруткова, изданному в 1927 году. Следует отметить, что он пересмотрел свои взгляды и в 1951 году уже писал иное :
«...Я до известной степени преуменьшал значение этой учебы. И напрасно. Задача поднятия на высоту мастерства в области искусства слова — одна из насущных задач советской литературы в условиях бурного расцвета культуры в нашей стране».
Не будем перечислять всех тех, кто учился у Пруткова не только мастерству, но и житейской философии, умению изживать в себе чувство ложной скромности и т. д.
Крупным событием в советском литературоведении было появление в 1933 году в издании Академии наук монографии П. Н. Беркова «Козьма Прутков, директор Пробирной Палатки и поэт». Обилие фактов, которое во многом облегчило и наш труд, строгая критичность оценок дали основание позднейшим исследователям называть Беркова «основоположником пруткововедения». Берков поставил перед собой задачу, по его выражению, «сломать традиционного «канонического» Пруткова и показать его функциональную зависимость от перипетий классовой борьбы». Вот как звучит основополагающее указание о творчестве поэта :
«В конечном счете, не по линии экономической и политической, а «чисто» литературной поэзия Пруткова была продуктом борьбы части дворянства, становившегося на путь «прусского» развития капитализма, против консервативнофеодальных и тяготевших к ним крупно-торгово-капиталистических элементов русской реакции, поддерживавшейся всей системой николаевского самодержавия, николаевской казенности».
Именно с Беркова началось планомерное и научное изучение жизнеутверждающего наследия Козьмы Пруткова. В различные эпохи развития современной критической мысли творчество поэта и директора Пробирной Палатки оценивалось по-разному. Он стал оружием критики в ее борьбе за улучшение качества литературы.
В творчестве Пруткова видели «примеры борьбы с преклонением перед всем иноземным», так как «еще и до нашего времени встречаются иногда такие уродливые пережитки прошлого, как «желанье быть испанцем», стремленье позировать на иностранный лад...» (Б. Бухштаб, 1949).
В период же борьбы против теории безконфликтности констатировалось, что «в произведениях Пруткова преследуется отрыв искусства от жизни, безвкусная лакировка жизни...» (Б. Бухштаб, 1965).
На современном этапе Прутков, кажется, окончательно стал классиком, которого опасно трогать. Многие современные поэты усердно подражают ему, а его афоризмы заменяют хлеб насущный газетным работникам. В какой-то из месяцев мы решили заняться статистикой употребления изречений Пруткова в газетных заголовках и, насчитав за две недели более сотни таковых, бросили это дело, поскольку оно под силу лишь счетной электронной машине.
Почти все мы знаем, что в нашей литературе есть писатель мирового значения К. П. Прутков. Однако некоторым это пока не известно.
Возможно, они не осознают этого, потому что Прутков презрел собственную оригинальную форму, находясь под влиянием мощно заявившей себя поэзии, спасибо ей за это... Но искусство совмещать в себе все и вся есть высшее искусство, отчасти забытое.
Не потому ли наиболее заметные писатели XX века молчат о Козьме Пруткове. Элиот, Камю, Андре Жид, Фолкнер, Хемингуэй, Брехт о нем не высказывались...
Выходит, по правилам, Пруткова и быть не должно. Он незаметен, как скромный зачинатель футбольной атаки, отдающий лавры крайнему правому. Мяч трепещет в сетке, совершен мировой поворот, а момента, когда он начался, просто не увидели. Великая подача была совершена, но затерялась между гребнями атаки.
Специалисты примерились — что-то было. Но что?..
«Дознано,— говорил Прутков,— что земля, своим разнообразием и великостью нас поражающая, показалась бы в солнце находящемуся смотрителю только как гладкий и ничтожный шарик».
Отсюда и начинается нечто странное. Козьма Петрович Прутков подвергает творческую личность свирепой проверке на прочность, а его критики мечутся среди раздвигающихся противоречий. Они лелеют фантомы, не понимая отношения Пруткова к смерти, представляя себе ее не с косой, а в виде уборщицы, которая по причине крайнего совместительства
относится к грязи весьма либерально и даже усматривает в ней залог гуманизма непривычного масштаба, так как если кругом будет чистота, то никто этого не увидит.
А Прутков говорил: «Знай, читатель, что мудрость уменьшает жалобы, но не страдания».
Припоминается, что Прутков был реалистом, что он обуздывал в себе романтизм, не укрощая претензий.
Как и Алексей Толстой, «двух станов не боец», Прутков успел побывать всюду. Но это никакой не «третий путь». В данном движении он пробивался к центральной задаче. Будучи ограниченным, он все же принял пробуждавшуюся теорию литературы за материал и создал традицию.
Поэтому Прутков — не либеральный писатель, как удобно было бы считать, хотя в этой среде он вырос и не отходя жил.
У некоторых гений Пруткова вызывает изумление и недоверие. Как могло случиться, чтобы чиновник, директор Пробирной Палаткц мог создать такое, что не по силам нынешним специалистам по литературной технике и давно вошло в массовый оборот мысли!
Это верх неблагодарности.
Прутков движется по магистрали. Значение К. П. Пруткова пережило XIX век. Прутков уже писать не может, но нам надо читать и перечитывать его произведения.
Часть вторая. ДРУЗЬЯ КОЗЬМЫ ПРУТКОВА
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Козьма Прутков — фигура вымышленная, но так основательно утвердившаяся в русской литературе, что ему мог бы позавидовать иной реально существовавший и небезызвестный поэт. И не о всяком поэте есть так много биографических сведений, как о Козьме Пруткове, хотя исследователи с поразительной настойчивостью роются в старых бумагах и чахнут в архивной пыли, собирая по крупице то, что называется историей.
Вымышленное творчество Прутков^ неотделимо от его вымышленной биографии, как неотделимы от них его внешность, черты характера... Он «смотрится» только в целом, неразделенном, виде, таким его воспринимали современники, таким он дожил до наших дней.
Примеров мистификаций и создания литературных масок не счесть. Но все они были обречены на короткую жизнь и в лучшем случае известны лишь литературоведам. Козьма Прутков завоевал народное признание ; многие знают меткие словечки из его стихов и «высказывания», даже не читав их, изустно.
Не раз уже говорилось и писалось об удивительном явлении — уникальном случае, когда вымышленный автор стал в один ряд с реальными писателями. Козьму Пруткова так же издают и переиздают, ищут его неопубликованные произведения и помещают в различных научных изданиях, а потом и в собраниях сочинений, изучают творческое наследие и пишут монографии об истоках его творчества.
Кто же причастен к сотворению этого заслуженного литератора? Кто создатели Козьмы Пруткова?
Называли они себя по разному :
приятели,
друзья,
«ложные друзья»,
клевреты,
опекуны,
приближенные советники,
представители,
участники Козьмы Пруткова.
Иногда они присваивали себе пышные титулы :
«Лица, создавшие и разработавшие литературную личность Козьмы Пруткова».
«Собственники литературной подписи Козьмы Пруткова».
Порой заявления^ одного из них появлялись в печати за подписью: «Непременный член Козьмы Пруткова».
Но все это было уже потом, когда Козьма Петрович Прутков скончался, а слава его не умерла с ним, и появилось множество претендентов на это громкое литературное имя.
А сперва вся затея была всего лишь семейной шуткой, продолжением молодого озорства, перенесенного на страницы литературного журнала, и даже само имя Козьмы Пруткова родилось не сразу...
Шутили Алексей Константинович Толстой и его двоюродные братья Алексей, Владимир и Александр Жемчужниковы. Они были силачи и красавцы, молодые, богатые, образованные и остроумные. Если они и писали стихи, то только для себя и своих знакомых. Если пьесы, то только для домашней сцены.
Алексей Константинович Толстой еще не был тем замечательным поэтом, каким его знали позже. Он еще только начинал писать свои лирические стихи, которые почти все и по многу раз будут положены на музыку, и едва ли не половина — Римским-Корсаковым и Чайковским. Он еще не написал своих сатир, которые в списках будут ходить по всей России. Он еще только начал работать над историческим романом «Князь Серебряный», ставшим любимым чтением подростков. Еще не созрел у него замысел драматической трилогии, которая и в наше время неизменно привлекает зрителей больше, чем их могут вместить театральные залы.