В восемнадцать лет Толстой сдал экзамены по всем предметам, составлявшим курс словесного факультета Московского университета и получил аттестат на право быть чиновником первого разряда.
Подробностей жизни молодого Алексея Толстого вообще мало в мемуарной литературе, но даже то немногое, что рассказывают, поражает воображение.
«Граф Толстой,— писал А. В. Мещерский,— был одарен исключительной памятью. Мы часто для шутки испытывали друг у друга память, причем Алексей Толстой нас поражал тем, что по беглом прочтении целой большой страницы любой прозы, закрыв книгу, мог дословно все им прочитанное передать без одной ошибки; никто из нас разумеется не мог этого сделать»11.
К. Брюллов. Портрет А. К. Толстого. 1836.
Рассказав любопытную историю, как по просьбе А. А. Перовского великий Брюллов писал портрет Алексея Толстого в охотничьем костюме и с английским сеттером у ног, Мещерский скорее по памяти, чем по портрету, описывает внешность молодого аристократа:
«Глаза у графа лазурного цвета, юношески свежее лицо, продолговатый овал лица, легкий пушок бороды и усов, вьющиеся на висках белокурые волосы — благородство и артистизм.
По ширине плеч и по мускулатуре нельзя было не заметить, что модель не принадлежала к числу изнеженных и слабых молодых людей. Действительно, Алексей Толстой был необыкновенной силы : он гнул подковы, и у меня между прочим долго сохранялась серебряная вилка, из которой не только ручку, но и отдельно каждый зуб он скрутил винтом своими пальцами».
То же самое пишет и В. А. Инсарский, познакомившийся с Толстым у князя Барятинского, который впоследствии в роли главнокомандующего войсками на Кавказе принял капитуляцию Шамиля :
«Граф Толстой был в то время красивый молодой человек, с прекрасными белокурыми волосами и румянцем во всю щеку. Он еще более, чем князь Барятинский, походил на красную девицу; до такой степени нежность и деликатность проникала всю его фигуру. Можно представить мое изумление, когда князь однажды сказал мне: «Вы знаете — это величайший силач!» При этом известии я не мог не улыбнуться самым недоверчивым, чтобы не сказать презрительным образом; сам, принадлежа к породе сильных людей, видавший на своем веку много действительных силачей, я тотчас подумал, что граф Толстой, этот румяный и нежный юноша — силач аристократический и дивит свой кружок какими-нибудь гимнастическими штуками. Заметив мое недоверие, князь стал рассказывать многие действительные опыты силы Толстого: как он свертывал в трубку серебряные ложки, вгонял пальцем в стену гвозди, разгибал подковы. Я не знал, что и думать. Впоследствии отзывы многих других лиц положительно подтвердили, что эта нежная оболочка скрывает действительного Геркулеса. В то же время князь говорил мне, что Толстой домашний человек у наследника и входит к нему без доклада»12.
Мимоходом надо бы отметить, что его двоюродные братья Жемчужниковы, когда подросли, тоже отличались незаурядной силой и любили ее демонстрировать, о чем тоже есть немало свидетельств.
Алексей Толстой вел в те годы, по его же выражению, «весьма светскую жизнь». Он танцевал на балах, волочился напропалую, брал уроки игры на флейте и мандолине, покупал собак, транжирил деньги, тратя по две-три тысячи в месяц, благо мать и дядя исправно поставляли средства, необходимые для столь содержательного времяпрепровождения.
Но было бы несправедливым упрекать Толстого в совершенном легкомыслии. Он прекрасно осознавал, что время уходит. Обаяние пустой и беззаботной жизни не заглушало тоски по делу, по стихам, которые хоть и писались, но все безделки, потом безжалостно уничтоженные.
этого круга молодой Толстой устраивал веселые празднества — девушки из села пели песни, показывали свое искусство бродячие скоморохи и плясуны. В «шалаше» — своеобразном зале на чистом воздухе, со стенами из подстриженных лип — на помосте стоял стол, за которым пировали молодой хозяин и его друзья. Рассказывают, что силач и красавец Алексей Толстой любил мериться силами с деревенскими богатырями, пользовался успехом у местных девушек, и с одной из них связана «романтическая» история, в которой есть любовь, рождение ребенка, вмешательство Анны Алексеевны, спешно уславшей сына за границу, смерть девушки, бросившейся в омут...
Но достоверны лишь сохранившиеся письма к Николаю Адлербергу. Они содержат множество намеков на неизвестные обстоятельства и являются частью веселой игры, затеянной молодыми шалопаями еще в Петербурге, где Адлер-берг кончал Пажеский корпус. Письма эти сочинялись в виде пародий на модные водевили и населены великим множеством действующих лиц.
Рисунок А. К. Толстого «Юный президент Вашингтон».
Среди них есть и реально существовавшие. Безбородко, Кушелев, Голенищев-Кутузов и другие принадлежали к кружку «золотой молодежи», которая была, по словам Писарского, «близка к наследнику» и славилась лихими выходками. В «Фантазии в нескольких действиях» рядом с модными петербургскими портными действуют фантастические персонажи, а в эпиграфах появляются пародии на «Фельдмаршала Бенедиктова» : «Кто же, кто же виноват, что у нашей господыни груди спелые, как дыни?» и куплеты, вполне в духе Козьмы Пруткова, с прутковскими заглавиями и подзаголовками, но не
удобочитаемыми, потому что они предназначались для узкого круга приятелей Алексея Толстого.
Угадываются в письмах и мотивы из книжонки, продававшейся для «простонародья» на толкучих рынках, «Похождение Ваньки Каина со всеми его сысками, розысками и сумасбродною свадьбою».
Правила игры в письмах заключались в том, что корреспонденты задавали друг другу темы, определяли персонажей, которые должны быть включены в очередной водевиль14. Один начинал действие, другой в ответном письме продолжал, стремясь написать понелепее, но с подвохом, и так далее. Таков водевиль «Точка с запятой».
Свои письма Толстой снабжал смешными иллюстрациями.
К тому же времени относятся «Басня о том, что, дескать, как один философ остался без огурцов» и «О том, как юный президент Вашингтон в скором времени сделался человеком» — пародия на книги о первом американском президенте, в которых тот начал совершать добродетельные подвиги едва ли не в младенчестве. Может быть, Алексею Толстому попало в руки сочинение Уимса «Жизнь Джорджа Вашингтона с удивительными анекдотами, лестными для него и поучительными для его юных соотечественников».
Любопытно, что Алексей Толстой, дурачась, приплетает сюда же и Вашингтона Ирвинга, словно бы догадываясь, что через двадцать лет (1855—1859) этот писатель издаст пятитомную биографию Джорджа Вашингтона, тоже наполненную душещипательными историями.
1 СПб., 1912.
2 П. П. Гнедич. Книга жизни, М., 1929 ,стр. 191—192.
3 И. В., 1894, т. 55, стр. 307.
4 В. Е., 1905, т. II, стр. 137.
6 ПД, ф. 301, ед. хр. 10.
6 ГПБ, ф. 118, ед. хр. 476.
7 «Новое время», 19 нояб. (2 дек.) 1911 г.
8 Русский библиографический словарь, т. I, вып. 2, стр. 393.
9 «СПб. Ведомости», 1913 г. 15 авг.
10 ГПБ, ф. 118, № 476.
11 Р. А., 1900, 5—8, стр. 373.
12 Р. С., 1894, апр., стр. 3—4.
13 ЦГАЛИ, ф. 506, on. 1, ед. хр. 15.
14 «...Сию минуту постараюсь породить на свет несколько драматических сцен и прошу тебя не прогневаться, если впущу в оные два или три лица, не назначенных в твоем каталоге»,— писал А. Толстой своему приятелю.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Директор Училища правоведения генерал Семен Антонович Пошман, поправив золотые очки, еще раз оглядел строй новичков. Теперь они, переодетые в черные курточки с зелеными воротничками, в темно-серые нанковые панталоны, выглядели вполне пристойно. Он обернулся к молодому принцу Петру Ольденбургскому, и тот махнул рукой — продолжайте, мол.
Строй зашагал в столовую. Мальчики стали меж скамеек и столов, лицами к образу и запели молитву. Принц Ольденбургский был лютеранской веры, но это не мешало ему растроганно кивать головой. В двадцать три года он нашел себе достойное занятие, пожертвовал на недавно открытое училище миллион, приезжал туда каждый день, вникал в каждую мелочь. Прошел почти год, но увлечение принца оказалось стойким...
Среди новичков молился и пятнадцатилетний Алексей Жемчужников. Отец отдал было его в петербургскую гимназию, но тотчас перевел в Училище правоведения, которому, наряду с Лицеем, предстояло стать «рассадником государственных младенцев», поставлять юристов во все звенья государственной машины.
Алексей был благонравным учеником и почтительным сыном. Он едва ли не ежедневно сообщал Михаилу Николаевичу о своих успехах и даже разговорах с педагогами и товарищами.
В пятницу вечером, 19 декабря 1836 года, Алексей Жемчужников писал отцу: «Г-н Каврайский ко мне подходит и поздравляет меня ; я его удивленно спрашиваю — с чем?
Тогда он мне сказал, что он читал в указе, что ты назначен Губернатором в С.-Петербурге. Я ничего в это время не почувствовал, ни даже радости, но ложившись спать, когда молился Богу, то благодарил его за его милость, потому что все, что Бог делает — все к лучшему»1.
Странно читать эти строки Алексея Жемчужникова, которого впоследствии цензура обвиняла в атеизме. Но и под старость у завзятого либерала будут встречаться в лирике религиозные мотивы, а в записной книжке появятся такие строки:
«Религиозность в детстве — важный элемент всей жизни в будущности, хотя бы после эта религиозность совсем исчезла (пример моей религиозности в детстве и юности). Отсутствие религиозности в детстве должно быть заменено чем-нибудь другим. Пустое место после нее — страшно...»2
Пока же все его письма к отцу дышат религиозной экзальтацией. Михаил Николаевич Жемчужников, несмотря на свои многотрудные обязанности, связанные с постом петербургского гражданского губернатора, по-прежнему уделяет большое внимание детям.