8.
Каждый шаг воспитанников тоже был регламентирован инструкциями, и все-таки в это «время наружного рабства и внутренней свободы» закладывались основы того либерального мировоззрения, которое вскоре станет отличительной чертой многих просвещенных дворян.
Воспитанниками училища были П. И. Чайковский, А. Н. Серов, В. В. Стасов. Последний вспоминал, как воспитанники с жадностью кидались на каждый новый номер «Отечественных записок», как спорили о Белинском, как заучивали стихи Лермонтова. В училище издавался рукописный литературный журнал, одним из главных авторов и редакторов которого был Алексей Жемчужников9.
Пребывание его в училище было весьма благополучным, учился он хорошо, дипломатично избегал проступков, за которые полагалось наказание, вплоть до порки. Он даже взял под свое покровительство будущего композитора Александра Николаевича Серова, который потом вспоминал:
«Не помню при каких обстоятельствах началось такое доброе патронатство надо мною ; знаю только, что роль этого охранителя... выпала на долю воспитанника Алексея Михайловича Жемчужникова, одного из лучших питомцев по нашему классу... Будучи от природы весьма живым и бойким мальчиком, я бы неминуемо, особенно в первое время, подвергал себя частым наказаниям, если бы покровитель мой, как умелый шкипер... не указывал мне безопасный путь и не руководил меня своими добрыми и умными советами... Не ограничиваясь устными беседами во время рекреаций, мы завязали между собою усердную переписку...»10
В наше время — время телеграмм и телефонных разговоров — любопытно это свидетельство о письменном общении между подростками, сидевшими в одном классе, спавшими в одной спальне... Страха особенного не было, хотя время от времени устраивались обыски, как тот (по случаю какой-то покражи), при котором была изъята и пропала переписка Жемчужникова с Серовым.
Каким-то чудом не попали в руки воспитателей два стихотворных послания «К Философову», другому товарищу Алексея. Одно из них, написанное в день рождения Философова, 12 сентября 1840 года, «в кофейной Каменного острова», вещало о свободе, «поруганных алтарях», призвании поэта и вине, «которое вливает сладострастье струей приятною нам в кровь».
Другое, написанное через месяц, кажется еще более неожиданным для благонравного Алексея и настолько «экстремистским», что трудно сыскать подобное даже в потаенной поэзии того времени.
Блажен поэт! златая лира
Ему в удел Творцом дана;
Его глаголу суждена
Власть над правителями мира.
Оковы сбросивши, народ
Пред ним, веселыми толпами
Тиранов дерзостных сечет
Окровавленными бичами...
Как пред рыдающей толпою
Молитву дерзкую творя,
Служитель пьяный алтаря,
Шатаясь, держит над главою
Сосуд причастия святой —
Так мертвая в глазах народа
Под святотатственной рукой
Лежит забытая свобода!!1
Эти строки, скорее всего, родились под влиянием кратковременного настроения, разговора, прочитанной книги12.
Училище правоведения давало образование весьма основательное. Своих педагогов воспитанники запомнили на всю жизнь.
Профессор политической экономии Уткин, как писал отцу Алексей Жемчужников, читал лекции «умно, приятно, красноречиво и притом ясно и определенно». Впоследствии его уволили. Он осмелился сказать с кафедры, что «труд свободного человека гораздо производительнее труда крепостного». Слова его не забылись.
Одно время российскую словесность преподавал Никита Иванович Бутырский, дородный старик со всклоченными седыми волосами. На его лекциях забавлялись и отдыхали. Он проповедывал своим зычным голосом одно: «развитие теории гуманизма об истинном и изящном».
Больше всего он любил читать собственные сонеты, появившиеся на свет в 1837 году и осмеянные всеми критиками.
Кисть Микель-Анджела, где ты?
О, как бы ты пересоздала
Созданье дивной красоты!
Монарх простер свой перст — и встала
Афина: вот ее черты!..
Он охотно посещал со своими воспитанниками ресторан Излера, благодушно вкушая водку в таких количествах, что приводил юношей в изумление, смешанное со страхом. Тщетно пытались они свалить его с ног, заказывая для него все новые графинчики...
Законоведение читал Палибин. С пафосом, пришепётывая и присвистывая, он провозглашал :
— Император всероссийский есть монарх самодержавный и неограниченный, которому повиноваться не только за страх, но и за совесть сам бог повелевает...
Ученики забавлялись сочинением пародий на его лекции.
Профессора богословия Михаила Измайловича Богословского любили. Он часто беседовал о прочитанных книгах, говорил интересно. «А ведь наш батька-то — лихой батька»,— отзывались о нем, но побаивались. Строг он был.
Сохранился придуманный и разыгрывавшийся учениками диалог между Богословским и Палибиным, пришедшим к священнику на исповедь13.
Так развлекались правоведы, вполне в духе дворянской молодежи, всегда готовые на шутку и насмешку, несмотря на внешнюю строгость петербургской жизни, усугубленную в казенных учебных заведениях.
Впоследствии пребывание в стенах училища вспоминалось с легким сожалением о прошедшей молодости, все казалось прекрасным — и жизнь, и педагоги, и развлечения... Кто не поминал добрым словом годы учения, когда память уже отбрасывала все неприятное?
«Еще на училищной скамье,— писал в своей автобиографии Алексей Жемчужников,— я сделал запас возвышенных идеалов и честных стремлений. Дух училища в мое время был превосходный. Этим духом мы обязаны не столько на шим профессорам, между которыми были очень почтенные люди, но Грановских не было, сколько самому основателю и попечителю нашего училища — принцу Петру Георгиевичу Ольденбургскому. Он, своим личным характером и обращением с нами и нашими наставниками, способствовал развитию в нас чувства собственного достоинства, человечности и уважения к справедливости, законности, знаниям и просвещению. Состав моих товарищей был также очень хорош. Я был близок почти со всеми воспитанниками первых трех выпусков. Мы были воодушевлены самыми лучшими намерениями. Как добрые начала, вынесенные из училища, так и доходившие до меня веяния от людей сороковых годов не дозволяли мне бесповоротно увлечься шумною, блестящею но пустою жизнью».
Самым близким другом Алексея Жемчужникова стал его однокашник Виктор Арцимович, высокий, белокурый и очень старательный литовец из Белостока. Вместе они читали Шекспира, Пушкина, Гоголя. Алексей ввел Арцимовича в свою семью, и тот настолько пришелся по сердцу Михаилу Николаевичу и другим, что стал непременным членом жемчужниковского клана до конца своей жизни.
И вот уж близится конец учения. В субботу, 24 мая 1842 года, Алексей Жемчужников записывает: «Выпуск будет в Середу!»14
Но отгремел выпускной бал, и пора на службу в Сенат...
Алексей Жемчужников тяготился службой с самого начала, как и Алексей Толстой. Но не послужи они, Козьма Прутков потерпел бы невосполнимый ущерб.
Впрочем, ничего трагического не было в этой службе, которая для тысяч акакиев акакиевичей оборачивалась другой своей стороной...
Молодой титулярный советник Алексей Жемчужников каждое утро подъезжал в собственном экипаже к пышному зданию Сената, построенному Росси и замкнувшему вместе с Исаакиевским собором и Адмиралтейством громадную площадь, посередине которой вздыбил коня Медный всадник.
Широкие лестницы и гулкие коридоры вели в каморы с толстыми стенами, где регистрировались и хранились бумаги, стекавшиеся со всей империи. Столоначальник благоволил к Жемчужникову, который быстро усвоил канцелярскую премудрость. Да и отец юноши после пятилетней губернаторской службы был произведен в тайные советники «с повелением присутствовать в Правительствующем Сенате».
Но служба есть служба, и для начала молодому чиновнику поручили исправление старого алфавитного указателя, в котором большая часть дел значилась под буквой «О» : о наследстве, о спорной земле, о духовном завещании и т. д.
Работа была нудная. Алексей, отложив папки с бумагами, на казенном бланке написал свое первое на службе стихотворение «Это я! или что такое чиновник?»
Где мои мечтания,
Страсти благородные,
Гордые искания,
Помыслы свободные?..*5
Любопытно, что поэт Апухтин, остроумнейший человек (кстати, тоже выпускник Училища правоведения), несколько позже на службе в департаменте юстиции получил от столоначальника такое же задание — составить алфавит дел. Всем на удивление и шутки ради, он выполнил поручение так, что все дела в алфавите оказались на букву «Д» : дело о том, дело о том-то и т. д.
Наверно, не без отцовской помощи Алексея Жемчужникова и его друга Виктора Арцимовича прикомандировывают наконец к сенатору Дмитрию Никитичу Бегичеву, автору романа «Семейство Холмских». Почтенный сановник и писатель ехал ревизовать Орловскую и Калужскую губернии, в которых у Жемчужниковых были имения.
Ревизующие обычно расследовали нарушения законности, лихоимства и взяточничества местных властей. Всякого насмотрелся Жемчужников, но он был слишком восторженным юношей, чтобы вглядываться в действительность внимательно.
«В первый период моей жизни,— напишет он через много лет,— я, может быть, многое проглядел из того, что происходило вокруг меня ; но то, что до меня доходило, оценивалось мною по достоинству. Я продолжал мерить людей и дела мерою сохранившихся в полной чистоте и неприкосновенности моих идеалов».
В 1844 году «судьба», в облике отца, помогла Алексею Жемчужникову вновь оттянуть, возвращение в Сенат. Ему выдали документ, просторно написанный на огромном листе гербовой бумаги, громоздкий, как многие памятники эпохи Козьмы Пруткова :
«По указу Его Величества Государя Императора, Николая Павловича, Самодержца Всероссийского, и прочая,и прочая,и прочая.