Когда же и при каких обстоятельствах они были написаны?
В своей книге «Козьма Прутков, директор Пробирной Палатки и поэт» П. Н. Берков утверждает, что первые опубликованные басни были написаны в 1851 году, и ссылается при этом на письмо Владимира Жемчужникова к А. Н. Пыпину :
«Летом 1851 или 1852 г., во время пребывания нашей семьи (без гр. Толстого) в Орловской губ. в деревне, брат мой Александр сочинил, между прочим, исключительно ради шутки, басню «Незабудки и Запятки» ; эта форма стихотворной шалости пришлась нам по вкусу, и тогда же были составлены басни, тем же братом Александром при содействии бр. Алексея: «Цапля и Беговые Дрожки» и «Кондуктор и Тарантул», и одним бр. Алексеем: «Стан и Голос» и «Червяк и Попадья». Кроме последних этих басней, остальные были напечатаны в «Современнике» в том же году, без обозначения имени автора, потому что в то время еще не родился образ Пруткова».
Берков заметил неточность в письме — раз басни опубликованы в 1851 году, то они не могли быть написаны в 1852.
Многие из тех, кто писал о Козьме Пруткове, отмечали, что он родился на свет не вдруг, что в него вошли стихи и пародии, написанные задолго до того, как появилась идея создать образ самонадеянного, а потом и чиновного стихотворца. Но на этот счет ни письма, ни «разъяснения» Жем-чужниковых не проливают света. Когда пришло время открыть «тайну» Пруткова, они уже не помнили подробностей, путали даты, потому что помнить их не было нужды на протяжении десятилетий.
Лев Жемчужников в «Моих воспоминаниях из прошлого» ни разу не упоминает имени Пруткова, будто того и не существовало вовсе. Но он весьма подробно пишет о себе и о своих поездках.
Он рассказал, как летом 1849 года сенатор Михаил Николаевич Жемчужников взял отпуск и поехал вместе с пятью сыновьями и дочерью Анной в свое орловское имение Павловку. Сборы были хлопотные и веселые. Проезжая по городу, братья дурачились, раскланиваясь с публикой.
Единственная железная дорога в то время доходила лишь до Царского Села. До Москвы ехали долго. Остались в памяти «физиономии ямщиков, их молодецкая ухватка, небрежно и красиво наброшенные кафтаны; степенность манер; живописность нарядов; почтенные головы стариков; поющие нищие...»
В Москве Жемчужниковы, как всегда, остановились в доме бабушки, генеральши Денисьевой, который теперь принадлежал Василию Алексеевичу Перовскому. В доме на Новой Басманной жила одна из теток Перовских, а присматривал за хозяйством добрейший старичок Никита Сергеевич Меркулов, который «ежедневно рано утром шел на Мясницкую улицу сверить свои часы с часами, находящимися на доме Бутенопа (!); затем сверял с часами на Спасских воротах, возвращался домой и, проверив все часы в доме, подходил к ручке старушки, которая, прочтя газеты, отдавала их Никите Сергеевичу».
Повидавшись в Москве с родными, Жемчужниковы поехали в свою пензенскую деревню, а оттуда — в орловскую.
К Павловке они подъехали ранним утром, когда все еще спали. Экипажи катили по укатанному чернозему, пели невидимые жаворонки. Лев первый заметил старую усадьбу на горе и разбудил братьев. Они увидели рощу, фруктовый сад с каменной оградой и липовой аллеей, по которой гуляли когда-то с Тикованной. За домом, в дубовой роще все так же кричали грачи.
Братья вошли в дом и остановились в зале, вспомнили мать, вспомнили, как лежала она на столе в гробу в лиловом платье...
Но грусть скоро прошла. Молодежь веселилась, ходила на охоту. Понаехало много родственников, и среди них был моряк из Петербурга Иван Петрович Бунин с двумя дочерьми, ученицами Глинки и Даргомыжского, прекрасными певицами. Они были подругами Анны Жемчужниковой по
Смольному. Анна превосходно играла на рояле. По вечерам слушали в гостиной пьесы Бетховена, Шопена, Глинки...
И хотя в этом пересказе нет ни слова о сочинении шутливых басен, можно все-таки предположить, что это было именно в 1849 году.
Во-первых, ни о каких других совместных поездках в Павловку нет упоминания нигде. Во-вторых, Александр Жемчужников, главный виновник сочинения басен, несмотря на свой веселый нрав и многочисленные похождения, с отличием окончил юридический факультет Петербургского университета и был выпущен со степенью кандидата наук и в чине коллежского секретаря в 1850 году. Связанные с этим заботы удерживали его в Петербурге. И в третьих, летом 1851 года Александр Жемчужников был уже далеко и от Петербурга, и от Павловки...
В январе 1851 года Александр еще присутствует на премьере «Фантазии», а уже в марте его дядя, генерал-адъютант Василий Алексеевич Перовский, приказом царя получает в управление «Оренбургский край, со включением Самарской губернии», и берет с собой Александра в качестве чиновника своей канцелярии.
29 мая они прибыли в Оренбург.
Перовский был нездоров. В 1828 году под Варной он получил пулевое ранение в грудь. Пулю вырезали, но у него с тех пор болели легкие, он задыхался, однако на людях скрывал свое нездоровье. Как и все Перовские, силы он был непомерной и свободно разгибал подковы.
В Оренбург Перовский назначался не впервые.
Когда ему было 38 лет, его послали туда военным губернатором и командующим отдельным оренбургским корпусом.
Это к нему в Оренбург 18 сентября 1833 года «нежданный и нечаянный» приехал Пушкин, начавший писать «Историю Пугачевского бунта». С Перовским Пушкин был на «ты» и жил у него в загородном доме.
Еще до приезда Пушкина Перовский и служивший у него Владимир Даль с любопытством читали два донесения.
Одно от казаков, которых Пушкин по дороге расспрашивал о Пугачеве:
«Вчера приезжал какой-то чужой господин, приметами: собой невелик, кудрявый, лицом смуглый, и подбивал под пугачевщину, и дарил золотом; должен быть антихрист, потому что вместо ногтей на пальцах когти».
Другое было в секретной депеше от нижегородского губернатора Бутурлина:
«У нас недавно проезжал Пушкин. Я, зная, кто он, обласкал его, но, должен признаться, никак не верю, чтобы он разъезжал за документами о Пугачевском бунте; должно быть, ему дано тайное поручение, собрать сведения о неисправностях. Вы знаете к вам мое расположение; я почел долгом посоветовать, чтобы вы были осторожнее».
Перовский и Даль очень веселились, когда показывали Пушкину письмо Бутурлина. Впоследствии биографы поэта считали даже, что так вот и родился сюжет «Ревизора», подаренный Гоголю.
В тридцатые годы Перовский развил на границе Оренбургского края бурную деятельность. С шеститысячным отрядом он предпринял поход на Хиву, но из-за сильных морозов и падежа верблюдов его постигла неудача.
Василий Алексеевич тяжело переживал гибель солдат своего отряда. Разболелись старые раны, пришлось уехать из Оренбурга. В столице плотно окружавшие царя бенкендорфы, нессельроде, клейнмихели делали все, чтобы не дать ему возможности оправдаться в своих действиях. Прождав два месяца аудиенции, он решился на отчаянный поступок. На смотру он вышел из строя и скрестил руки на груди. Император нахмурился, но, услышав, что это Перовский, подошел и обнял его.
Перовский добился того, что все оставшиеся в живых участники неудачного похода были награждены. Но совершить новый поход ему не дали. Он долго болел. Когда он совсем слег, его навестил Николай I.
— Что я могу для тебя сделать? — спросил император.
— Мне хотелось бы, ваше величество, чтобы меня хоронили уральские казаки, — ответил Василий Алексеевич.
Когда на границе понадобились решительные действия, Перовского снова назначили в Оренбургский край и дали ему огромные полномочия.
Административным центром края была Уфа, но Перовский предпочитал быть ближе к войскам, в Оренбурге. Небольшую крепость окружали земляные валы и ров.
К. Брюллов. Портрет Василия Алексеевича Перовского.
На валах стояли часовые и по ночам протяжно кричали: «Слу-уша-ай!», отчего их называли царскими петухами.
Всего двенадцать тысяч жителей, считая и войска, было в городке, который властвовал над краем бесконечно большим. А в самом Оренбурге властвовал генерал Обручев, любитель распекать подчиненных и экономить казенные деньги. Он сберег миллион рублей, отослал их в Петербург, но никакой награды за это не получил. Зато к 1851 году Оренбург так и остался кучкой скверных и ветхих зданий.
Но вот захолустье разбужено. Назначенный оренбургским и самарским генерал-губернатором, Перовский привез с собой огромный штат чиновников особых поручений и адъютантов, завел множество новых учреждений и зажил так пышно, что льстецы стали сравнивать его с Людовиком XIV.
Подвластные ему области простирались от Волги и до отрогов Урала. Он имел возможность тратить деньги, собираемые с нынешних Башкирии и Казахстана. На него возлагались дипломатические отношения с Хивой и Бухарой, на одни приемы казна отпускала ему полмиллиона рублей в год.
Уж он-то ничего не экономил. Престиж, прежде всего престиж. Балы, празднества и пиршества сменяли друг друга. Перед балами молодым дамам его свиты дарились платья, которые привозил из Парижа специально командированный туда фельдегерь. В свите Перовского были титулованные гвардейские офицеры, литераторы, художники. Он переманивал к себе способных и деловитых чиновников. Для молодежи повар-француз губернатора ежедневно готовил обед на тридцать персон с шампанским лучшей марки. Перовский непременно появлялся на несколько минут в столовой, справлялся, довольны ли гости поваром, шутил с гостями, среди которых был и потомок казахских ханов, ротмистр лейб-гвардии гусарского полка, князь Ибрагим Чингиз.
При Перовском в казахской степи было построено много укреплений, положивших начало нынешним городам, исследовано Аральское море, взята штурмом кокандская крепость Ак-Мечеть, переименованная потом в форт Перовский, заключен договор с Хивой, подрывавший основы этого тиранического рабовладельческого государства. Действия Перовского предопределили присоединение к России огромных среднеазиатских территорий.