но так небрежно, что знаменитый насмешник С. А. Соболевский посвятил ему двухстрочную эпиграмму:
О, жертва бедная двух адовых исчадий:
Тебя убил Дантес и издает Геннади!
По числу написанных на него эпиграмм Геннади мог соревноваться с самим Булгариным. На его счет прохаживались Некрасов, Добролюбов, Минаев. В годы расцвета русской литературы, работая над «Словарем русских писателей», Геннади включал в него сведения только об умерших. Ходила по рукам карикатура : сидит Геннади, обложенный книгами ; входит слуга и докладывает, что приехали Майков и Полонский; «Не надо, не надо! — кричит ему Геннади.— Они еще не померли».
Из-за громадного числа опечаток и ошибок в изданиях Геннади, к нему и до сих пор относятся пренебрежительно. Может быть, поэтому исследователи творчества Козьмы Пруткова не удостоили вниманием тетрадь злополучного библиографа. На обложке ее написано: «Григорий Геннади. Заметки на память. 1852 —1855», и хранится она в рукописном отделе ленинградской публичной библиотеки.
«Современник хочет печатать Тютчева стихи и пародии Жемчужниковых под именем Пруткова, с фантастическим портретом. Эти пародии очень забавны; я их давно слышал»9.
Эта запись сделана в январе 1854 года, и к ней имеется примечание: «Портрет (Пруткова.— Д. Ж.) налитографирован. Есть у меня». Интересно то, что Геннади слышал стихи Козьмы Пруткова давно.
Алексей Жемчужников познакомил Григория Геннади со своими братьями, и, судя по заметке, сделанной библиографом через несколько месяцев, это знакомство было довольно близким.
«Современник, 3 книги нынешнего года, очень хорош. Много хороших стихов, две повести Тургенева, статьи Дружинина о русских журналах и забавный Ералаш Пруткова, т. е. Владимира Мих. Жемчужникова и братьев. Его я изо всех Жемчужниковых больше люблю. У него теперь мысль издавать народный листок по случаю войны, с картинками. У него и ум и способность писать и охота заниматься, но мало сосредоточенности и определенности, русак настоящий : задумает широко, начнет горячо, да потом и оставит или за другое возьмется. У него уже три года лежит перевод историч. записки поляка Паска. Задуман какой-то всеобщий русский словарь, да хочет собрать все книги о России. Курса в университете не кончил, теперь не знает, куда приютиться, чтобы получить первый чин. А языком русским владеет и теперь хорошо, а если бы больше писал, был бы оригинальный писатель...»
Рассказывая о «русских» чертах характера Владимира Жемчужникова, Геннади еще и еще повторяет, что любит его, любит за то, что «с ним можно всегда быть нараспашку», и добавляет: «Он ужасный русофил».
Григорий Книжник в очередной раз ошибся в значении слова. Скорее, это его можно назвать русофилом. В той смеси осуждения русской «неопределенности» и восторга перед ней преобладает второе чувство, столь характерное для иностранцев: им кажется, что они начинают понимать «русскую душу». Он и женился-то на немолодой девице — княжне Е. А. Куракиной, завороженный надеждой стать своим в русской дворянской среде, но снова был осыпан насмешками...
В заметках Геннади имена Жемчужниковых встречаются сравнительно часто. Он дорожит дружбой, следит за их успехами и наводит нас на след Козьмы Пруткова. В начале 1855 года он записывает:
«Ж. (Алексей Жемчужников.— Д. Ж.) с гр. А. Толстым все занимались сочинением разных басенок, шуточек, пародий и вообще материалов для Ералаша .Современника. Теперь, кажется, воображение его принимает более серьезное направление».
28 апреля он делает к этой записи примечание:
«В апреле (17-го) Ж. сделали помощником секретаря Деп-та законов Госуд. Совета и дано ему 2000 р. жалования. Кажется, надо сказать «прощай его поэзия».
И следом после первой записи об А. Жемчужникове в 1855 году читаем :
«Вчера, 17 февраля был у Дюссо обед в честь П. В. Анненкова, издателя сочинений Пушкина... Участвовали: Панаев, Некрасов, Дружинин, Авдеев, Михайлов, Арапетов, Майков, Писемский, Жемчужников, граф А. Толстой, Гербель, Боткин, Гаевский, Языков. Тургенев был болен... К нему... были сочинены совокупно стихи, или стишонки без особенной соли...»
В летописи жизни Некрасова говорится, что 17 февраля 1855 года на обеде в честь Анненкова, по поводу выхода I тома Полного собрания сочинений Пушкина, Тургенев был.
И надо бы тут вернуться к воспоминаниям о Некрасове, оставленным А. Н. Пыпиным, к «холостой компании тогдашнего барского сословия... попадавшей на темы совсем скользкие». Наверно, и Козьма Прутков развлекался подобным же образом, но из напечатанного немного «соленой» можно считать лишь басню «Червяк и Попадья».
Пыпин завершил свои впечатления от обедов у Некрасова и Панаева попыткой объяснить смысл появления на свет Козьмы Пруткова:
«В это время Дружинин писал в «Современнике» целые шутовские фельетоны под заглавием: «Путешествие Ивана Чернокнижникова по Петербургским дачам» — для развлечения читателя, да и собственного. В это время создавались творения знаменитого Кузьмы Пруткова, которые также печатались в «Современнике» в особом отделе журнала, и в редакции «Современника» я в первый раз познакомился с одним из главных представителей этого сборного символического псевдонима, Владимиром Жемчужниковым. В то время, когда писались творения Кузьмы Пруткова, приятельская компания, которую он собою представлял, отчасти аристократическая, проделывала в Петербурге различные практические шутовства, о которых, если не ошибаюсь, было говорено в литературе по поводу Кузьмы Пруткова. Это не были только простые шалости беззаботных и балованных молодых людей ; вместе с тем бывало здесь частью инстинктивное, частью сознательное желание посмеяться в удушливой атмосфере времени. Самые творения Кузьмы Пруткова как бы хотели быть образчиком серьезной, даже глубокомысленной, а также скромной и благонамеренной литературы, которая ничем не нарушала бы строгих требований «негласного комитета». Знаменитая пьеса «Фантазия» должна была представлять просто скромную шутку, без признака какой-нибудь тенденции; но и «Фантазия», и мудрые афоризмы Кузьмы Пруткова, исторические анекдоты, басни и проч., все это было сплошное шутовство, где, однако, при некотором внимании мелькала какая-то неопределенная насмешка: в литературу введен был писатель, который очевидно был карикатурой,— тупоумный и одурелый чиновник, который считал себя мудрым и благонамеренным. По странной случайности, около этого времени заехал в Петербург мелкий провинциальный чиновник, хлопотать о своих делах. Это был некто Афанасий Анаевский, известный тогда уже в литературе так же, как во времена Пушкина известен был Александр Анфимович Орлов,— автор целого ряда небольших книжек, совсем серьезных по намерению автора, но чудовищных по своей нелепости,— как бы прототип Кузьмы Пруткова; книжки носили, например, такие названия: «Энхиридион любознательный», «Жезл», «Экзалтацион и 9 муз», «Мальчик, взыгравший в садах Тригуляя» и т. п.»10.
Вот вам и еще одно покушение на тайну Козьмы Пруткова, попытка, что называется, одним махом найти и смысл его творчества, и его прототип. А сколько их еще будет!
1 Цит. по «Истории русской журналистики XVIII—XIX веков», М., 1973, стр. 149.
2 А. В. Никитенко. Дневник, т. I. М., 1955, стр. 174.
3 Пушкин. Исследования и материалы, т. I, 1956, стр. 287.
4 Цит. по «Истории русской журналистики», стр. 162.
5 А. В. Фадеев. Россия и Восточный кризис 20-х годов. М., 1958, стр. 63.
6 Н. Барсуков. Жизнь и труды М. П. Погодина, кн. 10. СПб., 1902, стр. 251.
7 ГБЛ, ф. 325, п. I, ед. хр. I.
8 Сама рукопись этих воспоминаний утеряна, но в книге С. М. Лукьянова «О Вл. С. Соловьеве в его молодые годы» (Пг., 1921, кн. III, вып. I, стр. 238) есть выписка из нее: «Зиму 1865 г. мы провели в Красном Рогу, и у нас гостил почти всю зиму Владимир Михайлович Жемчужников, который с собой привез старого дворецкого Кузьму Пруткова».
9 ГПБ, ф. 178, ед. хр. 8, л. 30 и далее лл. 40, 58, 53
10 А. Н. П ы п и н. Н. А. Некрасов. СПб., 1905, стр. 16—17.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
В ноябре 1852 года Некрасов писал Тургеневу: «Сегодня выходит XI № «Современника», в нем ты найдешь недурную комедию в стихах А. Жемчужникова».
Комедия была'из великосветской жизни и называлась «Сумасшедший».
Графиня Горская влюблена в некоего Валунина. В нее же влюблен князь Порецкий, который предупреждает графиню, что у нее на рауте будет сумасшедший, но не говорит, кто именно. Съезжаются гости: граф Касимов, барон фон Блуменбах, Калязин и прочие им подобные. Они ведут светский разговор, а графиня с Валуниным стараются отгадать, кто же из них не в своем уме. Автор комедии со знанием дела вкладывает в уста Калязина такой рассказ о своем времяпрепровождении :
Я, отобедавши в компании мужчин,
Отправился в театр; других ведь нет причин
Смотреть на авторов и на актеров русских,
Как отдых после вин и трюфелей французских.
Комедию в стихах давали; не слыхал!
Я убаюканный стихами задремал,—
Но вдруг встревожен был куплетом водевильным,
Одобренным в райке рукоплесканьем сильным;
Потом разбужен был в другой и в третий раз...
И потому прошу, графиня, позволенья
В спокойной тишине докончить мне у вас
Послеобеденный процесс отдохновенья.
Не выдержав пустой и длительной болтовни, Валунин в приступе мизантропии сознается, что сумасшедший—он, и начинает разоблачать общество, где «и юноши, и старички без карт играют в дурачки! »
Храня пристойный вид,
Кто поумней — зовет себя: космополит.
Я иначе людей подобных называю...
Космополиты — вы?.. Прочь громкие слова!
Всегда я презирал и нынче презираю
Бродяг, не помнящих родства!
Все это напоминает немного «Горе от ума», но если о Чацком распустили слух, что он сумасшедший, то у Алексея Жемчужникова его Валунин — сумасшедший в самом деле, и это подтверждает князь Порецкий: