и академика, принимал участие в росписи храма Христа Спасителя в Москве. Он создал целую портретную галерею, написав портреты Белинского, Герцена, Грановского, Кольцова, Лермонтова, Тургенева...
Кирилл Горбунов был ровесником Алексея Жемчужникова. Интересна история женитьбы художника. Как-то один из близких к «кружку» художников встретил на улице слепую нищую, которую вела очень красивая девочка лет двенадцати, и уговорил их позировать ему. Девочка стала профессиональной натурщицей. Она подросла и была так прекрасно сложена, что знаменитый скульптор барон Клодт снял с нее формы и отлил их из гипса. Они перебывали в мастерских многих художников и были переданы в Академию художеств. Натурщица так понравилась Горбунову, который писал с нее, что он женился на красавице. Они имели много детей и были очень счастливы.
«Это был человек чисто русский, с открытой душой,— вспоминал Лев Жемчужников,— черные волосы его были в кольцах; усы и бородка; рост средний, сложение крепкое. Горбунов прекрасно пел русские песни, сохраняя вполне народную удаль и простор звуков лихого степного певца. Голос его был молодой, звучный, громкий, приятный. Однажды И. С. Тургенев с П. В. Анненковым позвали меня и Горбунова в квартиру Тургенева и устроили состязание певцов. Горбунов пел русские, а я малороссийские народные песни. Как Тургеневу, так и Анненкову пение русских песен пришлось более по душе. Горбунов выбрал две песни: «Ох, да не одна-то во поле дороженька пролегала» и «Ох, ты степь моя, степь Моздокская»; и грустно, и лихо спел он их, переносясь душой в родную черноземную степь и крепостную неволю. Что касается меня, то я не малоросс, а потому, при всей моей любви к малороссийской песне, не мог передать ее со всеми ее своеобразными оттенками. К тому же и слушатели были русаки, душа которых с детства сочувствовала русской песне...» 4
И как тут не вспомнить рассказ Тургенева «Певцы», героев его Якова Турка и Рядчика, соревновавшихся в бедной притыниой корчме. Может быть, состязание, устроенное Тургеневым, привело его к мысли заменить песню «При долинушке стояла», которая была в первом варианте рассказа, на «Ох, да не одна во поле дороженька пролегала», песню, принесшую победу и Горбунову, и Якову Турку...
Это было после возвращения Тургенева из ссылки, а квартира его, где состязались певцы, находилась в Поварском переулке. Отсюда они делали вылазки в мастерскую Льва Жемчужникова и на артистические вечера к Федору Петровичу Толстому, жившему в здании Академии художеств. В громадном зале у дяди Алексея Константиновича, за длинными столами, покрытыми зеленым сукном и освещенными лампами с рефлекторами, усаживались художники и рисовали. Тут же выступали музыканты и певцы. Тургенев, Писемский, Майков, Мей, Полонский читали свои стихи и рассказы.
Алексей Толстой тоже устраивал вечеринки. Иногда на них бывали только Алексей, Владимир или Лев Жемчужниковы, и тогда там царила чистая прутковщина. Сохранилась пригласительная записка Толстого, адресованная Алексею Жемчужникову :
Вхожу в твой кабинет,
Ищу тебя, бездельник,
Тебя же нет как нет,
.Знать, нынче понедельник.
Пожалуй, приезжай
Ко мне сегодня с братом:
Со мной откушать чай
И утку с кресс-салатом.
Венгерское вино
Вас ждет (в бутылке, в штофе ль —
Не знаю), но давно
Заказан уж картофель.
Я в городе один,
А мать жиЕет на даче,
Из-за таких причин
Жду ужину удачи.
Армянский славный край
Лежит за Араратом,
Пожалуй, приезжай
Ко мне сегодня с братом!
Лев Жемчужников пел на этих вечеринках украинские песни. Толстой писал Софье Андреевне еще до ее знакомства со Львом:
«Мой двоюродный брат приехал из Малороссии и привез с собой такие великолепные национальные мотивы! Они мне перевернули сердце...
Это — резкие и неожиданные ощущения, которые иногда испытываешь и которые открывают перед нами горизонт, о котором мы не подозревали или который мы совсем забыли... Он пел без всякого аккомпанемента».
Украина пленила Льва Жемчужникова с первой же его поездки. Он побывал в Батурине, где провел последний год жизни его прадед — Кирила Григорьевич Разумовский, последний гетман Украины. Прямо из стен полуразвалившего-ся гетманского дворца росли деревья...
Лето 1852 года Лев прожил в Ковалевке, в имении прямых потомков Разумовского.
«Ковалевка...— вспоминал Лев.— Это то самое место, в котором искра, таившаяся в душе моей, разгорелась пламенем к Малороссии, к ее народу, песне, истории — все мне стало родным. Душа моя соединилась с Украиной горячей любовью, я страдал и плакал за нее, уходил в степь на могилы, там пел и плакал, слагая стихи, а Шевченки еще не знал, не читал... Я не мог надышаться вольным чистым воздухом, не мог наслушаться музыкальной речи; в сердце глубоко проникли звуки песен ; и я начал записывать их от дивчат, молодиц и столетнего баштанника, проводя с ним часы; и радостно, и грустно было все, что чувствовал, и не мог насытиться; хотелось слиться с народом».
С тех пор Лев Жемчужников всегда тосковал по Украине и возвращался туда при первой же возможности. Алексей Толстой тоже любил Украину с детства, и все братья Жемчужниковы знали на память тогда еще не напечатанное его стихотворение:
Ты знаешь край, где все обильем дышит,
Где реки льются чище серебра,
Где ветерок степной ковыль колышет,
В вишневых рощах тонут хутора...
Алексей Толстой подарил Льву Жемчужникову первое и уже в те годы редкое издание «Кобзаря».
Тогда же Лев подружился со своими сверстниками и тоже художниками Александром Бейдеманом и Львом Ла-горио. Они проводили вместе целые дни, с наслаждением читая вслух стихи Шевченко. Бейдеман был из Молдавии, а Ла-горио — из Феодосии ; и тот и другой восторженно относились к Украине, где им приходилось бывать.
Жемчужников снова отправился вместе с Лагорио в путешествие до полюбившемуся краю, а возвратившись, выхлопотал друзьям, имевшим золотые медали в Академии, поездку за границу на казенный счет. Хлопоты были несложные, поскольку дядя Жемчужниковых — Лев Алексеевич Перовский — стал не только министром уделов, но и «управляющим собственной Его Величества канцелярией, Академией художеств и всеми археологическими в России изысканиями ».
Лев Жемчужников не раз уже просил заступничества за художников у своих высокопоставленных родственников. Но они откликались на его просьбы не всегда охотно.
Однажды неожиданно забрили в солдаты художника Василия Агина. Взволнованный участью товарища, которому на двадцать пять лет грозило быть выключенным из искусства, Лев бросился к отцу, и тот посоветовал ему обратиться к генералу Василию Алексеевичу Перовскому. Это было летом 1850 года, перед назначением генерала в Оренбург.
А. Е. Бейдеман. Портрет Льва Махай ловича Жемчужникова. 1850-е гг.
«Застаю В. А. Перовского, обложенного бумагами за письменным столом, угрюмого и растрепанного, — вспоминал Лев.
— Что такое? Что тебе нужно? — обратился он ко мне с вопросом.
Я рассказываю ему о несчастий, постигшем художника, о своем участии и прошу выручить.
— Ведь его уже забрили — что же я могу сделать? Когда будут сортировать по полкам, я возьму Агина к себе и облегчу его положение.
— А теперь разве нельзя освободить его от солдатчины?
— Нельзя ; он уже принят...
— Ну прощайте. Мне надо избавить его от этой службы, а не облегчить службу!
Сухо простившись, я вышел. Отец и братья ждали моего возвращения. С горечью и негодованием я передал им ответ Перовского...»
Так открывается еще одна черта Жемчужниковых, их сочувствие к попавшим в тиски государственной машины, стремление помочь им.
Лев собрал среди своих знакомых по подписному листу три тысячи рублей,, купил рекрутскую квитанцию и освободил Агина.
Художники на радостях устроили в складчину вечер и пригласили на него Алексея, Александра, Владимира и Льва Жемчужниковых, отказавшись принять от богатых братьев их вклад. Мало того, скульптор Беляев сделал бюст Льва и в день именин Михаила Николаевича Жемчужникова поставил свое произведение в кабинете сенатора рано утром, пока еще тот спал. На бюсте была надпись: «Подарок отцу, в память благородного поступка сына, от художников. 1850 г., 8-го ноября».
В том же 1850 году друзья Козьмы Пруткова просили своего дядю Василия Алексеевича Перовского вступиться за Шевченко. В делах III Отделения сохранилось письмо генерала к Дубельту :
«Зная, как у вас мало свободного времени, я не намерен докучать вам личными объяснениями, и потому, прилагая при сем записку об одном деле, прошу покорнейше ваше превосходительство прочесть ее в свободную минуту, а потом уведомить меня: можно ли что-либо, по вашему мнению, предпринять в облегчение участи Шевченко?»1
В записке было изложение дела украинского художника и поэта, «отправленного на службу рядовым за сочинение на малороссийском языке пасквильных стихов... С тех пор рядовой Шевченко вел себя отлично... В прошлом году... командир отдельного Оренбургского корпуса (Обручев.— Д. Ж.), удостоверившись в его отличном поведении и образе мыслей, испрашивал ему дозволения рисовать, но на это представление последовал отказ... Рядовому Шевченко около сорока лет; он весьма слабого и ненадежного сложения...»
Дубельт ответил: «Вследствие записки вашего превосходительства от 14 февраля, я счел обязанностью доложить г. генерал-адъютанту графу Орлову... Его сиятельство... изро-лили отозваться, что, при всем искреннем желании, сделать в настоящем случае угодное вашему высокопревосходительству, полагает рановременным входить со всеподданнейшим докладом...»
А через два месяца Шевченко, который жил в Оренбурге сравнительно вольно и, вопреки запрещению, рисовал и писал, был вновь арестован.
Ко времени назначения В. А. Перовского начальником Оренбургского края, стараниями III Отделения Шевченко уже перевели из города в Орскую крепость, а потом на Мангышлак.