2.
Петр Павлович Ершов3 родился и учился в этих краях, здесь слышал тысячи сказок, мечтал написать книгу о народной жизни, вкусах, взглядах, привычках... И еще написать роман о Сибири, взяв за пример Фенимора Купера. А приехав в Петербург, в университет, он вспомнил отлетевшее детство и попрощался с ним «Коньком-Горбунком».
Конфузясь, он показал рукопись профессору Плетневу, а тот на другой же день принес ее с собой в университет и стал читать сказку студентам во время своей лекции. А потом Плетнев привел Ершова к Пушкину. Поэт был в восторге от сказки, говорил, что надо издать ее с картинками и по самой дешевой цене. «Теперь этот род сочинений мне можно и оставить», — сказал он.
Петр Павлович Ершов.
«Конек - Горбунок» был напечатан в «Библиотеке для чтения», вышел отдельным изданием.
Сказкой зачитывались, некоторые высказывались о ней пренебрежительно — детск о е, мол, чтение ; Белинский отнесся к ней несочувственно ; зато Жуковский сказал, что это «нечто поболее побасенки для детей».
Ершов вернулся в Тобольск учителем. Планы у него и в самом деле были грандиозные. Закончить поэму «Иван Царевич», герой которой, русский молодец, побеждает все темные силы на земле. Издавать журнал истории, быта сибирских жителей... На пухлом лице юноши Петра Ершова было написано дерзновение, на пальце блестело кольцо: в розах две латинские буквы М и V — Mors et Vita (на жизнь и смерть).
Латынь так латынь. Словно бы в насмешку его назначают преподавателем латинского языка. Его, про которого Пушкин сказал: «Этот Ершов владеет русским стихом точно своим крепостным мужиком». Потом ему все же разрешают преподавать русскую грамматику и словесность. Он рассказывает ученикам о своих встречах с Пушкиным, Жуковским, Плетневым, Бенедиктовым...
В Петербург летят письма к друзьям.
«Муза и служба — две неугомонные соперницы — не могут ужиться и страшно ревнуют друг друга. Муза напоминает о призвании, о первых успехах, о таланте, зарытом в землю, и пр. и пр., а служба — в длинном мундире, в шпаге, в шляпе — докладывает о присяге, об обязанностях гражданина, о преимуществах оффиции и пр. и пр...»
Ершов пишет одноактные пьесы.
Гимназический театр, которым он руководит, имеет у то-болян громадный успех. Ершов создает «Мысли о гимназическом курсе», в которых, среди прочего, было сетование на то, что русскую историю преподают гораздо сокращеннее, чем историю греков и римлян.
В доме учителя гимназии Гаврилы Казанского молодой педагог сближается с декабристом Фон-Визиным, а там и с Бобрищевым-Пушкиным, Анненковым, Александром Муравьевым, Чижовым... Цвет тобольского общества собирается и в доме Марии Дмитриевны Менделеевой, матери его ученика Дмитрия, будущего великого химика и патриота.
Ершов писал в Петербург :
«Еще приятель мой Ч-жов готовит тогда же водевильчик: «Черепослов», где Галлю (основателю френологии.— Д. Ж.) пречудесная шишка будет поставлена. А куплетцы в нем — что ну, да на, и в Питере послушать захочется».
Высказывалось предположение, что Ч-жов — это декабрист моряк Чижов, участник экспедиции Литке к Новой Земле, «за принадлежность к тайному обществу и знание цели его» лишенный лейтенантского чина и сосланный в
Сибирь на поселение, а там определенный рядовым в 1-й линейный Сибирский батальон.
В 1837 году, когда наследник императора Александр совершал поездку по России в сопровождении своего ментора Жуковского, в Тобольске ему дали прочесть оттиснутое в местной типографии стихотворение Чижова:
...Бьются радостно сердца —
Первенец Царя-Отца
В край грядет обширной...
Чижова произвели в унтер-офицеры, а потом вернули и офицерский чин.
Ершов не был ссыльным, но Жуковский, встретившийся с ним, сказал наследнику: «Я не понимаю, как этот человек мог оказаться в Сибири».
И в Петербурге помнили Ершова, но никто не помог ему найти место в столице. Иногда просили присылать стихи.
«Ты просишь моих стихов, — отвечал он, — но надобно узнать прежде, пишу ли я их... С самого приезда сюда, т. е. почти пять месяцев, я не только не мог порядочно ничем заняться, но не имел ни одной минуты веселой. Хожу, как угорелый, из угла в угол и едва не закуриваюсь табаком и цигарами... Скоро 22 года. Позади — ничего, впереди... незавидная участь!»
Но попытки писать в первые годы жизни в Тобольске все-таки были, несмотря на мрачное настроение.
Рожденный в недрах непогоды,
В краю туманов и снегов,
Питомец северной природы
И горя тягостных оков...
Везде я видел мрак и тени
В моих младенческих мечтах:
Внутри — несвязный рой видений,
Снаружи — гробы на гробах...
Ершову приписывают экспромты-эпиграммы на местных деятелей.
В адрес тобольского губернатора с польской фамилией:
Тебя я умным признавал,
Ясновельможная особа,
А ты меня с глупцом сравнял...
Быть может мы ошиблись оба.
По прочтении одной газетной статьи:
Лакеи вообще народ недостохвальный,
А гаже всех из них официальный.
Тобольскому купцу-толстосуму :
Сибирский наш Кощей
Всю жизнь свою обманывал людей,
И вот при старости, чтоб совесть успокоить,
Давай молебны петь и богадельни строить.
Городскому архитектору:
В постройках изощрись градской архитектуры,
Наш зодчий захотел девицам строить cour’ы23,
Но верен все-таки остался наш Протей
Строительной профессии своей:
Во всех делах его видны — одни фигуры4.
В 1859 году в «Искре» за подписью «Б. Ф.» появилось четверостишие «Опрометчивость», включенное потом в «Полное собрание сочинений Козьмы Пруткова» как «Эпиграмма № II» :
Раз архитектор е птичницей спознался...
И что ж? — в их детище смешались две натуры:
Сын архитектора, он строить покушался:
Потомок птичницы, он строил только — куры.
Может быть, Владимир Жемчужников или кто-то другой из «друзей» воспользовались «прежней шалостью» Ершова для своей эпиграммы.
По службе Ершов продвинулся в инспекторы гимназии. Он еще пытается что-то писать, реформировать гимназические порядки, запрещать пороть учеников, но где там — директор гимназии педант Качурин не дает ему дохнуть, даже все свои распоряжения инспектору он отдает в письменном виде, называет их «предписаниями» и нумерует. «У нас, братец, — пишет Ершов, — такая строгость, что преподаватель не должен сметь свое суждение иметь, иначе назовут немного не бунтовщиком».
А до бунта ли, когда растет семья, не хватает денег? Ершов просит петербургских друзей похлопотать, чтобы журналы поручали ему хотя бы переводы иностранных статей. «Об одном только прошу, ради бога, доставьте мне средства содержать себя и милое мое семейство».
Умерла жена. Ершов тотчас женился еще раз, чтобы не оставлять детей без материнского ухода. Серая, монотонная жизнь, дрязги затягивали... При всем том он оставался всегда добрым, отзывчивым. Когда Кюхельбекеру разрешили в 1846 году переехать из Забайкалья в Тобольск, Ершов ходил за ним как за малым дитятей, ежедневно читал ослепшему поэту книги. Но недолго это было, вскоре Кюхельбекер умер.
И сам Ершов часто недомогал. «Без денег, без здоровья, с порядочной толикой детей и с гомеопатической надеждой на лучшее — вот обстановка моего житья! Если я еще не упал духом, то должен благодарить Бога за мой характер, который умеет ко всему примериться».
Через три года после встречи с Жемчужниковым его назначают директором гимназии. Хлопотал за него Арцимович. Жалование прибавилось, но времени на занятия литературой почти не оставалось.
Когда в 1869 году в «Санкт-Петербургских Ведомостях» появилось сообщение о смерти Ершова, многие недоумевали :
— Кто это Ершов?
— Автор «Конька-Горбунка».
— Боже мой! А об нем не было ни слуху, ни духу. Я думал, что он уже давно не существует. Сколько я знал стихов, целых тирад из его «Конька-Горбунка»...
Создатели Козьмы Пруткова никогда не забывали Ершова. В «Биографических сведениях» они писали, что «сотрудничество в этом деле (создании литературной личности Козьмы Пруткова.— Д. Ж.) было оказано... Петром Павловичем Ершовым, известным сочинителем сказки «Конек-Горбунок», которым было доставлено несколько куплетов, помещенных во вторую картину оперетты: «Черепослов, сиречь Френолог».
В примечании значилось: «П. П. Ершов лично передал эти куплеты В. М. Жемчужникову в Тобольске в 1854 г., заявив желание: «Пусть им воспользуется Козьма Прутков, потому что сам я уже ничего не пишу». Кстати заметить: в биографии П. П. Ершова, напечатанной г. Ярославцевым в 1872 г., помещен отрывок из письма Ершова от 5 марта 1837 г., в котором он упоминает о «куплетцах» для водевиля «Черепослов», написанного приятелем его «Ч-жовым». Не эти ли «куплетцы» и были в 1854 г. переданы П. П. Ершовым? При них было и заглавие «Черепослов».
Но, учитывая логику вещей, а также делая скидку на плохую память Жемчужниковых на даты, можно предположить, что куплеты были переданы Владимиру перед отъездом, в 1855 году.
В письме к Пыпину, о котором уже говорилось, Владимир Жемчужников вспоминал:
«В Тобольске я познакомился с Ершовым... Мы довольно сошлись. Он очень полюбил Пруткова, знакомил меня также с прежними своими шутками и передал мне свою стихотворную сцену «Черепослов, сиречь Френолог», прося поместить ее куда-либо, потому что «сознает себя отяжелевшим и устаревшим». Я обещал воспользоваться ею для Пруткова, и впоследствии, по окончании войны и по возвращении моем в СПб., вставил его сцену, с небольшими дополнениями во второе действие оперетты «Черепослов», написанной мною с бр. Алексеем и напечатанной в «Современнике» 1860 г.— от имени отца Пруткова, дабы не портить уже вполне очертившегося образа самого Косьмы Пруткова».
Здесь сказано и много, и мало. Каков же вклад сказочника в Козьму Пруткова?
Скорее всего, Жемчужников думал, что «Ч-жов» — псевдоним Ершова. Может быть, куплеты и в самом деле написаны декабристом Чижовым. Может быть, они писали их с Ершовым. Во всяком случае, передавая куплеты в папке вместе со своими «прежними шутками», он мог уже не помнить, кто что писал, а корысти от участия в Козьме Пруткове бедняге Ершову никакой не предвиделось.