сь примиренные.
* * *
А еще через несколько месяцев пришло известие, что в Крыму умирает Василий Алексеевич Перовский. Толстой выехал в Алупку, но не застал дяди в живых. Был декабрь, а он нес с другими гроб по дороге, усыпанной зелеными ветками — лавровыми, розмариновыми... У обочины дороги выстроились кипарисы, словно солдаты в почетном карауле, отдающие последний долг генералу...
Равнодушный к деньгам, Толстой стал наследником трех громадных состояний. Властные родственники уже не сковывали его воли, но в своем горе он как-то не сразу это осознал.
Софья Андреевна перебралась в Пустыньку вместе со своими многочисленными племянниками, чему Толстой очень радовался, он играл с детьми и все говорил, что вырастит из них настоящих людей.
Теперь он мог исполнить свою мечту — жениться, но начатый Софьей Андреевной бракоразводный процесс с полковником Миллером затягивался.
Проходит еще несколько лет в увиливаниях от придворной службы, в поездках за границу на лечение. Порой Алексей Константинович отсиживается в своих имениях, пока наконец не решается на письмо к царю :
«Ваше величество... Я надеялся победить мою природу — художника, но опыт доказал мне, что я боролся с ней напрасно. Служба и искусство несовместимы. Одно вредит другому, и нужно выбирать одно из двух...
Благородное сердце Вашего Величества простит мне, если я теперь умоляю его окончательно уволить меня в отставку, не для того, чтобы удалиться от Вашего Величества, но чтобы вступить на ясно начертанный путь и перестать быть птицей, наряженной в чужие перья...»
Царь был недоволен, но уволить Толстого разрешил. Его исключили из списков стрелкового батальона и произвели в егермейстеры, что было необременительно, давало возможность охотиться в царских угодьях и бывать во дворце, когда угодно.
* * *
«Командующий
Императорскою
Главною Квартирою
в С. Петербурге
5 марта 1859 года № 226
Флигель-Адъютанту
Его Императорского Величества,
Господину Подполковнику
Графу Толстому
Государь Император Высочайше повелеть соизволил: уволить Ваше Сиятельство, согласно просьбе Вашей, в бессрочный отпуск во внутренние губернии России с правом отлучаться за границу, когда Вы в том будете иметь надобность, без испрошения на то особого дозволения, но с тем, чтобы Вы о всякой таковой отлучке доносили мне. При сем Вашему Сиятельству Высочайше дозволено проживать в
С. Петербурге и в таком случае вступать в исправление служебных обязанностей по званию флигель-адъютанта...»16
* * *
Свадьба с Софьей Андреевной совершилась еще позже. Они повенчались в Дрездене в 1863 году. Шаферами на свадьбе у них были Алексей Бобринский и Николай Жемчужников. Толстому уже исполнилось сорок шесть лет, и его начала терзать болезнь, от которой он так и не излечился...
1 «Современник*, 1854, март, стр. 16—18.
2 «Северная Пчела», 1854, № 2.
3 «Северная Пчела», 1854, N° 37.
4 Напечатано в «Гражданине», 1883, № 1.
5 Е. Богданович. История JI.-Гв. Стрелкового баталиона Императорской фамилии. СПб., 1899.
6 Виктор Антонович Арцимович. Воспоминания. Характеристики. СПб., 1904, стр. 18.
7 К. Скальковский. Воспоминания молодости. СПб., 1906, стр. 215.
8 И. В., 1910, кн. 2, стр. 525—526.
9 Е. Ф. Юнге. Воспоминания. М., 1914, стр. 127.
10 Т. Г. Шевченко. Дневник. М.— JI., 1931, стр. 284.
" Цит. по «Т. Г. Шевченко в воспоминаниях современников*, М., 1962, стр. 302—304.
12 Н. Д е н и с ю к. Гр. Алексей Константинович Толстой, его время, жизнь и сочинения. М., 1907, стр. 103.
13 М и х. JI е м к е. Очерки по истории русской цензуры и журналистики XIX столетия. СПб., 1904, стр. 329.
"Там же, стр. 368.
15 А. В. Никитенко. Дневник, т. 2. М., 1955, стр. 70.
16 ПД, ф. 301, ед. хр. 8.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
1
Возрождение Козьмы Пруткова, казалось бы, обусловлено было возвращением всех его друзей к мирной жизни, их общением, новыми проявлениями веселого нрава. Но времена молодости ушли безвозвратно, каждый из них становился на собственную дорогу, у каждого резче обозначился характер, у каждого были свои либо творческие, либо иные планы. И они возвращались к Козьме Пруткову эпизодически, шлифуя и дополняя его судьбу, делая и его характер более определенным.
Козьма Прутков продолжал жить, и в еro творчестве теперь отражалась эпоха в стократ более сложная, чем та, которая его породила. Крымская война была вехой, миновав которую Россия стала другой. Более полувека потом она вынашивала революцию, подспудно бурля, выплескивая на поверхность либералов, демократов, нигилистов, террористов, народных заступников, «мальчиков» Достоевского и его же «бесов»...
Сложность рождает фрагментарность, и с этим приходится мириться, не претендуя на большее, чем на отдельные эпизоды из жизни друзей Козьмы Пруткова, на приметы времени, отразившиеся в его творчестве, на кое-какие соображения по тому же поводу.
Новую эпоху Алексей Михайлович Жемчужников ознаменовал обличительными стихами:
Мы долго лежали повергнуты в прах,
Не мысля, не видя, не слыша;
Казалось, мы заживо тлеем в гробах;
Забита тяжелая крыша...
Мало того, он напечатал их в 1857 году, что было бы немыслимо двумя годами раньше и что означало либеральную оттепель с дозволения правительства, уже высказавшегося о желательности реформ.
А 1 января 1858 года Алексей Жемчужников вышел в отставку с поста помощника статс-секретаря государственного совета и вскоре в статье «Переходное время» поведал миру, что, не связанный больше узами официальными и светскими, он обрел новые «смелые» жесты и даже почувствовал «желание увеличить размер своих шагов», а вицмундир отдал слуге, быть может, тому самому Кузьме Фролову, предварительно распорядившись спороть с форменной одежды ведомственные пуговицы1.
Этим символическим актом Алексей Михайлович отметил свое тридцатисемилетие, с которого он отсчитывал «второй период» своей жизни, когда, как он писал, «критическое отношение к окружавшему меня обществу заставило меня обернуться задом до всему прошлому и пойти другой дорогой».
Выбор дороги оказался делом нелегким. В стихах его тянуло на «гражданские мотивы», но в то время все, что выходило из пера Жемчужникова, было лишь подражанием сильному звучному голосу «народного печальника» Некрасова. Не задавалась и «чистая поэзия», отрешенная от злобы дня. «Я чувствовал, — признавался впоследствии Жемчужников, — что моя муза не обладает ни лиризмом, ни красотою, которые я почитал необходимыми принадлежностями чистой поэзии».
Пока он раздумывал, пробовал себя и так, и этак, его зятя Виктора Антоновича Арцимовича назначили калужским губернатором. Либеральный Арцимович, начавший проводить подготовку к освобождению крестьян от крепостной зависимости, столкнулся в Калуге с могучей оппозицией. Калужская губерния была одной из первых в России по числу крепостных, а тамошнее дворянство дало свое формальное согласие на реформу одним из последних.
В Тобольске Арцимович отдал под суд несколько становых, укоротил наиболее наглых хищников. Чувствуя, что в Калуге будет посложнее, губернатор стал собирать под свое знамя местную и столичную дворянскую молодежь.
В числе откликнувшихся на его призыв был Алексей Жемчужников, который нашел в Калуге свое счастье, женившись там на Елизавете Алексеевне Дьяковой. Она была очень женственна, тиха и заботлива. Он любил ее нежно. Когда они расставались на время, то писали друг другу письма едва ли не каждый день, делясь мыслями и даже всякой мелкой заботой. И эта привычка стала у него настолько крепкой, что и после ее смерти он до глубокой старости вел «Дневник для Лизы».
Любовь залила теплым светом вею калужскую жизнь Алексея Михайловича, о чем он и написал в «Автобиографическом очерке», интересном не столько фактами, которых там немного, сколько интонациями.
«Самое лучшее время моей жизни было пребывание мое в Калуге вскоре после выхода в отставку. Тогда разрешался крестьянский вопрос. Я почитаю себя счастливым, что был свидетелем освобождения крестьян в Калужской губернии, где тогда был губернатором мой товарищ по училищу и друг Виктор Антонович Арцимович, женатый на моей сестре. Великое дело имело огромное влияние на русское общество. Оно вызвало и привлекло к себе большое количество друзей и тружеников. Новые люди являлись повсюду, и общество росло умственно и нравственно, без преувеличения, по дням и по часам. Недавние чиновники и владетели душ преображались в доблестных граждан своей земли... Хорошее было время! Я должен упомянуть еще об одном обстоятельстве того времени, чисто личном, но имевшем глубокое влияние на всю мою последующую жизнь. Я тогда сделал знакомство, которое положило основание моему семейному счастью. Словом, это время было в моей жизни светлым праздником».
Он становится членом губернского статистического комитета. Выступает на любительской сцене. В архивах сохранилось упоминание о вечере 27 ноября 1861 года, когда Алексей Жемчужников «в пользу дома трудолюбия» читал в зале калужского дворянского собрания стихотворения
А. К. Толстого, а после антракта, во время которого играл оркестр Колыванского полка, Александр Жемчужников выступил в гоголевской сцене «Тяжба»2.
Алексей Жемчужников отстаивает дело Арцимовича и даже пишет полемическую статью для «Русского вестника» под псевдонимом «Арсений Суханов».
Иван Аксаков писал, что «имя В. А. Арцимовича будет неразрывно связано с историею крестьянского дела в России, и эта история занесет на свои страницы описание его упорной борьбы с сословной исключительностью и отживающим старым крепостным правом»3.
19 февраля мало что изменило в отношении помещиков к крестьянам. Местная полиция по-прежнему порола бывших крепостных. Арцимович был вынужден приструнить полицию и оградить крестьян «от раздражительных требований помещиков, требующих розог по поводу самомалейшей неисправности их»