Исследователи русской литературы не раз отмечали, что хотя журнал был верен идеям революционной демократии, утверждал принципы критического реализма, в конкретных оценках совершались ошибки, особенные промахи были допущены в решении вопросов эстетики. Ошибочные взгляды некоторых сотрудников журнала критиковались многими видными деятелями литературы.
Салтыков-Щедрин писал о журналистах из «Русского слова» :
«Тому, что они подразумевают под естественными науками, они обучались у Кузьмы Пруткова, который, как известно, никогда не бывал естествоиспытателем, а всегда был изрядным эстетиком и моралистом (в чем и имеет от Московского общества любителей Российской словесности за печатью диплом)...8
Общество любителей Российской словесности при Московском университете было основано еще в 1811 году, с целью «распространения сведений о правилах и образцах здравой словесности и доставления публике обработанных сочинений в стихах и прозе, на русском языке, рассмотренных предварительно и прочитанных в собраниях». Общество то оживлялось, заседало, выпускало свои труды, то приходило в упадок, а в сороковых — пятидесятых годах собрания и вовсе прекратились. В 1858 году в нем осталось всего шесть членов. Но вот наступило время председательства в нем Алексея Хомякова, начались публичные заседания, членами Общества становятся Аксаковы, Даль, Буслаев, Тургенев, Фет, Салтыков, JI. Н. и А. К. Толстые...
Право же, существуй Козьма Прутков во плоти, он мог бы получить такое же удостоверение, как то, в котором значилось, что «Общество Любителей Российской Словесности, учрежденное при Императорском Московском университете, в заседании 29 апреля 1959 года избрало в Действительные члены Алексея Михайловича Жемчужникова»9.
В 1863 году секретарем Общества был Михаил Лонгинов. Он правел на глазах. В конце февраля он встретился с Алексеем Жемчужниковым и прочитал ему речь, которую собирался произнести на ближайшем заседании Общества.
Между ними произошел спор, и вскоре Лонгинов получил от Жемчужникова записку, в которой тот извещал, что не может присутствовать на ближайшем публичном заседании, так как не имеет «ничего готового для прочтения».
Лонгинов ответил на записку многостраничным письмом, которое Жемчужников получил накануне заседания, назначенного на 3 марта.
Оно было подробным отголоском их спора и начиналось так:
«Любезнейший Алексей Михайлович, очень сожалею, что ты не будешь читать в воскресенье, но очень понимаю, что ты отказываешься принимать участие в чем-либо, что противоречит твоему убеждению. Я очень рад, что ты поступил со мною с полною откровенностью, как подобает между старинными приятелями, и считаю долгом высказать тебе также открыто мой ответ на твои сомнения.
Ты спрашиваешь, во имя каких начал нашей положительной жизни я вооружаюсь против современности?..»10
И Лонгинов высказывается действительно откровенно.
Его бесит, что из желания «прославиться либеральною дешевкою» правительство дает большие права «грубым массам». Еще недавно он возмущался цензурным гнетом, а теперь он сам готов задушить печать, получившую некоторую свободу. В Лонгинове кипит возмущенный крепостник: «масса не знает иной свободы, как той, которая состоит в рубке чужого леса, потравах», но пугает он Жемчужникова другим: «на верху» только и мечтают, чтобы масса затопила интеллигенцию. Тогда диктатура обопрется на массу и «прощай свобода». А дальше «летит и диктатура и является анархия— торжество нигилизма». Пусть было плохо крепостное право, но, по мнению Лонгинова, семена социализма, которые роняют сейчас, еще хуже.
«Верь, что неисправимый крепостник не хуже отчаянного социалиста. Разумные консерваторы и разумные прогрессисты соединятся и восполнят друг друга. Тогда легко будет воспротивиться грозящей будущности».
Уже давно Лонгинов хочет сколотить коалицию против «новых людей».
Еще в 1858 году он писал Некрасову: «Ты знаешь, как прискорбно мне направление Чернышевского»11.
В 1863 году, после петербургских пожаров и ареста Чернышевского, ярость Лонгинова прорвалась в «Речи о значении, которое должно иметь Общество любителей российской словесности в современной литературе», прочитанной 3 марта, на том самом заседании, явиться на которое отказался Алексей Жемчужников12.
Лонгинов предлагал объединиться против «нигилизма, то есть анархии, не только философской или религиозной, но и литературной».
Алексей Жемчужников был человеком прогрессивным и воспринимал все новое как шаг к лучшему. Он гордился своими либеральными взглядами и даже говорил: «У нас либерал значит просто порядочный, честный человек, не способный идти на компромиссы со своей совестью».
Пожалуй, можно считать его ответом на речь Лонги-нова стихотворение «Сословные речи», кончавшееся словами:
...А вас, сословные витии,
Вас дух недобрый подучил
Почетной стражей стать в России
Против подъема русских сил!
Вскоре, однако, Жемчужников уехал из России за границу, жил в Германии, в Швейцарии, в Италии и на юге Франции. Там он мало писал стихов, но переписывался и встречался со многими из тех, кого в наше время мы знаем, как классиков русской литературы.
Это ему жаловался Некрасов в 1870 году: «Более тридцати лет я все ожидал чего-то хорошего, а с некоторых пор уже ничего не жду, оттого что руки опустились и писать не хочется. А когда не пишешь, то не знаешь для чего и живешь»13. Некрасов предлагал Жемчужникову издать сборник его стихов, но тот так и не собрался это сделать. Некрасов и его муза всегда были для Жемчужникова святыней. Известен случай, когда, получив от Тургенева письмо, полное нападок на Некрасова, Жемчужников тут же его сжег...
Много позже Алексей Жемчужников вернулся к размышлениям о нигилистах и записал в своем дневнике :
«Хорош или дурен нигилист, но он — первый и единственный тип положительного русского человека. Положительные типы, как известно, до сих пор у наших романистов не удавались, потому что их не было в жизни, а полного нигилиста мы еще не видели в произведениях русской литературы.
Интересно, что нигилист есть тип положительный. И действительно, всмотревшись в него, мы увидим, что кроме деятельности в противоположность бездействию лишних людей, он и в миросозерцании своем представляет не одно только отрицание. У него есть положительные идеалы и цели.
Нигилист уже завоевал себе место и значение в истории русского общества. Его из нее уж не вычеркнешь. Он имеет успех не только потому, что все общество остальное было бездеятельно и эгоистично, но и потому, что он был дерзок и деспотичен...
Чем более нигилист становился смел и страшен (террор), тем более он получал успеха. Он мне несимпатичен, именно потому, что он деспот. Он может сделаться Аракчеевым, если захватит власть. Мне антипатично властное своеволие вообще, а в грубой специально-русской форме в особенности»14.
В последних словах записи Алексея Жемчужникова сказалась его либеральная закваска, половинчатость его натуры, страх перед революционным движением, особенно отчетливо проявившийся впоследствии, в годы первой русской революции. Поскольку в первой части записи говорится о положительных идеях и целях нигилизма, становится ясным, что Алексей Жемчужников (да и многие другие) не всегда разбирался в разновидностях русских нигилистов и путал их с революционными демократами. Короче говоря, является ли слово «нигилист» синонимом слов «революционер» или «демократ»?
«Изобретатель слова нигилизм» — так назвал Мопассан свою статью, посвященную памяти Тургенева. Современный французский энциклопедический словарь «Jlapycc» объясняет слово «нигилизм» как отрицание, скептицизм, анархизм, бунтарство, связывает его рождение с романом «Отцы и дети» и «движением в России после Крымской войны».
Историки литературы припоминают статью Надеждина «Сонмище нигилистов», написанную в 1829 году и направленную против Пушкина и его друзей...
Случайных употреблений слова «нигилизм» было много. Но как термин оно получило широкое распространение лишь в шестидесятых годах прошлого века. В книге А. И. Новикова «Нигилизм и нигилисты» совершенно определенно прослеживается тенденция отделения идей революционной демократии от нигилистических воззрений. Во взглядах Чернышевского и Добролюбова была заключена положительная, созидательная программа. Главная черта нигилизма — категоричность и всеобщность отрицания национальных чувств, культуры, морали, семьи, государственности, стремление к разрушению при крайней слабости или при полном отсутствии положительной программы. «Черты анархистского своеволия и индивидуализма присущи практически всем конкретным формам нигилизма... — пишет Новиков. — Нигилисты используют в борьбе против тех или иных действительно устаревших культурных форм наихудшие способы действия, порождаемые отрицаемым ими обществом (аморализм, граничащий с преступностью, разрушение подлинных культурных ценностей, отрицание общечеловеческих норм общежития)»15.
Однако нигилизм не существует сам по себе, он связан с каким-нибудь определенным общественным движением, с философской концепцией. Тут-то и возникает сложность. Но одно дело идеи (например, Прудона, Ницше, Писарева), питавшие нигилизм, другое — те, кто своим поведением и видом создавали представление о нигилисте как о типе.
Нередко в нигилистах ходила бунтующая молодежь, протест которой против морали «отцов» выражался чаще всего лишь внешне — в грубости речи, в отказе от культа вещей и нарочитой скудости домашней обстановки, в презрении к «хорошему тону», в небрежности в одежде, в стриженых волосах и отказе от кринолинов у женщин, в длинных волосах и бородах у мужчин. У тогдашних мемуаристов часто встречаются описания барышень-нигилисток с «цветом кожи, как у испорченного апельсина, с пачкой нечитаных журналов под мышкой, в синих очках, в черных шлепающих грязных юбках, точно взятых напрокат...» Отвергая меркантильный брак, нигилисты исповедывали «свободную любовь», что не могло не привести к крайностям...