Алексей Константинович хотел, чтобы его похоронили в дубовом гробу. Но когда привезли заказанный в Брянске гроб, оказалось, что он мал для его богатырского тела. Наскоро сколотили сосновый, и краснорогские мужики понесли его хоронить на сельское кладбище, что раскинулось возле Успенской церкви, которая и поныне стоит у оживленного шоссе, ведущего в Брянск.
Впоследствии прибыл заказанный Софьей Андреевной в Париже металлический саркофаг, в который и поместили сосновый гроб. Саркофаг стоял в склепе у церкви, а когда умерла гостившая в Португалии у племянницы Софья Андреевна, ее тело привезли и положили рядом. Усыпальница была в ужасном состоянии, пока Николай Буда-Жемчужников не построил наружную часть склепа с небольшой башенкой. Усыпальница была заперта, а снаружи на стене укреплены две чугунные доски с именами Алексея Константиновича и Софьи Андреевны.
Узнав о скорбном событии, Иван Сергеевич Тургенев прислал из Буживаля (Франция) письмо, помещенное в ноябрьском номере «Вестника Европы». В нем Тургенев перечислял заслуги Алексея Толстого: «Он оставил в наследство своим соотечественникам прекрасные образцы драм, романов, лирических стихотворений, которые — в течение долгих
лет — стыдно будет не знать всякому образованному русскому...»
«Наконец... кто же не знает, что в его строго идеальной натуре била свежим ключом струя неподдельного юмора и что граф А. К. Толстой — автор «Смерти Иоанна Грозного» и «Князя Серебряного» — был в то же время одним из творцов памятного всем «Кузьмы Пруткова».
Всем, знавшим его, продолжал Тургенев, хорошо известно, какая это была душа, честная, правдивая, доступная всяким добрым чувствам, готовая на жертвы, преданная до нежности, неизменно верная и прямая. «Рыцарская натура» — это выражение почти неизбежно приходило всем на уста при одной мысли о Толстом... Натура гуманная, глубоко гуманная!»
Незадолго до смерти Толстой сообщал редактору того же «Вестника Европы», что он в самое ближайшее время собирается предложить журналу свои «Охотничьи воспоминания». Он писал: «Туда войдет сверх настоящих охотничьих приключений, которыми я очень богат, множество анекдотов о живых и мертвых и вообще все, что взбредет в голову. Оно, если удастся, может выйти характерно и интересно».
Это действительно было бы невероятно интересно и, может быть, даже раскрыло кое-какие тайны творческой истории Козьмы Пруткова, если бы, к сожалению, рукопись после смерти Толстого не затерялась, как не дошла до нас большая часть переписки поэта, его записные книжки, личные бумаги, не опубликованные им при жизни стихотворения...
В наше время некоторые исследователи считают едва ли не единственной виновницей утраты толстовских бумаг Софью Андреевну Толстую. «У Софьи Андреевны не было полного идейного единства с мужем», — пишет брянский краевед Г. И. Стафеев и строит любопытную схему ее взаимоотношений с мужем, приведших к серьезным «идейным разногласиям».
Софья Андреевна будто бы вела себя так, что вызывала у Толстого ощущение одиночества. При гостях же она надевала на себя личину гостеприимной хозяйки и любящей жены. Супруги, мол, жили в «двух различных мирах», которые только соприкасались. Толстой всегда был в мажорном настроении, благожелателен к окружающим и проникнут духом альтруизма. А Софья Андреевна — всегда в миноре, главные черты ее характера — «эгоизм и своекорыстная замкнутость».
Не совсем понятно, на чем основана подобная характеристика Софьи Андреевны, но она дала повод утверждать, что, ссылаясь на завещание мужа не печатать письма «исключительно личного характера», Толстая злоумышленно уничтожила большую часть бумаг, чтобы «бесповоротно порвать все, что связывало ее с ним». Питая будто бы неприязнь к Жемчужниковым, наследникам толстовских имений, она уничтожила их переписку с Толстым. А далее следует едва ли не чистая уголовщина. Не желая, чтобы имущество досталось Жемчужниковым, она якобы «приняла свои меры» — уехала тотчас из Красного Рога, повелела вырубить «лесопарковую зону» имения, рассеяла богатейшую библиотеку, картины и иные культурные ценности...
Мало того. Она не писала о Толстом воспоминаний нарочно. Соблюдая внешнюю благопристойность, она окружила молчанием и тайной личную жизнь поэта. А тот в своих замечательных лирических стихах воспевал вовсе не Софью Андреевну, а некий «идеальный образ любимой, высоко поднятый над мелкими заботами и тревогами повседневной жизни»...
Кажется, хватит злого кощунства над любовью поэта...
За два года до смерти Алексей Толстой писал Софье Андреевне из Рима: «Во мне все то же чувство, как двадцать лет тому назад, когда мы расставались — совершенно то же».
28 июня 1875 года, ровно за три месяца до своей кончины, Толстой писал жене из Карлсбада:
«А для меня жизнь состоит только в том, чтобы быть с тобой и любить тебя ; остальное для меня — смерть, пустота, Нирвана, но без спокойствия и отдыха».
Первые несколько лет после смерти мужа Софья Андреевна редко покидала Красный Рог. Она жила там вместе со своей любимой племянницей Софьей Петровной Хитрово, и лишь когда та, будучи замужем за дипломатом, была вынуждена уехать в Лиссабон, Толстая, спасаясь от одиночества, поехала к ней. Она жила только воспоминаниями о своей любви, в комнате, забитой дорогими ей реликвиями, перечитывала письма и плакала.
С. А. Толстая после смерти А. К. Толстого.
В ноябре 1875 года «своекорыстная» вдова Алексея Константиновича выступила на заседании Общества любителей российской словесности и отказалась от гонораров за произведения Толстого (а они были весьма значительны, особенно за театральные постановки12) в пользу нуждавшихся русских ученых и литераторов.
Бывая в Петербурге, Софья Андреевна в память о муже собирала у себя по пятницам литературное общество. Чаще других у нее бывали Гончаров, Достоевский и восходящая звезда — Владимир Соловьев. Он много говорил, а Достоевский молчал и даже сидел неподвижно целые вечера. Софья Андреевна подарила Достоевскому большую литографию — «Сикстинскую Мадонну» Рафаэля. Он восторгался этим изображением и до конца дней своих не расставался с ним.
Часто посещавший Красный Рог Владимир Соловьев писал Д. Н. Цертелеву о том, как Софья Андреевна выполнила завещание Толстого об уничтожении писем «личного характера», нисколько не осуждая ее за это.
«Относительно писем, писанных к Софии Андреевне (только! — Д. Ж.), выбор был ее дело. Сколько раз мне самому приходилось быть при этом исполнительным орудием — таскать в камин пачки писем, и тут же графиня откладывала другие и вырезала из них ножницами кусочки, говоря, что эти письма нужно печатать, но необходимо уничтожить собственные имена»13.
Постепенно Софья Андреевна приходила в себя, но какие бы ни велись разговоры в доме, они всегда заканчивались воспоминаниями об Алексее Константиновиче и обсуждением его произведений.
В. Соловьев в одном из писем к тому же Цертелеву писал о своем очередном посещении Красного Рога в 1877 году: «Со следующим письмом пришлю тебе комедию, написанную мною — «Козьма Прутков». Графиня (Софья Андреевна) и Софья Петровна (Хитрово) нашли ее забавной и много смеялись, закрывшись епанчой»14.
Софья Андреевна не менее Алексея Константиновича была добра и совершенно беспомощна, когда дело касалось хозяйства. Толстой в свое время построил для крестьян Красного Рога школу, содержал за свой счет учителей, у его врачей крестьяне бесплатно лечились... Софья Андреевна дала крестьянам средства, чтобы они благоустроили свои жилища, в курных избах сложили печи. Во время одного из ее приездов из Португалии в селе вспыхнула холера, и она сама ходила по дворам и лечила крестьян.
Как и Толстого, ее обманывали управляющие. Последний из них, некто М. П. Лысаков, в 1892 году, после смерти Софьи Андреевны, вывез в город Новозыбков около пятидесяти подвод с книгами, мебелью и другими ценностями. Жена управляющего была домашним библиотекарем в Красном Роге. Она захватила рукописи. Как рассказывают местные жители, еще в 1927 году сын бывшего управляющего сжигал пачками письма, рукописи и альбомы Толстых, и когда соседи возмутились, он ответил: «Это мое. Что хочу, то и делаю!»
То, что не было разворовано, пошло за долги с молотка. Вещи, окружавшие Толстого, разбрелись по рукам. Так бюст Алексея Перовского, работы знаменитого скульптора Гальберга, был продан за пятьдесят копеек.
Во время Отечественной войны Красный Рог был занят немцами. Оккупанты из лени топили печи не дровами, а всовывали в топки концами целые бревна. Как-то ночью в 1942 году пламя из печи перекинулось по бревну на пол, деревянный дворец загорелся как порох, местные жители видели, как из огня выскакивали в одном белье немецкие солдаты...15
Ныне в липовой роще, окружавшей дворец, разместились строения дома отдыха. Остался цел флигель, где любил работать за простым струганым столом Алексей Константинович Толстой, где останавливался Фет и другие гости. Там сейчас нечто вроде небольшого музея...
В том же году, когда умер Алексей Константинович Толстой, скончалась и жена Алексея Жемчужникова.
Елизавета Алексеевна была для Жемчужникова всем — и женой, и любовницей, и матерью его детей, и задушевным другом. Заболела она еще в 1872 году. Как раз в это время Алексей Михайлович приехал в Петербург. Она оставалась за границей, и он отчитывался перед ней каждый день в письмах, не зная еще о ее состоянии.
27 октября он писал ей: «В четверг утром я был с Володинькой (Жемчужниковым) у художника Крамского и до
обеда провел время ; с ним же, Владимиром, обедал у Некрасова. Воротился домой пешком прямо от него к 12 часам ночи. Некрасов читал свою новую поэму...»16
Жемчужникова пригласили на собрание редакции и сотрудников «Отечественных записок».
«Я живу умственно и сердечно, — писал он, — в русской литературе».
Но вскоре жизнь в Петербурге ему приедается. 8 ноября он сообщает: